Васильев В.Н.

Для внука Тёмы и не только...
Воспоминания испытателя ракетной техники

© Васильев В.Н., 2008

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Представители промышленности

Самым значимым представителем промышленности в начале нашей службы на полигоне был, естественно, Сергей Павлович Королёв – главный конструктор ракет 8А62 и 8К51. По сути же – генеральный конструктор. Ему были подчинены все другие главные конструкторы: двигательной установки ракеты, системы управления и наземного оборудования.

Посещали полигон и более высокопоставленные в административном отношении персоны, такие как Ванников Борис Львович, тогда заместитель министра среднего машиностроения, то есть атомного производства; Устинов Дмитрий Фёдорович, министр оборонной промышленности и другие, но о них мы знали очень мало.

Авторитет Королёва был огромен, его слово в решении технических задач было решающим. Уважали Королёва все без исключения. Человек, облечённый огромной властью, был строг, любил и ценил порядок и дисциплину. С виду был несколько угрюмым и всегда сосредоточенным. Мы ни разу не видели его хотя бы улыбающимся. Правда, другие рассказывали, что видели его улыбку, но она почти всегда носила саркастический характер по отношению к собеседнику или в лучшем случае снисходительную. В необходимых с его точки зрения случаях принародно, не стесняясь, отчитывал как гражданских, так и военных. Он чувствовал себя и был полным Хозяином с большой буквы.

Удивительно, но генерал Вознюк, сам человек независимого склада характера, ладил с Королёвым, находил с ним общий язык.

О Сергее Павловиче Королёве и книги написаны, и фильм снят. Можно только добавить кое-какие эпизоды, мелочь, неизвестную другим.

Первое личное знакомство лейтенанта Васильева (как и других моих товарищей) произошло на стартовой позиции. Сергей Павлович всегда здоровался с приветствующими его офицерами и пожимал руку. Был вежлив.

Летом 1955 года его ракета 8А62 проходила совместные (военные и промышленные) лётные испытания (СЛИ). Встреча с Королёвым произошла в обстоятельствах несколько неожиданных и даже комических. Чтобы не скучать в вагоне мотовоза по дороге из городка на площадку № 2 я взял с собой книгу Диккенса «Дэвид Копперфилд». Не дойдя до рабочей комнаты, получил указание немедленно ехать на стартовую позицию на стыковочной машине с головной частью. Ракета туда была доставлена накануне.

Стыковочная машина, приехав на стартовую позицию, остановилась около ракеты. Сергей Павлович, уже прибывший на стартовую позицию раньше нас, стоял возле неё. Я выпрыгнул из кабины машины, держа книгу под мышкой, и направился было к каптёрке отнести её туда, чтобы не потерялась. Но Королёв, увидев книгу, остановил меня и требовательно протянул к ней руку. Я, конечно, поздоровался с ним и с чистой совестью протянул ему книгу, полагая, что он заинтересовался ей. Он действительно заинтересовался, только не так, как я полагал.

Сергей Павлович только глянул на обложку и лицо его нахмурилось. Тут же он устроил мне нахлобучку, предупредив, что если ещё раз увидит меня на стартовой позиции с художественной литературой, то мне не поздоровится. Я был растерян, не поняв сразу, за что он сердится. Следовало знать, что на стартовой позиции уместна только техническая документация. Спросив разрешения, я взял книгу и быстро положил её на сиденье в кабине – бежать в каптёрку времени уже не было, пора наступила для работы с головной частью, операцию с которой я должен был контролировать.

Инцидент был исчерпан и забыт, Сергей Павлович никогда не напоминал об этом. Сказанного один раз было достаточно. Знал ли он нас, молодых лейтенантов? По фамилиям вряд ли, а вот в лицо, наверное, помнил.

Книгу эту после работы я, само собой, забрал и со временем осознал, что она стала почти реликвией. Как же! Сам Королёв держал её в руках! Берегу и сейчас. Конечно, получить от Королёва нагоняй штука неприятная, но ведь это был и урок: при выполнении важного дела нельзя отвлекаться, любая мелочь может дорого обойтись впоследствии. Встречая этот том Диккенса на полке книжного шкафа, всегда вспоминается то неповторимое время, трудных, но и интересных дней.

