 |
|
 |
|
|
|
|
|
Все мы родом из детства, Алевтина Лебедева, 2019
|
 Зинаида Мареева (Козлова) |
– Да я уж сегодня плясал. Так отплясывал, когда узнал, что наш человек улетел в космос!
– Да не может быть! Ты врешь! – воскликнула я.
А он включил радио, и тут же я услышала сообщение о первом пилотируемом человеком полете в космос и о благополучном его завершении. Ой, какая же это была радость, какое ликование! Я тоже запрыгала! Казалось, что все в жизни перевернулось. И было-то мне всего девять, а я понимала, я чувствовала, какое это огромное достижение, какой прорыв в науке! А главной радостью было то, что это наш, советский человек в космосе, что это мы первые на земле вырвались в космическое пространство! Такая гордость была за свою страну, за свой народ. Я тогда представить себе не могла, что родилась бы в какой-нибудь другой стране. Мне казалось, что это было бы большое несчастье и невезение. Даже подумать об этом было страшно. Я всегда сочувствовала тем, кто родился не у нас, не в Советском Союзе. Немного опомнившись, я побежала к сестрам Шишмаковым, чтобы сообщить им эту новость. И они тоже мне не поверили, пока не включили радио, и тоже начали смеяться и прыгать, и мечтать о том, как теперь все будет дальше. И как же после этого всем пацанам хотелось стать космонавтами, как они пытались доказать, что девчонок в космос не возьмут! А мы с ними спорили, и тоже хотели стать космонавтками, да еще не просто полететь вокруг земли, чтобы увидеть ее сверху, а слетать на какие-то далекие планеты, открыть и узнать их!
Осенью Владимира забирали в армию. Отправление было назначено на середину ноября. На ноябрьские праздники Вовка уехал в Сяву попрощаться со своей девушкой, а дедушка с женой Софьей и Людмилой приехали из Сявы к нам на праздник. Пришли и другие гости. Посидев за столом, все пошли в кино. Остались только дедушка с женой, да мы с Людкой. Мы с ней играли на печке. Дед с бабкой потихоньку убирали со стола и разговаривали. Вдруг в дверь постучали. Вошли трое пьяных парней, сказали, что завтра уходят в армию и хотели попрощаться с Вовкой. Дед объяснил, что Вова уехал в гости, но пригласил их пройти и даже предложил по кружке домашнего пива. Те выпили, закусили, стали общаться с дедушкой и бабушкой. Мы не следили за ходом беседы, обратили внимание на них только тогда, когда стало вдруг шумно, разгорелась какая-то ссора и бабушка закричала истошным голосом: «Не трогайте его!»
Мы высунули свои носы в промежуток между печкой и потолком и увидели, что один из парней держит дедушку сзади за руки, а второй берет со стола вилку и замахивается ею на деда. Бабушка же сзади у него эту вилку выхватывает, причитая и подвывая. Парень тут же хватает другую и снова метит деду в лысину. Софья опять вырывает ее. Благо, что третий парень сидит на диване почти в полном отрубе, лишь что-то бормочет, нето пытаясь подзадорить, нето утихомирить своих друзей. Людмила, глядя на эту картину, взвыла: «Мамоньки мои родные! Папку убивают!» Я тоже изрядно испугалась, но, вспомнив, что наискосок через два дома от нас живет начальник милиции, спрыгнула с печки и, в чем была – в трусишках, майке и босиком – побежала туда. Стоял небольшой мороз, снега почти не было, но исковерканная машинами застывшая земля, больно царапала ноги и обжигала их холодом. На улице темно, народу нет. Я кинулась к калитке, но там залаяла сидящая на цепи собака. Я побоялась войти и заревела во всю мочь от страха, холода и бессилия. Несмотря на двойные зимние рамы, хозяева услышали лай собаки и мой рев. На улицу вышла мать начальника милиции и, увидев меня в таком состоянии, стала расспрашивать, что случилось.
– Нужна милиция, у нас дедушку убивают!
– Сейчас я позвоню! – крикнула она в ответ и побежала в дом, даже не сообразив позвать меня.
