Васильев В.Н.

Для внука Тёмы и не только...
Воспоминания испытателя ракетной техники

© Васильев В.Н., 2008

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Сестра Лариса моложе меня на семь лет. Она подросла и тоже стала школьницей. Ни вредной девчонкой, ни ябедой не была. У неё были свои интересы, девчоночные, в мои «дела» она не вмешивалась, и жить мне не мешала, а иногда и выручала меня. Можно сказать, что мы дружили, хотя если я и помогал ей с учёбой, то неохотно. Появились у неё школьные подруги, которые, конечно, бывали у нас в доме и были мне знакомы. Одна из них, поселившаяся после войны в нашем доме, Нина, согласилась стать моей женой в 1959 году.

Дом, в котором мы жили, четырёхэтажный, построен в крепостную пору, в 1860 году. Небольшой, но крепкий, Жильцы дома друг друга знали, конечно. Взрослые водку пили редко. Как-то двое из них в будний день выпили всего лишь четвертинку, и это послужило предметом для пересудов и осуждения. Такие вот нравы были в довоенные времена.

Сама наша семья переселилась в этот дом под номером 49/10 по 5-ой Советской улице вынуждено, так как до этого жили в очень маленькой комнатке у маминой тётки, Татьяны Ивановны Алексеевой. Тётка, так же как и Ольга Сергеевна Вашукова, являлась в дореволюционное время хозяйкой всей квартиры. Позже власти уплотнили «буржуев» и квартиры стали коммунальными. Мама была на положении прислуги и няньки, вот почему ей и выделили такую маленькую комнатушку. У Вашуковой, в её бывшей квартире, две комнаты занимала её дальняя родственница. Она не смогла после смерти мужа выносить придирки Ольги Сергеевны и, чтобы избавиться от нервотрёпки, согласилась на размен с нами. Так мы вселились в две смежные комнаты квартиры номер 14 на третьем этаже.

Из довоенных ровесников и знакомцев по двору дома помню только Колю Чекулаева, но он в блокаду умер от истощения.

В военные годы, году в 1943 после прорыва блокады, появились новички: Вова Зыков и Геша Захаров. Оба были чуть моложе меня и почему-то относились ко мне, как к более старшему. Мы подружились, заходили друг к другу в гости, играли и баловались. Гешины родители были более благоустроены в жизни, и он позволял себе угощать меня кашей из «дохлого» риса, которую сам есть избегал. Дохлым его называли потому, что этот рис был поднят со дна Ладожского озера с потопленных на «Дороге жизни» грузовиков. Рис припахивал чем-то, вроде как тиной, но был вполне съедобен.

Чем развлекалась наша дворовая компания? Игрой в ножички в Овсянниковском саду, стрельбой из рогатки и «поджигалок». Этот сад, расположенный через дорогу от нашего дома, в весну 1942 года был превращён в огороды. Мы, конечно, лазили туда за морковкой. Потом сад вернули в нормальное состояние, и мы там играли в футбол. Участниками футбольных баталий частенько становились из соседних домов ребята постарше, поведения далеко небезупречного и даже криминального. Но нас они не обижали.

Геша Захаров, когда вновь стал действовать Дворец пионеров, стал посещать кружок шахматистов. Свою «учёность» применял против меня, но почему-то не выигрывал и всё допытывался, кто меня учил этой древней игре. А кто, действительно? Отец показал мне правильную расстановку фигур и научил ими ходить. И всё, учителей никаких не было.

Что касалось велосипедов, то во время войны у меня его и не было. А принести в дом велосипед, брошенный в блокадное время, я не подумал. Позже, в послевоенное время, учиться езде помог Игорь Юров, когда приезжал на своём велике. Помог мне он и деталями от велосипеда. Из найденных на свалке рамы и вилки, в конце концов, был собран кое-какой велосипед. На нём можно было ездить, однако, и мы группкой путешествовали по пригородам. Одновременно пришло увлечение строительством радиоприёмников. Купить готовый было невозможно – все радиосредства были отобраны у населения с начала и до конца войны (чтобы не были подвержены вражеской пропаганде), да и средств не имелось. Поэтому путь тот же – поиски на богатых тогда свалках нужных деталей и радиоламп и сборка дома самодельных радиоприёмников, конечно, простейших, так называемых регенераторов прямого усиления. Они создавали при настройке на рабочую волну помехи в эфире, но нас это не волновало – пусть у кого-то свистит приёмная аппаратура. Запрета на приёмники прямого усиления регенеративного типа не было, в радиожурналах приводились их принципиальные схемы. 

