Анатолий Корешков
За стеной секретов

© Корешков А.А., 2019
Публикуется на сайте с разрешения автора

Мнение редакции об отдельных событиях и фактах истории
может не совпадать с мнением публикуемых авторов...

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Глава 2

Когда вопрос с кадрами в лаборатории был полностью решён, а технология испытаний радиосистем лунной станции Е 8 отлажена, у Вершкова появилась возможность время от времени появляться на «родной» площадке № 2 для решения неотложных задач. Это были прежде всего работы, связанные с запуском кораблей «Союз» и Л 3. Однако вскоре к ним добавилась ещё одна забота – подведение итогов социалистического соревнования.

Это «всенародное движение», организованное партией в народном хозяйстве ещё в 1930-е годы, а с приходом к власти Л. И. Брежнева перенесённое и на армейскую почву, испытателями было воспринято как блажь престарелого генсека и пустая формальность. Поначалу к нему так и относились. Однако политические органы, почувствовав силу при новом «вожде», решили из мухи раздуть слона и эту бумажную канитель поставили во главу угла всей работы воинских подразделений и частей. Командованием отделов на специальном заседании была разработана единая форма данного документа, состоявшего из десяти пунктов, а также методика и сроки подведения итогов соревнований: в лабораториях и отделах ежемесячно, в частях – к 1 мая и 7 ноября. Причём индивидуальные соцобязательства офицером должны были приниматься в обязательном порядке.

Отныне вся их деятельность – как служебная, так и в личной жизни – была взята под строгий контроль и оценивалась с позиций выполнения ими принятых на себя обязательств. И при подведении итогов каждому из них приходилось ломать голову, зачастую высасывая из пальца «проведённые мероприятия» за истекший месяц, да так, чтобы переплюнуть при этом соседа. Это была кропотливая и нудная работа. Выражая своё отношение к этому почину политорганов, офицеры в шутку назвали его «Панча шила» – по аналогии с опубликованными в прессе десятью принципами мирного сосуществования не присоединившихся к блокам государств, провозглашёнными президентами Индии и Индонезии – Джавахарлалом Неру и Сукарно.

Народная мудрость гласит: беда не приходит одна. И испытатели вскоре почувствовали это на себе. С образованием нового рода войск, по мере укрепления их центрального аппарата – ГУРВО, нарастала лавина бумаг оттуда «для сведения» и «для исполнения». Причём львиная доля их, предназначенная для частей, стоящих на боевом дежурстве, не имела к служебной деятельности офицеров управления (т. е. к работе с космической техникой) никакого отношения. Но все документы, согласно резолюции его начальника, требовали проработки и доведения до сведения всего личного состава. На это у начальников лабораторий уходила уйма времени, и стоило немалого труда. И, несмотря на это, ознакомить всех своих подчинённых, работающих в разные смены и на разных площадках, они порой просто физически не могли.

Но это было бы ещё полбеды. Известно, что важнейшим средством поддержания боеспособности войск является система их инспектирования. В ГУРВО имелись соответствующие органы, выполнявшие эту задачу. Несколько ракетных частей, поставленных на боевое дежурство, было и на космодроме. Но, каждый раз направляя туда инспекторскую группу, высшее командование подвергало проверке не только эти части, но «заодно» и специальные (ОИИЧ), обеспечивающие в управлениях опытно-испытательные работы, а также сами управления. Причём проверки проводились по полной программе боевой и политической подготовки, а оценки (в том числе и командирам) выставлялись по их итогам.

Таким образом, вся работа в НИУ отныне ставилась, что называется, с ног на голову, нанося непоправимый ущерб качеству выполнения главной задачи ради которой изначально и создавался полигон. Испытатели по этому поводу с горькой усмешкой шутили: «такую масштабную диверсию на космодроме, при всём желании, не смогло бы провести даже ЦРУ». Положение ещё более усугубилось после создания нового рода войск – космических с его Главным управлением ГУКОС (преобразованное затем в Центральное – ЦУКОС). НИУ-1, специализирующееся к тому времени уже целиком на космической тематике, оказалось на положении слуги двух господ, каждый из которых гнул свою линию.

