|
От «кизлярского» до кандидатской
Недаром признано, что начало дела – это половина дела. А вот с самого-то начала оно не получалось. Осели наши ребята, основная масса не видела интереса в службе на полигоне, все мечтали носить погоны в больших городах и столицах. Общежитие, где, мы, семейные, жили первое время, а холостяки постоянно – питательная среда для компаний, карт, выпивок... Рассказывали, что отдельные наши братья по спецнабору, попавшие в войска, то есть ракетные бригады в заштатных городишках Камышине, Медведе в Новгородской области (на счастье служивших там ракетную бригаду перевели в Германию), Белокоровичах, чтобы дать начальству повод для их увольнения из армии, переставали бриться, ежедневно демонстративно появлялись в штабе части и подавали очередной, десятый-двадцатый рапорт на увольнение. Может быть, по этой причине в НИИ-4, головном военном институте Ракетных войск, расположенным в Болшево, быстро расширили штаты и институт «поглотил» большинство подобных товарищей, которые не умели и не хотели служить в войсках, в глуши страны.
У нас в Кап.Яре лейтенант-«академик», то есть выпускник академии, зачастил в свободное от службы время на рынок, в шинок за кизлярским сухим вином местного изготовления. Брали и бидончиками, и канистрами, чтобы не бегать часто. Командование пыталось отвлечь от этого и увлечь молодого человека другими интересами. С нами неоднократно проводил беседы начальник полигона генерал Вознюк, собирая лейтенантов в Доме офицеров. Всё-таки факт посещения его, как центра культуры в военном городке, может быть и не был праздником для души, но являлся для всех своеобразной разрядкой в монотонной и трудной повседневности.
Однажды перед нами выступал заместитель начальника управления по опытно-конструкторской работе по анализу результатов испытаний полковник Боков Всеволод Андреевич. В июне 1955 года он был переведен на полигон Байконур, где был удостоен звания Героя Социалистического Труда, затем являлся заместителем председателя Научно-технического комитета РВСН. Он поделился своим опытом становления ракетчиком и приобщения к решению проблемных вопросов. На полигоне он занимался в основном анализом результатов испытаний и выявлением причин отклонений параметров ракеты от нормы во время её полёта.
Такие встречи с начальством и бывалыми испытателями давали практический результат. Развернулось широкое движение для поступления в заочную аспирантуру, стали сдавать кандидатские экзамены и обмозговывать возможные темы для защиты и получения степени. На полигон стали приглашать преподавателей из Военной академии имени Ф.Э.Дзержинского и Ростовского высшего артиллерийского (на самом деле – ракетного) инженерного училища для чтения лекций по различным направлениям и аспектам проектирования, эксплуатации и боевого применения ракетного оружия. Инженеры воспрянули духом, заработала творческая мысль по совершенствованию технологии испытаний, определению перспективных направлений развития ракетной техники и повышению роли полигона при принятии на вооружение нового ракетного комплекса.
Наиболее целеустремлённые, волевые ребята с опредёлёнными способностями и знаниями активно включились в «движение» за получение степени кандидата технических науку. Очень многие из нас сдали кандидатский минимум и поступили в очную аспирантуру в академии и в высшие ракетные училища. Первым проложил дорожку в академию Качанов Юрий Иванович (он свою фамилию рекомендовал произносить с ударением на первом слоге). Без особого труда он стал адъюнктом Академии имени Дзержинского, а защитив диссертацию, служил преподавателем Серпуховского высшего командно-инженерного училища.
Упорный и неукротимый, как танк, Калимов Гелий Александрович, став кандидатом технических наук, порвал с ракетной техникой и работал электронщиком в Ленинградской медицинской академии имени Кирова, создавая диагностические приборы. Однако большая группа офицеров защитила кандидатскую диссертацию, а некоторые и докторскую, без отрыва от службы на полигоне. Это Малышев Евгений Павлович, Мишин Александр Михайлович, Борисевич Юрий Александрович и другие «светлые» головы. «Движение» породило на полигоне двух докторов и не менее двух десятков кандидатов технических наук.
