Васильев В.Н.

Для внука Тёмы и не только...
Воспоминания испытателя ракетной техники

© Васильев В.Н., 2008

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Азотной кислоты в каждую из двух пострадавших шахт было выплеснуто не так уж и много. Но этого количества вполне хватило, чтобы люди погибли от отравления или полученных тяжёлых ожогов. Пока люди одевали противогазы шло время и многие успели надышаться парами кислоты, которая сжигает органическую ткань, поражая в первую очередь лёгкие. Пострадавших оказалось много – сколько, не знаю до сих пор. Наш офицер из испытательного управления Николай Костиков получил серьёзный ожог лица. Успев подняться лифтом на поверхность, пил молоко в большом количестве. Этого продукта полагалось иметь при шахтах и оно нашлось. Костиков остался жив, но лицо его даже после пластических операций стало изуродованным. Замечу также, что дежурная медсестра, как говорили, обмывая водой пострадавших, надышалась парами азотной кислоты и скончалась в госпитале от отёка лёгких.

Последующее тщательное разбирательство выявило и причину чрезвычайного происшествия и виновных в нём. Страшные подробности этого случая умышленно опускаю. А вот погибших осталось только помянуть.

Нам, офицерам, не пострадавшим от этого несчастного случая, приказали построиться и руководитель работ обратился к нам с просьбой (не приказанием) принять участие в продолжении работ по подготовке шахтных пусковых установок к повторному пуску ракет после нейтрализации проливов азотной кислоты. Он полагал, что такая ситуация может произойти в ходе боевых действий, и мы должны понять необходимость продолжения нашей работы (дескать, сейчас самое время проявить русский героизм). Строй ответил молчанием. Обращение отклика не нашло. Полковник Хомяков стал спрашивать поимённо:

– Скоробогатов, ваше мнение?

– Нет, товарищ полковник, я не смогу. Слишком тяжело.

Другие опрошенные офицеры ответили аналогично: согласие дать не можем. Если прикажут – дело другое.

Строй продолжает стоять молча. Лица людей печальны и испуганны, глаза опущены в землю. Приказа на продолжение работ так и не последовало. Работы были прекращены, никакого повторного пуска не состоялось в тот раз. Полковник Хомяков был подавлен. Его перевели преподавателем в Пермское ракетное училище, где позже он стал начальником кафедры.

Тогда был первый случай гибели людей на Капустиноярском полигоне при исполнении служебных обязанностей, первая катастрофа. Она имела прямое отношение к работе нашего отдела, так как одним из виновников оказался наш офицер, который должен был предотвратить ошибку лейтенанта-оператора. Парень был умный и знающий, но такой ошибки в работе генерал Вознюк простить ему не мог, дальнейшая карьера этого офицера на полигоне не состоялась.

Генерал Вознюк расформировал наш отдел. Офицеров распределили группами по другим отделам. Полковник Яцюта получил перевод в так называемую «Экспедицию» под Загорском Московской области. Директором этой фирмы был хозяйственник Сухопалько, много лет проработавший с Королёвым С.П. После Яцюты непродолжительное время нами командовал подполковник Соболь Борис Моисеевич, ранее возглавлявший железнодорожное хозяйство полигона. Соболь зарекомендовал себя деловым и энергичным руководителем. Вне службы – простой и доступный для общения человек. Умница, каких поискать. Жаль, что довелось так мало поработать под его командованием. Между прочим, Борис Моисеевич был беспартийным и его назначение на должность начальника отдела – явление из ряда вон выходящее.

Другой страшный случай произошёл в учебном центре полигона. Там отрабатывали заправку наземного варианта ракеты 8К65 штатными компонентами ракетного самовоспламеняющегося топлива. На обеденный перерыв личный состав ушёл, выполнив все требования инструкции. А после обеда вспомнили не всё, и стали сливать компонент топлива, не сняв заглушку с дренажного клапана бака ракеты. При сливе в баке образовалось разрежение, атмосферное давление сдавило бак и он не выдержал, стал разрушаться. Ракета потеряла устойчивость и упала с пускового стола. Возник жуткий пожар. Погибло несколько человек. В том числе хорошо нам знакомый по его прежней службе капитан Щербина.

О случае повреждения бака окислителя ракеты 8К65У я уже рассказывал раньше. Наше начальство решило взять этот вопрос под контроль и на очередную работу по перегрузке ракеты с тележки на установщик приехал заместитель начальника нашего управления полковник Эйбшиц. Вениамин Моисеевич, человек воспитанный, вежливый и доброжелательный. Он отозвал меня в сторонку и стал, как бы инструктировать меня, ответственного за эту операцию. Потом посмотрел на меня и смущённо сказал:

– Что это я? Не понимаю, Вячеслав Николаевич, зачем я вам всё это говорю. Вы ведь всё это знаете лучше меня. Я отойду лучше и не буду вам мешать.

