 |
|
 |
|
|
|
|
|
Владимир Палий МОЯ СЛУЖБА
© Владимир Палий, 2020.
Наш адрес: ruzhany@narod.ru |
Мая пружанская зямліца! Мікола Засім
Это может сказать о себе тот, кто родился и вырос в Пружанах или на Пружанщине. Так почему же и у меня от этих слов начинает так щемить сердце? Здесь осталась моя юность. Всю жизнь с самых юных лет я принимал участие в общественной работе. Благодаря маме в нашей семье всегда существовал культ учебы (а позже и науки). А ведя перёд в учебе, негоже было отставать во всем остальном (исключая, может быть, серьезные занятия спортом и разными видами искусства, для чего, как известно, нужны не только желание и старание, но и определенные врожденные данные). В средней школе был секретарем комсомольской организации, в армии – то же самое (на ротном уровне). При этом, можете мне верить, я никогда не преследовал каких-либо карьерных целей. Не хочу лицемерить и сказать, что я совсем не думал о карьере – ее в жизни так или иначе делает каждый. Но я в этом деле всегда рассчитывал только на свой труд и способности, а не на что-нибудь иное, вроде протекции или «продвижения по общественной линии». Был на виду у командования школы, а в какой-то момент, видимо, попал и в поле зрения политотдела дивизии. И когда в середине лета 1964 года один из инструкторов политотдела по комсомольской работе уехал поступать в вуз (существовал в то время порядок, позволявший это, к чему я лично отношусь с полным одобрением), меня взяли на его место. «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». 25 августа я прибыл к новому месту службы. Ее характер и обстоятельства существенно отличались от предыдущей. Штаб и политотдел 31 ракетной дивизии находились в Пружанах на улице, которая сейчас носит имя Григория Ширмы, в новом, специально построенном для него здании. Рядом – шесть четырехэтажек для семей офицерского состава. Командир дивизии – генерал-майор Забегайлов Юрий Петрович, впоследствии генерал-лейтенант, заместитель командующего 50-й ракетной армией (Смоленск), генерал-полковник, командующий 43-й ракетной армией (Винница). Начальник штаба – полковник Сафин, заместитель начальника штаба – полковник Чугунов (имена и отчества, увы, стерлись из памяти). Начальник политотдела – полковник Бородин Василий Михайлович. Штат политотдела был немногочисленным, но из четырех – пяти офицеров сейчас, увы, могу припомнить по фамилии только пропагандиста дивизии майора Бурова. Ну и, конечно, никогда не забуду своего непосредственного шефа – помощника начальника политотдела по комсомолу капитана Клещёва Рудольфа Львовича. За два года до этого в рамках известной миссии капитан Клещев побывал на Кубе. Разумеется, состав и боевые возможности нашей группировки, как и кодовое название операции «Анадырь», еще долго оставались секретными. Но вот о транспортировке техники и личного состава (в гражданской одежде) в трюмах сухогрузов под конвоем наших атомных подводных лодок Рудольф Львович кое-что рассказывал. Как и о кубинской армии, где высшим званием был команданте (майор, звание самого Фиделя), а нашим офицерам приходилось общаться максимум с сержантами. Полное название моей должности – инструктор политического отдела по работе с комсомольцами и молодежью, звание по штату – старший сержант. Всего инструкторов было два, вторым был старший сержант сверхсрочной службы Залётов Геннадий Иванович, опытный комсомольский работник и – да дозволено будет мне теперь так сказать – довольно ушлый парень. По строевой части я, как и несколько других служивших в штабе «срочников», состоял в комендантском взводе. А сам взвод дислоцировался в другом месте – в деревне Куплин в четырех километрах к восток-северо-востоку от Пружан. Здесь, в массивном бетонном бункере, находился командный пункт, куда должен был переместиться штаб дивизии в «особый период». В отдельном здании размещалась еще часть штабных подразделений, включая узел связи. Тут же, под круглосуточной охраной часового, находилось и Знамя дивизии. Пружаны, Пружаны! Как я любил в редкие свободные часы бродить по вашим тенистым улочкам! К сожалению, тогда рядом не было никого, кто мог бы со знанием предмета рассказать о богатой истории города и края, о сохранившихся достопримечательностях. Да и внимания на все это в те годы обращали как-то мало. В знаменитом теперь Палацыке была какая-то агростанция, столь же знаменитые Белые лавки использовались, насколько могу припомнить, по назначению как торговые точки. Вот только цвет их, кажется, был не совсем белый (или совсем не белый?). Не раз захаживал я в находившийся в одной из секций книжный магазинчик; парочка купленных здесь книжек, донельзя зачитанных от частого употребления, до сих пор стоит на моих книжных полках. Конечно, служба не оставляла времени для подробного ознакомления с городом и окружающей местностью. Тем ярче остались в памяти редкие случаи, связанные, как правило, с той же службой. Так, знойным летом 1963 года курсанты нашей школы, в том числе и я, пару раз выезжали по просьбе местных властей в район для тушения пожаров: горели торфяники, а мы копали рвы, чтобы остановить распространение огня, и заливали его водой из ближайших дренажных канав. А летом следующего года меня, уже во главе взвода курсантов, послали на один день для участия в расчистке Пружанского водохранилища. Полуголые, перемазанные в грязи как черти, мы усердно работали весь день, не забывая периодически освежаться купанием, и даже удостоились похвалы подполковника из штаба дивизии, прибывшего для координации наших действий с местными силами. И сейчас, рассматривая в Интернете фотографии этого