 |
|
 |
|
|
|
|
|
Алексахин И.В. СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ:
© Алексахин И,В., 2009
Наш адрес: ruzhany@narod.ru |
Имея аттестат отличника средней школы и будучи участником Великой Отечественной войны, я имел право поступить в любое высшее учебное заведение Советского Союза без экзаменов. Летом 1947 года было приятно получить в Благовещенске короткое извещение из Москвы: «Вы приняты на 1 курс физического факультета Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова». В Москве жил земляк отца из Рязанской губернии и мой крёстный отец, доктор географических наук Павел Иванович Колосков. Он и его жена Зоя Александровна взяли шефство надо мной и помогали мне материально, пока я не закончил учёбу. Помогали мне и мать с тёткой, второй моей мамой, Елизаветой Антоновной Рябовой. Они работали, по мере своих сил и сверх этих сил, и вырастили нас с сестрой, и обеспечили нам возможность получить образование. После окончания первого курса, мы, с моим товарищем-сокурсником Юрием Кассиным, по рекомендации Павла Ивановича, всё лето 1948 года проработали за полярным кругом, в экспедиции Института Мерзлотоведения Академии Наук. На втором курсе я занялся боксом и следующее лето провёл в спортивном лагере университета. Вроде выходил на уровень второго разряда, но соревнований по боксу не было и остался я безразрядником. После третьего курса летом съездил в Благовещенск к матери и тётке. Следующее посещение родного города случилось только через 40 лет.
5.9.1959 Юрий Петрович Кассин, мой сокурсник по физфаку МГУ и товарищ по экспедиции Института мерзлотоведения АН СССР 1948 года, совершил одиночное восхождение на высотный полюс страны Советов – на Пик Сталина высотой 7495 метров. До 1932 года этот Пик назывался Уз-терги («Кружит голову»), в 1962 году он был переименован в Пик Коммунизма, после распада СССР – в Пик Содружества, а в 1999 году – в Пик Исмаила Самани (Таджикистан). Первым на вершину Пика Сталина взошёл 3.9.1933 знаменитый Е.М.Абалаков, однако, в одиночку он преодолел только последние 100 метров, на которые у него ушло 5 часов. Из шедших с ним десяти членов 29-го отряда Таджико-Памирской экспедиции АН и СНК СССР погибли двое; заболев и получив травму, отстали ещё двое; постепенно отказались от борьбы, не выдержав напряжения, ещё трое. У оставшихся последних двух спутников не хватило ни сил, ни здоровья добраться до вершины. А.Готье не преодолел последние 600 метров, начальник отряда академик Н.Горбунов – последнюю сотню метров (по вертикали). Юрий был вторым (через 26 лет после Абалакова) человеком, покорившим Пик Сталина в одиночку. Свой штурм Ю.П.Кассин начал с высоты 4000-4500 метров, покинув 27.8.1959 базовый лагерь, в котором он выполнял функции завхоза. Заботился о материальном обеспечении лагеря, о питании альпинистов, но мысли и сердце его были на вершине Пика Сталина. Он был мастером по туризму и теперь, в свободное время осваивал альпинистскую технику, участвовал в одном спасательном и в нескольких тренировочных восхождениях до высот 5000-5500 метров, участвовал и в забросе продуктов на предполагаемые маршруты. Юрий был убеждён, рассчитывал и, как сегодня считают его родственники, имел основание полагать, что начальник экспедиции И.И.Антонович оценит его рвение и включит в группу штурмующих вершину. Подробности обсуждения этого вопроса Ю.П.Кассиным с руководством экспедиции не известны, но в результате И.И.