РАЗДЕЛ 4.
Полковник в отставке
ПОЛОУС Анатолий Иванович

Родился в 1938 году. В 1960г. окончил Тамбовское авиационное радиотехническое училище им. Ф.Э. Дзержинского.

В в/ч 44150 занимал должность начальника отделения бортовых телеметрических систем.

В 1968г. окончил Военную академию им. Ф Э. Дзержинского.

Кандидатскую диссертацию защитил в 1974г. на тему «Методы дифференциального контроля систем траекторных измерений».

Звание доцента по кафедре радиолокации и радионавигации присвоено в 1986г.

Имеет 49 научных трудов (из них 10 научных пособий, 2 авторских свидетельства, 1 патент).

В 1994г. окончил институт промышленной собственности и инноватики с присвоением квалификации «патентовед».

Впервые я услышал о пяти цифрах 44150, которым суждено было во многом определить мою судьбу, в городе Козельске на первой ознакомительной беседе, в кабинете тогда еще полковника командира дивизии Бурмака. Молодой лейтенант в летной форме, окончивший Тамбовское авиационное техническое училище «с отличием», приехавший совершать подвиги, с превосходством поглядывающий на артиллеристов, как же - «летчик», я услышал будничные слова, что назначаюсь служить в часть к подполковнику Фридману Н.А., который и определит мне конкретную должность.

Беседа с Наумом Абрамовичем Фридманом, оказавшимся необыкновенно обаятельным, умным человеком, с слегка насмешливыми с лукавинкой глазами, была более обстоятельной, но она тоже закончилась вполне буднично словами: «Назначаетесь на должность оператора (ну хотя бы старшего!) стойки У-125», которая оказалась пультом отделения автономных проверок. Но здесь, в кабинете командира полка, я почувствовал, что я не один из сотен, а конкретная личность на конкретном месте и моему начальнику важно все: как у меня с семьей, как здоровье моей мамы и какая специальность меня интересует больше всего. Это отцовское качество Наума Абрамовича передалось и другим командирам нашего полка, а затем стало и традицией в/ч 44150. Мы и сейчас как одна семья. И теперь, анализируя феномен в/ч 44150, я особенно понимаю, какую огромную роль играет личность командира. Только теперь я осознал, что тоже подражал ему в своей последующей службе и что обязан ему тем, что рядовой запаса москвич Козловский из моего взвода в далеком Казахстане, встретив меня с молодой женой в Москве у метро «Сокол» (я уже учился в академии), с неподдельным восторгом закричал «Товарищ лейтенант!», разглядев меня в гражданской одежде с другого конца трамвая и чуть не расцеловал на глазах у изумленной публики. Значит то, что делается с душой, никогда не проходит бесследно, особенно в армии, когда лейтенант для солдата становится единственной родственной душой во всем мире.

А у нашего первого командира части Фридмана Н.А. было большое сердце, и только такие люди могут совершать то, что совершил он в самую трудную, самую ответственную минуту рождения нового вида Вооруженных Сил. Он объединил нас: моряков, авиаторов, артиллеристов, сухопутчиков и нескольких профессиональных ракетчиков - камышинцев (будущий костяк части) в единый отлаженный воинский коллектив, готовый решить невиданную доселе задачу. Оглядываясь назад, могу без зазрения совести утверждать, что надежды, возлагаемые на нас, на наш полк, оправдались. Живя в палатках, а затем в бараках, «обустраиваясь» на ходу, молодые лейтенанты (в основном) в составе в/ч 44150 впервые в мире провели полигонную отработку шахтного ракетного комплекса - научили летать шахтную (как тогда говорили, подземную) межконтинентальную баллистическую ракету.

Если бы было принято давать воинским частям, как академиям, вузам, клиникам имена, то я бы назвал в/ч 44150 имени Н.А. Фридмана (а нас и в Козельске, и в Тюра-Таме называли «фридманцами»).

Наша лейтенантская молодость проходила вначале в г. Козельске. Тогдашние лейтенанты были не то что идейными, но какими-то «правильными». Толя Андреев, мой кумир, был широко эрудированным и научном отношении, боксером первого разряда, хорошо рисовал (писал) маслом (первым это обнаружил и использовал для военного дела Н.А. Фридман) вначале плакаты с ракетами и пультами в разрезе, в профиль и анфас для учебно-методических пособий, а затем и знаменитые Козельские храмы, увлекался научными исследованиями (как он увлекательно рассказывал о нейтрино), пел, как и все мы, в офицерском хоре. Он и теперь стоит передо мною как две капли похожий на легендарного боксера-тяжеловеса Ленокса Льюиса - такая же рельефная мускулатура, такое же смуглое лицо, такие же волнистые каштановые волосы и тоже тяжеловес.