Но мне и не до этого было. Я уже мчалась обратно. Милиция находилась на расстоянии трехсот метров от нашего дома, и у калитки мы оказались вместе: я и два милиционера на мотоцикле. Борьба в нашем доме все еще продолжалась. Бабушка мужественно вырывала из рук призывника схваченные им режуще-колющие предметы, второй все заламывал деда, тот пытался вырваться, третий продолжал что-то мычать и давать советы непонятно кому. Людмила по-прежнему причитала на печи.
Милиционеры быстренько скрутили парней и повели их в отделение. Я отогрелась. Дед с бабкой пришли в себя. Люда успокоилась.
На следующий день парней привели к нам с милицией. Они просили не писать на них заявление, умоляли простить. Дед простил, да и Софья тоже. Правда не преминула дать каждому по оплеухе. В результате дебоширов посадили только на пятнадцать суток за хулиганство, после чего уже со следующей партией они отправились в армию.
 Дом культуры был открыт в 1960 году |
Мама моего одноклассника Вовки Трефилова, Наталья Ильинична, работала в детском секторе Дома культуры, поэтому мы почти всем классом бегали туда заниматься в разных кружках: танцевальном, театральном. В третьем или четвертом классе мы поставили сказку «Теремок». Я играла лягушку-квакушку. Мышку – Таня Кулакова, ежика – Коля Шабалин, лису – Люба Оверчук. И так мы хорошо играли на сцене, что было решено показывать это представление на каждой детской елке. И в течение всех зимних каникул мы давали по три спектакля в день. Практически жили на сцене и в артистической комнате за сценой.Уходили из дома утром, а возвращались только часам к семи вечера. Нас там и кормили, да еще каждый день выдавали по сладкому новогоднему подарку, в котором тогда сладостей было не меньше килограмма, так что под конец каникул у нас скопились большие запасы конфет, печенья, вафель, зефира. Даже я со своей любовью к вкусностям не могла сразу со всем управиться. Мы чувствовали себя настоящими актерами, хоть и уставали за день. Но в перерывах бегали по коридорам и этажам здания, болтали, рассказывали друг другу смешные истории. Мне нравилось выступать в костюме. Я так входила в роль, что даже иногда переигрывала, прыгая по сцене и ква-а-а-а-а-кая, как лягушка. Наверно, с этих пор живет во мне желание какого-то новогоднего маскарада, костюмированного бала, праздничного театрального действия.
Но каникулы закончились, и мы из артистов снова превратились в учеников.
Училась я легко, с удовольствием, была круглой отличницей. Уже в начальных классах начала вести дневник – записывать что-то интересное и важное, что произошло со мной.
В третьем классе меня приняли в пионеры. Закончилось октябрятское детство. Когда повязывали галстук, я ощущала торжественность момента, чувствовала свое взросление и свою ответственность перед обществом – ведь я теперь пионер. И это не шутка. Я действительно считала, что пионер – всем ребятам пример, что я не могу сделать плохой поступок, потому что запятнаю честь пионера, что я должна отныне заботиться о престарелых и малышах. Это было своего рода верой. И не одна я ждала, когда мне повяжут галстук. Все хотели быть этого достойны. Мы все начитались Гайдара, и романтика тимуровских команд, стойкость Мальчиша-Кибальчиша была частью нашей жизни. Став пионерами, мы все первое лето играли в тимуровцев, помогая в первую очередь своим родителям и друзьям: пилили друг у друга дрова, убирали опилки, вместе бегали на речку полоскать белье. Еще старались помочь своим старым соседям. Я обычно ходила к соседке напротив тете Оле, особенно когда ее муж уезжал куда-нибудь – доставала ей из колодца воду (благо, колодец был в ее же огороде), помогала поливать огород. Свой-то огород из леечки полить, а потом полную кадушку воды начерпать из колодца – это было моей обязанностью. Романтизировать повседневный физический труд, без которого тогда прожить было невозможно, – было вообще свойственно пионерам того времени. И что-то мы тоже придумывали подобно Гайдаровскому Тимуру, какие-то системы оповещения, совместные походы, таинственные добрые дела. Тогда ведь не было ни телевизоров, ни тем более компьютеров – надо же было детям чем-то заниматься и развлекать себя. А еще дружба росла и крепла в таких совместных мероприятиях. Даже те, кто неважно учился, был ленив, как правило, с удовольствием принимал участие в сборе металлолома, макулатуры, золы, в уборке школы и пришкольного участка.
