Васильев В.Н.

Для внука Тёмы и не только...
Воспоминания испытателя ракетной техники

© Васильев В.Н., 2008

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

О начальниках я уже рассказал. Осталось только добавить, что полигон Капустин Яр явился и признанной кузницей кадров, давшей путёвку на высокие посты в центральном аппарате Минобороны и на руководящих постах различных организаций, как например:

–  Г.Е. Алпаидзе, начальник ракетно-космического полигона Плесецк, генерал-лейтенант;

–  А.А. Курушин, начальник космодрома Байконур, генерал-лейтенант;

–  А.С. Калашников, начальник Научно-технического комитета РВСН, генерал-лейтенант;

–  Ю.А. Пичугин, начальник полигона Капустин Яр, начальник Главного управления ракетного вооружения РВСН, генерал-полковник;

–  В.А. Серёгин, начальник Организационного управления ГОМУ Генерального штаба ВС СССР, генерал-лейтенант.

О подчинённых.

В отделе полковника Яцюты я стал начальником группы и в подчинении появились молодые выпускники Ростовского высшего ракетного училища лейтенанты: Волков Герман Анатольевич, Кузнецов Владимир Петрович. Умные, сообразительные молодые люди, с отличной инженерной подготовкой. Оказалось, что их уважаемого преподавателя Пашу Еремеева я хорошо помнил – это был тот самый слушатель, который помог мне перед экзаменом по теории вероятностей. Отзывы о нём как о преподавателе и человеке меня обрадовали. Кроме них в группе служил лейтенант Бессалов Лев Николаевич и капитан Куканов Глеб Фёдорович.

Отношения в группе были совершенно доверительные, обращались между собой на «ты». Никто от работы не отлынивал, поручения выполнялись своевременно и добросовестно. Какие-либо препирательства не возникали и никто их в «одну шеренгу» не строил. Когда возникала необходимость, подменяли друг друга на работе. Мы сблизились, стали друзьями. С Германом Волковым отношения стали более близкими, часто встречались вне службы в домашней обстановке. Мотоцикл Германа стоял в моём гараже.

Трудную работу распределяли поровну, помогали друг другу и выручали. Так получилось и в тот раз, когда на ШПУ «Двина» произошло несчастье, я подменил Германа по его просьбе. Герман этого не забыл и позже отплатил мне, посодействовав моему переводу в Генштаб.

Позже появились и другие подчинённые, из других училищ. Один из них, капитан Иванников, оказался выпавшим из колоды. Ему, несколько нагловатому, после одного случая доверять я перестал. Я ушёл обедать, а нужно было выгрузить из вагона учебную ракету 8К65У, и выполнять руководство этой несложной операцией пришлось Иванникову. По его недосмотру ракета зацепилась за край двери вагона и рывком выскочила оттуда. В силу инерции она рванулась вбок, упала на площадку и завалила на себя кран. Хорошо хоть то, что никто при этом не пострадал. Вину свою капитан отрицал, уверяя, что не знает, как всё это случилось. Мне же пришлось краснеть перед начальником управления полковником Бавриным.

Жизнь в степном городке

Военный городок (или площадка № 10) был уже тогда немаленьким. Вокруг по периметру обнесен забором с колючей проволокой. Для въезда и выезда имелись три контрольно-пропускные пункта: один на юг – в сторону села Капустин Яр, другой – в сторону Волгограда и третий – в сторону железнодорожного полустанка «85км». Все улицы были заасфальтированными.

Нам под общежитие отвели двухэтажный жилой дом из силикатного кирпича, типовой, из шести квартир. В каждой комнате поселилось от двух до четырёх человек, в зависимости от площади.

Вся центральная часть городка состояла из таких типовых домов. В этой связи вспоминаются залихватские репортажи в некоторых газетах корреспондентов от «демократии» первого разлива. В то время начали вовсю публиковать репортажи и корреспонденции из ранее закрытых военных полигонов. По их мнению, городок производил удручающее впечатление однообразным видом домов. Эти борзописцы сравнивали увиденное с аракчеевскими поселениями начала XIX века.

