 |
|
 |
|
|
|
|
|
Алексахин И.В. СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ:
© Алексахин И,В., 2009
Наш адрес: ruzhany@narod.ru |
Мой крестный отец, доктор географических наук, профессор Павел Иванович Колосков (1887-1968), один из создателей советской агроклиматологии, в частности нового её раздела – почвенной климатологии, родился в Рязанской губернии, где родился и мой отец Василий Никитич Алексахин. Они были из соседних деревень и, как успевающие ученики своих сельских начальных школ, были приняты в Сельско-хозяйственную школу в городе Конь-Колодец Воронежской губернии, для обучения за государственный счёт. По-видимому, в то время, такая школа играла роль техникума и готовила кадры низовых работников сельского хозяйства дореволюционной России. Сохранилась фотография того времени
Ученики Сельско-хозяйственной школы в г. Конь-Колодезь. Воронежская губерния. Первый ряд: второй справа Алексахин Василий Никитич, третий справа Колосков Павел Иванович. Им по 12-13 лет. Фотография наглядно демонстрирует, в каких слоях крестьян того времени осуществлялся набор в такие школы.
Годы учебы и работы на полях России не прошли даром для Павла Ивановича и отца. Вот их дореволюционные фотографии, относящиеся, примерно, к 1912-1914 годам.
Приведённые фотографии проливают свет на вопрос о том, какие возможности имел в дореволюционной, царской России тот, кто хотел учиться и имел для этого некоторые способности.
Как я уже писал, Павел Иванович Колосков жил в Москве и работал в Институте мерзлотоведения Академии Наук. Он и его жена Зоя Александровна взяли шефство надо мной и помогали мне материально, пока я не закончил учёбу в Московском университете. Я всю жизнь благодарен им за их отеческую заботу в то время обо мне. Когда я бывал у них, Павел Иванович рассказывал о своей учёбе, работе и научных исканиях. Однажды он поведал мне свою идею, обещавшую коренным образом изменить климат Дальнего Востока. Основу идеи составляли некоторые особенности флоры и фауны этого края. Например, в Амурской области произрастают виноград и пробковое дерево. Там до сих пор водятся и тигры, и леопарды и косули – дальневосточные антилопы. Удивляют и огромные тропические бабочки – махаоны, которых я видел в детстве. Всё это наводит на мысль, что раньше, в далёком прошлом, Дальний Восток представлял собой тропики. По какой-то неизвестной причине, климат изменился, но некоторые образцы флоры и фауны аклиматизировались и сохранились. Павел Иванович считал, что причиной охлаждения края является изменения русла реки Амур. Ранее его русло проходило через озеро Кизи и Амур впадал не в северную часть Татарского пролива, как сейчас, а гораздо южнее. В то время, под действием силы Кориолиса, Амур, поворачивал вправо, не перекрывая самой узкой горловины Татарского пролива и освобождая её для тёплого течения Куро-Сиво, которое и отапливало Дальний Восток, превращая его в тропики. Однако, со временем, русло реки изменилось, Амур стал впадать в северную часть Татарского пролива в районе Николаевска на Амуре. Как и раньше, сила Кориолиса поворачивает его вправо, но теперь он «затыкает» самую узкую горловину Татарского пролива. Течению Куро-Сиво ничего не остаётся, как омывать только южную часть острова Сахалин, климат которой существенно теплее северной части этого острова. Павел Иванович пришёл к выводу, что достаточно прорыть канал длиной порядка четырёх километров, чтобы Амур вернулся на прежнее русло, проходившее через озеро Кизи и далее к бухте Таба. Узкая горловина Татарского пролива оказалась бы свободной для тёплого течения. Последовали бы важные климатические изменения и условия на Дальнем Востоке вновь оказались бы близкими к тропическим, какими они были в далёком прошлом. Павел Иванович говорил мне, что его доклад о такой возможности на одном из научных симпозиумов, ещё в 20-х годах прошлого века, вызвал официальное возражение японского правительства, опасавшегося изменения климата Японии в худшую сторону.