Мы много работали, много претерпели, многому научились. Многое делалось впервые – испытывалась сверхпередовая техника, и мы знали, что за ней настанет черёд испытаний ещё более совершенной техники и ждали этого.

Когда мы узнали, что Королёв свои новые разработки будет испытывать на другом полигоне (Байконуре), мы почувствовали себя обделёнными, хотя и понимали, что наш полигон для испытаний межконтинентальных ракет не подходил.

Требовательность Сергея Павловича доходила до скрупулёзности. Характерен такой случай на стартовой позиции, произошедший при пристыковке головной части к корпусу ракеты. После пристыковки ГЧ стык между корпусами ГЧ и ракеты полагалось закрыть спецобмазкой и покрасить стык белой краской. Эта краска входила в ЗИП стыковочной машины. Но по недосмотру расчёта краска в баночке засохла, а запасной не оказалось. Как быть? Доложили по команде, спросили: нельзя ли покрасить стык похожей эмалью, только другого цвета. Дошло до Королёва. Он разгневался и потребовал доставить на старт свежую краску из ЗИПа, имевшуюся на площадке № 2, даже назначил ограниченное время доставки.

Наше военное начальство забегало – дали указание по телефону, и вот на старт Коля Бачурихин на грузовой машине ЗИС-151 везёт маленькую баночку белой эмали. Другой машины не нашлось. А нам всем попало из-за такой мелочи, произошла задержка предстартовой подготовки. А задержка в графике подготовки ракеты к старту чревата последствиями, так как в процессе подготовки, пуска и полёта ГЧ была задействована масса людей: пуск завершался получением «квитанции» с места падения ГЧ.

Вот такой урок с краской преподал нам всем Сергей Павлович Королёв. Теперь, с высоты сегодняшнего дня, должен сознаться, что решение Королёва тогда носило скорее воспитательное значение (мол, никаких отступлений от конструкторской документации не должно быть), чем диктовалось технической необходимостью. Ведь мог же он в документации дать «добро» на другой цвет эмали, и мы бы не потеряли столь ценимое им и нами время на подготовку ракеты к пуску.

Припомнился ещё один несколько комичный случай. Ракету с технической позиции транспортировали (не везли!) на грунтовой тележке обязательно в составе автопоезда: головная машина с офицером сопровождения, тягач с тележкой на прицепе и машина прикрытия тоже с офицером, следовавшая последней. У офицеров были сигнальные флажки и нарукавные повязки, и это несмотря на то, что участок дороги от площадки № 2 до площадки № 4 заранее перекрывался, движение другого транспорта запрещалось.

Мы двигались по бетонке с установленной скоростью. Я устроился в кузове машины прикрытия на ветерке. Вдруг нас нагоняет какая-то «Победа», явно руководящего состава, и сигналит, требуя дать обгон. Инструкция не разрешала такого, обгон запрещался. Я дал этой наглой «Победе» отмашку красным флажком, показывая, что обгон не дам. Поезжайте, если хотите, по грунтовой дороге, проложенной рядом с бетонкой. «Победа» подчинилась и через обочину съехала на грунтовую дорогу, стала нас обгонять уже по ней. Когда эта машина проезжала мимо, я приложил левую руку к глазам, защищаясь от солнышка, чтобы лучше разглядеть пассажира, кто же в ней? Батюшки-светы! Опять влип! Там сидел сам Королёв. Сергей Павлович посмотрел в мою сторону, решив, что я козыряю ему (левой-то рукой!), вежливо снял соломенную шляпу, помахал ею – дескать, всё идёт как надо, и слегка кивнул головой. И я понял, что он одобрительно отнёсся к тому, что ему не дали сделать обгон. Его же требование было соблюдено и он остался доволен. Комичность ситуации не сразу дошла до меня. Только потом, в своей компании добродушно посмеялись надо мной.