Окраины городка были застроены финскими домиками, при которых имелись крохотные участки земли (или дворики – как угодно). Как водится, в центральной части имеется просторная площадь, по одну сторону которой располагался главный штаб полигона, а по другую – Дом офицеров (с кинотеатром и одновременно залом заседаний).

Имелся госпиталь с хорошим штатом врачей, в нём делались достаточно сложные хирургические операции. Футбольные баталии проводились на специальной площадке, впоследствии ставшей приличным стадионом. Гарнизон, конечно, имел комендатуру, при которой была выстроена добротная и прочная гауптвахта. Несколько в стороне от жилых кварталов с севера на юг протянулись солдатские казармы с необходимыми при них вспомогательными помещениями, начиная от столовой и кончая складами.

Для жителей городка также имелась культурно-бытовая инфраструктура: школы, в том числе музыкальная, универмаг, офицерская столовая, ресторан, несколько мелких магазинов, почта, ателье и различные мастерские. Считалось, что в городке нет верующих людей, как бы по определению. Поэтому культовые сооружения отсутствовали: ни церкви, ни мечети, ни часовни не было. В наше время городок делился на три части, в которых отдельно проживали работники ракетного полигона, полигона ПВО и военных строителей (правда, в нашу бытность их оставалось немного). Заселение жилых домов было раздельным.

По устному и негласному приказу, а вернее – по команде начальника гарнизона генерала Вознюка в городке существовал сухой закон: водку, вино и даже пиво не продавали. За этим добром страждущие ездили или ходили пешком в село. Правда, в магазинчиках, подчинённых военторгу полигона ПВО, иногда были послабления, нет-нет да и появлялась в них что-либо спиртное.

Жилья в городке не хватало. Женатые офицеры почитали за счастье получить в своё распоряжение комнатёнку в 14 – 17 квадратных метров. Многие были вынуждены снимать жильё в селе, до которого в распутицу добираться по липкой грязи было нелегко. Село примыкало к военному городку. Застроено в основном одноэтажными деревянными домами, только в центре стояло несколько двухэтажных кирпичных зданий: почта, школа, чайная, магазины. До Октябрьской революции село было довольно зажиточным, поэтому каменные здания выстроены были из прочнейшего красного кирпича, стойко переносившего капризы природы степного края. А в центре села возвышался настоящий собор, который безбожники приспособили под кинотеатр, поэтому купола отсутствовали, а звуковое сопровождение фильмов желало быть лучше.

Если верить легенде своё наименование село получило по имени разбойника Капустина, грабившего проезжающих мимо купцов. По слухам село заселялось во все времена ссыльными. При царях грешниками, раскольниками, участниками восстаний (например, поляками). При советской власти – раскулаченными. Местные жили не бедно. Держали овец, коров и свиней, кур и водоплавающую птицу. Интересно, что свиней содержали в пойме, между Ахтубой и Волгой, без присмотра или почти без присмотра (свинопасов, во всяком случае, мы не встречали).

Летом в селе пыль, во время дождей превращающаяся в противную липкую грязь, избавиться от которой было непросто. Её следовало отмывать с обуви веником или щёткой, обмакивая их в специально подготовленный у входа в дом тазик с водой. Чтобы уменьшить грязь на улицах сельчане и их квартиранты высыпали на проезжую часть золу из печей, в которых сжигали всякий деревянный хлам, экономя на дровах. Это приводило нас, авто-мотолюбителей, в негодование, так как вместе с золой на дорогу попадали гвозди – причина многочисленных проколов шин.

Железнодорожный вокзал, если его можно назвать таким громким именем, находился за селом километрах в пяти. Железнодорожная ветка от станции Верхний Баскунчак до Пост Паромный на левом берегу Волги строилась в войну, поэтому станцию определяли вдали от населённых пунктов, чтобы избежать бомбёжек населения. На этом вокзале тоже самое: убогое здание (в начале 50-х годов стоял разбитый вагон), пыль или грязь. К прибытию или отправлению поезда из городка направлялся грузовик с деревянной будкой для пассажиров, а при нас – уже рейсовый автобус.

В городок из села, да и в село тоже, проходили через КПП, предъявляя пропуск.