важного водохозяйственного объекта и любимого места отдыха горожан, я вспоминаю, что здесь осталась крохотная крупица и моего труда. Тем же летом, могу даже сказать точно – 19 июля – наш взвод был командирован в Пружаны для поддержания порядка на концерте, ни много, ни мало, ансамбля песни и пляски Белорусского военного округа по случаю 20-летия освобождения города от немецко-фашистских захватчиков. Концерт состоялся на какой-то большой лужайке (уже не помню, где точно она находилась). К сожалению, ответственные за проведение этого мероприятия не озаботились сооружением хотя бы импровизированного помоста (или не было такой возможности?), не говоря уже о сидячих местах для публики, и артисты выступали, просто стоя на траве. Хотя первоначально зрителям было предложено находиться от «сцены» на определенной дистанции, никаких других мер по их удержанию на отведенной территории принято не было. А зря. Большинству из них (а собралось более тысячи человек, многие были и с детьми) попросту ничего не было видно за спинами стоящих впереди, и вот потихонечку-полегонечку зрители стали продвигаться поближе к «сцене». При этом каждый стремился опередить другого, и вскоре вплотную к артистам началась форменная свалка, послышались крики и детский плач, а вконец растерявшиеся организаторы не знали, что делать. Никакие призывы не действовали на возбужденных людей, концерт прервался. Пришлось брать инициативу в свои руки. Прихватив еще несколько солдат из числа бывших здесь же патрулей и зайдя в тыл к артистам (через толпу было не пробиться), мы просочились через их группу и сгрудились тесной кучкой перед неуправляемой человеческой массой. Затем по моей команде, крепко взявшись за руки и разворачиваясь цепью фронтом к толпе, медленно, но верно стали теснить ее от «сцены», пока не удалили на разумное расстояние, и обратно уже никого не пускали. Порядок был восстановлен, хотя для этого пришлось, признаюсь, слегка помять кое-кого из наименее вменяемых обывателей. Малость перепало и нам, но никаких серьезных последствий этот инцидент не имел, а я получил определенный опыт проведения полицейской, так сказать, операции. А 9 мая 1965 года на центральной площади Пружан я, уже в качестве зрителя, ревниво наблюдал за прохождением нашей школы на параде в честь 20-летия Победы. Шестьсот курсантов с автоматами на груди, во главе с командирами под звуки оркестра прошли торжественным маршем перед многими сотнями зрителей. Конечно, до знаменитых столичных парадов нам было ой как далеко, но уверен, что это торжество надолго запомнилось пружанцам. Этот праздник был также отмечен торжественным собранием в гарнизонном Доме офицеров, сопровождавшимся, как положено, самодеятельным концертом. Принял участие в нем, в частности, и наш комендантский взвод, поставивший под моим руководством литературно-музыкальную композицию под не очень оригинальным, но сильным названием «Несокрушимая и легендарная». Тут уж я не тушевался (как-никак опыт, да и дирижировать на сей раз не пришлось) и смело взялся за дело. И несмотря на то, что музыка, конечно, была в записи, воспринята наша постановка была хорошо. Были там и стихи Твардовского (читал их я), и выдержки из фронтовых записей Симонова, и многое другое. А когда под звуки утесовской песни «Нет, не забудет солдат» на сцену вышел с воспоминаниями о боевых делах служивший в строевом отделе штаба дивизии капитан Шимкин (да-да, еще дослуживали в наше время участники войны даже и в таком звании), зрители проводили его горячими аплодисментами. Навсегда полюбил я и прекрасную белорусскую природу – где тихую и скромную, а где могучую и роскошную. Здешнюю землю, конечно, не сравнить с украинскими черноземами: подзолы, супеси да суглинки, местами с россыпями галечника, принесенного последним ледником аж из Скандинавии. Более крупные валуны выбираются и укладываются на межах ровными полосами. Но вот уже который век трудолюбивые белорусы берут от этой земли все необходимое, а знаменитая бульба стала ее своеобразным символом. Рядом с полями – луга, кустарники, перелески, речушки и чистейшие озера. А попадешь в пущу – вокруг вознеслись вверх мощные стволы вековых сосен, все звуки заглушает шум ветра в их вершинах, грудь жадно вдыхает воздух, напоенный неповторимыми лесными ароматами. Нигде в лесах Украины, Европейской России и Сибири не встречал я такого богатства и разнообразия природы, как в белорусских пущах. Ранней весной целые поляны покрыты нежнейшим лиловым краснокнижным цветком, называемым у нас «сон» (Pulsatilla patens). А осенью можно набрести на лесную просеку, укрытую сплошным ковром ядреных белых груздей – лучшего гриба для засолки. Под Засимовичами, выйдя однажды с парой товарищей за ограждение, за каких-то два часа набрали гору подосиновиков и немножко белых, еле уместившуюся на солдатской плащ-палатке, которую пришлось нести за четыре конца. Сдали кухонному наряду и устроили пир. Состав и дислокация частей нашей дивизии за время ее существования (1959 – 1990 годы) неоднократно менялись, но как раз во все время моей службы (ноябрь 1962 – сентябрь 1965 годов) они оставались постоянными, что позволит мне четко рассказать о ее структуре в тот период (в разных источниках на эту тему можно встретить отдельные неточности). Кстати, в повседневном обиходе никогда не использовались официальные номера дивизии и ее полков (ведь в полные названия соединения и его частей входили слова «ракетная», «ракетный», что уже само по себе придавало им гриф секретности), а практически всегда – пятизначные номера в/ч и позывные (увы, не все из позывных я теперь могу припомнить).