Надо иметь в виду, что в те годы, годы хрущёвской оттепели, годы Великих строек коммунизма, общественное сознание было захвачено идеями преобразования природы, идеями возможности использования энергии рек. В частности была популярной и идея поворота сибирских рек на юг. Полагалось, что, при таком повороте, воды Оби, Енисея и Лены не будут уносить тепло в Ледовитый океан и в Сибири станет теплее. Я не раз обсуждал идею Павла Ивановича с моими днепропетровскими друзьями и всегда встречал у них поддержку этой идеи. Один раз я даже рассказал о ней секретарю ЦК КПСС на нашем заводе «Южмаш 586» и он тоже заинтересовался такой возможностью. Так или иначе, я решил сообщить об этой идее на самый верх, полагая, что прорыть четырёхкилометровый канал на Дальнем Востоке, для создателей Главного Туркменского, Южно-Украинского, Северо-Крымского и Волго-Донского каналов не составит особенного труда. В это время пронёсся слух о скором приезде в Днепропетровск Генерального секретаря ЦК КПСС Н.С.Хрущёва. Предполагалось, что он обязательно посетит Южмаш 586 и наше ОКБ 586. В то время авторитет Хрущёва уже поднялся на определённую высоту. Освобождение несправедливо осуждённых политзаключённых, отмена сталинского крепостного права, большие урожаи на поднятой целине, небывалое в истории строительство жилья, реальная пенсионная и другие реформы, а также общий подъём благосостояния общества создали соответствующий образ делового руководителя. Зная по слухам, что Хрущёв поддерживает активность низов, я решил, в обход чиновничьего аппарата, обратиться прямо к нему. Я заготовил письмо, которое собирался вручить Хрущёву непосредственно в руки. Письмо я напечатал в двух экземплярах, понимая, что, как только отдам письмо, немедленно буду схвачен охраной и тогда, предъявив второй экземпляр, оправдаюсь тем, что в письме не было никаких личных просьб. С Н.С.Хрущёвым я столкнулся лицом к лицу в здании нашего Конструкторского бюро, когда он вышел из зала, в котором была организована его встреча и торжественный обед с руководящим составом ОКБ. Однако, его состояние остановило меня в последний момент. Я подумал, что, в этом состоянии, он может засунуть моё письмо в какой-нибудь дальний карман и просто забыть о нём. Решил я избрать официальный путь. Как член Компартии Советского Союза, я имел право обратиться в любой отдел партии, вплоть до её Центрального Комитета. Так я и сделал. Во время очередной командировки в Москву, Павел Иванович спросил меня, не я ли просигнализировал наверх о той самой идее? Оказывается, моему письму был дан ход и с создателем идеи уже говорили, консультировались. По лицам Павла Ивановича и Зои Александровны было видно, что их это радовало. Ведь, после выступления Павла Ивановича на симпозиуме в начале прошлого века и официального протеста японского правительства, идея улучшения климата Дальневосточного края пребывала в забвении. Своим утвердительным ответом и юмористическим рассказом о попытке вручить письмо непосредственно Хрущёву, я не только обрадовал, но и развеселил их.
Имели ли место практические попытки осуществить идею Павла Ивановича? На этот счёт не могу не сообщить, что, уже после его смерти, в «Комсомольской правде» мне встретились два коротких сообщения. Одно было о работах по определению трассы канала, ведущихся в районе озера Кизи и бухты Таба. Через пару месяцев была другая короткая заметка о начале работ на трассе этого канала. Ничего определённого сказано не было, но я, конечно, посчитал это следствием моего демарша. Других газетных сообщений об этом канале я больше не встречал. Зато была личная информация, по времени соответствующая заметкам в «Комсомольской правде». Мой друг Николай Коробов однажды прислал письмо из Хабаровска, в котором сообщал, что «Амур небывало обмелел до такой степени, что его можно перейти вброд», и что «пароходы этим летом не ходили». Это я также отнёс к попыткам осуществить идею Павла Ивановича. Естественно, если прорыть второе русло реки и не перекрыть прежнее, то спад воды будет существенным и заметным. Однако, перекрыть сегодняшнее русло Амура в его нижнем течении, и лишить промышленный и культурный центр, речной и морской порт Николаевск на Амуре его сложившихся функций – задача совершенно другого рода. По-видимому, в то время она оказалась невыполнимой. В следующем году Амур уже не мелел.