Так и сделал. Перегрузка прошла без замечаний и без задержек. Ракету опустили в шахту и установили на пусковой стол. Эйбшиц дождался окончания работ и предложил мне место в своей машине. По дороге в городок он доверительно рассказал о своей биографии, вспомнив и детский дом-интернат, и как он стал офицером. Я молча слушал и думал, что не только у меня было тяжёлое детство. Эйбшиц, прощаясь, заметил:

– И чего это я с вами разоткровенничался, Вячеслав Николаевич? Я вообще-то не люблю это рассказывать.

Спустя время покинул полигон Капустин Яр и он, получив перевод на полигон в Плесецк на должность начальника испытательного управления. Позже перевёлся в Ленинград в ракетную Академию имени А.Ф. Можайского, где руководил факультетом. Дослужился до звания генерал-майор.

С испытаниями ракеты 8К65У связано ещё одно неприятное воспоминание.

Поступила на стартовую позицию новая модификация головной части, опытный образец. При вскрытии контейнера, где она находилась при транспортировке, выяснилось, что мы не можем её выгрузить. Оказалось, что узлы, к которым мы должны были подсоединить перегрузочное устройство, развёрнуты от нормы на 90 градусов, и пальцы приспособления никак нельзя вставить в это вилочное соединение. Доложил об этом комиссии. Никто ничего путного сказать не может – ни военные, ни гражданские. Полное недоумение. Дали запрос на завод-изготовитель. Ждём-с. Прошёл час, другой. Иду спрашиваю:

– Что делать будем? Может, домой отпустите?

– Нет, будем ждать ответа от завода.

Ну, думаю, влипли. Чешу лысую голову. Зову капитана Гладкова, спрашиваю:

–  Федя, ты не выбрасываешь вон всякие монтажно-такелажные мелочи?

–  Нет, конечно. В каптёрке есть кое-что.

Пошли в каптёрку и там среди всякого барахла нашли четыре вилки, тоже развёрнутые на 90 градусов. Примерили их – всё подходит. Но они же нештатные! Применять нельзя, незаконно это. Выход нашли моментально: провели их грузовые испытания двойной нагрузкой и составили об этом акт. Вот когда пригодилось удостоверение внештатного инспектора Госгортехнадзора! С этим актом я явился пред светлые очи членов комиссии и доложил, что теперь можно работу продолжить. Яцюта внимательно прочитал акт и одобрил. Комиссия охотно поддержала, все вздохнули с облегчением. А мы получили возможность почти вовремя вернуться домой.

Прошло всё это, между прочим, незамеченным, спасибо даже никто не сказал. И я тоже хорош – следовало бы подать по команде рапорт о поощрении капитана Гладкова.

Подытоживая воспоминания о работе отдела наземного оборудования, хочу ещё раз сказать слово в защиту Петра Петровича Яцюты. Да, многие его недолюбливали. За что? Он отличался прямотой и недипломатичностью в высказываниях, за что промышленники его тихо ненавидели. Он обладал немалым ростом, ясные синие глаза выражали спокойствие и уверенность. С нами он обращался по-человечески, не панибратствуя, но и без попыток строить в одну шеренгу. Торопливость не одобрял. Мы с ним не спорили, спокойно подчинялись, понимая необходимость выполнения. Не вступали мы в споры с ним, прекрасно зная, что он свою позицию всегда отстоит в аргументированной и убедительной форме. Наш начальник придирой не был, но требовал чёткости в изложении. Читая сигнальный материал НИРовской работы, говорил:

– Васильев, этот кусок «не пляшет». Надо его переместить в другое место (или переделать в таком-то ключе).

– Есть, сделаю, – обычно соглашался я без обиды и ущемлённого самолюбия.

Я однажды крепко опоздал на работу, застряв в грязи на обратном пути из поймы после охоты. На заднее колесо мотоцикла наматывалась длинная трава, от мотора несло жареным. Еле доехал. Яцюта молча выслушал мои объяснения и не наказал за опоздание.

Мою просьбу отпустить меня в краткосрочный отпуск для покупки «Запорожца» он удовлетворил сразу. Причём, я в рапорте просил дать этот отпуск в счёт очередного, но он это в расчёт не принял и позже дал мне отпуск полный.