Позже делали радиоприёмники и посложнее. Особо умелым в этом был один из наших школьных товарищей Володя Гаврилин. Он, заходя в дом, сразу кидался в свой угол комнаты и включал в розетку паяльник, а уж потом раздевался. Володя собирал радиоприёмники довольно сложные, не чета нашим конструкциям, всегда при этом что-нибудь совершенствовал, превратив этот процесс в непрерывный. Он и учиться дальше пошёл по этой линии. А ведь начал всё с постройки простейшего детекторного приёмника, стал прямо-таки фанатиком радиодела. Естественно, нам до него было далеко. Нас он охотно консультировал и снабжал нужными деталями, которых имел немало. Володя был горбат и стеснялся своего физического недуга. Мы иногда шутливо его поддразнивали, но на нас он не обижался – друзья.

Когда, наконец, пришёл великий День Победы, радость переполняла сердца всех советских людей. На устроенной в честь этого события праздничный салют мы группкой друзей отправились на Марсово поле, поближе к центральному месту празднества. Там, вокруг Марсова поля, были размещены в каре зенитные пушки. Сколько – не помню точно, кажется сто сорок стволов. И когда они синхронно дали залп, то звуковое давление оказалось таким высоким, что наши хилые отощавшие коленки невольно подогнулись. Мы попятились, потом снова попятились, ещё и ещё. Несказанное ликование было у всех, народ военных, особенно со многими орденами, восторженно и от души чествовал.

За всеобщим ликованием наступили будни. Не все, далеко не все демобилизованные офицеры и рядовые смогли правильно и трезво принять своё новое положение в обществе, найти в нём своё достойное место. Эйфория победителей, гонор, пьянство, неумение и нежелание работать привели некоторых в бандитские шайки, и, в конечном счёте, к краху своей судьбы в мирной жизни – к тюрьме. О грабежах, убийствах, в том числе по пьяной лавочке, можно было прочесть почти ежедневно в газетах в разделе хроники, статьях и зарисовках. Ведь многие демобилизованные воины не желали расставаться с трофейным оружием, предпочитали хранить его дома как сувениры и память о войне. А потом эти «сувениры» стали стрелять...

Но Сталин был жёстким правителем и вскоре бандитизм был подавлен как явление.Конечно, борьба с бандитизмом не была бы успешной одной волей вождя, многое зависило и от исполнителей этой воли. Мы были свидетелями проявления настоящего героизма сотрудников милиции, которые тоже прошли фронт. Я уже упоминал, что неподалеку от нашего дома находилось 8-ое отделение милиции. Так вот, однажды один из милицейских офицеров, сдав ночное дежурство и оружие, шёл домой на отдых. Подойдя к Суворовскому проспекту, он увидел убегающего по улице бандита с пистолетом в руке и гнавшихся за ним людей. Милиционер мгновенно оценил обстановку и бросился наперерез бандиту, безоружный, он попытался задержать его. Схваченный им преступник в упор выстрелил в него и тяжело ранил. Подоспевшие мужики скрутили бандита, а милиционера отправили в больницу. От полученной раны офицер скончался. Его посмертно наградили высоким боевым орденом. Люди на его похоронах плакали.

После этого случая наше негативное, мальчишеское ещё отношение к милиции изменилось, мы стали в них видеть настоящих защитников общества. Взрослые люди понимали это лучше нас и часто со скорбью вспоминали этот случай. К тому же я припомнил, как в блокаду меня спас от смерти милиционер, когда я поднимал снаряд дальнобойной артиллерии на товарной станции.

Жизнь в городе продолжалась и постепенно налаживалась. Надо сказать, что Ленинград после блокады получил какой-то особый статус и снабжался продуктами гораздо лучше, чем другие города страны.

А у нас, мальчишек-школьников, наступила пора увлечения мотоциклами. Об автомобилях мало кто мечтал, они были доступны разве что генералам. А вот мотоциклы – дело другое. Их появилось в городе много и как-то сразу. То были фронтовые трофеи, в основном немецкого производства: BMW, DRW, NSU, Zundapp и другие. Хватало и иных марок, собранных Германией со всей Европы: «Пух», «Триумф», «Стандарт» и даже «Гном-Рон». Разного рабочего объёма цилиндров и мотоциклы, и мопеды (от 50 см³ до 750 см³). Каких только моделей не было...

Были и английские мотоциклы «Велосетт» и «Матчлес», подаренные в немалом количестве для нужд Советской Армии супругой тогдашнего премьера Англии госпожой Черчилль (фактически – по ленд-лизу). Рассказывали, как анекдот, что эта госпожа посетила Елисеевский гастроном на Невском проспекте. В то время он работал как коммерческий магазин, где продукты продавались за деньги без карточек. В нём было всё, что душе угодно, точно так, как в довоенное время, но по заоблачным ценам. Поэтому народ туда заходил, как в музей – посмотреть и понюхать, покупателей почти не было. К приходу столь высокой гостьи магазин, однако, своеобразно подготовился: ценники перед её приходом поменяли, снизив стоимость продуктов в десять раз. Испуганному покупателю, с трудом верившему такому чуду, взвешивали вместо ста граммов, например, печенья, целый килограмм. При этом намекали, чтобы в магазине не задерживался...