Антонович решил, что он не должен ставить альпиниста-новичка в один ряд с мастерами, перегружая, таким образом, идущую на штурм группу ответственностью за его жизнь. Решил и выразил это решение в примитивной форме. Получив, таким образом, неожиданный отказ и посчитав это нарушением предварительного устного сговора и оскорблением, верящий в свои силы, Юрий пошёл один. Пошёл, нарушив правила и обычаи альпинистов того времени. Он двигался с юга, через ледопад Беляева, и шёл по пути, о котором мог знать только от других. Это был маршрут категории трудности 5Б. При существовавшем в те времена альпинистском снаряжении, маршрут этот мог определяться тогда как технически невыполнимый для одиночек. Через 9 суток, проведенных под ледяным ветром и, наверняка, без палатки, израсходовав за неделю и еду, и воду, Кассин добрался до вершины, преодолев, в одиночку, более, чем трёхкилометровую высоту. Абалаков, в одиночку, прошёл только последние 100 метров (по вертикали). Горы пощадили Юрия – одержимого – на пути к цели. Гибель подстерегла его при спуске, где-то на обратном пути. Его поиски закончились 8.9.1959. Они не дали ожидаемого результата. Тела Юрия не нашли. Искали в начале предполагаемого его маршрута, не допуская мысли о том, что 5.9.1959 он уже покорил вершину. Через два года Валентин Божуков, взошедший на Пик Сталина с группой Е.Тамма, нашел в туре на вершине посмертную записку Юрия: «Благодарю Бога, детей моих и Кирилла Константиновича, давших мне силы закончить мой путь. Я уже три дня ничего не ел и хочу взять 1,5 плитки шоколада, которых мне хватит для спуска. Тетрадь. Фотография. Кассин. 5.IX.59 г. P.S. Погода без облаков.». Подвиг Юрия не был оценён ни общественностью, ни печатью. Официальные руководители альпинистского спорта в России и сегодня считают его только нарушителем дисциплины. Ни тетрадь, ни фотография до сих пор не переданы в руки родственников погибшего и не опубликованы. Какую тайну они скрывают? Не изложены ли в той тетради причины поступка Юрия? Полплитки шоколада Юрий оставил тому, кто доберётся до вершины после него.
За год до семидесятилетия И.В.Сталина вся страна стала писать поздравительные письма и готовить подарки Вождю и Учителю. Да и не только страна. Со всего мира шли поздравления и вагоны подарков. Однажды после лекции, у выхода из зала наш курс ожидали столы с образцами письма от университета и подписными листами. Я прочитал письмо, поставил свою подпись и поспешил в столовую. Подписали все, кроме одного. Его звали Павел Полищук, он был из нашей группы. Помню, наш групкомсорг Эрик Долинский подошёл ко мне весьма обеспокоенный и сообщил об этом факте. Я не придал этому значения, но Эрик сразу понял, что дело пахнет большим скандалом. Полищук мотивировал свой отказ тем, что в письме были такие слова, как «отец», «родной», «любимый», а он, Полищук Сталина таковым не считает и потому подписывать письмо не будет. Дело раскручивалось медленно, но основательно и весьма серьёзно. Сначала обсуждали Павла в группе. Несмотря на наши увещевания и попытки свести всё к мальчишеству, Павел твёрдо стоял на своём. Решение группы было: исключить из комсомола. Через месяц дело дошло до курсового комсомольского собрания. На собрании присутствовали товарищи Павла, знакомые по двору, где он жил. Они говорили о чистоте и честности Павла и просили дать ему серьёзное взыскание, но оставить в комсомоле. Полищук был непреклонен. Он повторял и повторял, что не считает Сталина ни отцом, ни родным, ни любимым и подписать письмо, в котором есть такие слова, он не может. Были и полные энтузиазма другие выступления, в которых ораторы требовали исключить Полищука не только из комсомола, но и из университета. Ограничились исключением из комсомола. Решение было принято единогласно. Сейчас не помню, было ли собрание факультета или решение курса утвердили на факультетском бюро, но знаю, что из комсомола Полищук был исключён. Он закончил университет весной 1952 года, а затем исчез. Через 20 лет я очутился на юбилейном собрании нашего курса. Специально расспрашивал многих о судьбе Павла, никто не мог ничего сказать о нём. На плакатах, оформлявших нашу встречу, о нём не было ни слова. В книге истории выпускников курса, которую вела инициативная группа, против фамилии Полищука было пустое место.