А как мы праздновали День пионерской организации 19 мая! Даже если было прохладно, все три поселковые школы шли на аэродром в конце поселка. Там на огромном поле уже был подготовлен костер – высоченная куча дров и веток. Но прежде чем зажечь его, проводились различные игры, соревнования, разыгрывались веселые сценки. А потом, уже на вечерней заре, разжигался костер, и пламя вырывалось высоко в синеющее небо. А чтобы было побольше искр, в костер добавлялись еловые и сосновые ветки. Костер у нас так и назывался – пионерский. Все бегали вокруг, пели песни, а когда пламя стихало, в горячие угли кидали картошку, чтобы потом обтереть ее тряпицей и есть прямо с черной обуглившейся кожурой, запевая при этом: «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка, низко бьем тебе челом-лом-лом, даже дальняя дорожка-рожка-рожка-рожка нам с тобою нипочем-чем-чем!» И когда вечерняя заря догорала, а костер тихо угасал, все расходились по домам.
 Карусели в парке были диковинкой |
В пятом классе начались немецкий язык, ботаника и история. Немецкий вел директор школы Владимир Павлович Ситов. Памятуя о моих успехах в языке еще по стихотворению о голубе мира, прочитанному мной на елке для дошкольников, директор взялся за меня вплотную. Да я и не сопротивлялась. Язык мне давался так же легко, как и остальные предметы. Про ботанику помню мало, она не являлась моим любимым предметом. Но, как и все новое, интересовала меня. Особенно мне нравилось рисовать всякие тычинки-пестики-листочки-корешочки… Но больше всего мы увлеклись историей древнего мира: Греция, Рим, Македонское царство – все это воспринималось как красивая сказка. И сказку эту хотелось воплотить в жизнь. У нас подобрался очень дружный и сильный класс, как в учебе, так и в спорте, в общественных делах, в отдыхе. И вот вдруг история разделила нас на два враждебных лагеря: греков и македонцев. Даже не помню почему, но мы, греки (а я и мои друзья были греками), непременно должны были побеждать во всем македонцев. Все это началось с какой-то игровой ситуации, а потом продолжилось откровенным противостоянием и постоянными боями. Весь класс с нетерпением ждал окончания уроков, чтобы нестись в раздевалку, перегоняя и отталкивая, македонцы греков, а греки македонцев. Затем мы вырывались на улицу, и начиналась настоящая война: в ход шли портфели, книжки, кулаки. Враги сходились гурьбой и поодиночке. Особым шиком было отобрать портфель у неприятеля и, размахнувшись, стукнуть его по спине своим же портфелем. Утомившись в бою или дождавшись слез неприятелей, воинство расходилось по домам. А назавтра начиналось все с начала. Мы и в классе ненавидели своих жалких врагов. Там проходила словесная перепалка, а после уроков снова шел бой. Причем, в греках были более сильные, смелые, ловкие. И с каждым днем они набирали мощь и наглели, а македонцам уже не было никакой жизни. Однажды мы загнали Наташку Задумину в огромную лужу посреди дороги, туда же кинув ей портфель. Да и много еще всяких бесчинств сотворили. Почему? Не знаю. И не помню, каким образом все постепенно сошло на нет, и вражда прекратилась. Может, почувствовав свою полную победу, греки успокоились и устыдились – по сути ведь мы не были злыми. Может, просто надоела эта игра. Но самое удивительное – никто из македонцев не пожаловался ни родителям, ни учителям на наше безобразное поведение.
Этим вот и знаменателен пятый класс. Тогда же мы начали изучать и древнерусскую литературу. Где-то в это время я начала писать «Сказание о Нейе и Терезе», в котором русская былинная манера пересказа переплелись с греческими мифами и именами. Я сшила книжечку небольшого формата, куда записывала свою сказку, иллюстрируя все рисунками, раскрашенными не только карандашами, но и украденной у папы золотой краской по металлу, которую надо было разводить специальным растворителем. Правда, потом мне надоели перипетии этой истории, и я, скомкав кое-как конец, закончила свое произведение. Эта книжка жива у меня до сих пор.