Отмечено уже было, что с виду Сергей Павлович был суров и малообщителен. Однако он умел ценить деловые качества своих сотрудников и поощрять их деятельность не только премиями. Так, при нехватке жилья в Подлипках (теперь город Королёв) он, рассказывали, на свои средства построил жилой дом и заселил его очередниками. Да и о нас, военных, он тоже позаботился: на площадке № 2 в тупиковой ветке железной дороги стояло несколько купейных вагонов, в которых задержавшиеся на работе могли переночевать. Доводилось и мне там отдыхать. В вагонах было чисто и опрятно, «проводница» устроила в купе без каких-либо расспросов – ночуй, коли пришёл. Выспался хорошо, несмотря на выскочившую из-под подушки фалангу.

  Из заместителей Королёва все помнят вездесущего Леонида Александровича Воскресенского. Вот уж был, как говорится, рабочая лошадка. Его можно было встретить повсюду. Всегда был занят и озабочен. На работе горел. С тем и ушёл в мир иной, преждевременно.

Со вторым его заместителем Мишиным Василием Павловичем наземщикам общаться не довелось.

Главного конструктора наземного оборудования ракетных комплексов и технологического оборудования для них Бармина Владимира Павловича я не встречал ни разу. Зато его заместитель по испытаниям Троицкий Ювеналий Леонидович был своим в нашей компании наземщиков. Ярый спорщик. Всегда ругался (шуточно, конечно) с нашим начальником группы майором Коршуновым из-за оценки агрегатов наземного оборудования, но и ценил его как специалиста. Почти всегда возражал против улучшения конструкции какого-либо агрегата, если она изначально обеспечивала выполнение своих функций. Его постоянный девиз гласил: «Лучшее – враг хорошего». В этом девизе, конечно же, много правды. Но нам, военным, хотелось как раз именно лучшего.

Как уже отметил в своей книге Анатолий Гринь, действительно возникла однажды проблема с бандажами ракеты. Возможно, он запамятовал, но это произошло не на стартовой позиции (там подобные перегрузки ракеты не были нужны), а на технической. При выгрузке ракеты из железнодорожного вагона выяснилось, что ракету невозможно уложить на грунтовую тележку – стыковочные узлы не желали совмещаться: клинья заднего бандажа ракеты не входили в гнёзда опор тележки. На глаз было видно несоответствие наружных размеров. В начальный момент этой истории меня почему-то не было. Я застал на месте перегрузки такую картину: ракета находится в подвешенном состоянии, под ней стоит тележка, а кругом озабоченные гражданские и военные люди с недоумённым выражением лиц. Лицо же Троицкого было окровавлено. Оказывается, он дал команду расширить прямоугольник отверстия в опорах тележки с помощью зубил. А сам от нетерпения подошёл слишком близко, и соскочившая от удара зубилом стружка металла срезала кусочек кожи с его носа. Ракету с огромными трудностями удалось перегрузить.

  Что же оказалось? Выяснилось после того, как просчитали размерную цепочку. Бандаж с внутренней стороны обклеивался полосками войлока заданной толщины. Между полосками имелись щели, и какой-то лихой военпред для устранения этого «недостатка» велел эти щели закрыть кусочками войлока. После такой процедуры внешний вид бандажа стал более опрятным, но наружный диаметр его увеличился и это привело к несовпадению посадочных размеров. Военные инженеры не умели считать размерные цепочки, так как курс «допусков и посадок» им не читали в ВУЗе. Я сумел объяснить суть дела Петру Петровичу Яцюте, и проверку размеров делал он. Кстати, понял он мои объяснения очень быстро.

Каким же опасным оказалось необоснованное стремление сделать лучше, чем уже сделано. В случае с бандажом ракеты в полной мере проявилась правота девиза Троицкого: лучшее – враг хорошего.

Представителей промышленности приезжало к нам в командировки великое множество. То были представители конструкторских бюро, испытательной службы главного конструктора наземного оборудования Бармина, заводов-изготовителей и научно-исследовательских институтов. Их задача во время испытаний была почти противоположной нашей. Они всячески защищали свои конструкции от всевозможных улучшений, но принимали к реализации замечания очевидные, объективно позволявшие устранить недостаток конструкции или дефект изготовления.