В селе, сразу за КПП, под горой находился колхозный рынок, где товарищи офицеры или их жёны могли купить необходимые продукты: картофель, лук, свинину или баранину. Картошка стоила относительно дорого, так как в жарком климате росла плохо. Осенью здесь царило изобилие: вкуснейшие помидоры и арбузы, дыни местных сортов («Дубовка» и «Колхозница»), яблоки и груши. Арбузы иногда привозили из-под Баскунчака. Они отличались отменным вкусом и огромными размерами. Такой арбуз мог весить и восемь и двенадцать килограммов. После 1961 года такой арбуз стоил один рубль за штуку. О помидорах можно и стоило говорить только похвальными словами. Все помидоры, купленные после нашего отъезда из Капустина Яра в других районах, казались водянистыми и неаппетитными.

Мои родители, навестившие меня в Капустином Яре в 1958 году, тоже, как и все, восхищались местными помидорами и готовы были их есть каждый день. Как-то втроём (к мотоциклу уже была прицеплена коляска) мы выехали в пойму на рыбалку. Там, по грунтовой дороге, навстречу нам двигался грузовик, подпрыгивавший на ухабах. На одном из них машину так тряхнуло сильно, что из кузова вылетел ящик прямо на дорогу. В ящике были помидоры. Водитель грузовика потерю ящика заметить не пожелал и покатил дальше. Я объехал его, но мама потребовала:

– Славик, остановись, это же помидоры упали!

Я остановил мотоцикл, и мы подошли к ящику. Помидоры почти все побились. Но мама их осмотрела и отобрала пригодные. На мою реплику о том, что их полно на базаре и стоят они недорого (8 – 10 копеек за килограмм), дескать, зачем было останавливаться, ответила:

– Славик, тебе что, трудно было остановиться? Это же грех оставлять такое добро валяться на дороге. В Ленинграде таких не купишь.

На рынке можно было нередко встретить повозку с верблюдом в качестве тягловой силы. Симпатичные на вид и терпеливые животные подолгу стояли на одном месте, чего-то жевали и смотрели на мир огромными тёмными глазами.

Со временем на одной из рыночных деревянных построек появилась вывеска с кривыми и прыгающими буквами: «Сухой кизлярский виноградный вино». За дверью – крохотное помещение и прилавок, за которым с важным и невозмутимым видом восседал немолодой уже горец – дядя Сумбат. Вино он продавал на «вынос и распивочно». Ополаскивал стаканы в ведре с водой и, не протирая их, наливал вино. На вопрос, что он продаёт, какой сорт, отвечал: «Александраули» из Кизляра. Этот молчаливый и грузный мужчина вино безбожно разбавлял водой (видимо, знал, что в Древней Греции запрещалось пить вино без добавления воды), а протесты безапелляционно отклонял:

– Нэ нравица – нэ пэй.

Однако Володя Танкиевский, тоже нехуденький мужчина, правда, тогда молодой, установил с ним дружеские отношения и иногда ему, по блату, доставался графинчик неплохого и неразбавленного вина. Впрочем, не думаю, что у Сумбата дела шли хорошо – кислое вино особым спросом у офицеров не пользовалось. Местные мужики делали своё домашнее вино из падалицы, то есть опавших с дерева плодов. Получалось нечто сродни сидру, кто пробовал – прекрасный алкогольный напиток без следов похмелья. Конечно же, по случаю гнали и самогон, пренебрегая дорогой водкой.

Владимир Алексеевич Танкиевский, холостяк со стажем, снимал комнату в одном из домов села, и я бывал у него. Хозяева, Алексей Иванович и его жена Марья Алексеевна, жили небогато, но опрятно. За домом небольшой огородик, сарайчик, колодец и будка для собаки – вот и всё хозяйство. С содроганием вспоминаю, как, приехав к нему, объелся яичницей с салом. Был голоден и съел много. А ведь знал, что сало мне противопоказано... Во время блокады Ленинграда мама где-то раздобыла жирную свинину и, съев с голодухи порядочную порцию, я чуть не умер. Мне и тогда, у Володи, сделалось плохо – стал бледным и чувствовал тошноту. С тех пор от сала отворачиваюсь.