Каждое утро в Козельске под его руководством группа офицеров-энтузиастов выбегала на пробежку, делала зарядку, как теперь сказали бы, вела правильный образ жизни. Когда в нашей стране запустили (опять впервые в мире) Гагарина, я, может быть первый раз в своей жизни в Козельске, лежа на кровати в офицерском общежитии, задумался о серьезности того, что мы делали.

Вторым моим кумиром, но уже в Тюра-Таме был закончивший высшее училище (тогда это было редкостью), Лев Пчелинцев. К спорту он не был расположен, но зато беседами со мной в нетопленом деревянном бараке долгими зимними вечерними о непонятых и завораживающих вещах (о конечных разностях и негладких функциях), зародил во мне желание учиться дальше. Нас часто можно было видеть: он на первом этаже, с учебником по высшей математике, а я на втором, с учебником по немецкому языку, на узкой солдатской кровати. И затем, когда я поступил в академию учиться, а он - туда же в адъюнктуру, мы подолгу беседовали о теории диагностики, а теперь это и мое основное научное направление (а значит, и моих учеников - я подготовил троих кандидатов технических наук и готовлю очередного по нейросетевым системам диагностирования).

Третьим моим кумиром был Саша Казорин, который, кроме любви к спорту и живописи (он хорошо рисовал), с маниакальной настойчивостью в тысячный раз холодными пальцами в умывальнике барака разучивал на баяне вальс из драмы Лермонтова «Маскарад». Он мне почему-то напоминал знаменитого пианиста Святослава Рихтера, с такими же короткими крепкими пальцами, бравшего немыслимые аккорды. Вот почему, когда все руководство уезжало на «десятку» к семьям, никто не пытался скрасить долгие вечера (телевизоров не было, девушек не было, ничего не было, но спирт был) за рюмкой спиртного.

У нас были маяки: Алик Стригин, окончивший музыкальное училище и виртуозно игравший на аккордеоне, был всеобщим кумиром могучий Володя Кубышкин - ведущий защитник в команде «ручников», предмет воздыхания женщин, понимающих толк в мужской силе (и в Тамбовском училище, и везде, где бы он ни служил, был нашей гордостью). Много хороших и теплых слов хочется сказать о моих друзьях-ракетчиках, с которыми подружился позже в Тюра-Таме. Это: «профессор» систем управления ракет, порывистый Юра Тимченко; вдумчивый, умный, всегда серьезный, целеустремленный Борис Волков - какой-то эталон справедливости; бесшабашный Володя Плотников - душа нашего общества, готовый отдать другу последнюю рубашку, и Дима Костенко - большой умница и очень скромный, который часто заглядывал в нашу комнату на огонек. Когда вспомнишь, что последних троих уже нет к живых, хочется плакать от воспоминаний: как самозабвенно мы пели (горланили) в нашей комнате любимую песнь Володи Плотникова «По диким степям Забайкалья»... Я не могу объяснить причину обаяния этой песни, но, наверное, так изливалась тоска холостых лейтенантов, шагавших по диким степям Казахстана.

Наверное, все эти люди в других условиях могли бы стать великими, гордостью России, но Родина их позвала в казахские степи.

и «они сделали это», а значит, все-таки стали гордостью России.

Под стать нам были и наши девушки, которые, не боясь глухомани гарнизонов, приезжали разделить с нами трудности службы. Что было бы с нами, не будь их? Как сейчас, перед глазами пустынный летний полустанок - «вокзал» Тюра-Там. Позднее вечернее чистое звездное небо. Я еще не осознаю важности случившегося - ко мне в деревянный «шалаш», бывшую избушку геологов, едет молодая жена. В лунном свете она показалась мне такой близкой и родной, что я незаметно вытер глаза, чтобы не показаться слабым мужчиной. Конечно, я на руках перенес ее через рельсы и темноту казахской степи, где сиротливо прижались к земле три домика, один из которых был моим (я купил его у другого офицера, получившего квартиру в Ленинске, за 350 р.). А Ленинск светился сказочными огнями в противоположной стороне, и туда не привозили воду в бочках один раз в неделю («Бабы, налетай!»).