Яцюта получил звание полковника вполне заслуженно и я считаю, что с отделом он справлялся хорошо. Но тот злополучный выброс окислителя в шахты подкосил и его и весь наш отдел наземного оборудования. Отдел расформировали. Я, ведущий инженер, с ещё лишь одним офицером в подчинении, попал в отдел полковника Дубовика Александра Фёдоровича на испытания космического комплекса с двухступенчатой ракетой 11К63. Скучновато стало на службе и работе, и я принялся искать возможность перебраться на другой полигон. Помог мне в этом Сергей Васильевич Есенков, хорошо меня знавший по Капустиному Яру. Там я с 1966 года в должности заместителя начальника отдела наземного оборудования прослужил пять лет. Но это уже другая история. Там, кстати, я вынужден был вступить в КПСС, иначе не состоялся бы перевод в Москву, в Генеральный штаб Вооружённых Сил СССР.

Темп работ в отделе Дубовика был невысок, пуски ракет 11К63 производились редко. Пуски проводились по программе запуска искусственных спутников Земли в основном военного назначения. Для запуска этих ракет была приспособлена одна из шахт комплекса «Двина». Дополнительно смонтирована башня, имевшая возможность перемещаться по рельсам, отходя в сторону при пуске ракеты. Башня имела площадки обслуживания второй ступени ракеты 11К63, и кран для пристыковки – отстыковки спутника – лёгкого ИСЗ. Этим краном не пользовались и никто на него внимания не обращал. В том числе и я – кран как кран, что там может быть особенного. А зря. Однажды он таки понадобился и к великому недоумению и негодованию всех, участвовавших в работе, самопроизвольно остановился на полпути. Меня при этом не было на площадке. Но быстро нашли и потребовали объяснений:

– Что же это, Васильев, творится в вашем подъёмно-транспортном хозяйстве? Почему кран остановился?

– Не знаю. Пойду разбираться.

– Раньше надо было разбираться...

Справедливо, конечно, был получен нагоняй, справедливо и то, что разобраться следовало бы «до того», а не «после того». Но мне это в голову не пришло.

Поднял чертежи, в которые следовало бы заглянуть раньше, и пришёл в ужас. Такую безграмотную конструкцию редуктора лебёдки крана можно было увидеть в учебнике по курсу «Детали машин» как пример неправильной заделки опорных концов червяка в радиально-упорных подшипниках. В червячных передачах один из концов червяка обязательно должен быть «плавающим», что обеспечивало компенсацию его линейного удлинения при нагреве во время работы привода. Стало ясно – кран остановился именно из-за этой причины (червяк просто заклинило в подшипниках). Как же такое могло случиться в недрах такого солидного «почтового ящика»? Ведь кроме подписи конструктора-двоечника стояли подписи руководителя группы и другие, более высокие, давшие зелёный свет этой нелепой конструкции. Я показал чертежи заместителю главного конструктора этого «ящика» и спросил его:

–  Никита Павлович, это ваша подпись?

–  Моя.

–  Ну и что вы скажете об этой конструкции?

– А что я... Не могу же я вникать во все мелочи. Подписал потому, что видел подпись руководителя группы. Подвели меня, черти.

Редуктор на кране остыл, и работу по съёму ИСЗ продолжили, делая остановки для охлаждения. Позже редуктор заменили обычным, с прямозубыми шестерёнками.

Показуха

Иногда на полигоне устраивали смотры новинок ракетной техники для высокого начальства. Толя Гринь описал один такой случай в своей книге воспоминаний. Кроме таких смотров происходили и другие, такие, как показательные пуски ракет. Дважды к нам на полигон приезжал посмотреть такое сам Никита Сергеевич Хрущёв. Всему миру было известно его пристрастие к этому виду вооружения. Поселялся наш главный правитель в гостинице на 2-ой площадке, где, видимо, чувствовал себя более свободным, чем если бы жил в городке.

К его приезду готовили стартовую площадку № 4 к пускам сразу нескольких видов ракет. Сейчас трудно припомнить точно, сколько и каких именно. В первый его приезд (осень 1956 года) это были ракеты 8А11, 8Ж38, 8К51 и 8А61. Они стартовали подряд с малыми интервалами по времени. Надо было продемонстрировать мощь ракетной техники и блеснуть своими возможностями. Никита Сергеевич и приглашённые высокопоставленные лица наблюдали за подготовкой ракет со специально построенной деревянной трибуны и слушали по радио репортаж. Сами полигонщики пуски должны были наблюдать из подготовленного укрытия, отрытого в земле.

Репортаж вёлся, разумеется, в упрощенном варианте и не всегда правдиво (всё равно никто из них правильной оценки не сделал бы, за исключением, возможно, маршала Неделина), приблизительно так:

– ... старт нормальный, ... полёт нормальный, ... ракета пошла на цель, ... цель поражена.

