 |
|
 |
|
|
|
|
|
Алексахин И.В. СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ:
© Алексахин И,В., 2009
Наш адрес: ruzhany@narod.ru |
Тяжелейшей бомбёжке подвергся штаб нашего корпуса. Мы стояли тогда в деревне Шуляки, в которую внезапно прибыл и штаб 1-ой Гвардейской танковой армии (1 ГТА). Танкистские радисты, в нарушение правил радиообмена, сразу заполнили эфир микрофонными переговорами и предупредили нас, что их обычно бомбят на третий день после каждого переезда на новое место. Этого и надо было ожидать, немецкие радисты «пасли» эту 1-ю ГТА. 24 немецких бомбардировщика нанесли удар часов в 10 утра. Бомба попала и в нашу хату, но никто не был даже ранен, только шофер Слабков оказался завален глыбами глиняных стен украинской хаты. Он не мог самостоятельно выбраться, а самолёты уже повторяли заход. Остальные успели спрятаться в щелях, предусмотрительно вырытых в саду. Земля ходила ходуном. В нос била гарь бомбовых взрывов. Был ясно слышен треск разрываемого металла бомбовых оболочек. Но вот разрывы прекращаются. – Васю задавило! – крикнул Борис Шор и мы с ним рывками отваливаем тяжеленные глиняные глыбы разбомблённой хаты. Наш шофёр цел и свободен. Едва мы успели его откопать, как самолёты пошли на третий заход. Подбегаю к одной щели – битком набита, подбегаю ко второй – полна доверху. Третья – пустая! Во время третьего бомбового удара я лежал на дне щели, на мне Шор, а на Шоре, успевший теперь добежать до щели, Слабков. В нашу хату попала ещё одна бомба, от хаты осталась только груда досок и глины. Наконец, тишина и только гул удаляющихся самолётов. Ожидая их четвёртый заход, мы с Аристарховым отбежали подальше от перекрёстка дорог. В глубине сада наткнулись на воронку глубиной метра четыре. На дне её лежал автомат ППШ, от хозяина автомата ничего не осталось. Я вооружился этим автоматом, был с ним до конца войны. Самолёты улетели, четвёртого захода не было. Наша автомашина, верный грузовичок ЗИС-5 представлял собой решето. Пробитые шины, протекающий радиатор. Но мы погрузили радиостанцию и, подливая в радиатор воду из ведра, на ободьях колёс выехали за пределы села, которое теперь представляло собой дымящиеся развалины. Трупы убитых лошадей, брошенные и раненные коровы. Людей не было видно. Километрах в трёх за селом мы остановились в заснеженном поле, паяли радиатор, заклеивали шины. Бой шёл неподалёку, за пригорком. Туда шла пехота, оттуда везли раненых. Через час послышался гул приближающихся самолётов, верно, это была та же самая эскадра. Самолёты сбросили на Шуляки ещё по бомбе и, пройдя над нами, ушли на восток. Отремонтировав машину, мы связались по радио со своими. Получив команду, отправились туда, где собрался наш разгромленный батальон.
Были и неприятности другого рода. На одном из комсомольских собраний роты, проходившем вечером в полутёмной украинской хате, я позволил себе сделать замечание офицеру, присутствовавшему на собрании от штаба батальона. Это было бездумный мальчишеский упрёк в адрес вообще офицеров, по поводу слабой организации собрания: не было света, не было даже керосиновой лампы. Офицера это задело и он, обвинив меня в оскорблении офицерской чести и достоинства, предложил исключить меня из комсомола. Исключение из комсомола на фронте, где люди за честь считали вступить в Коммунистическую партию, это было суровое, а для меня просто страшное наказание. Я признал свою ошибку и сказал, что осуждаю своё поведение, что готов принять любое наказание, вплоть до отправки в штрафную роту и прошу одного: не исключать из комсомола. Против исключения проголосовало только две трети присутствовавших примерно сорока моих товарищей-одноротников, но треть-то голосовала «за», и это было для меня хорошим уроком. Получил я «строгий выговор с занесением в личное дело». Сразу после Победы в 1945 году, мне предложили выговор снять, но я отказался, считал, пусть это напоминает мне о дисциплине всю жизнь.