Все они дружно не любили подполковника Яцюту, ставшего вместо Коршунова начальником группы наземного оборудования, за его принципиальность и украинское упорство. Считали его тугодумом, которому трудно что-либо доказать. Это было явно несправедливо, Пётр Петрович не был тугодумом – он, прежде чем дать своё суждение, любил хорошенько поразмыслить. В этом мы имели возможность убедиться неоднократно, и отношение у подчинённых к своему начальнику было хорошее. Тем не менее, и среди военных у Петра Петровича были недоброжелатели.

Мы с представителями промышленности воевали и спорили, нападали и отступали под натиском аргументов в пользу той или другой стороны. Но делали это по мере сил корректно, не переводя спор в ссору. Иногда наши отношения принимали характер товарищеских и даже дружеских. Некоторые из конструкторов иногда посещали наши дома в выходные дни, ездили с нами на рыбалку и охоту. Ко мне лично заходил конструктор стыковочной машины Суцкевер Лев Михайлович. Мне он помог купить в Москве очки, заказать которые здесь было невозможно. Не только с ним, но и со многими другими сложились товарищеские отношения.

Мы из общения с представителями промышленности старались пополнить свои знания. Расспрашивали о новинках техники, свойствах незнакомых материалов и, конечно, о перспективах ракетостроения.

Кроме Суцкевера, профессора Московского высшего технического училища имени Н.Э. Баумана, товарищеские отношения сложились и с другими конструкторами: Кревозовым (Брянский завод дорожного машиностроения), Бодровым (КБ «Тяжмаш» главного конструктора Бармина), Елисеевым (Днепропетровский «Южмашзавод», Зуевым (КБ завода «Большевик»).

Слава Бодров был представителем команды испытателей главного конструктора наземного оборудования Бармина. Человек умный и разворотливый, работать с ним было легко, мы быстро понимали друг друга.

Виктор Кревозов – конструктор грунтовой тележки. Он шёл навстречу нашим пожеланиям улучшения конструкции агрегата и иногда даже сам подсказывал, какое место можно переделать, оформив рационализаторское предложение.

Зуев – конструктор пускового стола для шахтной пусковой установки поразил наше воображение конструкцией планетарного редуктора для привода поворотной части стола при проведении прицеливания ракеты – на низшей ступени этот редуктор имел передаточное число 1:2.000.000. Для того, кто разбирается в механике – это действительно ошеломляюще, редуктор вращает многотонную ракетную махину, заправленную компонентами топлива, можно сказать с ювелирно-микроскопической скоростью.

Толя Гринь дружил с представителем Киевского «Арсенала» прицельщиком Пчелинцевым.

При испытаниях ракеты 8К65 я первое время был определён в помощь группе измеренцев, то есть специалистов, готовивших аппаратуру измерений параметров ракеты во время её старта. Это были представители НИИ-88, КБ Бармина и военного института НИИ-4 МО. В их задачу входило определение параметров разрушающего воздействия газовой струи двигателя ракеты на конструкцию пускового стола, оборудования на нём, а также на прочность бетонной площадки.

Спирт

Страшное это вещество. Спирт, золото и карты сгубили немало жизней.

У военных на полигоне был налажен строжайший учёт этого продукта, хотя и расходовался он в огромных количествах в качестве горючего для ракет конструкции Королёва. Но это, впрочем, не исключало утечки этой «сверхтекучей» жидкости, и она-таки попадала в частные фляжки. Спирт ведь отпускали для промывки ответственных воздушных и топливных магистралей на борту ракеты, оптических линз приборов, штепсельных разъёмов и тому подобное, а проследить его расход досконально не представлялось возможным, несмотря на жесточайшие, казалось бы, утверждённые нормы расхода.

Особенно ушлыми в этом деле были представители промышленности, по любому поводу выписывавшие и выпрашивавшие спирт на промывку «зайчиков» осциллографов или ещё чего-либо подобного и явно надуманного. Некоторые из них безбожно злоупотребляли спиртом, губя своё здоровье. Я вынужден был подписать заявку на спирт своим измеренцам из гражданских и не рад был, что сделал это.