«Велосетт» обладал прекрасным (по тогдашним меркам) динамичным мотором объёмом цилиндра 350 см³, с приятным звуком выхлопной трубы, а «Матчлес» славился своей великолепной передней вилкой. Наши спортсмены-кроссовики впоследствии скрещивали в одном мотоцикле две эти их особенности – двигатель с одного, вилка с другого.

В большом количестве в нашу страну были поставлены по ленд-лизу из США мотоциклы «Харлей Дэвидсон» модели WLA-42. Тоже для нужд армии. Мотоциклы эти отличались солидностью – большой вес, удобная посадка и долговечность эксплуатации. Эту модель долгое время использовала наша милиция. В основном с прицепной коляской. Езда одиночек затруднялась весом этой машины – 270 килограммов. Нам машина не нравилась, мы считали её неуклюжей и малодинамичной.

Отечественных мотоциклов на дорогах было совсем немного. Устаревший ещё до своего серийного выпуска Л-300 «Красный Октябрь» раздражал треском и постоянными отказами в работе. Модель Л-8 была уже «на уровне» по мотору. Ижевский завод выпускал ещё до войны модели Иж-7, Иж-8, и Иж-9. Подольский завод – ПМЗ-А-750 (иногда мы расшифровывали аббревиатуру не иначе, как «Попробуй меня заведи»). Таганрогский завод выпускал ТИЗ-АМ-600, вполне неплохой, сильный мотоцикл. Наконец, для армии начался в ту пору выпуск мотоциклов М-72, прообразом которого являлась модель R71 BMW. Этот мотоцикл был сделан по немецкой лицензии и доработан под русскую действительность: усилена рама, увеличена ёмкость бака горючего и тому подобное. Но общий выпуск всех российских заводов был недостаточным и наших машин на дорогах видно почти не было.

У меня, школьника, своего мотоцикла не было, да и у других ребят тоже. Поэтому, узнав, что во Дворце пионеров (на Фонтанке, возле Аничкова моста) открылся кружок мотоспорта, мы поспешили в него записаться. Мы, это трое: Игорь Юров, Борис Романов и я. Кружок (или секция) преследовал цель научить ребят обращению с техникой: ознакомление с устройством, умение водить мотоцикл, изучение правил уличного движения и, как итог, получение водительских удостоверений («прав»). О спорте, как таковом, тогда речь не шла. Руководил секцией Лазарь Самуилович Сандлер, впоследствии ставший тренером одной из команд мотоспортсменов.

Пока мы изучали мотоцикл Л-300 «Красный Октябрь» и готовились к сдаче экзаменов в автомобильной инспекции, секция получила в подарок десятка три трофейных немецких и австрийских мотоциклов: ДКВ, «Феникс», НСУ и «Пух». Мне сначала достался «Феникс», но я упросил, чтобы мне дали «Пух». Это была очень интересная машина, компоновка которой поражала техническими решениями: цепной привод от поперечно расположенного мотора и размещение сцепления в ступице заднего колеса. Двухтактный мотор 250 см³ имел два поршня в одном цилиндре (точнее – цилиндров-то два, но с общей камерой сгорания) с вилочным шатуном и поршневым пальцем, имевшем возможность поперечного перемещения в головке шатуна. Один из поршней перекрывал всасывающее окно, другой – выхлопное, поэтому удлинялся путь горючей смеси, а также улучшалась продувка отработанных газов. Мощность, вроде бы, должна была возрасти при таком схемном решении (12,5 л.с.), но практически этого не ощущалось. Мотор был снабжён маслонасосом и бензин в бак заливался чистым. Такое вот чудо соорудила австрийская фирма «Штейер-Даймлер-Пух».

Пусть читатель простит мне изложение здесь всех технических подробностей. Я понимаю, что они уместнее в технической литературе и могут заинтересовать такого же фанатика, любителя мотоциклетного дела. Нашу мальчишескую компанию тогда поглотила страсть технического порядка, как видно, я и до сих пор сохранил в памяти все эти технические подробности, хотя прошло-то почти шестьдесят лет. А сама езда на мотоцикле воспринималась нами как награда за наш кропотливый труд разборки, сборки, настройки, чистки и смазки той техники. Занятия с мотоциклом нас так поглотили, что на пустое времяпрепровождение, какие-либо выходки хулиганского характера, шастанья по подворотням, что так свойственно подросткам и юношам, у нас просто не оставалось времени. О такой заразе для молодёжи, как наркотики, никто и не слышал. Вот курить мы приобщились – из чувства скорейшего стремления стать взрослыми.

Должен сознаться, что уже будучи взрослым, я считал совершенно недостаточным моё гуманитарное образование, я, к сожалению, был знаком весьма поверхностно с философскими трудами. Что могла дать нам, например, куцая глава «О диалектическом и историческом материализме» из обязательного изучения краткого курса «Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)»? Семинар прошёл, зачёт сдали – и всё забыли, мол, это теория, к тому же довольно абстрактная.

