 |
|
 |
|
|
|
|
|
Вентлянд В.А. ФИЗТЕХ 71-77
© Вентлянд В.А., 2020 Наш адрес: ruzhany@narod.ru |
На старших курсах у нас были занятия на военной кафедре один день в неделю. Цена звания лейтенант. Выпускники вузов, в которых была военная кафедра, и, если студенты занимались на ней, сдавали соответствующий экзамен, получали звание лейтенанта и в армии, если их призывали, служили офицерами. Если в вузе не было этой кафедры, то по окончании вуза молодого человека призывали в армию, и он служил рядовым. То есть наше отношение к военной кафедре было как к данности, скорее дающее преимущества (звание), чем обуза. Кроме всего прочего на военной кафедре изучали боевую ракету «8К63». По классификации МО США и НАТО – SS-4 Sandal (с англ. – «Сандаловое дерево»). Изучали, чтобы мы, выпускники, были готовы к боевому дежурству с этой ракетой. Тайна за семью печатями, и не дай бог, где-либо проговориться о ней тогда. Как меняется время! Вообще-то наш курс был последним, кто изучал эту ракету. Более того, её должны были снимать с боевого дежурства. Но она ещё какое-то время будет на вооружении. А её шифр врезался в память, и никакому склерозу он не подвластен. На занятиях мы изучали ракету как будущие эксплуатационники. Кроме предметов по эксплуатации ракет были чисто военные дисциплины: изучение устава (мы должны были его знать, как будущие офицеры), изучение стрелкового оружия с разборкой-сборкой, строевая подготовка – куда ж без неё. На занятия мы должны были ходить строго по форме: рубашка защитного цвета, галстук. И короткая стрижка. Вообще-то эталоном стрижки была причёска полковника Рубцова – он был выбрит наголо. Конечно, некоторым ребятам было очень сложно соответствовать требованиям военных, ну нравились многим длинные волосы (автору в том числе, Шуре Жилякову, Серёге Холодняку и др.). Многие ребята покупали офицерскую рубашку – короткая, по пояс, в брюки не заправлялась. Она была очень удобной, практичной, купить её можно было только в военторгах. Мы её с удовольствием донашивали уже на гражданке. О галстуке. Для некоторых ребят (Коля Давыдович, Лёша Лагидный, Володя Лобанов) галстук был неотъемлемой частью одежды, просто надо было купить ещё один, форменный (на резинке). Но у многих галстук был исключительно форменной принадлежностью. По утрам на входе на военную кафедру тот же полковник Рубцов и другие проверяли соответствие внешнего вида студентам требованиям кафедры. Нередко отправляли и стричься, и одежду привести в порядок. И на военной кафедре нашей группе, будущему взводу, повезло с куратором – подполковник Рахманин Виктор Кузьмич. Он сам из авиации, после сокращения авиации попал в части, связанные с ракетной техникой. Виктор Кузьмич был ответственным за доставку боевых ракет на стартовую площадку. По техническим условиям по дороге с асфальтовым покрытием допускалась одна скорость машин, при отсутствии покрытия – другая, меньше. Они ехали по пустыни, без дороги. Попался участок, где ветер сгладил песчаную дорогу: дорога была твёрдой и ровной. Молодой солдат-водитель машинально превысил скорость, заданную регламентом. Сидящий рядом Рахманин тоже не сразу сообразил, что скорость превысили. По прибытии Рахманин честно доложил Королёву, что во время движения была превышена скорость, но прибавил, что дорога была ровной, гладкой. Королёв вызвал главного конструктора этой ракеты, изложил возникшую проблему, спросил, что будем делать, допускать ли ракету к испытаниям. «Не знаю, не знаю, Сергей Павлович. Регламент был нарушен». «А Вы что скажете?» – спросил Королёв у Рахманина. «Дорога была ровной, как стекло. Я считаю, что можно проводить испытания», – ответил Рахманин. «Что ж Вы так в своё детище не верите? Неужели ракету так плохо спроектировали?» – с укоризной спросил Королёв у конструктора. Запуск ракеты провели, испытания прошли успешно. Королёву нравились смелые честные люди. А ещё Королёву больше нравились люди из авиации. Так Рахманин попал на Байконур, и проработал там несколько лет. Для подполковника Виктор Кузьмич был несколько необычным, нестандартным офицером. У него была какая-то интеллигентская