Где спирт – там и кровь и криминал.

На полигоне было огромное хранилище спирта, применяемого для заправки ракет Королёва. Расходовались десятки тонн этого продукта. Генерал Вознюк отобрал на должность начальника этого хранилища особо доверенного офицера – капитана Николая Морщагина. У него всё было предельно строго, даже друзьям не перепадало, а если он им и давал, то об этом никто не знал. Случай воровства на хранилище у него всё же случился. Один из его подчинённых сумел изготовить поддельную печать, но, в конце концов, попался и был отдан под суд.

Историй со спиртом хватало. То караульные в охраняемой цистерне дырочку просверлят, то ещё что-нибудь, например, ослабляли сливную или заправочную горловину, чтобы получить тончайшую струйку вожделенной влаги. Пересказывать можно долго.

Одну из историй мы узнали из дела «Политдонесения», когда работали в архиве в поисках ранее выполненных НИР. То же самое дело, где был подшит донос на нашего начальника отдела А.И. Носова. Нас привлекли такие строчки, где говорилось примерно так: «... в зимнее время на стартовой позиции после пуска ракеты подполковник Пожидаев П.П., будучи начальником стартовой команды, допустил обогрев личного состава остатками спирта из бачка ЖЗУ...» (Из бачка ЖЗУ для запуска двигателя ракеты подавался 98 процентный спирт, возгорание которого от пиропатронов создавало импульс пламени для вооспламенения компонентов топлива). Последствий этого доноса из того донесения мы не узнали, а расспрашивать Павла Петровича считали неэтичным. Да и пришлось бы признать тогда, что читали нечто недозволенное.

Вот и другой случай, когда подполковник Михальчук, замечательный человек и отличный специалист, загубил свою карьеру, будучи уличённым в хищении спирта. Его недруг, главный инженер полигона полковник Карпов И.С., инспектировал оборудование контрольно-измерительного пункта (КИПа). А там имелся наблюдательный стационарный оптический прибор (дальномер) большой кратности увеличения и высокого качества изображения. Карпов как раз осматривал его, когда в степи заметил колонну цистерн, двигающуюся на стартовую позицию. Он навёл туда прибор, и всё увидел, всех узнал. Колонна цистерн остановилась, к ней подъехал подполковник Михальчук. Командир расчёта этой колонны старший лейтенант Валентин Васильев (он по технической части подчинялся подполковнику) стал наполнять канистру спиртом из цистерны. Наблюдавший сцену полковник Карпов сел в машину, быстро нагнал колонну и прихватил всех с поличным... Генерал Вознюк вынужден был уволить подполковника Михальчука из армии, хотя высоко ценил его деловые качества. Старший лейтенант Васильев был разжалован в воинском звании на одну ступень, однако через два года он поступил в Ростовское ракетное высшее училище и продолжил службу ракетчиком.

Уверен, что Денис Григорьевич брал спирт не для себя лично (зачем ему столько?). Да и выпивохой он не был. Полагаю, что спирт ему был нужен для оплаты всякого рода «левых» работ и услуг, в том числе и у промышленников (многочисленную технику надо содержать в работоспособном состоянии, обеспечивать её дефицитными запасными частями, всякого рода краской и смазкой). Спирт являлся как бы подпольной валютой, с помощью которой можно было сделать много полезного для войсковой части.

Последний раз я встретил Дениса Григорьевича во время командировки в город Днепропетровск на «Южмашзавод», где он вместе с Виталием Капитановым работал в военной приёмке. Встретили меня радушно, хорошо поговорили. Выглядел опальный подполковник на новом месте неплохо, но былой удали уже не чувствовалось.

В кабинете начальника полигона бедолага Васильев оправдывался так: «товарищ генерал, спирт берут все, только кто меньше, а кто больше». Такова сермяжная правда, которую услышал генерал Вознюк из уст Васильева. К тому же, как мне рассказывали, стартовики, в том числе и солдаты, частенько были свидетелями, когда начальник испытательного управления в звании «генерал» приказывал после пуска ракеты, сперва тому же Васильеву, а потом его сменщику, отнести в его машину «Волга» полную канистру спирта. Тут уж явно не пахло «производственной или хозяйственной необходимостью» иметь такому начальнику столько огненной влаги.