Получив «права», ребята носились по городу, падали, конечно, приобретая опыт езды, получая травмы. Наш Сандлер рассказывал нам о практических приёмах безопасного падения с мотоциклом вместе и отдельно от него. Как ни странно, но «теория» такого рода однажды выручила меня – я сумел воплотить на практике теоретически усвоенный приём. Хорошо, что только однажды...

Это случилось уже в Капустином Яре. Весной как-то затеяли выезд на природу в так называемый Свиной угол. Я рулил первым на двухцилиндровом БМВ, один, без пассажира. Сзади ехали Кукушкин с Бачурихиным. Грунтовая дорога виляла и выводила на маленький бугор, за которым должен был находиться мост через полузасохший ерик. Мост там и находился... – только в разобранном состоянии. Когда мотоцикл выскочил на этот бугорок, я увидел остатки моста (настил отсутствовал, торчали ощетинившиеся металлическими скобами сваи), то сразу прикинул, куда могу залететь и где повиснуть на скобах. Скорость была не очень большой, но и не маленькой – около 50 км/час. Да, осторожности мне тогда не хватало – ведь знал же, что дорога-то в КапЯре всегда с сюрпризами. Мгновенно стал тормозить и понял, что не успею. Вот тогда и вспомнился совет инструктора Сандлера, который теперь предстояло проверить на практике. Я вцепился ногами в бак горючего, руками стиснул руль и вывернул его резко вправо, завалив мотоцикл на левый цилиндр. Цилиндр был сделан для спортивной езды из добротной орудийной стали, и я не опасался за его прочность (хотя в такой ситуации было и не до сохранности машины). Вот цилиндр и обеспечил эффективное торможение, пропахав в грунте извилистую бороздку. Я же так и остался «сидеть» в седле, не спуская ног с подножек, и не отцепив руки от руля. Это и спасло положение. «Теория» оказалась верной и пригодилась на практике.

Кукушкин увидел моё внезапное исчезновение из поля зрения и сразу же сбавил скорость. Долго все ахали и недоумевали, как же мне удалось избежать катастрофы.

Некоторые из ребят, занимавшихся у Сандлера, стали завзятыми мотоспортсменами. Кадушкин стал мастером спорта. Про других не знаю, так как я отказался от дальнейшего участия в этой секции – пришло время учиться в институте. Разумеется, приобретенный опыт обращения с техникой здорово помог мне в техническом ВУЗе, например, в освоении таких дисциплин, как детали машин, сопротивление материалов, термодинамики, той же электротехники.

У меня к этому времени появился свой мотоцикл НСУ 200 см³ с двухтактным мотором, доработанный до кондиции с помощью отца и друзей. Вскоре мотор удалось заменить на четырёхтактный 250 см³. Вот на нём я и ездил до призыва в армию. После на нём ездил мой папа, Николай Викторович, до тех пор, пока я не оставил ему пригнанный из Москвы двухцилиндровый ДКВ.

Однажды во время езды на этом НСУ случилось необъяснимое происшествие. Я должен был приехать в институт на комсомольское собрание. Вечерело. Я двигался по Суворовскому проспекту, свернул на Кирочную улицу. А на ней была пробита косо через проезжую часть траншея под кабель (или трубу?). Для проезда через неё имелись мостки, я знал особенность езды на этой улице. Но в начавшихся сумерках по неосторожности не стал снижать скорость и не разглядел мосток – на порядочной скорости влетел в эту траншею с отвесными стенками, образовавшимися в толстом слое асфальта. Руль мгновенно выбило из рук, мотоцикл сильно подбросило и меня выкинуло из седла вверх. Не будучи физкультурником, я, тем не менее, крутанул сальто. Приземлился не на голову, что вполне могло бы случиться, а на ноги. Пробежав по инерции несколько метров, я остановился и наблюдал, как мой мотоцикл, скользя плашмя и высекая искры, умчался в сторону церкви, на которой красовались фрески сцен перехода Суворова через Альпы. Это потом, в шестидесятые годы, по инициативе прибалтийских республик были введены обязательные защитные шлемы для мотоциклистов и их пассажиров, которые в критические моменты многим спасли жизнь. А тогда шлемов не было.

Ехать на собрание уже было не на чем. Как всё это получилось – понятно. А вот почему так повезло... Не обошлось и тут без руки ангела-хранителя. В этой истории только одно было досадно, что я не попал на комсомольское собрание, за что потом меня сильно ругали.