Итак: 31 ракетная дивизия (штаб и политотдел) – в/ч 18288, г. Пружаны. Позывной – «Ледокол»; 56 ракетный полк – в/ч 75413, пос. Засимовичи. Позывной – «Индус»; 403 ракетный полк – в/ч 44121, г. Ружаны. Позывной – «Окошко»; 85 ракетный полк – в/ч 18279, г.Пинск. Позывного не помню; 638 ракетный полк – в/ч 25585, г.Слоним. Позывного не помню; 44 ракетный полк – в/ч 89503, г.Малорита. Позывного не помню; Школа младших специалистов – в/ч 18288-А, пос.Слобудка. Позывной – «Окошко – 2». (Некоторые источники называют позывные отдельных полков нашей дивизии «Кювет», «Юнкер», «Автоген», но они, видимо, относятся, к более позднему времени: при мне таких не было). Этим, однако, не исчерпывался состав нашей дивизии. При каждом полку существовала еще одна боевая единица – так называемая РТБ. Эта аббревиатура расшифровывалась как легендированное название «ремонтно-техническая база». А в действительности это были отдельные войсковые части со своими номерами и командованием, задачей которых было хранение и, в случае необходимости, доставка на стартовые позиции и обеспечение боевого применения ядерных головных частей изделия 8К63 (почему их называли на нашем жаргоне «головастиками»). Даже на фоне общего жесткого режима секретности в ракетных войсках стратегического назначения все связанное с РТБ было сверхсекретным, и это понятно: принимались все возможные меры к недопущению случайного или несанкционированного применения ядерного оружия. А его мощь была невероятной. Во время моей службы наша дивизия уже была развернута по полной штатной структуре: пять полков, в каждом по два дивизиона, в каждом дивизионе по четыре стартовых батареи и, соответственно, по четыре пусковых установки. Итого первый залп дивизии – сорок ракет 8К63, каждая из которых несет термоядерный заряд мощностью в одну мегатонну (иногда называются и цифры 1,0 – 1,3 Мт; головная часть могла быть простой или утяжеленной), всего 40 мегатонн. Две с лишним тысячи Хиросим! Какое счастье, что это апокалиптическое оружие никогда не было пущено в ход! Прежде чем продолжить рассказ, упомяну еще о двух командных структурах: 50 ракетная армия (штаб и политотдел) – в/ч 55135, г. Смоленск. Позывной – «Гавань». Десять дивизий этой армии дислоцировались на огромном пространстве северной половины Европейской части СССР: от южной границы Белоруссии до Кольского полуострова. Главный штаб Ракетных войск стратегического назначения – в/ч 25516, станция Перхушково Московской железной дороги (есть и другие варианты адреса – Одинцово-10, Власиха – относящиеся к одному и тому же объекту). Позывной – «Пролив». Историческое место. Здесь в октябре 1941 года находился командный пункт Западного фронта, защитившего Москву. Приведенные выше адреса частей дивизии (кроме Пружан и Слобудки) – не более чем названия ближайших к ним более или менее значимых населенных пунктов. Сами же объекты, включая штабы полков и дивизионов, укрывались в глухих белорусских лесах на расстоянии от нескольких до десятков километров от указанных поселений. Сейчас все это давно рассекречено и выложено в Интернете, даже с подробными картами: Ссылка: 31-я гвардейская ракетная А, например, дивизионы 56 рп дислоцировались фактически в знаменитой Беловежской пуще, лишь, как и все остальные, надежно изолированные от окружающей лесной территории рядами колючей проволоки и электроминными заграждениями. (Прошу не пугаться гражданских читателей: мины эти были не поражающего действия, а сигнальные, и в редких случаях их срабатывания виновниками, как правило, оказывались дикие животные). Офицеры и сверхсрочники каждое утро доставлялись в расположение части закрытыми автомашинами из мест проживания (городов или поселков), а вечером таким же порядком – обратно. Но и