Учиться в университете, да ещё в таком знаменитом, это ощущалось мной как небывалая удача. Но отстал я на пяток лет от сокурсников, и сознание этого мешало учиться легко, без напряжения. Три года я занимался, не поднимая головы, но потом поверил в то, что я догнал упущенное. Это привело к тому, что стал я чувствовать себя свободнее и увереннее. Университет поражал обилием знаний, водопадом обрушивающихся на непривычные к этому головы вернувшихся с войны студентов. Никогда, за все последующие годы, я не попадал под такой поток информации. Работалось под прессом этого потока с большой охотой и старанием. Вернувшиеся с войны дышали и не могли надышаться атмосферой романтики познания. Студент Свободный острый ум спешит Он мыслит и вперёд идёт Пред ним лишь тьма. И тайны в ней И цепи косности дробя. Москва. МГУ. Физический факультет.
Но были и исключения. Эпизод, приведённый ниже, который, в студенческой жизни, можно бы и посчитать рядовым, произошёл, когда я был на третьем курсе. Но мне он запомнился потому, что был для меня исключением. Меня бес толкнул в ребро, и я не посещал занятия по радиопрактикуму. Просто не ходил на занятия. Почему? Не могу объяснить. Вообще то, я очень старательно посещал все занятия. Но на этот раз отключился от такой заботы и всё. Не был ни разу. Радио-аппаратурой, радио-схемами я никогда не интересовался, хоть и был на войне радистом-оператором второго класса. Тогда моё дело было: знать азбуку Морзе, работать телеграфным ключом, да ручки крутить на панели радиостанции. Причины пренебрежения занятиями по радиопрактикуму понять не мог тогда, не могу и сейчас, но помню: был абсолютно уверен, что без проблем сдам зачёт. Нисколько не беспокоился и не вспоминал о возможности незачёта. Пришло время получать зачёт. Я явился на предпоследнее занятие. Преподаватель, глядя на меня-прогульщика, злорадно объявил, что зачёт будет только тому, кто соберёт радио-схему с заданной формой излучения. Помню, мне выпала схема, которая должна была давать излучение в виде пилы с квадратными зубьями. Может быть, это и простая схема, но для меня – тёмный лес. С радио-схемами никогда не возился. Спокойно и уверенно стал паять схему. Времени не хватило, не допаял, отложил на последнее занятие. Неделю не вспоминал о задании, не интересовался заданной схемой. Через неделю пришёл на последнее занятие, повозился минут двадцать и... на экране моя пила с квадратными зубьями. Сама получилась. Преподаватель покрутил головой и поставил зачёт. Сегодня, познакомившись с учением Вадима Зеланда, ясно вижу, что тогда действовало моё чистое внешнее намерение, то есть, моя решимость иметь заданный результат, лишённая желания иметь этот результат. Сегодня, естественно, возникает вопрос: если обнаружился такой действенный способ, то почему я не пользовался им, так сказать, повседневно, ведь, поводов было достаточно? Не знаю. Этот способ так необычен и так противоречит тому, что вбивали в наши головы с детских лет, что, наверное, требуется определённое усилие, чтобы уверовать в него, чтобы логика его стала повседневностью. Такую попытку сделал В.Зеланд в 2004 году. Это подтолкнуло и меня к осознанию, но только в 2005 году.