Всего я на разных мотоциклах проездил целых пятнадцать лет, и за этот срок всяких приключений было более чем достаточно, чтобы убедиться в том, что мотоцикл – средство передвижения далекое небезопасное. Вот ещё один пример. Капустин Яр. Я ехал по бетонке на работу, скорость 90 км/час. Невероятно, но успеваю заметить, что навстречу низко летит ласточка. Нагибаю голову – она ударяется не в лицо, а в тулью фуражки... На такой скорости безобидная ласточка могла бы разбить лицо, да и упасть можно было... Вспоминается, что однажды на работу наша светлая голова – Юра Борисевич заявился с неузнаваемой физиономией: один глаз, казалось, вот-вот выскочит из орбиты, а под ним виднелся разноцветный фингал. Наш гигант мысли иногда ездил на велосипеде из военного городка на площадку № 2 (а это пятнадцать километров в одну сторону). И на такой хорошо знакомой бетонке влетел в какую-то выбоину, его выбросило из седла на дорогу. Просто не верилось, что полученная им травма пройдёт бесследно, но, к счастью, через месяц он стал таким же зорким, бескомпромиссно выискивая конструктивные недостатки при испытаниях новых ракет.

В Ленинграде на мотоциклах мы, в основном, просто катались. На рыбалку не ездили. Иногда осенью отправлялись в поход за грибами. Леса в Карелии великолепные, грибов было много. Сосновые леса, озёра – замечательные места. Однажды заехали на бывшую линию Маннергейма, которой финны, не без помощи западных стран, пытались защититься от восточного соседа. Здесь почему-то грибов не было, но нам интересно было осматривать разбитые огневые точки. Мы поражались прочности бетона, из которого были построены эти ДОТы.

Автомобилей в Ленинграде в ту пору было немного, не выпускались ещё ни «Москвич», ни «Победа», зато по улицам бегали заграничные трофейные иномарки: «Мерседес», «Хорьх», «Ауди», БМВ и даже ДКВ. Эти последние машины были предельно просто сделаны. Кузов – деревянный, с фанерными стенками, мотор двухцилиндровый мотоциклетный, но с водяным охлаждением. Шутники не преминули сделать расшифровку аббревиатуры ДКВ (Deutsche Kraft Werke) на русский манер: дерево – клей – вода.

Вскоре, наверное, вместе с «Москвичами» и «Победами» появились в продаже первые отечественные мотоциклы: Иж-45 и К-125, соответственно Ижевского и Ковровского завода. На этих первых мотоциклах к потехе любопытных хорошо читались на картере немецкие буквы DKW, содранные не очень аккуратно наждачным точилом.

Своим чередом подходила к концу учёба в десятом классе школы. Успехи у меня были весьма скромные, и рассчитывать на поступление в институт без проблем не приходилось. Один лишь учитель математики Павел Львович сказал мне при всём классе, что он предполагает мою успешную учёбу в дальнейшем. Средний балл у меня в аттестате всего лишь 3,5. Вопрос, куда же поступать? И вот, в числе других ребят (Ломоносов, Малькевич, Романов), я рискнул сдать документы для поступления в Ленинградский Политехнический институт (ЛПИ) на механико-машиностроительный факультет. Удивительно, но я поступил, сдав вступительные экзамены лучше, чем в школе. Особенно трудно было сдавать экзамен и учиться дальше по математике. Романов Боря поступил в тот же институт на энергомашиностроительный, а Игорь Ломоносов – на элитный физико-технический факультет. А мы с Толей Малькевичем учились на мех-маше. Он по окончании остался на преподавательской работе и стал профессором, а я попал в армию.

Учиться трудно было на первом курсе. Потом учёба наладилась и трудности возникали только на тех предметах, где за математическим аппаратом нельзя было почувствовать результат или физику процесса. Пример – теория упругости, оказавшаяся для многих весьма тёмной наукой. Сопромат по сравнению с ней был простым и понятным.

Естественно, теперь появились новые друзья: Миша Калинин, Володя Быков и другие. Вместе одолевали науки, помогали друг другу. Юра Арсентьев, Асфан Губайдуллин были частыми гостями нашего дома.

Военная кафедра готовила нас в качестве техников-ремонтников зенитных пушек. Она требовала своё и дважды посылала нас в военные лагеря. Второй лагерь был в Эстонии, в расположении зенитного полка близ Финского залива. Это место – Клоога-Аэдлин – являлось бывшим во время недавней войны концентрационным лагерем, где русских душ было загублено свыше двух тысяч. Место красивое: озёра, песок, сосны... Но купаться в одном из озёр было запрещено, оно являлось памятником расстрелянным пленным. Их сажали на плоты и с берега расстреливали. Озеро охранял часовой, и нас об этом предупредили. Имелся и обелиск в память о погибших.

На пути в лагерь и обратно мы получили возможность познакомиться с Таллином. Город поражал чистотой своих улиц – тут окурок бросить где попало было невозможно и мы курили возле урны. У нас на глазах пожилая женщина мыла из ведра тротуар щёткой.