Некоторые из сельских жителей устраивались к нам в гарнизон на работу, так сказать, в сферу обслуживания: сапожниками, сантехниками, парикмахерами, в пекарню, уборщицами, шоферами, продавцами и тому подобное. Были и такие, которые в качестве вольнонаёмных работали в войсковых частях, в том числе на площадках. Например, на 2-ой площадке почти все машинистки были из села. Заведующая машбюро – Нина Сулема, классная машинистка, но весьма строгая к разбору и перепечатыванию наших каракулей. Там же работала машинисткой Полина Самойленко. С ней произошла анекдотическая история. Один из офицеров, бойкий весельчак, как-то подошёл к окошку машбюро и спросил довольно громко:

– У кого из вас широкая каретка?

Встала Полина... Присутствующие не знали, куда деваться от сдерживаемого смеха – Полина ведь была весьма упитанная и округлая особа.

В группе майора Коршунова работал чертёжником Саша Куртынин, бывший военный лётчик-истребитель. Худющий и больной туберкулёзом. Держал дома овец и я по поручению командования однажды во время автомобильной практики (полагалось наездить «n» километров перед сдачей экзамена в ГАИ) привёз ему воз сена на казённом грузовике ГАЗ-63. Невзирая на болезнь, Саша Куртынин был заядлым рыбаком. Начальство относилось к нему с пониманием и работой не обременяло. Да и то сказать, наши вольнонаёмные получали весьма небольшие деньги за работу. Как они горько шутили: это не зарплата, а зряплата.

Пропуска в городок выписывались в бюро пропусков при комендатуре. Комендантом гарнизона был подполковник Кавелькин, а его заместителем являлся майор Рощупкин. Под его надзором проводился развод караулов и патрулей, он осуществлял функции начальника военной автоинспекции (ВАИ). Этого офицера недолюбливали и опасались не без причины. Рощупкину поручались и другие дела по наведению порядка в гарнизоне, например, отстрел бездомных собак и отлов бездомных же кошек. И тех и других в городке хватало в изобилии. Рассказывали, что собак под его руководством отстреливали нанятые охотники. Отстрел проводили в рабочее время, когда светло и на улицах не было людей. Стреляли аккуратно, с оглядкой, чтобы не причинить какой-нибудь вред. Били собак выстрелами из грузовика, в кузов которого их и закидывали.

Рощупкин иногда отбирал себе собаку-другую. С них снимали шкуру, обрабатывали и стригли; получался мех, которым утепляли внутреннюю сторону хромовых сапог майора. В такой обувке ноги не мёрзли и в морозы, а они изредка случались.

Рощупкин был человек со странностями. Проехав на машине по дороге домой мимо дорожного знака «Въезд запрещён», остановился, достал своё удостоверение и проколол в талоне предупреждений дырку за нарушение правил. После чего поехал под знак дальше, но уже с чистой совестью. Как тут не вспомнить офицерскую вдову, которая сама себя высекла.

Нас, мотоциклистов, этот формалист явно недолюбливал, и мы старались ему не попадаться. Но однажды я попросил у Коли Бачурихина ключ от его мотоцикла К-125, желая прокатиться по городку. Коля дал мне ключ. Номерного знака на его мотоцикле ещё не было. Я завёл мотор и потихоньку покатил по улицам городка. Еду и чувствую, что меня догоняет машина. Оглянулся, вижу легковой автомобиль ГАЗ-67. Мигает фарами, требуя остановиться. Я притормозил и пропустил машину вперёд. Она обогнала и остановилась, перекрыв путь вперёд (улицы в городке почти все с односторонним движением). В машине оказался Рощупкин, я узнал его. Ну и ладно, лёгкий мотоцикл развернуть ничего не стоило, и я укатил в другую сторону. Вернувшись домой, я всё рассказал Коле, все посмеялись надо мной и Рощупкиным. Он, конечно, тоже меня узнал, но при встрече виду не показал. А позднее мы с ним познакомились и ничего, мирно беседовали.