мягкость, добродушие по отношению к нам, студентам. Саша Воробышек. Ещё один студент, который восстановился на наш курс, на второе направление. На 4-ом курсе после ухода с физтеха моего брата мы с Ваней Степановым остались в комнате вдвоём. (Кстати, мои опасения по поводу Веры Лэлэки, девушки, в которую были влюблены и Ваня и мой брат Николай, были напрасными – это никак не сказалось на их отношениях.) После того, как брат окончательно выписался из общежития, Ваня как-то обратился ко мне: – Ва, к нам в группу парень восстановился, Саша Воробышек. Как-то нехорошо, учится с нами, а живёт с другими ребятами. Ты не против, если он переселится к нам в комнату? – Ва, да конечно, пусть переселяется. Так в нашей комнате поселился новый сосед: невысокого роста, с развитой грудной клеткой, с большой головой, густыми бровями, толстыми губами и большими синими глазами. Волосы были жёсткими, не кучерявые, но немного волнистые. У Саши в выражении, в фигуре было сильное мужское начало, это подчёркивалось его небритостью, точнее, он брился, но щетина проступала синевой. Правда, брился он не каждый день. Но главное в его облике – открытый прямой взгляд. Его взгляд притягивал, приковывал. Скорее всего, Воробышек был сердцеедом, женщины, не молоденькие наивные девчушки, а именно женщины с опытом готовы были на многое ради него. Иногда Саша пропадал на несколько дней, точнее, ночей, так как я не знаю, появлялся он на занятиях или нет. Было в нём что-то бунтарское. Саша к нам подселился, кажется, уже после моей свадьбы. Я сам в общежитии жил наполовину («на два дома»). После свадьбы на подаренные деньги я сделал нам с Людой подарок – кассетный магнитофон «Парус». Осуществилась мечта детства. В фильмах я увидел небольшой магнитофон на бобинах в виде небольшого чемоданчика, который можно было переносить, устраивать танцы под него. У нас дома был небольшой патефон, электрический (то есть, правильнее называть электрофоном), сестра купила. Но магнитофон был намного круче. После 8-го класса я пошёл работать на стройку (ремонт школы в селе) подсобником по маминому паспорту. Магнитофон-мечта стоил 220 рублей. После первого месяца июля мне выплатили 100 рублей. Это очень приличная зарплата для парня в 14 лет. Но я мог работать ещё только август, в сентябре в школу, и каждый день ездить в город в неё. Мне не хватало на магнитофон 20 рублей. Но я не мог их попросить у родителей. У нас на стройке был прорабом Ткаченко, именно он взял меня и ещё одного парнишку 14 лет на стройку. Мне он запомнился тем, что в первую нашу встречу сказал: «У тебя лицо не русского и не украинского мальчишки. У тебя типичное лицо немца». И после этого открыл паспорт мамы (на работу «оформили» маму). Вот у него я и решился попросить прибавку зарплаты. Спустя десятилетия я понимаю, что надо было назвать причину своей просьбы – если бы и отказал, так может реакция была бы не такой резкой. Я не объяснил причины. Сейчас я его понимаю, он и так пошёл на нарушения из-за нас, несовершеннолетних, а мне «всё мало» – он меня тут же уволил. За неполных полтора месяца я получил-140-150 рублей. Магнитофон «уплыл» мимо. В 75 году уже вовсю использовались «кассетники». Я записал на первую кассету «Тёмную ночь» Бернеса, и песни Высоцкого. Только за три его песни Высоцкого можно было полюбить на всю жизнь: «Песня о друге», «Мы вращаем землю» и «Кони привередливые». В 75 году в СССР выпустили две пластинки, одну гибкую и вторую твёрдую (пластинки N6 и N7, если их нумеровать), практически с одинаковым содержанием. Я переписал песни с диска на кассету. Импульсивный Воробышек прокручивал кассету до песни «Кони привередливые», слушал её и с последними аккордами останавливал, перематывал назад и слушал опять. И так мог слушать буквально часами. Вкусы наши совпадали. Кассеты «МК» при длительном использовании начинали пищать – плёнка тёрлась о корпус. Можно было устранить аккуратной неоднократной перемоткой, но не всегда. Проще было купить новую. Бог с ней, с кассетой, песни можно было записать на новую кассету. А вот сам кассетник (магнитофон) было жалко. Но что-либо сказать Саше я не мог.