Вызывает вопрос и удивление, почему в это «движение» не включился блестящий ум Бородаева Виктора Александровича? Жалел тратить время на длинную и рутинную оформительскую процедуру. Конечно, он бы быстро подготовил работу. По службе он продвигался легко, не ставя целью своей жизни карьеру. Он быстро прошёл путь от рядового испытателя до начальника отдела анализа испытательного управления. Генерал Вознюк, дорожа такими кадрами, выделил ему отдельную сначала однокомнатную, а затем двухкомнатную квартиру, несмотря на то, что он был холостяком и жил один. Ему, одному из первых в нашем городке, военторг выделил и продал машину «Волга» последней марки. Учитывалось, очевидно, не только его полезность для дела, но и состояние здоровья, он имел врождённый порок с почечной недостаточностью. Его родители скончались сравнительно молодыми от этой болезни, с которой медицина была не в силах справиться. Витя Бородаев, был оптимистом, но твёрдо знал, что уйдёт из жизни молодым. Так и произошло. Мне довелось несколько раз бывать в холостяцкой квартире Бородаева, когда я приезжал на полигон в командировку из Москвы. Бросался в глаза беспорядок в доме, где не было хозяйки: везде разбросаны бутылки из-под «Боржоми», стояли и непочатые, но они перемежались с коньячными бутылками. Полагаю, что он не взял на свою совесть жениться и передать детям свою болезнь обречённого человека. Витя, как парень, выглядел довольно импозантно, это был статный, крепкий брюнет с пышной шевелюрой, с привлекательной внешностью и добрым, внимательным взглядом своих серых глаз из-под чёрных бровей. Помимо своей красоты он подкупал окружающих мягким характером, участливостью к человеку, готовностью помочь.
Я занялся рационализаторскими предложениями. Недостатков в наземном оборудовании ракетных комплексов было много, шла гонка вооружений, на гора выдавался образец, который не всегда был отработан в конструкторском отношении. Меня выбрали в комиссию по рассмотрению рационализаторских предложений в нашем управлении, а возглавлял это дело заместитель начальника управления полковник Эйбшиц Вениамин Моисеевич, выдержанный и вдумчивый офицер, который профессионально занимался системой телеметрических измерений, дающей возможность снимать параметры работы приборов и систем во время испытаний и полёта ракеты. В соискатели записываться не решался: если не доведу дело до защиты диссертации, как я буду выглядеть в глазах товарищей? Конечно, я думал об этом, своими думами и сомнениями делился с другом Лёней Завгородним. Мы были в разных отделах, но тематика работ была одинаковой: прицеливание и наземное оборудование. Некоторые, зная, что соискателям дают по службе льготы, без стеснения записывались, а затем на законных основаниях отрывались от службы, проводя время на площадке № 10, а не на удалённых от дома стартовых и технических позиций, обедая дома, и работая в тиши библиотеки, к тому же, получая свободные от службы несколько дней. В общем, кто не был обременён ограничениями морального порядка, тот пользовался такими поблажками. А дело с диссертацией не получалось.
Я считал, что, не имея в руках конкретной, верной, что называется, диссертабельной темы, не разработав соответствующий материал, который предварительно согласовал бы с будущим научным руководителем, сдавать кандидатские экзамены (а их было тогда три: по специальности, иностранный язык и марксистская философия) не хотелось. Научный руководитель так просто не находился, не представился случай, а самому искать, бегать, мельтешить в научной среде – это не в моём характере.
Правда, однажды у меня блеснула надежда, связанная с прицеливанием ракеты. В ОКБ «Южное» был такой специалист по прицеливанию ракет по фамилии Хоменя. Мы обсуждали эту тему, но он, по-моему, ударился в алкоголь, или сам хотел защититься на эту тему. Тему по выявлению связи деформации корпуса ракеты под действием заправленных компонентов топлива и точности прицеливания я стал разрабатывать по своей инициативе. У Хомени, естественно, имелся статистический материал с оценкой прочности и устойчивости силового набора корпуса ракеты, полученный на стапельных испытаниях на заводе, имелись также характеристики, полученные расчётным путём. С Хоменей, с ОКБ «Южное» у меня не получилось.