За озеленение городка отвечал майор Третьяк. Разумеется, и в этом деле генерал Вознюк определял политику и тщательно следил за практикой реализации огромной программы посадки зелёных насаждений и ухода за ними. Разговаривал Третьяк как-то смешно, но дело знал, и городок его стараниями был зелёным оазисом среди степи. Было высажено много деревьев, кустарников и трав. Через весь городок проходил бульвар, который называли солдатским парком (он тянулся вдоль казарм, за деревьями ухаживали солдаты). Во дворах и вдоль улиц тоже высажены деревья: абрикосы, яблони, тутовник, но в основном тополя. Почти в каждом дворике финских домов по весне можно было любоваться цветением вишен. В этих садиках выращивали и чёрную смородину, но она росла какая-то необычная – листья и ягоды не имели присущего этому плодовому кустарнику специфического запаха. Но, конечно, почти во всех дворах, а возле финских домов в особенности, имелись цветники. Осенью в фойе Дома офицеров хозяйки выставляли букеты своих лучших и самых красивых цветов, там можно было наблюдать буйство красок и наслаждаться дурманящим запахом цветов.

Привычная для нас трава (мятлик, тимофеевка и прочие) здесь не росла. Третьяк высаживал на газоны траву особую, стойкую к жаре и засушливой погоде – кохию. Посадки регулярно поливались в вечернее время, городок выглядел ухоженным. На незасеянных участках земли росли кое-где, местами, какие-то чахлые травки, которые вида зелени не имели, земля в таких местах казалась голой. Да и сама дикая степь за изгородью городка не везде имела сплошной травяной покров. Тюльпаны в степи росли только оазисами в низинках, их мы видели только во время цветения в конце апреля и в начале мая. Основная растительность степи – полынь, ковыль в этих местах не водился. К осени трава высыхала на корню и степь нередко страдала от пожаров. Зимой, во время оттепелей, в степи прорастала какая-то очень низкорослая, но зелёненькая травка и радовала глаз приближением весны.

Вообще степь на человека, привыкшего за городом видеть лес, производила унылое впечатление. Я долго воспринимал степь именно так, пока не взял в руки ружьё. Как ни странно, но это так. Необходимость встречать зарю и закат солнца, пешие переходы и ставшие привычными запахи трав сделали своё дело – степь стала понятнее и ближе. Открылась её своеобразная красота, стало понятным и близким стихотворение «Емшан». Полынь. Теперь говорят, что эта трава оказала вредное влияние на здоровье французов, пристрастившихся к полынной водке, абсенту. Но астраханские коровы полынь, конечно, тоже жевали, и молоко горчило. Опытные хозяйки на рынке прежде, чем купить молоко, обязательно его пробовали – нет ли привкуса горечи, свиное же сало поджигали спичкой и нюхали – не пахнет ли рыбой (которой некоторые хозяева откармливали свиней).

Животный мир степи оказался вовсе не убогим. Птицы и звери водились, от суслика и змеи до орла и волка. К огромному сожалению, к резкому сокращению численности птиц и зверюшек привела бездумная деятельность людей, их техника и методы борьбы с вредными животными – сусликами. Они считаются возможными переносчиками чумной заразы и подлежали массовому уничтожению. В их норы заталкивали тампоны с ипритом, с самолётов рассеивали отравленное зерно. И что же в итоге? Суслики выжили, а вот численность куропаток и стрепетов сократилась, дрофы покинули здешние края и мне не довелось увидеть хотя бы одну.

Водились в степи волки и лисы. Но нас, дилетантов-охотников, интересовали не они, а утки. Да и что бы мы делали с такой добычей, как волк или лиса? Шкуру не сумели бы снять, не то что обработать.

На дальних мелководных горько-солёных озёрах Казахстана водилось достаточно много местных уток, а во время перелёта их количество резко увеличивалось. Утки ухитрялись гнездиться даже близ придорожных канав. Встречились такие места, где вода после весеннего таяния снега держалась половину лета, и в них плескались эти пернатые. Едешь в автобусе и любуешься, и радуешься – тут они, тут, не улетели. Но потом вдруг, к нашему огорчению, исчезали. Видимо, кто-то из жадных приезжал сюда с ружьём. Мы мечтали такого горе-охотника поймать и хорошенько его поколотить.