Когда Саша учился, я даже не знаю. Но, если честно, мы с ним так и не стали близкими друзьями. Обитали как бы в параллельных мирах. После свадьбы мы с Людой не стали, как другие, снимать квартиру. Продолжали жить на два общежития, встречались, как и до свадьбы. На выходные дни могли поехать к моим родителям в село – там у нас была отдельная комната. Правда, в комнате не было печки, весной и летом было ничего, но зимой тепла из соседней комнаты не хватало. Поэтому летом, или вначале осени я сам сложил печку. Что интересно, главным моим консультантом был не папа, его односельчане иногда приглашали сложить печку, а мама. Мама тоже знала толк в печках. 7-го декабря мы гуляли в центре города, шли по проспекту, потом свернули на улицу. – О! Роддом. Я и не знал, что он здесь, – шёл 281-ый день после нашей свадьбы. – Люда, может, зайдём. Тебе не пора? – Да нет. Не хочу. На следующий день между половинками лекции соседка по столу Нина Василёк спросила меня, как жена. Она знала, что Люда беременная. Я ответил, что вчера гуляли, что провёл её в общежитие. – А если она начнёт рожать? – Надеюсь, девчонки-соседки помогут. Когда мы говорили, у меня уже родился сын, но я ещё ничего не знал. Информация тогда распространялась очень медленно: телефоны, которые можно носить с собой – были фантастикой. Да, подружки вызвали скорую, и скорая еле успела её довезти в роддом. Роды были быстрыми. Забирал сына и жену уже в дом к родителям, привёз внука как раз к 70-летию отца, 7-ой внук у моих родителей. Печку сложил своевременно. Конечно, для Люды была тяжёлая пора. Академотпуск она не стала оформлять, и правильно. Конец семестра, экзамены – она ездила из села, и надо было спешить домой кормить сына. А в новом году у неё было дипломирование.
31 декабря 1975 г. первый показ фильма «Ирония судьбы, или с легким паром!». Как герои фильма каждый год перед новым годом ходили в баню, так и весь Советский Союз стал на каждый новый год смотреть этот фильм, и не только на новый год. В этом фильме неожиданно зазвучал голос Пугачёвой, точнее, непривычно – к тому времени мы все уже привыкли к другой Пугачёвой. Стал знаменитым на всю страну, известный до этого в кругах самодеятельной песни, дуэт «учёных-физиков» Никитиных Сергея и Татьяны. Сам мэтр Никита Богословский, автор «Тёмной ночи», приревнует их (см. прим.28). И только в первый просмотр, когда слушали «Если у вас нету тёти», мозг лихорадочно подыскивал варианты на каждое «если у вас» с апогеем «и если вы не живёте». Увы – это было только один раз 1 января 1976, вторую серию показывали после нового года. Все студенты, которые обучаются на военной кафедре, проходили сборы в лагерях. У нас лагеря были в городе Острове Псковской области, точнее, в воинской части возле Острова. Часть – учебная. Все студенты, кто не служил, проходили курс молодого бойца. А кто служил – командовали нами. Принимали присягу. Сдавали экзамен – «на лейтенантов». В некоторых вузах экзамен по военной кафедре был после лагерей, сдавали отдельно. У нас это было совмещено, приказ о присвоении звания был после защиты диплома. Я написал «все студенты». Но в 1976 году поехали не все, кое-кто остался в Днепропетровске. Как Вы думаете, кто не поехал? Догадаться нетрудно. Не поехали «студенты-строители», кто служил в армии. На военной кафедре тоже было что строить, хотя отдельный корпус военной кафедры уже был сдан, мы в нём учились. Из нашей группы не поехали Вишневецкий, Железняк, Майский, Прилукин. Тем самым ослабили наш первый взвод. Не поехал Юра Иванников, но всего списка ребят я не знаю. Они занимались отделкой ангара для новой ракеты. Кроме офицеров управление осуществлялось старшинами и сержантами из наших же студентов. Старшиной у нас был Пуртов Анатолий – удачный выбор, получается, что на нашей военной кафедре офицеры хорошо разбирались в людях. Пуртов, моряк-подводник, он по привычке использовал морскую терминологию, мы к ней сразу привыкли и легко усвоили, что такое гальюн, камбуз и прочее. Ещё его фраза: «Пулей в узкостях, пулей!» (спасибо Ермолаеву за напоминание). С ходу и не поймёшь, к чему это. Но если знаешь, что Пуртов служил на подводной лодке, то всё сразу становится на места. На подводном корабле полно «узкостей» – между отсеками, наверх, и если какой-нибудь копуша застрянет в этом месте, то пострадать могут