В конце февраля 1944 года я заболел тифом и на подводе был отправлен в госпиталь. В госпитале я пробыл месяц, блаженствовал на чистых простынях, читал книжки. В конце марта началось наступление, госпиталь стали очищать и нас, команду из трёх выздоравливающих, отправили в запасной полк. Я, как ефрейтор, оказался за старшего. Пройдя с километр, мы с Лотковским подцепились на проходящую автомашину. Третий наш спутник машину не догнал, месяц, проведённый в постели давал о себе знать. Я крикнул ему, что будем ждать его в крайней хате ближайшего села, где мы и заночевали. Ни ночью, ни утром он так и не появился. Надо думать, он вернулся в госпиталь и вошёл в другую команду выздоровивших. Дальше мы путешествовали вдвоём, питались на продпунктах, по аттестату за троих. Началось весеннее наступление 1944 года, в результате которого наши войска вышли на государственную границу с Румынией. Мы с Лотковским шли в запасной полк, который быстро перемещался за наступающими войсками. Ориентировался я по общему направлению наступления, по надписям на стенах домов и хат, которые оставляли наступающие для отстающих товарищей, ориентировался и по географической карте, которую нашёл в разбитой снарядами школе, а иногда прямо заявлялся в комендатуру, предъявлял справку из госпиталя и спрашивал, где находится запасной полк.
Памятны были те дни отношением к нам населения только что освобождённых украинских сёл. Вечером мы заходим в первую попавшуюся хату. Хозяйка, ни слова не говоря, ставит на стол две кружки молока, кладёт пару кусков хлеба, на земляной пол бросает большую охапку сена или соломы. Это наш ужин, это наш ночлег. Утром на столе снова молоко и хлеб. Мы закусываем, благодарим и отправляемся на Запад догонять свой запасной полк. За апрель месяц мы оттопали километров 800-900, из района Киева пройдя через всю Украину и Молдавию и попав в Румынию. Случалось, что иногда пешком мы делали по 20 километров в день, но это редко. Средняя скорость – 30 километров в день – означает, что удавалось использовать и попутные автомашины. Была вторая половина апреля, была Пасха и румынские крестьяне встречали нас с Лотковским как родных. Нам трудно было поверить в их искренность, мы не верили в Бога. Румыния воевала на стороне немцев, но для румын-тружеников Бог был один и каждый из них старался пригласить нас, хоть и вражеских, но простых солдат в дом, угостить и обязательно дать на дорогу по крашеному яичку. Они говорили нам, что в Первую мировую войну Румыния воевала в союзе с Россией, показывали кладбища русских воинов той войны. Помнится, яркий солнечный день Святого Воскресенья, мы с Лотковским идём по улочке румынского села. На крыльцо домика выходит старая женщина, она опирается на палку и окликает нас. Мы здороваемся по-румынски: «Буна дзива!» – и идём мимо. Но женщина настойчиво машет рукой, требует, чтобы мы зашли в дом. Понимаем её без слов. Заходим. Она усаживает нас за стол и угощает вкуснейшим варевом; суп с кусочками фарша, завёрнутыми в тонкие капустные листья. И фарш, и капуста просто таят во рту. Хлеб белейший, о каком мы давно забыли. Румынка, на пальцах и известными всему миру словами, объясняет, что её сыновья – солдаты, она не знает где они сейчас. Вот так. Мы понимаем, что они воюют против нас. Посидев минуту и поблагодарив, мы уходим догонять своих. Женщина даёт нам по крашенному яичку и крестит нас...