Она была одной из первых ласточек большой женской любви и нашего лейтенантского счастья. За это, по предложению Володи Плотникова, наша холостяцкая комната выделила молодой семье тогдашнюю гордость общежития - радиолу «Латвия», а затем устроила нам еще раз свадьбу.

Долгими осенними и зимними вечерами на краю света мы вдвоем наслаждались, представляя себя в Большом зале консерватории, вслушиваясь в волшебные переливы этюдов Шопена, в драматический второй концерт Рахманинова и первый - Листа (Бетховенскую «Лунную сонату» и «Апассионату» тогда было не достать, хотя Вера избегала весь Тамбов). Моей жены уже нет, но я помню. Нет, чувствую все эти звуки, как сейчас. И когда мне хочется вспомнить Ее, я ставлю те же пластинки, теперь компакт-диски, и перед глазами возникает Тюра-Там, такой щемящий, какой-то непонятно близкий и родной.

Были и драматические моменты «борьбы за жизнь», когда Валя Воробьев, сжалившись над нами, сообщил по секрету, что получает комнату в нормальном офицерском доме, а эту, в бывшем Шубинском бараке военных строителей, хоромы по сравнению с нашим домом, можно занять (самозахватом), закрыться и не открывать работникам ЖЭК. Когда я поздно вечером приехал домой, то услышал от жены «ужастики» о том, как к нам стучались, ругали и угрожали долго и безуспешно, а потом устали и сказали: «приходите в ЖЭК за квитанцией на оплату квартиры». Победа! Теперь у нас есть батарея отопления и кран с водой в конце коридора. Или поздняя (в воскресенье можно выспаться) пробежка ярким солнечным утром по стартовой площадке, когда заправленная ракета в «стакане» парит, и я, по грудь в оранжевом марсианском тумане азотного тетраксида, под одобрительные возгласы ребят делаю круг почета. Азотная кислота - это плохо, но зато как красиво, как необычно.

И то, что теперь мы собираемся вместе, с женами, - это терапия сердца, тоскующего по тем дням. Поэтому я считаю, что все представители «команды лейтенантов» все равно великие люди, но их величие - естественное, во имя нашей Родины. Это теперь, недобросовестные реформаторы разрушают то, что сделано нами. Но хорошо известно, что страшной ядерной войны не случилось и теперь нет только благодаря возведенному нашим народом (и нами) ракетному щиту, а вклад нашей в/ч 44150 нельзя переоценить. Ведь уже опубликован план Пентагона по уничтожению СССР «Дропшот» (американский вариант «плана Барбаросса»), в которых перечислено 70 наших крупных городов, предназначенных для уничтожения 300-ми американскими атомными бомбами. Причем упор делался на «физическое истребление противника». Символично, что теперь первый в мире шахтный БРК в угоду американцам варварски взорвали, а не сделали музеем, как принято в цивилизованных демократиях, а позже Росавиакосмос так же варварски обошелся с вполне исправной первой и единственной в мире МКС «Мир»...

А на чем мы будем воспитывать наших детей?

На банковских процентах?

Чем они будут гордиться?

Мы должны все это вспоминать не только из сентиментальности, свойственной нашему теперешнему возрасту, но и для детей и внуков.

В Козельске нашел свое развитие юношеский романтизм. Иногда мы ходили с Толей Андреевым на пленер, и хотя я тоже рисовал, мне больше нравилось наблюдать, как он выбирал ракурс, как изящно изображал наши духовные святыни. А ведь тогда мало кто даже обращал внимание на церкви - мы все были тогда атеистами. Но Козельск настраивал нас и на тревожное ожидание, предчувствие главных событий в нашей жизни, и они произошли, когда нас посадили на теплушки и повезли в Казахстан. Но это будет через год, а пока мы наслаждались лейтенантским окладом и внезапно свалившейся на нас самостоятельностью. Конечно, некоторые лейтенанты, почувствовав свободу, по вечерам устремлялись в кафе или ресторан, но нам с Сашей Казориным было более интересно и приятно поздними вечерами «бродить» по коротким волнам тогда еще модного портативного лампового радиоприемника в поисках полюбившихся джазовых композиций, вполголоса беседовать при выключенном свете о самом сокровенном, представлять себя прогуливающимися по ночному Детройту или Манхеттену - музыка настраивала. Вместе с Толей Андреевым мы восхищались нашей красавицей Ниной Карелиной. Она напоминала нам и статью, и лицом популярную киноактрису того времени Аллу Ларионову в «Анне на шее». Нас сближала любовь к классической музыке, к спорту, к живописи, общность взглядов на жизнь (а ее еще предстояло прожить), порядочность в отношениях с женщинами, стремление к самосовершенствованию. Сейчас, после окончания академии, у каждого из нас свои семьи, а дружба переросла в глубокую привязанность, хотя встречаемся мы сравнительно редко.