все. Конечно, об «узкостях» на суше можно говорить только в переносном смысле. Но как принцип – конечно пулей, и никак иначе. Толик вставал раньше всех, ложился позже всех, и во всём у него был порядок. Вторым старшиной у нас был Виктор Щегельский, но он, несмотря на свой высокий рост, был в тени невысокого Пуртова. Всего было пять взводов физтеха, да ещё один взвод мехмата. (Оказывается, на мехмате тоже было «физтеховское» направление.) Командирами взводов, а также командирами отделений были ребята, отслужившие в армии. Нашим взводом командовал Валера Забора, служил в ВДВ, а по его внешнему виду сложно было это предположить – невысокий, худощавый, немного даже щуплый. Командир моего отделения – Алик (Александр) Кабанец. Алик восстановился к нам в группу после службы в армии, и, если учился он слабо, то на сборах он как бы почувствовал себя в «своей тарелке», в привычной знакомой обстановке. Да и командир из него был неплохой – он помогал молодым ребятам справиться в новой для нас обстановке, учил премудростям армейской жизни, показывал, как надо сделать что-либо – пришить тот же белый воротничок. Получили форму. И первый неожиданный сюрприз: выдали форму не действующего образца, китель, а старого образца – гимнастёрки, в которых воевали наши отцы в Великую Отечественную. Как связь времён. Видать, на случай возможных войн нашили много гимнастёрок, лежали они на складах, в современной армии уже не востребованы – вот и выдали их нам, не пропадать же добру. Форма на всех сидела по-разному. Алик Кабанец в казарме достал нитки, ушил брюки, может, что-то сделал и с гимнастёркой – но форма стала такой, как будто её шили специально на него. На командире взвода Заборе форма тоже отлично смотрелась. Есть люди, которым военная форма идёт, у нас таким был Саша Варакута, хотя в армии он не служил. И есть люди, которым любая военная одежда не подходит. У нас это был Вася Карась. Высокий – высоким иногда сложно подобрать размер, рост, но Василий не был на столько высоким. И не был слишком толстым – скорее, в меру упитанным. Пожалуй, основной недостаток его фигуры: нижняя часть тела была шире верхней. И форма на нём торчала мешком. Кто-то из нас довольно быстро освоил подшивать белый воротничок, а кому-то до конца сборов это останется мукой. Казарма. Очень большая комната с высоким потолком с рядами двухъярусных кроватей, широкие проходы и много свободного пространства. Мы с Женей Голубем, конечно, стали спать на одной кровати. Учитывая его рост и немалый вес, я уступил ему нижнюю полку – мне легче забраться на вторую полку. Казарма уже была заселена – студенты из Казани приехали раньше нас. Казанцы в большинстве своём были невысокими худощавыми жилистыми ребятами. Они были любителями потягать гири – прямо в казарме была небольшая площадка с гирями. Среди наших ребят тоже были любители гирь, Коля Гузь, Серёжа Медведкин (правда, он может и небольшой любитель, но поднять гирю мог много раз), но такого массового усердия у нас не было. С казанцами мы не конфликтовали. Но и не дружили – времени было мало, чтобы подружиться. Первый день. После ужина мы нестройной толпой прошли к казарме, ребята стояли-курили. С дневного дежурства шёл взвод техперсонала, ребята-срочники в чёрных комбинезонах. Вечер, небольшой мороз, безветрие, по освещённой дороге с укатанным снегом ребята шли маршем и пели песню: – Письма нежные очень мне нужны, До чего же здорово шли ребята, взвод чеканил шаг, словно это был один организм. Словно и не было под ногами снега. Не было видно командира, сержанты шли в общем строю, выделялся только запевала, и то только своим голосом. Песня звонко разносилась в морозном воздухе военного городка. Мы на гражданке слышали эту песню, её пел ВИА «Самоцветы», но здесь она звучала совсем по-другому. А потом певец Юрий Богатиков включил песню в свой репертуар – лучше бы он её вообще не пел. Или приехал бы в лагерь и послушал, как её поёт простой армейский взвод. И тогда бы он сам, может быть, догадался эту песню больше не петь. Песня была про солдат, для солдат, удивительным образом затрагивала самое сокровенное для ребят на службе. Мы зачарованными взглядами проследили за взводом, как будто они были на параде-смотре. Но правда в том, что ребята, взвод пел песню не для кого-то, а для себя. Пели даже лучше «Самоцветов», на мой взгляд.