До поры до времени – пока был жив Королёв – начальнику управления Анатолию Семёновичу Кириллову удавалось ограждать своих подчинённых от любых инспекторских проверок: авторитет Сергея Павловича на космодроме был непререкаем. А кто об этом забывал, того Главный умел поставить на место. И вот тому наглядный пример. Однажды заседание Государственной комиссии, приуроченное к запуску очередного космического корабля, генерал Курушин предложил провести в штабе на площадке № 10. К намеченному часу туда прибыли все члены комиссии. Приехал туда и Королёв. Однако при его попытке пройти в штаб мимо постового случился казус. Тот, потребовав от Главного пропуск, обнаружил, что на нём нет специального штампа службы режима.

– Вам не положено, – объявил солдат, преграждая Сергею Павловичу дорогу.

– Как это «не положено»? Я – главный конструктор, – возмутился Королёв.

– Вон посмотрите у дежурного в журнале заявок, – посоветовал постовой, – может быть, там ваша фамилия есть.

Но и в журнале фамилии Королёва не значилось. Тогда он, проигнорировав предложение дежурного офицера позвонить Ку– рушину, молча повернулся и уехал в свою резиденцию. А прибыв туда, известил начальника космодрома по телефону, что назначает через час заседание Госкомиссии на площадке № 2. И уже через несколько минут кавалькада чёрных «Волг», спешно отъехав от штаба, на бешеной скорости мчалась по бетонке в направлении второй площадки – на удивление возвращавшихся домой в мотовозе испытателям.

После того, как 14 января 1966 года Сергея Павловича не стало, Кириллов пытался строго соблюсти заложенные им традиции и стиль работы. Однако отстаивать их перед командованием космодрома становилось всё труднее. К тому же он вскоре навлёк на себя немилость и политотдела, собственноручно вычеркнув его представителей из списка боевого расчёта, представленного к денежной премии за запуск одного из пилотируемых кораблей. В итоге Анатолий Семёнович в сложившейся на космодроме обстановке стал неудобной для его командования фигурой. Но человека со звездой «Героя» так просто с должности не снимешь. И, чтобы поставить на его место более покладистого офицера (так, во всяком случае, полагали испытатели), его назначили на вновь введённую в штат должность заместителя начальника космодрома по космической тематике, переведя в штаб на площадку №10. Кириллов при этом фактически оказался не у дел и вскоре был вынужден искать себе более достойную работу в Москве. А начальником НИУ-1 после него был назначен (неизвестно за какие заслуги) сверстник моего друга – Владимир Семёнович Патрушев.

Взаимоотношения Королёва со службой режима и с командованием полигона с самого начала складывались непросто, и инцидент, происшедший на КПП штаба, был далеко не единственным. Так Вершкову довелось быть невольным свидетелем аналогичного случая у входа в бункер площадки № 1 ещё в период ЛКИ «семёрки». В первое время у дверей этого помещения – помимо КПП самой площадки – также стоял вооружённый часовой.

В тот день испытания ракеты на старте шли туго и затянулись далеко за полночь. Возникшую неисправность никак не могли локализовать и устранить – «часовые задержки» следовали одна за другой. Боевой расчёт был измотан до предела, а Главный конструктор и подавно. В одну из пауз Вершков с Байтиным вышли из бункера, чтобы подышать свежим воздухом, и стояли на бруствере, ограждающем входную дверь. Вскоре со стороны старта к ним приблизились две фигуры – это были Сергей Павлович со своим помощником Бушуевым К. Д. Подойдя к двери и не обращая внимания на часового, они попытались сходу проследовать в бункер, но солдат решительно преградил им дорогу, потребовав предъявить пропуска. Бушуев достал и показал постовому требуемый документ, А Сергей Павлович, роясь в карманах, замешкался – пропуска у него не оказалось.