Оперативно-тактические ракеты

Испытаниями оперативно-тактических ракет занимался 2-ой отдел нашего испытательного управления, начальником которого после ухода полковника Нахамчика А.С. стал подполковник Иоффе Г.И. Тогда мы испытывали ракеты 8А61 и 8К11, в просторечии именуемые «керосинками» за сходство применяемого в них горючего с керосином. Чуть позже на испытания поступила новая ракета 8К14. Эти ракеты, как и их наземное оборудование, оказались достаточно интересными, но не «моими», не стратегическими. Я как-то глухо, в себе, был недоволен переводом в другой отдел, как мне казалось, на второстепенное направление развития ракетной техники.

На новом месте сослуживцы, мои товарищи, все были хорошо мне знакомы: Саша Раевский, Лёня Завгородний, Коля Голубцов, Коля Сергеев и другие. Старшие сослуживцы тоже были не чужие. Начальником группы наземщиков был майор Байков Виктор Дмитриевич.

Я был уверен, что подобное прикомандирование продлится недолго, но ошибся – прошло около трёх лет. В это время мои бывшие коллеги занимались испытаниями новой ракеты 8К63, главным конструктором которой являлся Янгель Михаил Кузьмич. Мне всё время хотелось вернуться назад в 1-ый отдел управления.

Тем временем в отделе моего бывшего начальника Иоффе стали происходить неприятные для моего самолюбия события. Сначала Коля Сергеев получил повышение, потом Юра Новиков... Родился внутренний протест, переросший затем в более явный.

Случилась инспекторская проверка, от которой некоторые сумели уклониться, а я оказался в числе сдающих... Ну, я и сдал, умышленно получив двойку за физкультуру. Возник конфликт, в завершении которого я получил двое суток ареста с содержанием на гауптвахте. Противостояние от этого только усилилось. Меня вызвали на аттестационную комиссию, на которой коллективно пытались подавить меня окончательно. Но я не сдался и заявил комиссии, что больше не желаю служить в их отделе, и хочу просить отдел кадров перевести меня в 1-ый отдел управления, откуда я пришёл. Комиссия смягчилась, её члены стали уже уговаривать, но я упорствовал. Улучив момент, я пришёл в отдел кадров полигона, где меня внимательно выслушал начальник отдела кадров полковник Бобков. Он спросил об итогах аттестации и когда узнал, что комиссия в выводах написала «достоин выдвижения на должность старшего инженера», то пообещал выполнить эту рекомендацию, добавив:

– Можешь считать себя на этой должности в отделе подполковника Яцюты (6-ой отдел).

Слово своё полковник Бобков сдержал.

В отделе Иоффе порученный участок был тот же: перегрузка ракет на всех стадиях работ, транспортировка, пристыковка ГЧ к корпусу и подъём ракеты в вертикальное положение. Пытались принудить меня ещё заниматься прицеливанием, но тщетно. Гринь правильно отметил в своих воспоминаниях, что я всячески уклонялся от этого занятия. Даже тогда, когда возникла перспектива перевода в Ленинград в одно из военных училищ, в лабораторию прицеливания. А сватал меня туда Григорий Ильич Иоффе приезжему из училища начальнику этой лаборатории. Он особенно был доволен тем обстоятельством, что в Ленинграде у меня была жилплощадь (вернее, у моих родителей). Выгода для всех была очевидной, но я отказался. Перспектива погрузиться на долгие годы в науку меня не прельщала. А отбывать номер «абы как» меня тоже не устраивало. Поэтому я отказался. Как видим, Иоффе, по-видимому, мечтавший избавиться от строптивого подчинённого шёл даже на такие посулы, которые с радостью другой бы воспринял с огромной благодарностью: кто же из наших офицеров не мечтал вырваться из астраханской степи пусть и во вторую, но столицу.