Быстро привыкали к режиму, к специфике армейской жизни. Ранний подъём (точнее, ранний для кого-то, я просыпался до подъёма), зарядка, утренняя пробежка. Обязательно надо было аккуратно застелить постель. Кто-то сразу освоил, кто-то до конца сборов так и не научился правильно застилать. Режим питания. Конечно, ребятам, живших в общежитии, легче было привыкнуть к еде в армии. Сложнее было тем, кто питался дома – армейская еда от маминой сильно отличалась. Многим ребятам не хватало сладкого. Но их спасал буфет. Ещё надо было ежедневно следить за чистотой обуви, формы. И, конечно же, наряды, дежурства, строевая подготовка. Наряд на кухне. Мы под командой прапорщика поехали за продуктами: поразили ямы (как силосные для рогатого скота) с квашенной капустой – в таких количествах квашенной капусты я ещё не видел. Сборы были быстротечными. Буквально со следующего дня нас учили маршировать. Вообще-то, маршировать будущим офицерам-ракетчикам особо и не требовалось, один раз на присяге. Но нас уговаривать и не надо было: у кого-то, а точнее, у нескольких наших ребят одновременно возникла идея – пройти так, как вчера взвод солдат, и обязательно с песней. Идея сплотила весь наш взвод, мы стали Коллективом, и все задачи были нам по плечу. Вопрос с запевалой у нас не стоял: Дима Украинский, светловолосый парнишка с тонкими нежными чертами лица. С первого курса он играл на электрооргане и пел тенором в составе университетского ансамбля «Днепряне». Непонятно было, что Дима делает на физтехе: ему бы музыке учиться. С такой национальной фамилией Дима был белорусом по национальности. Но мы не спрашивали, кто какой национальности и на каком языке говорит: у нас на физтехе установилось своего рода братство, где все были равны. Главное было: что человек думает, «чем он дышит» и готов ли он подставить плечо другу. Наверное, так было и в братстве казаков несколько сот лет назад. Может, Дмитрий и не очень подходил на роль строевого запевалы, но в музыке он разбирался лучше всех. Вопрос с песней тоже не стоял: конечно же «Через две зимы», песня ребят. Но мы разучили ещё одну песню. В нашей студенческой группе, а также во взводе не так много было ребят, кто хорошо знал украинский язык. Но я заметил, что, попадая в другое окружение, в иной мир, мы непостижимым образом обращаемся к своим древним истокам. Приехав в леса Псковщины, второй песней мы выбрали «Ой на горі та женці жнуть», про казаков, про атамана Дорошенко и про Сагайдачного, который «проміняв жінку на тютюн та люльку, необачний». Мы научились проходить маршем, разучили песни. (См. прим.29.) Выезд на «точку». Учебная стартовая площадка ракеты. Почти в глуши. Много снега – как в России. Небольшая казарма, больше похожая на кубрик (в память о Толике). То есть, места намного меньше, чем в части. Наш взводный Валера Забора, наш же однокашник, отслуживший два года в армии, устроил нам обучение «отбой», «подъём» за время, пока горит спичка. В программе этого не было, но надо же было нам, студентам, дать почувствовать, что такое солдатская жизнь. Реальная боевая ракета «8К63», «старушка» уже, которую снимали с боевого дежурства, но которая ещё где-то стояла на вооружении. Тренировки, обучение. И были почти полноценные регламентные работы с ракетой. «Почти» – потому что настоящим топливом ракету мы не заправляли: просто это очень опасно. Горючее ТМ-185 (продукт переработки керосина) и азотнокислотный окислитель AK-27И (72% азотная кислота + ингибитор). Там же мы сдавали экзамен: заправка ракеты, учитывая опасность компонентов, мы имитировали заправку. Вернулись в часть. Зачётная стрельба из пистолетов. Присяга. После присяги повзводно мы проходим маршем. Наш взвод пел песню «Через две зимы». Но не для командования. Для себя! И на будущее осталось получить две звёздочки лейтенантов после подписания приказа.