Однажды осенью в седьмом классе со мной произошел курьезный случай. Под утро на нашей улице отключили электричество. Проснувшись в темноте, родители зажгли керосиновую лампу. Но она была только одна, а я вспомнила, что вчера вечером у меня отвалилась у ботинка подошва. В кладовке у нас стоял шкаф со всякой обувью, и там были старые, но еще крепкие башмаки сестры. Размер у нас один, поэтому я собиралась утром надеть их. Однако я не предполагала, что мне придется искать в темноте. Собравшись в школу, я выскочила в коридор, залезла в шкаф и стала наощупь отыскивать ботинки. Нашла, обулась и побежала. Нырнув в школьную раздевалку, я услышала звонок. Быстро скинула пальто и через две ступеньки помчалась в класс на четвертый этаж (главное – перегнать учителя). Вдруг взгляд мой упал вниз, и я с диким хохотом уселась на ступеньку. Сзади меня уже догоняли Шурка Уткина с Тоськой Артемьевой. Они остановились и спросили, что со мной. Не в состоянии вымолвить от смеха ни слова, я только показала им на мои ноги. И тут они уселись рядом, скорчившись от хохота. На мне были два одинаковых по форме, но разных по цвету ботинка: один – бордовый с красным шнурком, другой – коричневый с черным. Это вот сейчас можно так пройтись – и ничего. Но тогда это было что-то невероятное. Просмеявшись, и опоздав на урок, мы сели на свои места. Девчонки тут же стали шепотом сообщать ближайшим соседкам эту новость. К середине урока вся женская половина класса была уже в курсе, пацаны же оставались в полном неведении. Теперь можно представить взрыв девичьего хохота и полные изумления взгляды мальчишек, когда в конце урока меня вызвали к доске. Я быстро пробежала к учительской кафедре, поставила одну ногу за нее и стала отвечать. Девчонки же, несмотря на строгий взгляд учителя, продолжали хихикать. Все перемены я просидела за собственной партой, сохраняя тайну. Никто из девочек тоже не проговорился. Но новая волна смеха прокатилась по классу, когда на шестом уроке Руфина Михайловна (учительница русского языка) попросила меня сходить в 7 «в» класс и продиктовать на уроке диктант. Там заболела преподавательница, и нужно было провести какой-либо урок. Свободных учителей не оказалось, а у нас существовала такая практика: хороших учеников иногда сознательно направляли в младшие классы провести урок, а «особо одаренные» делали это даже в параллельных классах. Представляете, каково мне было явиться в соседний класс в таком виде! Пришлось применить испытанное уже средство: проскочить до кафедры бегом, а там спрятать ноги под стол и больше уже не вставать. Хорошо, что «в»-шники сидели спокойно и старательно писали диктант. Домой после уроков я тоже мчалась как угорелая. Но самое интересное, что никто из мальчишек так и не заметил причины веселья и не понял, почему мы так странно себя вели целый день.
В восьмом классе я начала серьезно работать над своими стихами. Мы уже прошли основы стихосложения, и я научилась отрабатывать и рифмы, и ритмику стиха. Через какое-то время я решила послать свои стихи в районную газету «Знамя труда». Там раз в месяц выходила «Поэтическая страничка». Я выбрала три стихотворения и отослала. Время шло, а стихов в газете не было. Я уж стала об этом забывать. Но однажды встретила на улице Алю Шишмакову с подружками:
– Зин, хорошие у тебя стихи! Нам всем понравились. Молодец! Поздравляем!
– Какие стихи?
– Которые в газете напечатаны.
– Когда?
– Сегодня.
– Надо же, а я и не видела.
Я побежала домой, отыскала газету. И действительно, все три стихотворения были напечатаны! Какое же это было счастье! Все! Ни одно не отсеяли. Я показала маме, папе и забрала газету себе. Они тоже были рады. Но каково же было мое изумление, когда примерно через неделю-две после этого мне пришел денежный перевод – гонорар. Такого я вообще не ожидала! И сумма была приличная – около пяти рублей. Мама моя примерно четыре с половиной рубля в день зарабатывала. Это было откровение! Еще и деньги платят! Тут уж такой стимул появился в газету стихи посылать! И ведь печатали примерно через один-два месяца. А у меня появились свои, заработанные, пусть небольшие, денежки.