Урны с прахом Колосковых П.И. и З.А. на Новодевичьем кладбище. Сегодня в Интернете, в книге П.М.Борисова «Может ли человек изменить климат» (М., Наука, 1970) я нашёл короткую фразу: «В 1962 году П.И. Колосков развил ранее выдвинутую им идею о повороте нижнего Амура в направлении озера Кизи и далее к бухте Таба».
Началась «лунная гонка». Это была политическая, научная и экономическая гонка. Однажды неожиданно я был включён в состав группы руководства КБЮ командированной в Москву. Группу из 4-5 человек возглавлял Генеральный конструктор М.К.Янгель. В аэропорту нас встретил сопровождающий от королёвского КБ и мы очутились на совещании руководителей ведущих ракетных конструкторских бюро Советского Союза. Запомнился короткий контакт с Королёвым. Об этом чуть подробнее. Это слишком личное. Но почему бы об этом и не рассказать?
Когда нас представляли Королёву и шёл обмен рукопожатием, то я не ограничился однократным пожатием. Я сжал его руку дважды, причём второй раз значительно сильнее и смотрел ему в лицо, как глядит паломник на святого. Он заметил это. Это длилось не больше секунды. Народа было много. Перед тем, как всем войти в большой зрительный зал была небольшая «тусовка» в фойэ. Шли быстрые, короткие разговоры знакомых, незнакомые знакомились, интересовались целью такого всесоюзного сбора ракетчиков, но никто ничего определённого не предполагал. Я тоже передвигался среди этих новых для меня людей, с интересом разглядывал всех. Вдруг почувствовал чей-то взгляд, чье-то внимание. Оглянулся. На меня смотрел Королёв.
Он стоял у стены. Я был в двух-трёх метрах. Он не разглядывал, а просто спокойно смотрел мне в лицо. Я остановился, посмотрел на него. Запомнился его спокойный, уверенный взгляд. Ощущение было такое, что он всё понимает. Понимает и, как мне показалось, чувствует во мне единомышленника, но не собирается ни шага сделать, ни слова сказать. Полагается на то, что само последует из развития ситуации, без вмешательства. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. В это время всех пригласили в зал заседаний. Больше контактов не было. Мы были на разных уровнях. Можно, конечно, считать, что этот короткий контакт – моя фантазия. Но мне это запомнилось на всю жизнь.
На совещании Сергей Павлович делал доклад о своём проекте полёта на Луну. Он планировал осуществить его до американцев.
Ракетная система Н-1 – Л-3 состояла из 7 блоков. Первые 3 блока (А,Б и В) составляли ракету-носитель Н-1, она должна была вывести систему на околоземную орбиту. Затем, 4-ый блок (Г) переводит лунный комплекс Л-3 с околоземной орбиты на траекторию полета к Луне. Пятый блок (Д) обеспечивает коррекцию траектории на пути к Луне, торможение лунного комплекса и его перевод на орбиту искусственного спутника Луны. Шестой блок (Е) – «Лунный модуль» предназначался для посадки на Луну и взлёта с неё. Седьмой блок (И) должен был обеспечить перелёт к Земле и коррекцию траектории «Луна-Земля».