– Я – Королёв, – осознав, наконец, абсурдность ситуации, резко бросил он часовому и, справедливо полагая, что его имя известно всем, шагнул было к двери.

Но не тут-то было – часовой твёрдо стоял на своём. Тогда Бушуев стал популярно объяснять ему, кто такой Королёв и какова его роль в проведении стартовых работ. Однако солдат, ссылаясь на инструктаж начальника караула, ничего не хотел слышать, требуя от Главного пропуск. И тут Сергей Павлович, что называется, сорвался.

– Уб-р-р-ать!!! – будучи вне себя от гнева, закричал он во весь голос, затопав при этом ногами. А затем начал поносить на чём свет местное начальство (обходясь, впрочем, без мата). – Колючей проволоки им мало, так понаставили тут попок на каждом шагу!

На шум из бункера выскочил командир отделения, в котором солдат проходил службу, и попытался его урезонить. Но тот, ссылаясь на Устав, был непреклонен. Тогда лейтенант опрометью бросился на нулевую отметку за начальником группы майором Козловым. И только после прибытия последнего со старта инцидент был исчерпан. А пост у входа в бункер после этого был ликвидирован раз и навсегда.

Вершков, ничего не знавший в ту пору о чёрной полосе жизни Сергея Павловича, проведённой в ГУЛАГе, при всём уважении, был склонен тогда квалифицировать его поведение как граничащее с самодурством. И только десятки лет спустя, узнав о трагической странице биографии этого человека, мой друг в полной мере осознал суть происшедшего у бункера инцидента – это была естественная реакция бывшего узника концлагерей, незаслуженно репрессированного и долгие годы терпевшего произвол лагерной охраны. Тем более, что на тот момент судимость с него ещё не была снята, и потому он особенно болезненно воспринимал произвол, чинимый «человеком с ружьём», которых заключённые в ГУЛАГе называли не иначе как «попками». Об этом свидетельствует, в частности, его откровенное признание⁸, высказанное однажды перед близкими друзьями в своём доме, находившемся под вооружённой охраной:

– Знаете, ребята, самое сейчас трагическое состоит в том, что как всё-таки много общего между этой нынешней обстановкой и тогдашней. Иной раз просыпаешься ночью, лежишь и думаешь: вот, может, уже нашёлся какой-нибудь, уже дал команду, и эти же охранники войдут сейчас сюда и нагло бросят: «А ну, падло, собирайся с вещами!»

Мой друг предпочитал не выносить сор из избы, и для постороннего взгляда в его семье царили мир и покой. Дети подросли, и хлопот с ними стало меньше. Супруга, оставив школу и устроившись на ВЦ при штабе, быстро нашла с его коллективом общий язык и была довольна новой работой. А уже через год настолько там прижилась, что в очередной отпуск, заручившись согласием мужа, отправилась в компании сослуживцев на турбазу Красная поляна. Вернулась Регина оттуда в радужном расположении духа и выразила намерение проводить отпуск таким же образом и впредь. Супруг не возражал – лишь бы не посягала на его отпуск, который он, увлёкшись туризмом, проводил отныне только на дикой природе, в горах. Консенсус между ними – хотя бы в этом вопросе – был, таким образом, достигнут.

Однако разлад в семье исподволь продолжался. Однажды после возвращения жены из очередного «турпохода» Анатолий стал замечать, что она открыто, ничем не мотивируя своё поведение, уклоняется от исполнения супружеского долга. По собственному опыту зная, отчего это может быть, он заподозрил жену в измене. Но, не имея веских доказательств, да и за собой чувствуя грешок, не стал проводить «дознания» – во избежание скандала. Но основания для подозрений нарастали, как снежный ком. Вернувшись как-то с охоты, он обнаружил на полке в прихожей бутылку из-под шампанского, причём марки, которую Регина предпочитала другим. На вопрос – откуда взялась эта посудина, она дала уклончивый ответ: признала, что были «гости», но отказалась их назвать. А через неделю-другую инцидент повторился. Раньше ничего подобного в их доме не случалось, и было ясно, что супруга от мужа что-то скрывает.