Затем я стала посылать в газету очерки и зарисовки о школьной жизни, и в десятом классе меня пригласили на занятия литобъединения. Я полюбила ездить в редакцию. Мне очень нравилась Николаева Юлия Михайловна – корреспондент газеты и руководитель литобъединения. Занятия проходили по субботам два раза в месяц. Суббота была учебным днем, но директор, Владимир Павлович, разрешил мне уезжать, несмотря на то, что в субботу были два урока немецкого языка, который он вел. Несколько раз перед обратным поездом я заходила в гости к Юлии Михайловне. У нее было трое детей. Младшей еще не было и года. И столько мы с ней говорили о журналистике, о моем предстоящем поступлении в МГУ. Правда, она все время советовала мне пойти в литературный институт, считая, что с моими способностями мне нужно быть писателем или поэтом, а вовсе не корреспондентом. Но я бредила журналистикой. И вообще считала, что журналист – это профессия, а поэт и писатель – нет. И что при желании можно стать писателем и не заканчивая литературный институт.
Так шли школьные годы. И вот наступил день последнего звонка. В жизни случаются такие дни, когда радость переплетается с печалью, беспокойством и даже страхом. Было солнечно и тепло. Десятые и первые классы в парадной форме выстроились на площадке возле школы. Вокруг покачивались березки с первыми нежными распустившимися листочками. Директор говорил что-то, что и положено говорить в таких случаях, напутствовал нас в нашу новую взрослую жизнь. И мы еще были оживлены и веселы, пока не побежали два первоклассника, звеня колокольчиками, украшенными лентами. В этот момент до каждого из нас вдруг дошло, что это самый последний школьный звонок в нашей жизни, что сейчас начнется последний урок, да и не урок уже, а просто классный час. Слезы брызнули у многих из глаз. Даже мальчишки изменились в лице. А когда мы шли по лестнице в свой класс, в коридорах уже заливался долгий электрический звонок, и мы с Галкой Голубевой просто зарыдали. Такими зареванными мы сели за свою парту, а нас стали фотографировать (Несколько человек принесли фотоаппараты). Мы с Галей продолжали всхлипывать и просили не снимать. Но тут в чувство нас быстро привел Вовка Трефилов. Он встал перед нами, стал мурлыкать в такт нашим всхлипываниям мелодию и дирижировать – кому и когда вступать, когда рыдать вместе, когда громче, когда тише, протяжнее или быстрее. Мы прыснули со смеху, и наше минорное настроение быстро растаяло. Тут ко мне подбежала Шура Уткина и сказала, что меня зовет наш историк Молотов Валерий Павлович. Я вышла в коридор, и тот пожелал мне удачи в поступлении на журфак и подарил от себя и своей жены (тоже преподавательницы) книжку очерков одного из лучших советских журналистов Михаила Кольцова. Я была очень тронута.
На этом последнем уроке мы подарили друг другу по записной книжке. Каждому мы писали свои пожелания, а в начале книжки была написана мной «Клятва одноклассников». Со временем я потеряла эту книжку, а слова клятвы забыла. Но их напомнила нам всем Вера Романова двадцать лет спустя на встрече. И теперь-то я их уже не забыла:
Своим одноклассникам клятву даю,
Что я не забуду наш класс.
В далеком ли буду, иль в близком краю,
Всегда буду помнить вас –
Девчонок веселых и озорных,
Мальчишек – моих друзей.
Я вас запомню навек таких,
Какие сейчас вы все!
И ведь самое интересное – все действительно стоят перед глазами именно такими, какими были в тот момент, несмотря на то, что мы встречались и знаем, как выглядим сейчас.
Потом были экзамены, выпускной бал, расставание. Неожиданно для меня самым тяжелым был момент расставания с Вовкой Балуковым и Галкой Голубевой, когда после моего и их поступления мы ездили втроем в Шахунью сниматься с комсомольского учета. Поезд туда уходил утром, а возвращался в Вахтан вечером, поэтому мы целый день бродили по городу, обедали в железнодорожной столовой, ходили в кино. Но что бы ни делали, мы были какие-то печальные, неразговорчивые и как бы чересчур застенчивые. Встречаясь глазами, как-то вымученно улыбались другу-другу, а внутри все переворачивалось, все болело, все ощущало неразрывную связь и близость между нами и все кричало: мы в последний раз вот так, вместе, ходим по этому городу, а завтра расстанемся. Сегодня у нас еще общая жизнь, а завтра у каждого начнется своя. И все это говорили только наши глаза. А сами мы молчали. И именно в этот день мы прочувствовали и поняли, что закончились наши чудесные школьные годы.
|
|
|
|