Есть ещё одна деталь нашего шествия на Запад. Подходя к очередному Контрольно-Пропускному Пункту (КПП), я сворачивал, и мы обходили этот КПП за пару километров просёлочной дорогой или просто полем. Не хотелось лишний раз подвергаться проверке документов, расспросам, а может быть и обыску. В тылу быстро наступающей нашей армии, несомненно, было много немецких и диверсантов, и шпионов, и просто отставших солдат. В проверках и обысках одиночек не было ничего унизительного. Но, дело в том, что у меня в вещевом мешке находился учебник астрономии на немецком языке. Прощаясь с родным городом, я случайно увидел на прилавке эту книгу и сразу решил, что, за пару лет, которые мне, как минимум, придётся провести в армии, я смогу поближе познакомиться с астрономией, одновременно напрактиковавшись и в немецком языке. Такая, вот, наивная самоуверенность. Мне, конечно, не удалось прочесть ни странички. Но носил я учебник пять лет в вещмешке, как символ Космоса, и привёз домой в Благовещенск. Для того, чтобы сохранить книгу в читаемом виде, я додумался спрятать её, вместе со словарём, в небольшой чемоданчик. От этого чемоданчика мой вещмешок приобрёл нестандартный вид и, прямо надо сказать, стал выглядеть как собственность мародёра-мешочника. Это вызывало косые взгляды случайных наших спутников – солдат-пехотинцев, побывавших в госпиталях и, подобно нам с Лотковским, догонявших свои части. Один из них, однажды, презрительно скользнув взглядом по моему вещмешку, даже заметил: «Таких мешочников у нас во время атаки свои отстреливают!» Ничего себе. Я промолчал. Выбросить книги означало, для меня, измену цели жизни. Но как повели бы себя контролирующие прифронтовой район органы, которые на КПП несомненно обратили бы внимание на нестандартный вид мешка и обнаружили бы эту «немецкую» улику? Не только расспросов следовало ожидать.
Штаб 38 армии мы догнали уже за границей, где-то в районе румынского города Рэдэуцы. Но я не пошёл в запасной полк, я нашёл штаб 50 стрелкового корпуса и наш 640 ОБС. Ротным моим товарищам оставалось только удивляться тому, что, в неразберихе наступления, мне удалось найти и догнать свою роту, пройдя почти 1000 километров. За всю войну такой «подвиг» удалось выполнить только одному капитану штаба нашего 640 ОБС. Но он, почему-то, не задержался в родной части. Я же снова очутился в экипаже Аристархова. Правда, это оказалось не просто. Причина была в том, что, официально, я с месяц мотался неизвестно где, где-то по тылам, а на радистах лежала ответственность за обеспечение секретности связи штаба корпуса. Помню, что в решении восстановить меня в составе радиороты 640 ОБС принимали участие и начальник связи 50 СК теперь уже полковник Столпштеин, и начальник штаба 640 ОБС майор Шнейдер, и заместитель командира 640 ОБС по политчасти капитан Ивелёв. Они взяли на себя ответственность, поверили в мою благонадёжность. Лотковскому, ранее побывавшему в немецкой оккупации, пришлось уйти в запасной полк, который квартировался неподалёку. Я сдал зачёт, получил квалификацию радиста 2-го класса. Мне присвоили звание сержанта и назначили начальником радиостанции. В экипаже были: радист первого класса, старшина Василий Чумаков и радистка-новичёк, рядовой Дуся Харченко.
На двуколке, запряженной парой лошадей, управляемых солдатом-повозочным, мы часто выезжали на задания в дивизии, в полки и в отдельные батальоны, действовавшие и, время от времени, менявшиеся в составе нашего корпуса. Считалось, что знакомые радисты обеспечат более надёжную связь со штабом.
Весенний вечер Прекрасный тихий весенний вечер. Как будто нет войны на свете Как будто нету войны на свете, По пуду с лишним у нас на спинах. Ещё вчера деревню взяли, Лишь звуком боя на крыльях ветра И связи нет. Тогда полковник, По пуду с лишним у нас на спинах. Пробрались оба. Пришли до срока Прекрасный тихий весенний вечер. Как будто нет войны на свете, Венгрия.
Эти дни запомнились непрерывными артиллерийскими обстрелами. Иногда попадали мы и в переделки под пули немецких автоматов. Об этом в рассказах: «Белый туман», «Женщина и война», «Случай» и в «Стихах военных лет».
Луна, облака, ветер... Луна в вышине за туманами. Сияние льётся на землю холодное, Прошедшее кажется сном невозвратным, Об этом мы помним и да, не забудем. Нам светит день счастья, Победы, веселья Весне человечества, новой, чудесной, Чехословакия.