А в следующий раз произошло нечто из ряда вон выходящее. На ВЦ, помимо прочих мероприятий, регулярно проводились турниры по настольному теннису. В эти дни, принимая в них участие, Регина задерживалась на работе, но всякий раз приходила домой к ужину. Но однажды, при очередном турнире, в урочное время она не пришла. Поужинав с детьми один, Анатолий пребывал в раздумье – что бы это могло означать? Проходили час за часом, и время приближалось уже к полночи, а жены всё не было. Наконец, он не выдержал и, одевшись в форму, отправился в штаб. На проходной у дежурного он узнал, что теннисный турнир действительно был, но уже давным-давно закончился, и его участники разошлись по домам. Сомнений у него почти не осталось: супруга ему изменяет.

Чувства ревности как такового он не испытывал: если нет любви, то откуда ему взяться? Но его мужское самолюбие на этот раз было сильно задето и страдало оттого, что об этом позорном факте рано или поздно узнают его друзья. И как ему поступить в данном случае, он не знал. Снова поднимать вопрос о разводе было для него слишком болезненно, а главное – бессмысленно: без веских улик суд такое решение не примет, и в итоге ничем, кроме скандала на весь город, этот сыр-бор не кончится. И впервые за минувшие десять лет после разлуки с Мариной он явственно осознал, что допустил непростительную ошибку, расставшись с ней по доброй воле. Регина пришла домой только за полночь и, отказавшись от ужина, сразу легла спать. На расспросы мужа – что всё это значит? – она не дала вразумительного ответа, подтвердив тем самым обоснованность его подозрений.

В ту ночь, размышляя о своём безрадостном житье-бытье, Вершков решил при удобном случае снова наладить связь с Мариной, утешая себя мыслью: «Может быть, ещё не всё потеряно?» Отношения супругов, ранее и без того не отличавшиеся теплотой, стали натянутыми до предела. Теперь они общались между собой в основном через детей, а при их отсутствии в доме стояла мёртвая, леденящая душу тишина. Анатолий пытался и не мог себе представить, как они смогут жить под одной крышей, когда сын с дочерью, закончив школу, их покинут? И он пришёл к неутешительному выводу, что развод в этих условиях станет неизбежным.

В тот год отпуск у моего друга был запланирован на декабрь, и он возлагал на него в личном плане большие надежды. По прибытии в Москву Анатолий тут же отправился по знакомому адресу у метро «Сталинская» с намерением встретиться с Мариной. Но барака, где она когда-то проживала вместе с отцом, уже не было – на его месте шло строительство нового дома. А найти в столице «девушку без адреса» было непросто. Но Вершкову несказанно повезло: первая же прохожая, к которой он обратился за помощью, оказалась подругой его знакомой и сообщила её телефон. Обрадованный такой удачей, Анатолий отправился устраиваться на ночлег в гостиницу, ломая голову над тем, где бы уединиться со своей возлюбленной на время отпуска?

В тот день судьба явно к нему благоволила: будто сам Всевышний, видя его проблемы, спешил их немедленно разрешить. В метро он совершенно случайно встретил школьного друга Лёву Зимина, который, выслушав и войдя в его положение, предложил земляку ключи от своей квартиры в Одинцове.

– Завтра я убываю в командировку, а жена с детьми к матери уехала, – дружески предложил он и шутя добавил: – только матрац не порвите.

Из гостиницы он сразу же позвонил Марине и, застав её дома, договорился о встрече. Вечером к метро «Измайловская», возле которого теперь она жила, мой друг ехал, как на первое свидание. Несмотря на лёгкий мороз, встреча их была жаркой.