Зрелище эффектное, что говорить. Одна ракета за другой взмывала в небо, раскалывая грохотом двигателей воздух и как бы опираясь на свой огненный хвост. Улетая ввысь, оставляли в верхних слоях атмосферы хорошо видимый инверсный след... Вот только никто из них не узнал о взрыве одной из ракет 8А61 в небесной вышине или о том, что командир расчёта, запускавший с грунтового старта ракету 8А11, не дождавшись перехода двигателя с режима «предварительная» на «главная» (задержка в схеме автоматики дала примерно 8 секунд вместо 4-х секунд расчетных) хотел уже дать отбой и нажать кнопу «АВД» (аварийное выключение двигателя ракеты), но дрожащий его палец не попал на кнопку... Страх! А что было бы, попади он на кнопку «АВД»? Возможно, пожар... и разбирательство. На его счастье (и, конечно же, и всех нас) ракета 8А11 стартовала и благополучно улетела.

Мы-то узнали об этом уже со слов исполнителей, как это всё происходило. Кстати, наш СПУ и мы в окопчике, находились весьма близко от этой злополучной ракеты и тоже недоумевали – чего-то она так долго стоит на столе и не переходит на «главную» – секунды, а как долго они тянутся в состоянии нервного напряжения. Головы непроизвольно сами втянулись в плечи.

Как видно, нам, участникам, изнутри этой показухи всё представлялось несколько иначе.

Вторая «показуха» была ещё богаче, запускались ракеты более современные, в том числе 8К63 и 8К11. Сценарий был прежний: гости – трибуна – укрытие – пуски. А что делалось при подготовке? Наш изобретательный старшина Михаил Михайлович Подгорный добывал сжиганием старых автомобильных шин сажу, собирал её и разводил в бензине, после чего этим красили парадную часть дороги и становилась такой чёрно-красивой эта дорога... Пожухлую по осени траву на обочинах и возле трибуны пульверизатором покрасили зелёной краской. Радуйся, глаз!

Довелось, со слов ветерана полигона, узнать и взгляд начальства на показуху. Мол, весь этот марафет делался по указанию и начальника полигона, и московского командования. На этот счёт генерал Вознюк, давая указания на проведение мероприятий для создания образцово-показательного порядка, часто повторял: если в ваших руках алмаз, то его надо огранить и сделать из него бриллиант, да и тот требует соответствующего антуража, чтобы камушек заиграл всеми своими гранями и восхитил ценителей. А вот, если начальство увидит окурок вне курилки, то впечатление от блестяще проведенных пусков ракет будет смазано. Что тут скажешь? Действительно, тогда решался важнейший государственно-политический вопрос оборонного характера: быть или не быть новому виду Вооружённых Сил. Как-никак, а созданный ракетно-ядерный щит обеспечил нашей стране мир вплоть до горбачевской перестройки.

А какой буфет без волшебной палочки возник на 2-ой площадке! Я же, чёрная кость, осматривая СПУ после пуска, опоздал к обеду – встречные офицеры сказали, что столовая закрылась. А по дороге от столовой мне навстречу идёт Витя Бородаев и несёт охапку каких-то банок:

–  Здравствуй, Виктор! Чего ты набрал так много?

– Здравствуй, Слава! Это красная икра в банках. Вот я иду, и думаю, зачем мне так много. Не возьмёшь ли у меня пару банок?

–  Спасибо, возьму. Давно не пробовал.

Икра оказалась экспортной, крупная и зернистая, больше такой не встречал никогда. Спасибо Бородаеву, попробовали.

К нам на полигон на спецпоказуху ракетной техники прибыл отряд будущих космонавтов. Мы о них тогда не знали ничего, да и «показуха» носила домашний характер, как говорится, «в рабочем порядке». Просто однажды мы встретили большую группу офицеров в лётной форме – вроде бы все были в звании старших лейтенантов. Группа большая, человек 17 – 20. Нам они все показались низкорослыми. Мы стали интересоваться, кто они и зачем тут. Нам намекнули...

А насчёт роста впечатления могут оказаться и двоякими. Так, когда в нашу рабочую комнату Генерального штаба в Москве по делам Главного управления космических средств зашёл с рабочим визитом космонавт Герман Степанович Титов, уже в чине генерал-лейтенанта, то низкорослым мне он уже не показался. Это был человек среднего роста. Генерал – одно, старший лейтенант – другое! То-то же!

Среди нас, ракетчиков, набор в отряд космонавтов тоже был проведён, без афиши, разумеется. Было это, видимо, в годы 1958 – 1959. Кандидатов было трое: Виктор Бородаев, Леонид Королёв и Виталий Жолобов. Бородаев – наш, из спецнабора, Королёв – выпускник Ростовского высшего ракетного училища, Жолобов – из Бакинского морского училища. Бородаев не прошёл по состоянию здоровья. Королёв, очень грамотный инженер, шахматист – перворазрядник, тоже был забракован медкомиссией из-за золотых зубов. Прошёл Жолобов. За ним один полёт в космос.