Эстонцы, к нашему удивлению, пили минеральную воду из горлышек бутылок при наличии на подносе продавца чистейших стаканов. Трое: папа, мама и ребёнок – три бутылки минералки, каждому – своя. Может быть, стаканами они брезговали из-за нас, русских. Не знаю. Зато теперь так делают и у нас, в России. Мне почему-то неприятно это видеть. Думается, неужели нельзя дойти до дома и там попить, сидя за столом.

Кроме военных лагерей, дважды по направлению комсомола ездили на стройки межколхозных небольших гидроэлектростанций, как на производственную практику. Посёлки под Ленинградом близ Луги: Ложголово и Нэппово, так они назывались. На стройках всё было настоящее: речка Систа, каналы, плотина, турбина и прочее. Только маломощное – всего двести киловатт. Пришлось работать носильщиком, землекопом, обслуживать бетономешалки и камнедробилки.

Пришлось ночью разгружать вагон с цементом. Перепачкались, конечно. Но нам истопили баню, и я вспоминаю её с ужасом: наш цыган, Ваня Шароватов, хлещется веником на верхней полке, а я, бедняга, не выдержав неимоверной жарищи, домываюсь лёжа на полу у двери.

Довелось также решить чисто техническую задачу. Нам, мне и Васе Сычёву, поручили исправить и пустить на ход небольшой одноцилиндровый дизель «Андижанец». Его повредили при выгрузке, уронили и сломали при этом фильтр перед форсункой. И вот, в полевых условиях, как тульский Левша, огромным паяльником и кузнечным горном изловчились мы с Васей восстановить фильтр. Промыли в солярке форсунку (а разбирать её категорически запрещалось инструкцией на дизель), собрали всё и к нашей всеобщей радости он заработал. Быстренько другие ребята соорудили из брёвен раму и на ней установили генератор. У нас появился хороший помощник в работе – несколько киловатт электрической энергии. Зажглись лампочки, заработали лебёдки и радио.

Вода в речке Систе была ледяная, плавать в ней было невозможно, только окунуться в местечке поглубже раза два – три. Но когда запруда накопила воды и речка в этом месте стала глубже, нашлись храбрецы, рискнувшие поплавать. Девочки оказались в этом более смелыми и стойкими, дольше терпели эту холоднючую ванну. Водилась в речке мелкая рыбёшка. Лёня Цомук определил её как мелкий хариус. Ловилась рыбка неплохо. В час досуга можно было полакомиться ею, запекая на костре. Ловили мы эту рыбку на примитивные удочки с ниткой вместо лески. В качестве наживки использовали червячка. Клевала рыбка быстро, но ввиду мелкого размера часто срывалась с крючка. Всё же за какой-нибудь час можно было поймать штук тридцать. Крупной рыбы в этой речке мы не видели.

Жили мы в палатках, спали на нарах. Ближе к осени похолодало основательно и мы мёрзли под своими тощими одеялами. Но заболевших не было, студенты закалились. В палатках было тесно и душно. Как-то Коля Серов, поднявшись ночью «до ветра» и зайдя со свежего воздуха в душную палатку, решил подшутить: сбегал за топором и подвесил его на верёвочке к центральному шесту палатки. Утром пробудившиеся студенты увидели этот топор, «висящий под потолком», изумились своим возможностям молодых организмов, и долго смеялись.

Нагуляли ребята и физическую силу. Витя Цветков, богатырского сложения парень, мог переносить огромные камни. Юра Устюжанин, очень приметливый и умелый человек, научился одним ударом кувалды разбивать булыжник в щебень. Его затея имела смысл, так как щебень нужен для бетонных работ, а камнедробилка сломалась. Да и другие ребята были не намного слабее, Даже у нас с Лёней Смолюком, моим напарником, сломались надвое носилки, не выдержав груза камней. А ещё один Самсон – силач, Аарон Гольдберг, разбирая на утиль старый локомотив, сломал гаечный ключ устрашающего размера – заржавевшая гайка никак не хотела отвинчиваться и ключ не выдержал.

Соблюдать технику безопасности убедил всех нелепый случай, произошедший с одним из студентов. Кто-то под эстакадой бросил доску с торчащим из неё огромным гвоздём. Один студент, услышав сигнал на обед, поленился идти через эстакаду, и решил сократить путь – спрыгнул с эстакады вниз. Торчавший гвоздь он не заметил. Гвоздь пробил его ботинок навылет и студент, потеряв равновесие, упал. Подбежавшие товарищи помогли ему подняться, перепуганные, сдёрнули его ногу с гвоздя и сняли ботинок. К всеобщему удивлению и облегчению крови не увидели. А она и не могла появиться, так как у этого везунчика гвоздь прошёл между пальцами и лишь слегка оцарапал кожу.