– Ну что же ты так долго не появлялся? – упрекнула Вершкова подруга, – я ждала-ждала да и вышла замуж. Теперь у меня уж сыну два годика. А я так хотела, чтобы он был твой!

Не искушённый в женском лукавстве, Анатолий искренне раскаивался в своём «предательстве» и заверил Марину, что отныне они не расстанутся никогда. Та была с ним вполне солидарна и когда узнала о предоставленной в их распоряжение квартире, то не колебалась ни минуты и выразила готовность уединиться с ним хоть на весь месяц.

– А как же муж, работа? – недоумевал мой друг, ещё не веря в столь счастливый поворот судьбы.

– Пустяки. Скажу, что достала горящую путёвку в дом отдыха.

– И муж тебя отпустит одну?

– А куда он денется? – засмеялась Марина. Я его держу в ежовых рукавицах.

Трудно было представить, чтобы такое щуплое и нежное создание могло командовать зрелым мужчиной да ещё при этом наставлять ему рога. Но в данной ситуации Анатолий не смел осуждать подругу. Свидание было недолгим, и, условившись назавтра встретиться на Белорусском вокзале, они расстались.

Хотя мой друг уже давно был женат, но только теперь, оказавшись наедине с возлюбленной, в полной мере познал, что такое по-настоящему медовый месяц. Он пребывал на седьмом небе и боготворил свою неутомимую и щедрую на ласки подругу. Им было что вспомнить и рассказать друг другу. Анатолий посвятил Марину в свои семейные проблемы, а та поведала ему пикантную историю своего замужества.

– Врач-гинеколог, – без всякого стеснения начала она свой рассказ, – давно рекомендовал мне сделать операцию, чтобы стать полноценной женщиной, и я решилась-таки на этот шаг. А после операции при контрольном визите он выразил желание лично «убедиться» в том, что всё нормально. Я не решилась ему перечить и согласилась. Врач, будучи уже в летах, оказался вдовцом и после «проверки» тут же, в кабинете, сделал мне предложение. Так в одночасье я превратилась в замужнюю женщину. А потом у нас появился ребёнок.

В общем, скучать «молодым» не приходилось. Днём – заботы о хлебе насущном, по вечерам – прогулки при луне делали их жизнь не столь однообразной. Да жаловаться на скуку у них и не было оснований. Время от времени Марина звонила своему мужу, неся ему всякую чепуху и справляясь о здоровье сына. А к концу пребывания в «доме отдыха» съездила домой и привезла ребёнка с собой. Будучи ещё несмышлёным малышом, особых хлопот влюблённым он не доставлял, и те без помех продолжали упиваться счастьем, жаждя «наверстать упущенное» и насладиться впрок. Они расстались, так и не успев наскучить друг другу, только под Новый год. Провожая Марину домой, Анатолий признался, что в дальнейшем не мыслит без неё своей жизни, и они условились проводить в будущем отпуск только вместе.

После перевода А. С. Кириллова в штаб очередная комиссия, прибывшая на космодром для инспекторской проверки, была сразу же направлена в НИУ-1. Объявляя об этом Патрушеву, генерал Курушин напутствовал его словами:

– Хватит вам заниматься хобби, пора наводить в управлении воинский порядок!

Разумеется, будучи военным инженером, он хорошо представлял себе пагубные последствия для космодрома проводимой ГУРВО политики, но плетью обуха не перешибёшь, и он был вынужден претворять её в жизнь. Когда о столь пренебрежительном отзыве о своей работе со стороны командования узнали испытатели, то их возмущению, казалось, не будет предела: неужели в верхах не понимают, что таким подходом к делу подрываются сами основы их энтузиазма и дух творческого подъёма в коллективе? Но приказ для военнослужащих – закон, и они беспрекословно обязаны его выполнять. И офицеры НИУ-1, готовясь к первой в их практике инспекторской проверке, были вынуждены перенести акцент в своей работе на углублённое постижение воинских наук и отработку нормативов по боевой подготовке. Вновь прибывающие на космодром по этому поводу не сильно сокрушались, принимая всё как должное. Но для ветеранов, нашедших своё призвание в отработке ракетно-космической техники и вкладывавших в неё всю душу, такой подход к делу был сущей напастью.