Это было в 1949 или в 1950 году. Всего пять лет прошло после победного окончания Великой Отечественной войны, и слава Сталина была в зените. Для нас – советских студентов того времени это был Бог: Великий, Всемогущий, Думающий обо всех и за всех. Мы ясно сознавали не только то, что Родина спасена от рабства, а полчища немцев-гитлеровцев разгромлены на их земле. На наших глазах разваливалась многовековая система угнетения колониальных народов. На наших глазах возникали страны с новой организацией экономики и политических отношений. И эта новая организация было подобна организации той системы, под знаменами которой мы сражались и победили. Свершения эти, происшедшие на протяжении каких-нибудь пяти лет, приводили к восторженной мысли о том, что великие жертвы народа принесены были не даром, что эти жертвы были необходимы и неизбежны. И Сталину – величайшему Вождю, приведшему страну к Победе, следствием которой явились преобразования во всём мире – отдавали дань восхищённые молодые сердца. Да и не только молодые... Это было на Первомайской демонстрации в Москве. Собравшись рано утром, мы долго петляли с колонной демонстрантов по улицам и переулкам, пока добрались до Манежной площади. Когда наша колона прошла мимо Александровского сквера, и, повернув на Красную площадь, поравнялась с Историческим музеем, до нас донёсся странный шум. Шум был слышен со стороны Красной площади, и странность его состояла в том, что он шёл какими-то волнами. То – шум, как шум моря, то – тишина. Затем – снова шум, и снова – тишина. «Сталин на трибуне! Сталин на трибуне!» – пронеслось, прошелестело по рядам. Прошла и другая команда: быть бдительным, не допускать в свои ряды незнакомых, посторонних. Чем ближе подходили мы к мавзолею Ленина, тем мощнее поднимались волны необычного прерывающегося гула. Они нарастали быстро. Ещё шаг и... вдруг странная нервная волна нахлынула на нас. Дальнейшее помнится отрывками. Вот вихрь возбуждения проносится по рядам и мы – все вместе – кричим, что есть силы, аплодируем поднятыми вверх руками, неистовствуем. И вдруг всё смолкает. Сознание проясняется. Мы проходим в полной тишине несколько шагов. Внезапно снова шквал криков, аплодисментов, самозабвенного неистовства. И опять тишина, спокойствие, ясность ощущений. Ещё не осознавая в чём дело, мы невольно – все вместе – следуем каждому такому общему порыву. Мы не понимаем причины этих нервных взрывов, да это нас и не интересует. Сейчас мы увидим Сталина! Стала видна трибуна мавзолея. Посредине неё, на шаг впереди других стоял Сталин. Он был небольшого роста – самый маленький из всех. По правую сторону от него стояли члены Политбюро Центрального Комитета КПСС. Они были в штатском, в чёрном. Слева от Сталина замерли военные – маршалы в парадной форме защитного цвета. И гражданские, и военные были расставлены так, что самые высокие из них располагались по краям трибуны. К середине рост уменьшался. Все стояли тесно, плечом к плечу. Но в центре трибуны, между самым маленьким гражданским и самым маленьким военным, был просвет на два-три человека. И посредине этого просвета стоял Сталин. Чуть впереди всех. Он был в мундире генералиссимуса какого-то малиново-сиреневого цвета, в военной фуражке. Он стоял неподвижно, выпятив вперёд грудь и высоко подняв голову. Руки, немного отведённые назад, напоминали крылья. Вдруг он поднял руку. Он поднял только кисть правой руки, поднял её на уровень плеча, полураскрытой ладонью к толпе. И площадь взорвалась. Будто кто-то внедрился в людей: восторженный, искренний, неистовый, верящий, готовый на всё. Руки взлетели над головой. Руки всех взлетели над головой. Мы заорали, завопили, зааплодировали. Гром разразился над площадью. Так продолжалось несколько секунд. Потом Сталин резко опустил руку. Рты замкнулись. Рвущий