Всё было рассчитано до килограмма массы, до секунды времени. К проекту привлекалось огромное количество предприятий, институтов, инженерных и научных сил Советского Союза. Была уже построена потрясающая воображение гигантская трёхступенчатая ракета-носитель Н-1, высотой 76,6 метра и максимальным диаметром 10 метров. Её стартовый вес составлял 2682 тонны, а 30 двигателей первой ступени развивали тягу в 4620 тонн; полезная нагрузка достигала 95 тонн. Нашему КБЮ и «Южному машиностроительному заводу» доставалась ответственность за создание, испытание и эксплуатацию блока Е – «Лунного модуля». Проектанты КБЮ приступили к разработке эскизного проекта ракетного блока лунного орбитального корабля. Я видел макет этого «Лунного модуля» в одном из цехов нашего завода. В моем секторе «космической баллистики» уже рассчитывали и оптимизировали траектории полёта блока Е к Луне. Одна группа сектора находилась в постоянной командировке в Подлипках Ярославской железной дороги, где и работала с баллистиками Королёва. Прилетавший в Днепропетровск С.П.Королёв ознакомился с состоянием дел по блоку Е и остался доволен. В одном из своих выступлений он сказал, что Правительство утвердило основные этапы Лунной программы СССР: пилотируемый облет Луны на корабле «Луна-Земля» (Л-3) назначен на 1966 год, посадку на Луну космонавта с возвращением экипажа на Землю предполагается произвести в первом полугодии 1967 года. Он добавил: «Надеюсь, лунная экспедиция советских космонавтов станет достойным подарком 50-летию Октября». (Пятидесятилетие Октября – 7.11.1967).
Посадочно-взлетный блок (Е) лунного орбитального корабля был создан и прошел успешные испытания, но до высадки советского экипажа на Луну дело не дошло. Королёв умер 14.1.1966 в возрасте 59 лет. Умер на пороге штурма Луны, к которому вёл он своих конструкторов, расчётчиков, испытателей и космонавтов, в том числе и нас, днепропетровцев, сотрудников КБЮ и Южмаша, участников незаконченной реализации его великого проекта. Первое же лётное испытание ракеты-носителя Н-1 на космодроме Байконур 20.2.1969 было неудачным, такая же участь постигла и три последующие попытки: 3.7.1969, 27.2.1971 и 23.11.1972. Погас Великий Дух, исчезла логика его несокрушимой Воли и рушился весь возведённый к небесам храм его Души. Я и сегодня уверен, что смерть Королёва не была случайной. Слишком резко всё повернулось. Будь он жив, мы были бы на Луне первыми, несмотря ни на что. Причин нашего отступления было много. Всю жизнь считаю, что главная из них – гибель С.П.Королёва. Это слово не я придумал. В небольшой районной днепропетровской газете я видел статью с заголовком «Королёв не умер, Королёв погиб». В ней, со слов жены Королёва, описывалось, как он собрал небольшой чемоданчик и отправился на операцию удаления геморроя. Далее автор сообщал, что операция выполнялась под наркозом. Известно, что Сергея Павловича оперировали опытные специалисты: Борис Петровский и Александр Вишневский. Операция прошла удачно. На лице ещё спящего Королёва появились симптомы выхода из наркоза. Удовлетворённый результатом оперировавший персонал удалился из палаты. Остался один человек, приведённой в статье его не русской фамилии точно не помню. Внезапно этот человек выскочил в коридор и закричал, что сердце остановилось. Отдыхавшие за чаем в ординаторской хирурги бросились в палату, но помочь уже ничем не смогли. Так просто погиб великий человек.
Как оказалось при вскрытии, у Королёва была сломана челюсть. Сломана усилиями допрашивавших его, в своё время, следователей. Сергей Павлович был арестован 27.7.1938 по ложному обвинению, осужден 27.9.1938 на 10 лет заключения в исправительно-трудовых лагерях строгого режима и отправлен на Колыму. Он мыл золото Родине на берегах таёжной речки Берелех, на прийске Мильдяк под Магаданом. Знаменитые советские лётчики, Герои Советского Союза В.С.Гризодубова и М.М.Громов спасли Королёва. После их хлопот, Сергей Павлович был направлен для работы в «шарашках». В 1940 году его перевели в ЦКБ-29 НКВД, в Туполевскую бригаду, в 1942 – в ОКБ НКВД при авиазаводе 16 в Казани, на должность Главного конструктора по летным испытаниям. 24.7.1944 он был досрочно освобожден. С 1946 года С.П.Королёв – Главный конструктор баллистических ракет дальнего действия и начальник отдела 3 НИИ-88. Он реабилитирован в 1957 году.