Главным и основным агрегатом наземного оборудования для оперативно-тактических ракет являлась самоходная пусковая установка на гусеницах (СПУ). Её часто показывали на военных парадах, и все её видели по телевидению. СПУ смонтирована на базе 152 миллиметровой самоходной пушки (ИСУ-152), разработки Ленинградского Кировского завода (ЛКЗ). Главный конструктор шасси – генерал-полковник Котин Ж.Я.

На шасси СПУ сверху смонтирована стрела, на которую укладывалась заправленная компонентами топлива и сжатыми газами ракета с пристыкованной ГЧ. Стрела поднималась в вертикальное положение специальным гидроподъёмником. В кормовой части СПУ на шарнирах крепился пусковой стол, который с помощью мехнической лебёдки переводился из походного положения в рабочее. В рубке агрегата размещалась пусковая аппаратура. В рубке имелись места для обслуживающего персонала.

Пусковой аппаратурой занимался старший лейтенант Раевский А.П. и подполковник Золотёнков Игорь Александрович, заместитель начальника отдела, он же начальник стартовой команды одновременно. На время пуска ракеты расчёт стартовой команды рубки не покидал. В рубке СПУ, кроме расчёта из двух солдат, Золотёнкова и Раевского, находился и техник Коля Разумов, тогда – старший лейтенант. 

Интересный был агрегат СПУ. На его освоение было затрачено много сил и времени, много пусков было сделано с его гусениц. Много километров пути было пройдено по грунтовым степным дорогам – ведь только перед отстрелом каждой ракеты, поступившей от серийной партии с завода-изготовителя, полагалось проехать с ней 150 километров. А для гусеничного хода это немалый пробег. Да и для личного состава тоже – шум в рубке на ходу достигал уровня выше 115 децибел, что почти соответствует рёву двигателей реактивного самолёта, не говоря о таких «прелестях», как степная пыль, духота и немилосердная жара внутри этой металлической махины.

Признаюсь, что я не угомонился и на новом месте службы. С согласия представителей промышленности, с которыми быстро установились не только деловые, но и приятельские отношения (вспоминаю добрым словом испытателей ЛКЗ Рощина Евгения Ивановича и конструктора Карабанова Альберта Николаевича), я садился за рычаги управления машиной. Здесь было труднее, чем за рычагами тягача АТ-С. Давила и ответственность – ведь сверху лежала заправленная компонентами топлива ракета с пристыкованной головной частью. Первый раз я смог проехать всего лишь около пятнадцати минут, и уступил место водителю-солдату, неимоверно уставший и вспотевший (а ведь дело было зимой). Потом пообвык и мог управлять машиной уже более длительное время. Ощущение непривычное: дизельный двигатель мощностью 750 лошадиных сил ревёт, гусеницы лязгают, рукоятки-рычаги управления тугие (чтобы выжать педаль сцепления нужно приложить усилие порядка 70 килограммов). Едешь со скоростью 20 км/час, а кажется, что мчишься, кустики травы так и мелькают. Приятно, когда такая тяжёлая машина тебе повинуется.

Один пробег пришлось сделать на 300 километров с одним перерывом на обед. Устали все основательно. Помню, в гостинице, где пришлось заночевать, я уснул, едва успев накрыться одеялом.

СПУ хранились в ангарах и оттуда мы начинали свой путь. Перед одним из контрольных пробегов случилось чрезвычайное происшествие. Водитель сел на место и запустил двигатель, и хотел его установить на режим прогрева. Но двигатель внезапно заглох и мне почудился посторонний звук в кормовом отсеке. Водитель запустил двигатель снова, но я подбежал и потребовал его заглушить. Подозрительный звук повторился – что-то булькало в кормовом отсеке. Похоже на то, что текла охлаждающая жидкость. Выезжать было нельзя. Прибежавший начальник отдела был разгневан, срывался график пуска ракеты. Но, поняв, что ехать действительно нельзя, успокоился и вызвал специалистов для осмотра двигателя. Отсек вскрыли и, действительно, обнаружили течь охлаждающей жидкости.

Мне был ещё один урок: инженер должен понимать свою машину по издаваемому шуму.