Я тоже стал участником неприятного и опасного случая. Мы с Данилой Релиным кузнечили. Нам поручили отковать одну штуковину из круглого и толстого прутка. Данька держал прут, а я бил кувалдой по раскалённому в горне концу. И вдруг после неудачного удара прут Данька не удержал, он спружинил и треснул его раскалённым концом по лбу. Виноваты мы были оба: один неправильно положил прут на наковальню, а другой ударил кувалдой, не убедившись, что прут лежит правильно. Хорошо хоть что травма оказалась не опасной и болячка быстро зажила. Хорошо и то, что Данила на меня не обиделся.

В послевоенные годы я два или три раза приезжал к тётке Лиле в Осташков на побывку. Её муж, дядя Паля, по-прежнему благоволил ко мне. Он работал шофёром то на скорой помощи, то в пожарной части. Шофёр он был хороший, но, судя по всему, обременять себя работой не стремился. Да и желудок у него действительно был больной (язва, позже перешедшая в рак). К тому времени у Павла Михайловича появилась своя моторная лодка и мотоцикл Иж-9. Я как-то упал на нём и немного повредил – согнул руль и вилку, разбил фару. Ничего, дядя Паля на меня не обиделся и мы вместе отремонтировали его мотоцикл.

Городок во время войны был оккупирован, но немцы не видели в нём проку: расположен на полуострове, взять с него нечего. Оставили город почти нетронутым, когда его покидали. Как они жили во время войны – не знаю, не расспрашивал. Живы остались – и хорошо.

Друзей и приятелей у Павла Михайловича было полно, невозможно было пойти куда-либо с ним. Остановится, поговорит, потом – с другим и так далее. Однажды не поздно днём пошли мы с ним в баню и чтобы не опоздать к её закрытию, он проголосовал и остановил пожарную машину, на которой и подъехали к бане, мало – не с колоколами. Был у дяди друг Сергей. Он тоже был шофёр и возил какого-то начальника из исполкома, то есть представителя городской власти. Ну и автомобиль был у него, без смеха не вспомнишь. Советская довоенная легковушка марки «КИМ». Мало кто слышал о такой. Маленькая, тесная и слабенькая, но ездила. Легко её было опознать вечером, когда надо было ехать с включёнными фарами. На первой передаче мотор развивал нужные обороты и фары горели ярко, на второй – фары уже заметно тускнели. На третьей же передаче фары еле тлели. Вскоре машина так износилась, что из-за отсутствия запасных частей её пришлось списать.

Моторная лодка на таком озере как Селигер неоценимая помощница. Лодок у осташей было много, а вот моторов не хватало. Тамошние умельцы чего только не придумывали, чего только не умели сделать. Сами вручную могли нарезать зубчатую передачу к магнето, и они, эти передачи, работали, не ломаясь, подолгу. Я сам видел мотор в лодке, сделанный из половины мотора фирмы «Дион-Бутон». Старый мотор был распилен поперёк коленвала, и из него сделали два лодочных. Винты к лодкам тоже отливали и подготавливали сами. Поразительно умелые мужики жили в то время.

Ну а лодки-то зачем нужны были? А вместо автомобилей. Хочешь за грибами? Садись, поплыли. На сено для коровы – возили сено и тресту (растение вроде камыша). А главное – охота и рыбалка. На охоту я не ходил, а вот на рыбалках по-осташковски того времени участвовать приходилось.

С военных времён осталось в лесах много оружия и боеприпасов. Боевые патроны разбирали, и порох использовали для снаряжения патронов охотничьих ружей. Да, были случаи разрыва ствола ружья из-за этого, но ничто не могло остановить других – в магазинах невозможно было приобрести что-либо для охоты. Тротил добывали, выплавляя его из снарядов, если не могли найти в более удобном виде. Дефицит – запалы для тротила. Страшно говорить и писать, но и их умельцы готовили из чего чёрт пошлёт. Например, умели запал мгновенного действия от противотанковой гранаты сделать с замедлением. Знаю как, сам видел технологию, но описывать не буду – вдруг кому-то придёт в голову повторить, не дай Бог. Это не секрет смастерить рогатку.

Теперь спрашивается, а зачем всё это такое страшное? А за рыбкой, оказывается. Подготовившись заранее всем необходимым браконьеры-разбойники уплывали в озеро спозаранку, находили тихое местечко на воде и там, на дне, подрывали свои самоделки. Всплывшую рыбу подбирали – это и был улов. А сколько при этом тонуло рыбы, оглушённой взрывом, люди не знали. Это только Жак Кусто, французский океанограф и подводный исследователь, доказал, что гибнет и тонет 90 процентов оглушённой рыбы. А тогда его фильмов и не было ещё, да и подействовал бы он на браконьеров – неизвестно.

Были ли несчастные случаи? А как же! И не один. Рассказывали, да и сам был свидетелем, как пострадал мой дядя. Ему попортило лишь пальцы на руке...