там, в лесу, конечно же, для офицеров и сверхсрочнослужащих имелись в достаточном количестве и жилые помещения на случай пребывания в нарядах, учений и других мероприятий, и столовые, и прочая, как сейчас модно выражаться, инфраструктура. Ну, а солдаты и сержанты срочной службы (как принято говорить в армии, «личный состав» – хотя к нему в широком смысле относятся все военнослужащие) постоянно размещались там, где им и положено – в казармах. Казармы, как и многие другие здания в этих лесных городках, были, как правило, сборно-щитовой конструкции, однако утепленные, хорощо отапливаемые и никаких проблем в этом отношении не было. Но этим боевая структура наших частей не ограничивалась. У каждой из них, кроме стартовых позиций в местах постоянной дислокации, был еще и так называемый ЗПР – запасной позиционный район. Его назначение понятно – в случае необходимости, например, вывода подразделений из-под возможного удара противника – обеспечить боевую работу с запасных позиций. Так же, как и основные, запасные позиционные районы размещались скрытно в глухих лесных массивах. Их предварительное оборудование сводилось к минимуму – на каждой запасной стартовой позиции имелся репер для установки стартового стола, точнейшим образом привязанный к геодезической сети І класса, без чего невозможно произвести наводку изделия на цель. В программу боевой подготовки дивизионов входили периодические выезды в ЗПР в полном составе боевых расчетов и обеспечивающих подразделений с учебно-боевым изделием и комплексом наземного оборудования для проведения комплексных занятий по подготовке к пуску и имитации пуска изделия. Размещение личного состава – в палатках, питание – на временных пищеблоках. Эти выезды можно в чем-то сравнить с маневрами сухопутных войск, но, в отличие от последних, они нередко осуществлялись и в зимнее время. Пришлось однажды осенью 1964 года в таком выезде участвовать и мне. Служба инструктора политотдела – это прежде всего помощь в налаживании комсомольской работы первичным организациям и комсомольским комитетам частей. Так что на месте сидеть не приходилось: за год службы я объездил все полки и дивизионы, а в некоторых побывал и не по одному разу. В каждом из них, в первую очередь в стартовых батареях, служили выпускники нашей школы, что немало содействовало быстрому установлению контакта с местной комсомольской организацией. Партийно-комсомольская работа в армии, как и во всей стране, увы, нередко грешила элементами формализма, а то и показухи. Так, период 1960-х – 1970-х годов отложился в памяти как цепь бесконечных юбилеев, когда вся общественная жизнь состояла из беспрерывных переходов от одного юбилея к другому. А еще меня, например, всегда донимали бесчисленные «почины», якобы рождавшиеся в гуще народных масс (как цивильных, так и военных), а на самом деле срежиссированные «наверху». И все же я, в меру моих скромных сил и возможностей, старался свою работу как-то «очеловечить», что ли. (Говорю об этом не для саморекламы, а просто так совесть подсказывала). Прибыв в часть, не читал комсомольцам лекций по марксистско-ленинской теории и даже о решениях последних пленумов, а старался говорить о самых обычных житейских вещах: о повседневной службе, о доме, о семье, о планах на будущее и о том, что нужно сделать для их осуществления. Довелось как-то даже побеседовать с группой гражданских юношей и девушек – детей офицеров, как раз собиравшихся поступать в вузы. А у меня в этом деле был определенный опыт (тема для отдельных воспоминаний), которым я щедро поделился с ними. Помню, смотрели они на меня во все глаза как на умудренного жизнью старшего товарища, и буду рад, если мои рассказы чем-то помогли им в выборе жизненного пути и продвижению по нему.