уши шквал криков оборвался. Стало тихо, так тихо, что явственно слышался шорох тысяч подошв по твёрдому покрытию площади. Все шагали в полном молчании, не отрывая глаз от его, казалось, небрежно-спокойной, неподвижной фигуры. Но отшагали не более пяти-шести шагов. Он внезапно снова вскинул руку. И снова шквал самозабвенного неистовства, криков, аплодисментов, потряс площадь. Резкое движение сталинской руки вниз и... опять тишина. Так повторялось и повторялось бесконечное число раз. Этому невозможно было противостоять. Нервный электрический шквал захлёстывал, парализовал сознание. Делал человека частицей чего-то необъятного, необъяснимого, неотвратимого. И это огромное и неотвратимое было восторженным, преданным, было готовым на подвиг, на жертву, на преступление, было готовым на всё! Мне вдруг показалось, что от пальцев поднятой на уровень плеча ладони Сталина тянутся нити к бушующей на площади толпе. Вот Он опустил руку, и нити ослабли. Люди успокоились, казалось, они были предоставлены сами себе. В полном молчании плотная людская масса, как единое целое, перемещалась по площади. Но молчание это длилось только в течение времени свершения нескольких шагов. Да и взгляды всех молчащих, при этом, были прикованы к небольшой, компактной фигуре генералиссимуса на трибуне мавзолея, стоящей на полшага впереди шеренги остальных... Вот Он взмахнул рукой, дёрнул за нити, и все взорвались. Вырос, точнее, взвился, повинуясь нитям, лес аплодирующих рук. Разверзшиеся уста разразились криками. Гром пронёсся по площади. И ещё почудилось мне: каким-то самоуверенным озорством, мальчишеством, мощным весельем грузинского тамады на кавказском застолье веяло от центра, к которому сходились нити... Мы удалялись от трибуны. Я оглянулся два раза. У меня вдруг возникла мысль, точнее, чувство, что я Его больше никогда не увижу. Это было странное, необычное ощущение. Я вспомнил, что точно такое же чувство посетило меня ранее, при расставании с отцом, незадолго до его смерти. Постарался запомнить картину. Он стоял, теперь уже вдали, почти в профиль. Плечи, как крылья, напряжённо отведены назад. Грудь колесом. Голова высоко вздёрнута вверх. Он неподвижен. Мы шли уже мимо памятника Минину и Пожарскому, оставляя и памятник, и храм Василия Блаженного по правую руку. Позади гремели, пульсируя, волны оваций... И снова я понял, почувствовал, что больше Его не увижу никогда. Так и случилось. Года через три Сталин умер. На похороны его я не ходил, хотя и был в то время в Москве. Всеобщему, дикому психозу самоуничтожения верноподданных у гроба пророка не подвергся. Не подвергся. Потому, что пророк уже умер. А что было при его жизни?! Даже Черчиль, под руководством которого наша союзница Великобритания, вступив в войну с Германией на два года раньше нас, выиграла эту войну, потеряв в 200 раз меньше (!) людей, чем мы, даже Черчиль не мог удержаться и вставал, когда Сталин входил в зал заседаний в Тегеране. Что же вы хотите от советских студентов? Он умер, и что-то изменилось, хотя тысячи людей, съезжаясь со всех концов Советского Союза, ещё рвались к его гробу. Мне удалось перехватить и остановить жену, которая, будучи беременной, бежала, с единственным стремлением, присоединиться к агонизирующей толпе, увидеть Его прах, поклониться Его праху. Сам я, как-то отрешенно, со стороны наблюдал за происходящим, потому и остался цел. Пока. Говорю «пока», поскольку знаю, как это бывает, видел, как это случается. В то время полагал, что всегда успею увидеть лик мёртвого вождя. Думал, что, когда всё уляжется, успокоится, схожу в мавзолей. Ведь, его набальзамированное тело, так же, как и набальзамированное тело Ленина, будет вечно лежать в мавзолее. Не тут то было. Через три года это тело было вынесено из мавзолея и захоронено рядом с ним.