Этот, обнаруженный при вскрытии, излом неправильно сросшейся челюсти сегодня принят причиной, ограничившей доступ кислорода в лёгкие, что и ослабило питание сердца в ответственный послеоперационный момент. Челюсть, конечно, была сломана на допросах и, как я слышал, не один раз. И доступ кислорода, конечно, был ограничен. И сердце было измождено нечеловеческим беззаветным трудом. И момент был ответственным. Всё так, всё сошлось. Но для чего существует медперсонал в такие ответственные моменты?
Американцы могли быть спокойны за своё первенство в освоении Луны. Они и осуществили это, не торопясь, 20.7.1969, когда Нейл Армстронг совершил свой «маленький шаг человека» по Луне, назвав его «гигантским шагом всего человечества».
В городе Королёве, где я теперь живу, на проспекте Королёва, который, кстати, так символически, продолжает проспект Циолковского, есть памятник Ему – практику, Магеллану наших дней. Он шагает живой, сильный, уверенный, сосредоточенный. Шагает в Космос, в Бессмертие.
Что-то изменилось. Прекратился тот напор, прекратились жертвы на алтарь Великой Цели. Впечатление было такое, будто мы уже доказали, что мы кое-что стоим и кое-что можем. Пусть другие сделают больше и лучше. Доказывайте, ребята. Космос большой. Места всем хватит. Не блестящей складывалась обстановка и в нашем отделе баллистики. Начальник отдела «Сан Саныч» Красовский, в своё время много сделавший для развития ракетостроения, теперь, время от времени, ударялся в запой. Жил и с женой, и с программисткой из отдела ЭВМ. Потом сошёлся с какой-то москвичкой и порвал с семьёй. Конечно, в этом отношении к нему претензий никто не собирался предъявлять, но он же ещё и не работал неделями. Да и происходило всё это на глазах коллектива, вообще-то молодёжного и довольно сплочённого. О поведении Сан Саныча уже слагались легенды. Мы, все пять руководителей секторов отдела баллистики не только видели, но и ощущали на своих плечах безответственность поведения нашего начальника. Наконец, не выдержав, мы, впятером, все вместе, пришли к Герасюте и потребовали его быстрого решения. Но Н.Ф.Герасюте, видно, нужен был такой, по его мнению, преданный ему подчинённый, как наш Сан Саныч. Н.Ф. поговорил с нами, вроде, понял нас, поддакнул, но мер никаких не принял. Как-то я работал с ним в его кабинете. Разговор зашёл о будущем моего сектора. Герасюте не нравились ни мои планы, ни я сам. Он очень резко, с каким-то остервенением, выразился относительно совпадения моих и королёвских планов освоения Космоса: – Что ж, нам теперь со всёй страны последние штаны снять? Разумом я понимал, что Н.Ф. прав. Шла холодная война. Страна из последних сил состязалась с США в гонке вооружения. Конечно, прав был Н.Ф.. Но его внутреннее отношение к делу не совпадало с моим. Планы элиты КБЮ были далеки от грандиозных королёвских планов, которые теперь постепенно удалялись в прошлое. Стал я искать выход.