Работу по профилактике нарушений воинской дисциплины, в том числе пьянства (к чему лицемерить и делать вид, что такой проблемы не было?), строил всегда не на общих рассуждениях, а на конкретных примерах из жизни частей нашей дивизии. И, конечно, при первой же возможности старался подключиться к практическим делам местной комсомольской организации, даже самым скромным, вроде помощи в выпуске «Боевого листка», стенгазеты или оформлении Ленинской комнаты. Вспоминается такой случай. Приезжаю в один из дивизионов Пинского полка (в/ч 18279), и вдруг оказывается, что нужно отрядить в подшефную пинскую школу (кажется, № 3) команду для участия в КВН (сверхпопулярная в то время от Москвы до самых до окраин игра – состязание). Уж не знаю почему, но члены команды выбрали меня капитаном. Одолжив у кого-то подходящую парадно-выходную форму (не поедешь же к подшефным в повседневной гимнастерке), вместе с ними отправляюсь в Пинск. Предварительная программа была нам в общих чертах известна и в меру возможного мы к ней подготовились. Школьный зал набит битком. Волевым решением организаторов встречи его левая половина назначена болельшиками школьной команды, правая – нашей. Игра начинается с обмена подарками. Не помню уже, что там мы дарили школярам – кажется, какой-то вымпел, а детишки (это я их так называю, на самом деле – конечно, старшеклассники) тащат на сцену огромную бутыль темного стекла с белой наклейкой, на которой большими черными буквами выведено СПИРТ – Спасибо, дорогие ребята, – начинаю я свой ответ, – но, знаете ли, воинский устав запрещает солдату… – А вы присмотритесь повнимательнее! – с ехидным смехом перебивает меня ребятня. Приглядываюсь – о ужас! Над словом «спирт» махонькими буковками значится нашатырный Школьные болельщики ликуют. Но не тут-то было! Без малейшей запинки, сделав в сторону зала утихомиривающий жест ладонью – мол, дайте закончить! – продолжаю: – …запрещает солдату при любых обстоятельствах падать в обморок! На «нашей» стороне зала – буря восторга. Ну, и дальше мы не ударили в грязь лицом, успешно отработав все номера программы, а один из членов нашей команды очень неплохо исполнил сольный музыкальный номер на привезенной с собою трубе. В итоге мы победили, а главный организатор встречи – молоденькая учительница, совместившая в своем лице Александра Маслякова и Светлану Жильцову – особо отметила «остроумного, находчивого и обаятельного» капитана. (Опять расхвастался! Ну что с собой поделаешь?). Вообще Пинский полк занимал в моей жизни того периода несколько особое место: в нем служил после окончания школы младших специалистов мой самый близкий друг Игорь Савченко (1941 – 2020). К моменту нашей встречи в новом качестве он уже был в сержантском звании старшиной стартовой батареи. Признаться, я даже не ожидал, что ему так подойдет эта должность. Ведь в пору нашей совместной учебы он не проявлял каких-то особенных командирских задатков. Да, отличался острым, критического склада, умом, проницательностью, разбирался и в человеческой психологии, но не более того. И вот сейчас, наблюдая, как он крепко держит в руках коллектив из шести десятков солдат и сержантов, причем не окриками, а несомненным авторитетом (уважали его и офицеры дивизиона), я проникся к нему, кроме дружеских чувств, еще и незаурядным уважением: не уверен, что сам смог бы так командовать, как он. И до того теплые, наши редкие после окончания школы встречи стали для обоих маленькими праздниками. Видное место в некоторых воспоминаниях, рассказах и байках из военной жизни занимает алкогольная тема. Не удастся, похоже, ее избежать и мне. Так, приходилость слышать рассказы бывалых людей, служивших еще на «двойке» 8Ж38, о десяти литрах чистого спирта, якобы выдаваемых на руки стартовому расчету для розжига двигателя при учебно-боевых пусках. О шести с половиной тоннах того же спирта в качестве основного горючего этой самой «двойки» устная история умалчивает: видимо, к ним у воинов доступа не было. Среди многочисленных обязанностей Игоря как старшины батареи было и хранение спирта, выдаваемого батарее на технические нужды. И хотя нужды были технические, спирт был чистый медицинский. Не испытывая, как и я, никакой гастрономической потребности в этом продукте, Игорь с порога отметал любые намеки служивых, в том числе иногда и офицеров, на эту пикантную тему. Вот при очередной нашей встрече мы сидим с Игорем в его каптерке. И тут влетает замполит дивизиона капитан Лычков. Картина маслом: встретились два закадычных друга в интимной обстановке. В каптерке жарко натоплено, наши лица раскраснелись, воротнички гимнастерок расстегнуты. И какая же первая мысль может прийти в голову стороннему наблюдателю? Правильно, угадали. Не решаясь прибегнуть к вульгарному «А ну, дыхни!», капитан Лычков под видом проверки порядка в каптерке (хорошенькое занятие для замполита дивизиона!) начинает шарить по полкам в поисках заветного сосуда с запретной жидкостью. Мы молча наблюдаем. Как и следовало ожидать, ничего не найдя, капитан ретируется, пробормотав что-то невнятное. А мы начинаем безудержно хохотать. Под столом, у наших ног стоит полнехонькая двадцатилитровая канистра с девяностошестиградусным спиртом!