На четвёртом курсе мне привелось руководить агитколлективом университета на стройке нового здания МГУ. Этому делу уделялось довольно много внимания партийного и комсомольского комитетов университета и пришлось серьёзно заниматься организационной работой. Отряды студентов всех факультетов университета участвовали в этой почётной деятельности. От руководителей факультетских отрядов пришлось требовать и строгого учёта работы рядовых агитаторов, и повседневного контроля за их деятельностью. Иногда это приводило к анекдотическим случаям. Тогда было обычаем, что в день Выборов в Верховный Совет СССР, в 6 часов утра, когда открывались двери пунктов для голосования, у этих дверей уже скапливались небольшие групки взволнованных событием избирателей, желающих немедленно проголосовать за своего кандидата. Этих первых избирателей фотографировали, фотографии вывешивались на стендах и помещались в печати. Это было обычаем того времени и не требовалось никаких особенных усилий, чтобы осуществить эти маленькие демонстрации доверия партии и правительству. Агитаторам, на которых лежала ответственность за явку избирателей, приходилось провести ночь перед голосованием на избирательном участке, дабы обеспечить успех явки уже с первых часов голосования. Помню, что однажды в такую ночь среди студентов-агитаторов появился пожилой мужчина, по-видимому, пенсионер, который не собирался уходить домой, а всё интересовался биографиями выбираемых кандидатов и агитационными плакатами на стенах участка. Народа на участке было много, и никто не обращал внимания на этого необычного мужчину. Когда часы пробили 6, открылись двери, и стайка, собравшихся у дверей и дождавшихся их открытия, избирателей ринулась в помещение, этот сметливый избиратель оказался впереди всех и был сфотографирован, как наиболее активный. Через полчаса его, опускающего в урну избирательный бюллетень, уже можно было видеть на стенде агитучастка. Тем же, кто не провёл ночь с нами, пришлось удовольствоваться вторым планом на снимках или даже только словесной нашей благодарностью. Конечно, явка избирателей всегда была стопроцентной, и за кандидатов партии и правительства обычно голосовало не менее 99 процентов участвовавших в голосовании.
Перейдя на четвёртый курс, стал я чувствовать себя свободнее и увереннее и до того дошёл, что, к концу обучения ухитрился совершить два непоправимых шага: женился и написал письмо Сталину. Мне было уже 28 лет, а на этот возраст приходится пик вступающих в брак мужчин. Жена – студентка философского факультета Голубева Роза Ивановна – с ней мы прожили до золотой свадьбы, воспитав двух сыновей: Владимира и Святослава. С письмом Сталину было круче. В «Кратком курсе истории Всесоюзной Коммунистической Партии большевиков», который мы, студенты зубрили в течение двух первых лет обучения, была знаменитая 4-я глава, содержащая философские основы материалистического учения. Там было все ясно, кратко, определённо и твёрдо. Уже тогда мы слышали, что книгу писал Сталин. Конечно, пером водили другие, но каждая фраза была отточена в его стиле. В 4 главе, в частности, излагались: «3 черты марксистского философского материализма». Кратко они звучали так: 1. Мир по своей природе материален. 2. Материя первична, сознание вторично. 3. Сознание отражает, воспринимает материальный мир. Мне, наивному пятикурснику этого показалось недостаточно. Я добавил четвёртую черту: «Сознание, воздействуя на материальный мир, преобразует его» и решил немедленно сообщить об этом Великому Другу и Учителю, игнорируя мысль о том, что тем самым заявляю о Его промахе. До сих пор осталось для меня загадкой, что меня спасло. Долго писал и переписывал послание. Потом машинистка долго печатала и перепечатывала его. Когда все детали, наконец, были утрясены, и я готовился отослать письмо адресату, оно исчезло. Оно испарилось у меня из рук, когда я ехал в электричке. Я обнаружил это, только выйдя на перрон, почувствовал, что руки пусты, увидел, что папки с посланием нет. Бегом вернулся в вагон, но ничего не нашёл. Объяснения этому у меня нет и сегодня. Когда потом я не раз рассказывал об этом знакомым, то однажды услышал: «Это твоя мать спасла тебя». Но тогда я, воспитанный в принципах борьбы за идею, не понял, какую услугу оказал мне мой Ангел-Хранитель. Я снова взялся за черновики, и через месяц послание было восстановлено. Но тут умер Сталин. Мир перевернулся. Внимание и силы, отданные созиданию «4-ой черты марксистского философского материализма» не прошли даром. Я провалил госэкзамен по физике, получил единственную, за все шесть лет обучения, «тройку» и, вместо аспирантуры, куда я был распределён, меня направили инженером на автозавод в Днепропетровск (!). * * *
|