Одному из лидеров нашего КБЮ Вячеславу Михаиловичу Ковтуненко удалось добиться создания внутри КБЮ конструкторского бюро, занимющегося разработкой только искусственных спутников Земли (ИСЗ). Я обратился к нему и предложил забрать мой сектор к себе, в КБ-3. Полагал, что в коллективе, посвятившем себя Космосу, атмосфера будет иной. Это свершилось, но, к сожалению, Н.Ф.Герасюта узнал об этом только когда приказ был уже подписан. Николай Фёдорович воспринял это как предательство. Самое страшное состояло в том, что все расчёты орбитального движения и прогноз времени существования космических объектов теперь уплыли из его рук. Ему оставались только траектории класса «земля-земля». Собственно, мне казалось, что в душе его никогда и не было иных стремлений. В разговорах он обычно выражал некоторое подобие недовольства навязанным ему участием в королёвском проекте штурма Луны. Это и ввело меня в заблуждение. Не подумал я, какую обиду ему нанесу. Корзина заказов военных спутников росла и перенести такой удар, перенести превращение моего сектора в удельное княжество было трудно. На прощание Николай Фёдорович сказал мне, что пройдёт время и всё вернётся «на круги своя». Так оно и произошло. Только два года, работая у Ковтуненко, мы создавали и запускали искусственные спутники. Через два года КБ-3 было расформировано. В этом оказалась заинтересованной вся элита КБЮ. Ковтуненко бежал – переводился в Москву. Я пытался установить с ним контакт. Однажды, после разговора в кабинете Герасюты, я заметил, что придётся мне обратиться к Ковтуненко, другого пути у меня нет, и спросил Николая Фёдоровича, не будет ли он против такого моего шага. Герасюта сказал, чтобы я подождал в отделе, он мне позвонит. Я ушёл, но ждать не стал, а побежал в корпус КБ-3. Ковтуненко на месте не оказалось. Жду на улице. Прошёл Ковтуненко. Я за ним, но притормозил в дверях приёмной. Секретарша говорит: «Вячеслав Михаилович, вам Герасюта звонил». Ковтуненко, кивнув, – «Соединяй!» – проходит в кабинет. Я к секретарше, схватил трубку, слушаю. Секретарша, хорошая девушка, молчит. Николай Фёдорович настоятельно рекомендует Ковтуненко не брать меня на работу. Ковтуненко говорит, что ему люди нужны. Но Герасюта настаивает, говорит, что я работаю только на себя. Он прав, конечно. Из моих журнальных статей, я дал ему подписать, как соавтору, только одну. Жизнь ничему не научила. Конечно, работаю только на себя. Освоение Космоса не в счёт. Выслушав их беседу, скорее в отдел. Там торопят: «тебя Н.Ф. искал». Захожу к нему, он говорит: «Вот теперь иди к Ковтуненко». Конечно, не получилось у меня ничего с Вячеславом Михаиловичем, сам Герасюта его упросил. Преданность делу не ценится. Ценится личная преданность, чего мне-то, как раз, и не хватало. В Москве Ковтуненко встал во главе Научно-Производственного Объединения имени Лавочкина и разрабатывал автоматические станции, отправляемые к Венере и Марсу. Н.Ф. держал марку, не торопился рассчитываться со мной и, может быть, все бы вошло в прежнее русло, если бы я покаялся и попросился обратно. Но не мог я ни просить прощения, ни проситься обратно. Говорю же, жизнь ничему не научила. В чем, собственно, было каяться? Я делу не изменял. Наоборот, ушёл от тех, кому было всё равно, чем заниматься, ушёл к тем, кто относился к Космосу, как к чему-то высокому. Но Герасюте до этого не было никакого дела. Ушёл, видите ли, да ещё и сектор специалистов увёл. То, что я этих специалистов вынянчил и систему расчетов движения спутников развернул, чего в КБЮ раньше не было, так это его мало трогало. Ничего теперь впереди не светило и светить не могло. Такое, что я сотворил, не прощают. Это не в обычаях предержащих власть. Н.Ф. формально содержал меня на должности начальника сектора ещё два года и, наконец, уволил в 1970 году, воспользовавшись очередным сокращением штатов. Я не протестовал. Правда, Герасюта, за моё увольнение, получил выговор от заместителя Главного конструктора В.