Примерно в это же время капитан Лычков был представлен к присвоению очередного воинского звания. И хотя всем, и в первую очередь самому соискателю, хорошо известно: представление отправлено, звание будет присвоено, остается только ждать, желанная весть всегда будет желанной. И когда я, первым узнав в штабе дивизии о соответствующем приказе, звоню в полк и прошу телефонистку «дать» мне майора Лычкова, сразу становлюсь его лучшим другом. Впрочем, и мне это доставило удовольствие: разве не приятно первым сообщить человеку радостную для него весть? А вот мне очередное звание старшего сержанта присвоил… я сам! До сих пор не могу без улыбки вспоминать об этой истории. А дело было так. Воинские звания солдатам и сержантам присваивает командир части. Нередко это делается по случаю какого-нибудь праздника. Как раз приближалось 7 ноября (1964 года), и я ожидал повышения в звании. Хотя положенного года в звании сержанта еще далеко не прослужил, но занимал должность, соответствующую более высокому званию старшего сержанта, замечаний по службе не имел, и уж командир-то дивизии вполне был вправе таковое мне присвоить. Но вот в день проведения в штабе дивизии торжественного собрания я как раз угодил в наряд. Вернувшись из него, первым делом спросил одного из товарищей: «А приказ зачитывали? – Зачитывали. – А моя фамилия в нем была? – Да вроде была». Ничтоже сумняшеся, я немедля заменил три узенькие лычки на своих погонах на одну широкую и с прежним усердием продолжал службу. Каково же было мое разочарование, когда, зайдя по какому-то делу в строевой отдел, я увидел в списках комендантского взвода свою фамилию в прежнем сержантском звании! Выбрав подходящий момент, я рассказал о случившемся капитану Клещеву. От души посмеявшись, Рудольф Львович похлопал меня по плечу, а через некоторое время, уже в будничной обстановке, появился соответствующий приказ. Но если говорить честно, никто из окружавших меня сослуживцев не обратил на все происшедшее ровно никакого внимания.
Хочу честно признаться, что бывали, хотя и очень редко, случаи, когда от меня особой пользы не было. Так, однажды я получил задание присутствовать на комплексном занятии в одном дивизионе. Комплексное занятие – это практическое проигрывание на реальном учебно-боевом изделии и полном комплексе наземного оборудования всего процесса подготовки изделия к пуску и имитация пуска. Это итог многодневной подготовки и тренировок отдельных боевых расчетов, сведенных воедино на стартовой позиции. Проводится в ночное время: ведь днем чей-то зоркий глаз, да еще и вооруженный оптикой, даже с большого расстояния может заметить медленно поднимающуюся над верхушками сосен двадцатидвухметровую тушу с пристыкованной головной частью. Да и разведывательные спутники в ту пору уже существовали и достаточно того, что вероятному противнику, конечно же, было известно наше расположение. А намного позже мы узнали, что у него наша 8К63 значилась под индексом SS-4 и ароматным кодовым названием «Сандал». На стартовой позиции царит предельное напряжение: ведь нужно не только без ошибок провести все операции, но и уложиться в нормативы по времени, рассчитанные до секунд. Каждый занят только своим делом, от которого не может отвлечься ни на миг. И что тут делать постороннему, в сущности, человеку? Устными призывами мобилизовать комсомольцев на образцовое выполнение поставленной задачи? Пошлют куда подальше и будут совершенно правы. Поэтому все занятие я благоразумно просидел в сторонке от работающей техники и занятых людей. На разборе занятия и подведении итогов, конечно, присутствовал: информацией нужно владеть. https://onlinebrest.by/media/uploads/Новости (Все)/mai-2020/29/shit-2.jpg
https://onlinebrest.by/novosti/belovezhskaya-pushcha-byvshiy-raketnyy-shchit-strany.html Легендирование и маскировка. Нет нужды напоминать о завесе секретности, окружавшей наши войска. Однако сохранить в тайне назначение и характер многотысячной воинской группировки, к тому же разбросанной по полутора десяткам объектов – задача не из легких. И, конечно, в первую очередь офицерские семьи в самых общих чертах представляли, какую службу несут их мужья и отцы. А коли так, то и местное население не могло оставаться в полном неведении. Но и военным, и гражданским было хорошо известно: никакие разговоры на эту тему за пределами частей не допускаются. За этим, в том числе, зорко следили особые отделы. В нашей дивизии специфика состояла еще и в том, что, в силу предыдущей истории, ее части носили форму разных родов войск: засимовичский, малоритский, пинский полки, а также штаб дивизии и школа младших специалистов – авиационную, ружанский и слонимский – артиллерийскую. Для подкрепления этих легенд предпринимались некоторые, довольно наивные, меры. Так, в отдельных местах вблизи расположения «авиационных» частей можно было видеть демонстративно выставленные останки бомбардировщиков Ту-4, а на территории нашей школы одно время валялся донельзя раскуроченный остов истребителя МиГ-15. В то же время некоторые вещи в этом плане, видимо, ускользнули от внимания режимных органов. Например, в нашей же школе всеобщему обозрению была доступна полоса препятствий, одним из главных элементов которой было заметное издалека сооружение в форме цилиндра диаметром если не точно 165 см (диаметр цилиндрической части изделия 8К63), то близким к этому. Догадливого наблюдателя это уже могло бы навести на некоторые мысли. Могло привлечь чье-то внимание и то, что на открытые общедивизионные мероприятия, нередко проводимые в тех же Пружанах, съезжались представители полков в разномастной форме: часть в авиационной, часть в артиллерийской. Однако некоторые фотографии, выложенные в Интернете, дают основания предполагать, что позже все части дивизии носили артиллерийскую форму, в которой и встретили ее расформирование 31 декабря 1990 года.