Ещё когда в мае 1944 года, я догнал своих в небольшой румынской деревушке близ города Рэдэуцы, обнаружилось, что в Рэдэуцах есть фабрика, которая может выпускать сухие электрические батареи, так потребные нам, радистам. Команда наших радистов была командирована в Рэдэуцы, и там выяснилось, что население городка эвакуировано. Однако, остался фотограф, которого наши и мобилизовали для обслуживания военных. Этот фотограф и наделал нашей команде фотокарточек. Мне в руки попадает фотография наших: лейтенант Фуксман, старшина Васильев и рядовой Шор. Я слышал раньше, что, глядя на фотографию, можно прочувствовать будущее запечатлённых людей. Смотрю на Шора, на Васильева, вроде всё в порядке. Смотрю на Фуксмана. У него одна нога согнута в колене и пятка зашла за другую ногу. Пятки не видно. Пятки нет. Плохо дело. Ноги-то нет. Ещё несколько раз попадает ко мне эта фотография. И снова думаю, что «ноги-то нет». Ужасно если это осуществится, но есть внутренняя убеждённость, что так и случится. Случится независимо от меня. Никакого напряжения. Сдержано, отрешённо прихожу к выводу: «ноги-то нет». Ведь, по фотографии можно прочувствовать будущее? Говорят, можно. Значит, так, наверное, и будет. Никому из товарищей я об этом не сказал. Прошло полгода. Мы уже прошли Румынию, Венгрию, кусочек Австрии захватили. Уже были в Чехословакии. Перевалили Карпаты и спускались в долину. Группа разведчиков пошла в тыл немцам. С нею пошёл и Фуксман. При переходе линии фронта, подорвался на мине радист Василий Колос. Ему оторвало ногу. Подбежал к нему Фуксман. Снова взрыв. Фуксману оторвало пятку. Я отвозил Фуксмана в госпиталь. Он был без сознания. Ночь. Зима. Заснеженный словацкий городок. Поиски госпиталя. В домиках, за закрытыми ставнями прячутся испуганные моим стуком и криками люди. Только под утро сдали раненого офицера. Васю Колоса отвозили другие. Колос умер в госпитале от потери крови и шока. После войны я нашёл Фуксмана. Он жил в Киеве. Я – в Днепропетровске. Созвонились, и мы с ним отпраздновали в Киеве очередной день Победы 9 мая. Он носил ортопедическую обувь. Конечно, я ему ничего не рассказал. Странно то, что больше я не встретил никого из тех, что воевали со мной. Будто кто напомнил мне, подчеркнул то, странное моё, как я думал, предвидение. Мы перезванивались с Фуксманом несколько лет. После Чернобыльской катастрофы они с женой уехали в Израиль.
Теперь самое страшное. Всю жизнь я считал, что предвидел ранение Фуксмана за полгода. Был уверен, что предсказал по фотографии. Но, через шестьдесят лет, в 2005 году, познакомившись с творением Зеланда «Трансерфинг реальности», пришёл к ужаснувшей меня мысли. По Зеланду выходило, что не предсказал я ранение, а запрограммировал. Увидел, что на фото пятка не видна и бездумно, наивно, не понимая значения своей мысли, подумал, что так и будет. Хорошо помню, что условия и первого, и последующих рассматриваний фотографии совпадали с практическими установками Зеланда. Так и цыгане программируют клиентов при гадании. Не предсказывают они, а программируют. У нас, у обычных людей такие программы работают независимо от нашей воли, и мы не осознаём, как это получается. Неведомое это. Не ведаем, что творим. Ошибка была в том, что я увидел и согласился с тем, что увидел на фото. Надо было протестовать, надо было мобилизоваться и отрицать! Но это было 60 лет тому назад. Не восемьдесят мне было тогда, а девятнадцать... Вообще-то, я уверен, что каждый может вспомнить в своёй жизни не один подобный факт. Ведь, стучат же люди по дереву, ощущая в своих словах что-то опасное. Стучат самым серьёзным образом. Именно в этот момент, их внутренний душевный настрой, настрой их подсознания весьма близок к тому пассивно-уверенному состоянию, которое и исключает соответствующую опасность. Короткий отрезок времени, пока человек стучит, он знает: опасность исключена. Именно такое, «абсолютное знание» и срабатывает. Я в своей жизни насчитал не мало странных совпадений, но таких трагических как с Фуксманом, больше не было. О четырёх таких фактах упоминаю в этом тексте. * * *
|