Ф.Уткина (заменившего потом в 1971 году умершего 60-летнего М.К.Янгеля). Но это уже ни на что не влияло. Я попытался устроиться в королёвское КБ (бывшее королёвское), куда ещё М.К.Янгель дал мне хорошую письменную рекомендацию, в которой даже просил обеспечить меня квартирой в Подлипках. Пытался устроиться и в военный институт в Болшево. Но все мои заходы, сначала встречаемые положительно (как это было, например, с директором болшевского военного института генералом Ю.А.Мозжориным, который знал меня по работе в комиссиях), оканчивались неудачей, стоило только Герасюте узнать об очередной моей вылазке. Один мой хороший днепропетровский знакомый, близкий мне человек, имевший определённое влияние в городских партийных кругах, рассказал мне, что он, зная мою историю, хотел помочь мне и пытался замолвить за меня словечко там, наверху. Однако, ему сразу ответили: «Алексахин не хочет работать». Знакомые слова: «работает на себя» трансформировались в «не хочет работать». Оказывается, об этом уже и наверху ведали. Ведали, что «не хочет работать», но не ведали на кого. Всё было предусмотрено. Все мои шаги контролировались. Я же, признаться, был беспечен. Какое-то спокойствие, спокойствие граничащее с безразличием было со мной. Заканчивался месяц моего непроизвольного отпуска, возникала опасность потери непрерывного стажа работы.
В это время в Севастополь, на океанском корабле прибыл мой друг детства Евгений Перерва. Он плавал корабельным врачём. Евгений позвонил мне в Днепропетровск, у меня время было свободное, и я решил встретиться с ним в Севастополе, а заодно зайти там и в Институт Оптических приборов насчёт работы. Не учёл я, что, как бывший сотрудник КБЮ, нахожусь под серьёзным колпаком. Сам то не сообразил заранее, но сразу усёк, что меня сопровождают и в поезде до Симферополя, и в такси до Севастополя, и в номере гостиницы, и в прогулках по городу. Видел я это, понимал, но не обращал внимания. Я был носителем последних секретов ракетной техники, причём, считалось, что я обижен на начальство и, не исключено подозрение, что, с помощью моего друга, судового врача, собираюсь бежать на его корабле за рубеж. Мы с Евгением наслаждались свободным временем, югом, неповторимым морским воздухом Севастополя, отдыхом и, главное, встречей; встреч выпадало на нашу долю так мало. Однако, через два дня Евгению пришла служебная телеграмма-вызов, и он самолётом срочно вылетел во Владивосток. Это было неожиданно и не укладывалось в логические рамки. Корабль остался без врача, а я без друга. Конечно, я уже тогда подумал, что внезапный отзыв Евгения во Владивосток имел далеко идущие причины, но гнал я эту мысль. Уж очень по-книжному всё это выглядело. Не вспомнил бы об этом, если бы, через несколько лет, при очередном обмене пропуска в физико-технический (ракетный) факультет Днепропетровского университета, заместитель начальника 1 отдела не напомнил мне об этом, как бы вскольз. Хитро улыбаясь, он, вдруг ни с того ни с сего, рассказал мне историю о том, как некто, будучи носителем важных секретов, собирался бежать за рубеж на океанском корабле, а бдительные работники органов предотвратили это преступление. Я выслушал молча и ничего не сказал. Ничего себе. От неожиданности, рот не открывался. Хоть и подозревал я нечто подобное, но весьма неприятно было узнать от другого о таком мнении о себе. Что ж делать, это обязанность органов, служба у них такая. Может быть, кого-то за эту корректную операцию даже наградили. Исходя из своего опыта, я и тут заподозрил козни Герасюты. Через 20 лет я слетал в родной Благовещенск и при встрече с Евгением спросил: как сложилась его морская судьба тогда, после нашей встречи в Севастополе. Он отвечал, что в загранку его больше не пускали, работал в порту. Такие дела. * * *
|