В пойме рек тоже водилась живность: лисы и зайцы, еноты и выдры, утки и кулики. Суслики там не водились. Гадюки имели тёмную окраску, а не бежево-серую, как степные.

Река Ахтуба была вожделенным местом отдыха горожан. В выходные дни на пляжах было полно людей, всю рабочую неделю мечтавших о речной прохладе и купании. Течение в Ахтубе было не очень сильное, но всё же вода была хотя и чистой, но мутноватой. В ней водились раки, своеобразные индикаторы чистоты воды. Летом река казалась неширокой и в некоторых местах была возможность перейти её вброд, подняв одежду над головой. В половодье река становилась опасной, она практически сливалась с Волгой, и пойма представляла собой лишь цепочку островов и островков.

Купаться начинали с начала мая месяца. На первомайские праздники организовывался коллективный выезд со всеми атрибутами массовки, в том числе по рыбацкой части. И однажды, если не ошибаюсь, на второе лето нашего пребывания в Капустином Яре случилась беда на таком выезде на разлив реки. Пропал капитан Иванов Николай Александрович, наш начальник секретного отделения. Срочно создали отряд по его поиску. Нашли только через десять дней. Мошка, появившаяся к тому времени в неимоверном количестве, изрядно поела поисковиков. У Виталия Кукушкина опухло лицо, у Вадима Кушаева заплыл один глаз, а уши напоминали оладьи. Интересно отметить, что Вадима весьма жаловали мошки и комары, а его брата Костю не трогали. С появлением мошки люди на речку редко ездили, тем более не ходили пешком, боялись, что загрызут. А когда половодье кончалось и исчезала мошка, то тогда для нас, любителей, наступало время рыбалки.

Где река, там и рыбалка. Но на рыбалку пешком не находишься, да и на реке не все места для ловли были хороши. Вот тут и пригодился мотоцикл. Мой был доставлен из Ленинграда малой скоростью по железной дороге. Купил я его у одного спортсмена-кроссовика в недоделанном состоянии, прельстившись могучим (по тем временам) мотором. На зиму его приютил в своём сарае Коля Иконников, спасибо ему. С наступлением тёплого сезона я приступил к восстановлению и переделке мотоцикла для нормальной, а не кроссовой езды. Пришлось изрядно повозиться, прежде чем удалось это сделать. Зато потом он доставил много удобств в жизни и ощущение радости быстрого движения. Экономилось время и появилась возможность поездок на речку. Договаривались с Сашей Раевским и среди недели приезжали с площадки в городок гораздо быстрее мотовоза, быстро переодевались, брали заранее подготовленные снасти и катили на мотоцикле на речку – ловить судаков. С пустыми руками не возвращались. Ужинали у Раевских. Сашина жена Заира Абделькадировна, врач-хирург, берегла свои пальцы и требовала, чтобы рыбу мы чистили сами. Понимая справедливость её требования, мы не возражали, занимались разделкой судаков, а она их жарила. Если улов был обильный, то пойманной рыбой делились с соседями.

В реке водилась и другая рыба: сазан, лещ, жерех, окунь и даже осётр, лов которого, конечно же, считался браконьерством. Однако перепробовав все виды тамошних рыб, мы отдавали предпочтение судаку – он единственный не приедался, его есть можно было чуть ли не каждый день.

В выходные дни выезжали рано, иногда с ночи, и уловы судака были основательными. Когда хотелось ухи, ехали в пойму, за Ахтубу, через понтонный мост. Там, в пойме, было великое множество озерков, озёр и ериков, в которых водились окуни, плотва, караси и другая рыба.

Окуней ловили на удочку и спиннингом. Излишки лова тоже расходились по соседям. Сазана ловить не хотелось. Вяленый не нравился, а свежий хорош был только в супе с рисом (кстати, весьма сытная еда). Короче говоря, сазан быстро приедался. Щука тоже считалась рыбой второго сорта.