Уже почти в самом конце сборов нашему отделению выпало дежурство по роте. Стоял дневальным на посту. Поменяли. После принесли почту. Как раз рота возвращалась в казарму. Я взял письма и стал громко зачитывать фамилии и выдавал письма ребятам – приятно дарить радость людям. Подошёл комвзвода сержант Юрка Рудаков (не мой командир) и начал меня отчитывать, почему я стал раздавать письма. А почему я не должен был этого делать? Не знаю, как это было в части, где служил Юрий. И что это было – проявление каких-то правил «дедовщины», которая в 70-ые года ещё не была широко распространена и имела больше шуточный характер, а не жёсткие формы? Или просто какой-то «заскок» у служившего? Я смотрел на Рудакова и думал: «Сегодня ты сержант, а завтра сборы закончатся. Мы вернёмся в Днепр. И ты будешь просто старостой группы. Не больше. И если бы ты на гражданке что-то подобное сказал, я бы тебе ответил – Иди ты лесом. Go to the forest». Но сборы ещё продолжались, я был рядовым, а Юрка с лычками сержанта. Я промолчал. Субординация. Перед отъездом сестра выдала мне пачку открыток с прописанным адресом, чтобы я каждый день отправлял открытку домой. Особого смысла в этом не было, я мог писать хоть каждый день без её открыток. Но событий было не так много, чтобы писать каждый день. А писем я не получал (или получил одно вначале) – сын заболел, они с Людой лежали в больнице, а мне решили об этом не писать. Вообще-то правильно решили. О проблемах. Моим однокашникам тогда было по 22 года и больше. Взрослые мужики. Была проблема онанизма у ребят. А один парень (правда, не с физтеха) познакомился в части с молодой женщиной, женой офицера. Когда мужа-офицера отправили в командировку, «наш» студент отправился к ней ночевать. Самое безобидное – это самоволка. Вариант самого худшего – если офицер их застал бы, мог бы и пристрелить. Как худший вариант, люди всякие бывают. А отвечали бы наши офицеры.
Время быстро пролетело. Сборы закончились. Мы сдали наши гимнастёрки, сапоги и шинели, переоделись в свою гражданскую одежду. Нам осталось пройти до проходной военного городка. Машинально мы построились в колонну и прошли последним маршем по асфальтовой дороге – снег уже растаял – с песней. Мы невольно чеканили шаг, словно единый целый организм. С нашей песней, с двумя. Мы шли маршем, почти как армейский взвод в первый день нашего приезда. Почему почти? Потому, что ребята того взвода больше каши армейской съели, и для них слова этой песни значили больше, чем для нас: Через две, через две зимы, Честно говоря, во время учёбы особого уважения к военной кафедре в целом у нас не было (или у автора). Нет, отдельный респект (решпект, по старинке) Рахманину В.К. А сейчас, спустя десятилетия хочется высказать им благодарность. Остров – Псковская область. Когда мы бы там ещё побывали? Вот именно, никогда. Пушкинские Горы в противоположной стороне от Пскова. Офицеры военной кафедры уже после сборов организовали нам поездку из Острова по Пушкинским местам: красивейшие места Пушкинские Горы, Тригорское, Святогорский монастырь – могила Пушкина. Там же недалеко Михайловское, но в него мы не доехали: то ли из-за весны, то ли маршрут такой у экскурсии был. Обратно через Остров в Псков. В Пскове много мест, тяжело выбрать. Может, времени у нас не так много было – мы посетили Псковский Кремль (Кром), он, вроде, на ремонте был – но открыт для посещения. И переезд Псков – Днепропетровск. В заключение страницы о лагерях, о военной кафедре рассказ (факты) от Рахманина:
|