В Козельске Н.А. Фридман стал возобновлять традиции русского офицерства - устраивать для нас по воскресеньям пикники с семьями на природе, на прекрасной природе Козельска. Сразу оживали аналогии с героями Куприна. Позже, после перебазирования в Казахстан, я с тоской вспоминал тот лес, ту речку, и зеленую лужайку, и девушек из Козельска, охотно разделявших наш досуг. Многие наши офицеры обрели в Козельске подруг на всю жизнь.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что Тюра-Там не стал второй родиной, но сыграл в моем становлении как мужчины и как гражданина не меньше, чем вся остальная жизнь. Он занимает в моей жизни так много места, что вытесняет все остальное. Все, что я делал дальше, проходило под знаком Тюра-Тама, а значит, и под таком в/ч 44150.

Когда по утрам из сапога можно было вытряхнуть скорпиона, все это воспринималось как временные неудобства (нельзя же это объяснить только юношеским романтизмом?). Теперь, когда нашей молодежи не хватает настоящих дел (а нам ведь повезло!), они вынуждены участвовать на телевидении в разных шоу со змеями, червями и скорпионами в «Факторе страха» или «Последнем герое».

А тогда мы были молоды, и в наступившей прохладе после изнурительного зноя и работы на технике было так приятно слушать тонкий проникающий в душу тенор Володи Дворецкова, который позже, окончив заочно юридический факультет, перешел на работу в военную прокуратуру. Алик Стригин, обаятельный красавец и гроза гарнизонных женщин, завораживал нас аккордами в такие летние вечера под низким звездным тюра-тамским небом. На такие импровизированные концерты собирались все военные строители, которые удивлялись образованности и одаренности молодых офицеров (интересно, сколько из них стали военными, ведь тогда не пели оскорбительных песен, типа «Настоящий полковник»). А как виртуозно гонял баскетбольный мяч Алик Баркалов (подпольная кличка Алачачан)! В такие минуты одинаково наслаждались и зрители, и исполнители.

Наконец, и меня отпустили в Москву поступать в «дзержинку», только благодаря майору Чумакову А.М. - нашему замполиту, слушателю-заочнику ВПА, хотя во взводе всегда что-нибудь происходит, а значит, есть основание такого командира взвода не отпускать. Александра Михайловича (теперь он генерал) я буду ценить всегда за редкое умение понять старание своего подчиненного (а не только успехи), почувствовать его потенциальные возможности и тактично оказать помощь. В Москве нас оказалось из части трое: капитан Снегирев Петр Иванович и два лейтенанта Валера Поповсков и я. Поэтому мы на троих сняли квартиру поближе к академии в Петроверигском переулке. Петр Иванович быстро понял, что конкурс 4 человека - это слишком для «старого капитана», и провел пару месяцев в Москве, как ему хотелось. А мы с Валерой готовились, стараясь пересидеть друг друга, и поэтому благополучно поступили.

Тюра-Тамская закалка подготовила нас к любым трудностям, очистила нас от ненужных наслоений, и где бы ни служили «выпускники» войсковой части 44150, везде выделялись в лучшую сторону. Саша Казорин, кроме хорошей учебы, прекрасно играл в эстрадном оркестре академии, я был секретарем партбюро курса, выступал в сборной академии по спортивной гимнастике, выполнив норму кандидата в мастера спорта, а позднее - по офицерскому многоборью, и еще хватало времени на московские достопримечательности. Лев Пчелинцев написал прекрасную диссертацию, оставаясь рафинированным интеллигентом, ценителем Шекспира. Толя Андреев был лучшим математиком среди слушателей академии (одновременно учился и в академии, и в МГУ на мехмате). Такие же слова можно сказать о тех, кто учился в других ВУЗах.