И ещё, у нас стартовиков, то есть тех, кто работал на стартовой позиции по подготовке ракеты к старту, по отношению к остальной массе лейтенантов, которые работали на технической позиции (в 14 километрах от военного городка) и других площадках, тем более к тем, кто служил в штабе полигона, возможностей по времени для диссертационной работы, да и других дел было гораздо меньше. Не хватало времени, да и сил. Дорога на стартовые площадки занимала каждый день около 1,5 часов туда и столько же обратно. Да и езда была далеко не комфортабельной, подчас в кузове грузовой машины (два раза за время службы в Кап.Яре довелось опрокидываться вместе с машиной в кювет). При такой езде каждый стык бетонных плит дороги и огромные выбоины на ней непрерывно проверяли наши позвоночники на прочность.
А на самой площадке? По двое-трое суток приходилось готовить ракету к пуску. Это же не пуск ракеты по боевой подготовке, технология которой уже отлажена, а изделие отработано в серийном изготовлении. Мы-то имели дело с опытными, испытательными ракетами, на которых отказы сыпались как горох, недаром их прозвали «бобами». Не всегда под рукой был прибор, агрегат, комплектующее изделие для замены вышедших из строя, тогда приходилось ехать за ними на далёкую техническую позицию или ожидать их оттуда, а иногда и с завода-изготовителя. Никуда не денешься, приходилось ждать, не отлучаясь со старта или из казармы ближайшей жилой зоны в течение 5-7 дней. Только спустя 2-3 года на площадке №4, в её жилой зоне построили-таки гостиницу, где мы жили по 6-8 человек в комнате.
Пожалуй, понять нас сегодня может только стартовик-ветеран «тех» лет …
Каждую ракету мы буквально вынянчивали, выносили на руках и нервах. От её поведения зависело, когда мы сможем вернуться домой (а дом за 100 км от старта!) к детям, к женам. Её, ракету, осматривали (а если обнаруживали царапинку, оценивали её глубину, особо на баках), измеряли её органы-приборы, их связи автономно и в составе комплекса; проверяли с записью на пленку телеметрии и без записи, выслушивали, копались в её чреве, подчас потроша что-то внутри. Укладывали, перекладывали, поднимали, ставили, наполняли и, наконец, она, оживая, обдавала нас огненным хвостом, уносилась навстречу своей гибели… освобождая нас.
Между собой мы называли её «дурой» (видимо, потому, что она долго мучила нас молча, а ещё потому, что вызывающе торчала на старте, на фоне бескрайней степи и такого же бездонного неба). Официально, в документах, называлась «изделием» и все знали, что речь идет о ракете…
В самом начале службы, при отработке опытных ракет, так называемых «пятёрок» с индексами 8А62 и 8К51, на старт №4С мы и зимой и летом ездили на бортовом грузовике ГАЗ-63. А когда ехали в мороз и сильный степной ветер, укладывались вповалку, бок к боку, чтобы не замёрзнуть. Позднее в грузовых автомобилях ЗИЛ-150, в сработанных мастеровыми полигона деревянно-фанерных кабинах (мы их называли вибростендами), неоднократно в них опрокидывались на бок и даже переворачивались, когда наш водитель на большой скорости не справлялся с управлением, наезжая на какое-либо препятствие или попадая в яму. Появление на полигоне автобусов для нашей перевозки означало высшую культуру при передвижениях на рабочие площадки.
Однажды на площадке нас застал сильнейший снежный буран. Он длился несколько дней, и мы, застигнутые непогодой, не могли выехать с площадки, артиллерийских тяжёлых тягачей (АТТ) недоставало. Ночевали прямо на столах в рабочих комнатах монтажного корпуса. Связь тоже была прервана. Пищу нам доставляли в термосах на АТТ из солдатской столовой, до которой было рукой подать, она находилась всего лишь в трёхстах метрах от корпуса. Тогда невольно в памяти всплывало описание А.С.Пушкиным бурана в степи, по повести «Капитанская дочка», когда Емельяна Пугачёва спас от холода поручик Петруша Гринёв.
* * *
|