Во время службы в отделе Иоффе к нам в группу был назначен майор Михайлов Николай Семёнович, танкист, фронтовик. Запомнился своей преданностью к дизельным моторам. Он смачно вдыхал выхлопные газы нашего СПУ, его лицо излучало довольство – за время обучения в военном ВУЗе он отвык от подобного запаха и теперь им наслаждался. Он уверял нас, что дизельный выхлоп гораздо менее вреден, чем бензиновый, и вообще он «вкусный». Рассказывал нам с Раевским о войне... Горевал, когда его приказом генерала Вознюка назначили командиром войсковой части, тем самым отлучили от дизелей и понравившегося ему СПУ. Он так хотел быть инженером-испытателем... Но не сложилось. Генерал Вознюк его просьбе не внял, и ему пришлось подчиниться.

Подполковник Золотёнков Игорь Александрович, прекрасный специалист в области автоматики управления борта ракеты и рубки СПУ, всегда во время пуска находился в рубке. Однажды при пуске очередной ракеты главный отрывной штепсельный разъём в установленное время не «отпал» от ракеты и набор схемы на пуск прекратился. Как быть, что делать? Игорь Александрович, человек решительный и смелый, вышел из рубки, руками за кабель выдернул этот разъём и вернулся в рубку. При этом были уже подорваны пиромембраны, а топливные баки ракеты наддуты. Кнопка «Пуск» оператором была уже нажата и на ракете пошли необратимые процессы. На всё про всё у него оставалось всего лишь 8 секунд до запуска двигателя ракеты. Золотёнков поднялся в рубку, захлопнул дверцу, и тут же раздался рёв стартующей ракеты.

Золотёнков отлично знал своё дело, держал в памяти всю схему работы автоматики запуска ракеты, и сознательно пошёл на этот оправданный в техническом отношении риск. Начальник полигона генерал Вознюк оценил действительно самоотверженный поступок Золотёнкова и наградил его именными часами. Специалисты, конечно, понимали, что Золотёнков в соответствии с технической документацией не должен был идти на такой риск, но в данном случае Игорь Александрович блестяще сыграл роль в системе человек-автоматика, избавил себя и других от многих неприятных последствий несостоявшегося старта ракеты.

На службе Золотёнков был с нами строг, не стесняясь ругал провинившегося, вопреки науке управления, при всех. Требовал опрятного ношения формы одежды, любил дисциплину. В неслужебное время это был простой, дружелюбный и компанейский человек, очень любивший свою семью. Его дружбы с начальником отдела мы не заметили, к нам он был ближе.

Работы было много. Как-то под Новый год, чтобы не сорвать премии для промышленников (план надо было выполнить в истекающем году), пришлось за двое суток подготовить и осуществить пуск трёх ракет. Нам, военным, премии тоже достались, хотя мы об этом и не думали, выполняя приказ командования.

Позже, когда Золотёнков от нас перешёл в промышленность, начальником стартовой команды стал подполковник Байков Виктор Дмитриевич. Как командир он не уступал Золотёнкову, но по образованию и опыту работы являлся механиком, и, разумеется, до тонкостей работу автоматики ракеты не знал.

Нелепый конфуз произошёл при его участии на 4-ой площадке при подготовке к пуску ракеты. Наша СПУ запускала ракеты не с центральной бетонированной части площадки, а в сторонке, как полагалось, с грунта. Неподалеку от нас, метрах в 50 – 70, остановились двое в гражданской одежде. Байков забеспокоился, сказав мне:

– Васильев, сходи и узнай, кто такие и что им нужно. Пусть отойдут. Наверное, у них нет допуска к нашим работам.

–  Есть, подойду.

Я подошёл к ним и попросил их отойти. Старший из них возмутился, показал мне свой пропуск и представился:

–  Я академик Благонравов, а это мой коллега...

Я готов был провалиться сквозь землю: сам Благонравов, генерал-лейтенант, известный учёный, дважды Герой Социалистического Труда! – а мы? Вернулся к Байкову, доложил нашу промашку в отношении бдительности. Он смущённо пофыркал: «Кто ж его знал...» Однако подойти к ним вновь и извиниться у нас ума не хватило.