Но возвратимся к теме. По части собственно маскировки приходилось видеть маскировочные сети, натянутые в расположении дивизионов над дорогами, ведущими к стартовым позициям. Мне трудно судить об эффективности такого маскировочного средства. Однако не заглядывая ни в какие справочники осмелюсь предположить, что отражающие свойства плотного хвойного покрова окружающего леса и зеленых полихлорвиниловых лепестков маскировочной сети хоть чем-то, да отличаются. И, стало быть, такая замаскированная дорога на космических снимках, да еще и сделанных в разных спектральных диапазонах (полеты авиации – как гражданской, так и военной – над районами дислокации наших частей были категорически запрещены), будет видна довольно отчетливо.
Ранним хмурым утром 16 октября 1964 года, ожидая на Слонимской автостанции автобуса на Пружаны, я услышал по радио об отставке Хрущева. А на следующий день в передовице «Правды» промелькнуло неведомое нам до того слово «волюнтаризм». И хотя к тому времени уже многие почти открыто возмущались и издевались над загибами и перегибами «нашего Никиты Сергеевича», все же нельзя было избавиться от какого-то наивного недоумения: как же так? Еще вчера был «верный ленинец», еще в апреле Брежнев в жарких лобзаниях вручал ему золотую звезду Героя, где-то (кажется, у Суслова) прозвучало даже полузабытое слово «вождь» (не верите – проверьте), а сегодня – «в связи с преклонным возрастом и состоянием здоровья»… По молодости и слабой информированности я еще не представлял, что вся советская история изобиловала такими «кульбитами», впоследствии тщательно маскируемыми официальной пропагандой с использованием методов оруэлловского «министерства правды». В конце 1964 года прошел прошел слух об организации в нашей дивизии курсов младших лейтенантов запаса для увольняемых из армии в 1965 году, и я сразу же загорелся идеей попасть на эти курсы. С этим и отправился к капитану Клещеву. – А зачем тебе это нужно? – поинтересовался он. Ответ у меня был давно готов. Я нисколько не сомневался, что в ближайшее время на нашем факультете, как и на многих других, будет восстановлена военная кафедра (дефицит призывников в стране заканчивался, и мое предсказание полностью сбылось). И что же, мне три года вместе со вчерашними школярами повторять зады того, чему уже давно успешно обучал других? Да и переучиваться наверняка придется – хотя бы на ствольную артиллерию. И хотя этот род войск всегда пользовался почетом и уважением в Вооруженных Силах и требовал высокообразованных офицеров, меня такая перспектива совсем не прельщала. Словом, мои аргументы вполне убедили начальника, он обещал «решить вопрос» и слово свое сдержал. Но был и еще один мотив, который я не стал излагать капитану Клещеву. А вот читателям открою: элементарное честолюбие. Да-да, несмотря на весьма ироничное отношение в армии как со стороны солдат и сержантов, так и офицеров, к этому званию и его крайне немногочисленным носителям («микромайор», «ночной майор», «курица не птица, младший лейтенант (в царской армии – прапорщик) не офицер»), я считал и считаю: плох тот солдат, который не мечтает стать… хотя бы младшим лейтенантом. Я же за тридцать два года пребывания в запасе дослужился до целого старшего лейтенанта! И вот в первых числах февраля 1965 года я отправился на курсы. Их было несколько по разным ракетным специальностям на базе разных полков дивизии. Причем меня направили учиться не по первой специальности электроогневика, а на офицера-политработника. Этому было объяснение: недавно созданные Ракетные войска стратегического назначения требовали квалифицированного политсостава, соответственно и его резерва на случай мобилизации, которого пока еще не было в достаточном количестве. А всем служившим известно: в любом роде войск хороший политработник обязан владеть и соответствующей боевой специальностью: в авиации – летать, в артиллерии – стрелять и т.д. Наш поток политработников проходил подготовку на базе одного из дивизионов Слонимского полка – в/ч 25585. Очередная смена обстановки, хотя многое уже знакомо по командировкам в эту часть, а среди слушателей добрая половина – выпускники нашей школы. Наша учеба была организована со всей ответственностью и тщательностью, к преподаванию привлечены самые лучшие и опытные специалисты-офицеры из всей дивизии. Конечно, значительная часть учебного времени была отведена на изучение вечных истории КПСС и курса научного коммунизма, но и специфическим вопросам ракетного вооружения и его боевого применения уделялось самое серьезное внимание. Особенно запомнились рассказы некоторых преподавателей, иногда и в неформальной обстановке, о вещах, не входивших в программу. Ведь кто-то из них служил еще в авиации, другие в свое время привлекались к конструкторско-испытательной работе, участвовали в пусках боевых изделий на полигонах, запусках космических аппаратов, встречались со знаменитыми конструкторами, имена которых в те времена были глубоко засекречены, и т.