По озеру ходили пароходы, я уже упоминал о них. А вот, когда в Москве, во время киножурнала перед сеансом показывали Селигер, то, увидев знакомые места, я не выдержал и сказал Нине:

– Смотри, сейчас выплывет «Максим Горький».

И точно, в кадре показался старинный пароход с колёсными плицами на корме. На мои глаза навернулись слёзы, так захотелось снова побывать на родине своей матери, в родных для меня краях. Но не сбылось, в Осташкове, к моему величайшему сожалению, я больше не был. Интересно, а что мешает мне теперь, старику-пенсионеру, побывать в своём прошлом, наяву, а не во сне, пройтись по знакомым улицам, погостить у дочки Павла Михайловича и тёти Лили? Отсутствие теперь должного здоровья, однако, да и другие обстоятельства семейного характера. На озере, за островом Кличен, в двух-трёх километрах находится ещё один близкий остров – Городомля. Этот остров в прежнее время всегда был закрыт для посещений. Что там было в довоенное время – не знаю, возможно, колония.

В этом месте я привожу цитаты таких авторитетных ракетчиков как Б.Е. Черток (был заместителем главного конструктора С.П. Королёва) и Г.В. Дядин (полковник, доктор технических наук, участник первого пуска ракеты в Капустином Яре, которого я знал). Этих книг у меня нет, к сожалению, и цитаты из них мне любезно предоставил Н.В. Иконников.

Вот что сказано в книге Дядина «Памятные старты»: «Немцы были переселены в чудеснейший, но от всего мира отрезанный уголок России остров Городомля на озере Селигер, где и была создана немецкая колония. Среди немецких специалистов – ракетчиков было 13 профессоров, 32 доктора наук, 85 инженеров и 21 специалист-практик».

И далее: «Но чего можно было ожидать от талантливого, но находящегося в информационной изоляции коллектива немецких учёных? Немецкие конструкторы и инженеры не вписывались в создаваемую в СССР инфраструктуру проектирования и производства ракет, а тем более уж их военного применения». Известно, что первая часть специалистов была отправлена в ГДР в декабре 1951 года, а последняя группа во главе с Х. Греттрупом – только в ноябре 1953 года.

Черток, неоднократно бывавший по делам службы в немецкой колонии, в своей книге «Ракеты и люди» позавидовал её обитателям: «На острове Городомля все жилые здания были добротно отремонтированы и жилищные условия по тем временам вполне приличные. Во всяком случае, семейные специалисты получили отдельные двух- и трёхкомнатные квартиры. Я, когда приезжал на остров, мог только завидовать, ибо в Москве жил с семьёй в коммунальной четырёхкомнатной квартире, занимая две комнаты общей площадью 24 квадратных метра. Многие наши специалисты жили в бараках, где не было самых элементарных удобств».

И далее он отмечает: «В выходные и праздничные дни разрешались выезды в районный центр Осташков, Москву, посещение магазинов, рынков, театров и музеев. Поэтому жизнь на острове за колючей проволокой не могла идти ни в какое сравнение с положением военнопленных».

Жёны немецких специалистов ездили в Осташков за продуктами на рынок. Покупали, видимо, то, чего не хватало им или не было на острове: яйца, творог и тому подобные свежие продукты с огорода и подворья. Правда, Черток в своей книге удивлялся, что немцам, пожелавшим прихватить из Германии корову, подавали товарный вагон. Говорили, что немки платили не торгуясь, не зная цену советским деньгам. Между прочим, как указывает Черток в своей книге: «Немецким специалистам устанавливалась довольно высокая зарплата. Так, например, доктора наук получали по 6 тысяч рублей в месяц, дипломированные инженеры – в среднем по 4 тысячи рублей... А у Королёва – главного конструктора и начальника отдела – 6 тысяч рублей, у заместителя Королёва Мишина – 2,5 тысячи рублей».

Что же делали немцы как ракетчики? На это есть ответ у того же Чертока. Осуществляли консультации по выпуску русского комплекта документации по ракете А-4 (прототип первой советской управляемой ракеты дальнего действия Р-1, имевшей индекс 8А11), разработка проекта двигателя с тягой 100 тонн, разработка предложений к программе пусков ракет А-4 в Капустином Яре.

Чтобы правильно оценить роль немецких специалистов в создании советской ракетной техники стоит привести объективное мнение такого авторитета, как Вернер фон Браун: «...СССР всё же удалось получить главного специалиста по электронике Гельмута Греттрупа... Но он оказался единственным крупным из специалистов Пенемюнде, оказавшихся в их руках». Разумеется, все крупные специалисты во главе с тем же Брауном оказались в Америке, и сказали решающее слово в создании ракетно-космической техники США.

Вот так иногда причудливо складывается судьба человека. Бывая в студенческие годы рядом с островом Городомля на озере Селигер, я и не предполагал, что их деятельность будет как-то связана с моей биографией ракетчика.