Хочу сказать несколько слов о Тамбовском авиационно-техническом училище связи имени Ф.Э. Дзержинского, подарившем весь выпуск ракетным войскам стратегического назначения - не одну сотню своих питомцев. Выпускники этого училища составили основу информационно-телеметрического и навигационно-баллистического обеспечения испытательных пусков самых грозных ракет того времени. В нашем полку, кроме меня, это Саша Казорин, Алик (Олег) Стригин, Володя Кубышкин, Борис Гаврилов, Борис Симонов, Николай Букреев, Василий Поздняк и Александр Казаков, поступивший первым из нас в ХВАИВУ. А позднее в Тюра-Там прибыл и бывший инструктор из нашего училища, капитан Перепелкин Евгений Васильевич, который там обучал нас системе боковой радиокоррекции ракет (БРК-2). Но к этому времени наши ракетные конструкторы отошли от систем радиоуправления, которые оказались недостаточно помехозащищенными, и перешли на автономные системы управления ракет. Поэтому и ему пришлось переучиваться. Мне кажется, что самым типичным словом того времени было - учеба. Все было новым, все было впервые. Серпуховцы читали нам бортовую автоматику ракет, а телеметристы из Тамбова - элементы радиотехники. Кстати, Гена Грачев, будучи артиллеристом (как он шутил, что окончил «Тбилисское горно-вьючное артиллерийское училище»), после таких «курсов» стал прекрасным телеметристом. Правда, юношеский максимализм специалистов по системам управления ракет позволял считать нас (телеметристов и траекторщиков) и даже говорить в глаза, что мы бездельники, которые только и умеют смотреть на свои импульсы на экранах РТС. Тогда это нас обижало, но мы действительно редко прикасались к ракете, не считая закрепления двух полуволновых вибраторов («ушей») на второй ступени ракеты и проверки исправности и соответствия документации сотен бортовых телеметрических датчиков в МИКе. А в остальном - только работа на дистанции. Сейчас, с улыбкой вспоминая наши прежние баталии, я бы мог им ответить, что каждый запуск ракеты - это эксперимент, который невозможен без радиоизмерений, и он имеет смысл ровно настолько, насколько он информативен с точки зрения знания посекундного поведения бортовых систем ракеты в полете, с точки зрения проверки соответствия автономной системы управления ракеты требуемым характеристикам и точности доставки ГЧ в заданную точку. А это все - телеметристы и траекторщики. Иначе, «ключ на старт» обеспечивал бы лишь демонстрационный полет ракеты (дорогое удовольствие), и только. А как определять пути совершенствования ракетной техники без телеметристов и траекторщиков? Ведь каждый из нас знает, какой путь пройден ракетными конструкторами от 8Ж38. Это сейчас понимают и «ракетные профессора», но тогда, когда возникал вопрос, кого послать в наряд, в караул или автопарк, то сомнений не было - конечно, этих «бездельников» телеметристов.

Сейчас, когда многие из нас продолжают работать с космической техникой, очевидно, что диалектика построения систем управления современных космических аппаратов (КА) -правопреемников тех самых ракет (ракетчики называют КА «космической головной частью») вновь возникает проблема перехода на автономную систему управления. Вновь хочется отказаться от радиоуправления, обладающего такой низкой скрытностью, но работа на расстоянии с динамическими объектами пока другими средствами не придумана. Пока это ограничивается лишь одним режимом - режимом автономного функционирования КА. Хотя КА стали намного интеллектуальнее, команды управления на них по-прежнему подают те же траекторщики, а телеметристы по-прежнему диагностируют борт на расстояниях сотен тысяч километров, чтобы сообщить траекторщикам, какую команду надо передать на борт. Запрограммировать действия КА надолго нельзя в принципе, а значит, опять востребованы траекторщики и телеметристы. Справедливость восторжествовала, и самое важное управление полигона сегодня -это измерительное управление с информационно-аналитическим центром. А тогда...

Но воинская служба нас сближала, и обиды были редкими. А теперь мы тем более не делим лавров - хочется, чтобы таких людей было побольше на Земле. Хочется, чтобы Николай Букреев подольше сочинял стихи про наш полк. Юра Тимченко подольше работал в Московской администрации города Ленинска, чтобы Алик Баркалов мог бы гулять со мной на Лысой горе в Беляево, чтобы мы с Сашей Казориным могли иногда выпить по бутылочке пива, вспоминая Тюра-Там, чтобы всем нашим было хорошо на пенсии. И тогда мы еще «повоюем».