Иногда случалось знакомство с редкими породами рыб. Как-то ранней весной мы компанией на двух мотоциклах выехали на природу, погреться на солнышке. Нас было трое: Виталий Кукушкин, Костя Кушаев и я. Мужички из села сетью перегородили ерик, возле которого мы расположились, а другую сеть тянули в сторону первой, установленной поперек. Рыбе деваться некуда. Браконьёрство? Конечно. Но молчим. Вдруг из сети стали высовываться рыбьи хвосты и один показался нам таким привлекательным, что возникло желание вытащить эту рыбину из сети. Но вода ранней весной очень холодна. Костя Кушаев всё же решился: разделся догола, вошёл в воду, нащупал в сети ту странную рыбину и выбросил её на берег. Никто из нас такой не видел. Браконьеры заметили наш демарш, но возражать не стали. Их улов был несравним с нашим. Привезли диковинную рыбину домой. Народ пришёл полюбопытствовать, но никто точно не мог сказать, из какого семейства данный экземпляр. Рыбину зажарила мать Кости, Мария Исааковна, и всем жильцам дома досталось по кусочку на пробу, а не только нам. Очень вкусная оказалась. Поиски названия этой рыбы в литературе уверенности нам не дали. Предположительно то была каспийская белорыбица, оставшаяся в водоёме после спада разлива.

Старожилы уверяли, что раньше в Ахтубе водился каспийский залом и белуга. Но потом они исчезли. Браконьеры осетровых рыб, конечно, ловили и торговали втихую чёрной икрой. Мы однажды купили литровую банку с этим деликатесом, но съесть всё не смогли, так как она быстро приедалась и, в конце концов, заплесневела. Так что можно верить кадрам кинофильма «Белое солнце пустыни», когда таможенник Верещагин, завидев на столе полную тарелку чёрной икры, скорчил гримасу на лице и попросил хлебушка.

Рыбнадзор в районе существовал, но мы ничего не слышали о подвигах его работников. Браконьерство, конечно же, в тех местах, как видим, имело место. Но если говорить о нас, офицерах, то мы считали, что всё выловленное или отстрелянное, если шло не на продажу, а съедалось сами, то это и не браконьерство. Промысел и продажа за деньги – разные понятия. С настоящими браконьерами встречаться в пойме доводилось. Однажды ночью на наш охотничий костерок заявились неведомо откуда взявшиеся парни. Мы, когда приехали на зорьку, их не видели. Свои мотоциклы они так припрятали, что мы их увидели только утром, когда они уже уезжали, каждый с мешком пойманной за ночь рыбы. Сети они ставили так ловко, что их поплавки оказывались притопленными и на поверхности воды не просматривались.

В тот раз у костра мы вместе с ними провели ночь в мирной беседе. Уже поймавшаяся в сети рыба пошла в общий котёл. Наши гости имели охотничьи ружья – то ли на всякий случай (вдруг утка близко сядет...) или для отвода глаз. Стрельбы утром с их края озера мы не слышали. Считать такой лов хищническим, конечно нужно. Да вот вопрос, велик ли убыток рыбьему поголовью по сравнению с дозволенным разбоем предприятий промышленности, отравляющих реки и водоёмы в гигантских масштабах. Да и то надо принять во внимание, что сельчанам тоже надо кормиться. Пошли бы эти люди на браконьерство, будь у них возможность хорошего и твёрдого заработка честным путём?

А вот раков никто за добычу не полагал, и мы этим пользовались. Можно было на глазах рыбнадзора ловить раков бреднем. Ловили помногу, штук по 200 – 300 на каждого. Заваривали сразу ведро и ели, как говорится, от пуза. Бродить в тамошних водоёмах следовало с осторожностью, в обуви, чтобы не порезать ноги острыми раковинами. Мелких карасиков, которые попадали в бредень при ловле раков, выпускать обратно в воду мы забывали. Уж очень они были хороши жареными в сметане.

Охота за крупными окунями приняла спортивный характер. Стали хвалиться добычей. Покупали в магазинах спорттоваров рыбомеры (весы плюс рулетка) и пойманных окуней взвешивали и обмеряли. Итоги соревнований выглядели примерно так: Иоффе – 42 сантиметра, Бондаренко – 48, а Замараев – аж 52 сантиметра. Мне на спиннинг удалось выловить окуня всего-то на 37 сантиметров и один килограмм веса.