п. Вот запомнился, например, рассказ о том, как на одном из заводов (знаменитый ныне «Южмаш») изготавливались форсуночные днища камер сгорания двигателя РД-214. Оказывается (не знаю, можно ли этому верить), расположение отверстий под форсунки задавалось не на основе сложных инженерных расчетов, а «на глазок» каким-то сверхопытным мастером «золотые руки». Или как легендарный Туполев, после испытаний своего очередного детища внося изменения в конструкцию, начертил на натурном образце от руки такую замысловатую кривую крепления одного из элементов, что лучшие лекальщики долго бились над ее воплощением в металле. А когда какой-то смельчак все же отважился поинтересоваться у него, как была рассчитана эта кривая, мэтр простодушно признался: «Да просто рука соскользнула». И от других преподавателей довелось услышать немало интересного, что тогда не могло появиться в открытой печати: взгляд «изнутри» на хрущевские сокращения Вооруженных Сил на рубеже 1960-х годов (тогда это были сравнительно недавние события), о подробностях снятия Жукова, о работе комиссии по расследованию убийства Кирова и многое другое. В конце апреля состоялись выпускные экзамены, которые я (как и все мои товарищи) сдал вполне успешно. Даже физподготовка не подвела, и норовистый «конь» на этот раз подчинился мне.
Сразу же мы разъехались по частям, зная, что в ближайшее время наши документы будут отправлены в Москву (первое офицерское звание присваивалось Министром обороны СССР!). Вот уже виден и конец срока. И хотя своей службой я был вполне удовлетворен, выполнял свои обязанности с увлечением, все же, как и все одногодки, «считал дни» до заветного приказа. К тому же не терпелось поскорее вернуться к учебе по любимой специальности геолога. Но странное дело – с каждым днем время, до того уходившее незаметно в повседневных заботах, частых командировках, как-то стало замедлять свой бег. Наконец, третьего сентября 1965 года появился долгожданный приказ Министра обороны. Его номер – 250. Такая весть всегда молнией облетает огромную страну – от Чопа до Чукотки и от Новой Земли до Кушки. И с того же дня я стал одолевать начальство (капитана Клещева) просьбами меня отпустить. Причина уважительная – нужно явиться на учебу в университет, к чему же терять драгоценные дни? Ведь потом придется догонять однокурсников. Но капитан не спешил. Не могу забыть настроения, владевшего мною в те дни. Казалось бы – к чему волноваться и переживать? Ведь уже отслужил два года и девять месяцев. Ну, отпустят неделей или двумя позже – какая разница? (Все знают: срок демобилизации («дембеля» на солдатском жаргоне) – тоже один из инструментов в руках командования. Отличников и примерных солдат отпускают раньше, нерадивых могут и подольше задержать. В линейных частях важное значение имеет и наличие или отсутствие замены старослужащим. Моего друга Марика Браймана, служившего в Закавказье, демобилизовали чуть ли не 31 декабря – что-то там у него не сложилось по вине подчиненных). Но я буквально места себе не находил: каждый лишний день казался неделей или месяцем. Особенно меня возбудило известие о том, что увольняют служившего в хозотделе младшего сержанта Малькова, призванного, как и я, со студенческой скамьи (только из другого киевского вуза). С этой новостью я помчался к капитану Клещеву. Рудольф Львович на миг задумался, а потом куда-то исчез. – Ну вот, можешь не волноваться, – объявил он, возвратившись через несколько минут. – Мальков уже никуда не едет. ???!!! Никогда не забыть мне взгляда, которым одарил меня Паша Мальков, встретив вскоре после этого в коридоре штаба. И что тут можно было сделать? «Прости меня, Одесса, я не знал!», как сказал устами Богдана Бенюка Леонид Утесов в культовом фильме «Ликвидация». Прости меня, Паша! Но всему на свете приходит конец, а все мои волнения длились ровно три дня. Приказом по в/ч 18288 от 6 сентября 1965 года № 210 я был уволен в запас с 9 сентября по окончании срока службы с присвоением первого офицерского звания, а еще через два дня был уже в университетской аудитории. Закончилась моя служба, началась гражданская жизнь. Но это, говоря словами всенародного любимца Леонида Каневского, уже совсем другая история.
|
|
|
|
|