Как и следовало ожидать, проверка управления, с позиций уставного порядка, дала плачевные результаты. Инспекторы проявили завидное усердие, и в перечень к акту было включено около сотни замечаний, среди которых оказался даже такой пункт: «не уставные отношения между военнослужащими». Иными словами, испытателям впредь во время работы запрещалось обращаться друг к другу по имени. Это был полнейший абсурд! На лицо была попытка сломать сложившиеся годами добрые традиции, основанные на полном взаимодоверии и товариществе, без которых немыслима работа со сложнейшей техникой. В итоге новому начальству был установлен жёсткий срок для устранения выявленных замечаний, и назначена контрольная инспекторская проверка.

Так в 1967 году закончился «золотой век» военного испытателя на космодроме Байконур: если до этого на первом месте у них была работа, то отныне стала служба (по крайней мере – вопреки здравому смыслу – именно этого добивалось высшее начальство). В последующем подобные проверки в управлении стали проводиться на регулярной основе, а боевая и политическая подготовка стали повседневной практикой в жизни офицеров, по которой в основном определялась оценка их работы в целом. В довершение всего начальником политического отдела здесь вскоре была назначена такая одиозная личность, как полковник М. Т. Непогодин.

В отличие от своих предшественников – Кузнеченкова Б. И. и Борзенкова В. А., считавших своей главной задачей содействие успешному выполнению спецработ, новый начальник отдела, узурпировав в Управлении всю власть, поставил во главу угла политико-воспитательную работу с офицерами. На первом же партийном собрании он вошёл с ними в конфликт, с сарказмом обозвав всех при этом «большевичками». А тех, кто, взывая к партийной демократии, пытался ему перечить (включая полковника Богомолова В. Я.) – не взирая на звания и должности – «выслал» на дальние площадки. Испытатели были в шоке от такого вопиющего произвола. Но только один из них – Сергей Митрофанович Мамонов, не стерпев оскорбления, не побоялся найти на ретивого начальника управу и обратился с жалобой в ЦК КПСС. Но, хотя там отреагировали на неё должным образом, это ни в коей мере того не образумило, и всё осталось как есть.

После хрущёвской «оттепели» такой стиль работы партийного руководителя был явным анахронизмом, и испытатели сразу же прозвали Михаила Тимофеевича «осколком сталинизма». А чуть позже, когда в Греции хунта чёрных полковников (как писали в газетах) захватила власть, свергнув демократическое правительство Караманлиса, за начальником политотдела – с лёгкой руки Александра Полякова – прочно закрепилась кличка «чёрный полковник». Она как нельзя точно отражала как внешний, так и внутренний облик этого мрачного человека: он никогда не улыбался, никому из подчинённых не подавал при встрече руки, и те в свою очередь – вопреки традиции – не смели называть его по имени-отчеству.

Для укрепления своей власти Непогодин использовал любые способы и средства. Перво-наперво, он добился расширения штата своего отдела, выделения для него отдельного помещения, а для себя лично – персональной служебной автомашины. Затем – в нарушение Устава внутренней службы – потребовал от начальника отдела координации (штаба) полковника В. П. Ткаченко внести изменения в инструкцию дежурному по Управлению, обязывающие его встречать начальника политотдела с рапортом, т. е. так же, как и командира части. И тот, обязанный, как никто другой, исполнять Устав, не найдя в себе мужества противостоять «узурпатору», безропотно выполнил его противозаконное требование. Всё это никак не способствовало поднятию морального духа испытателей и сохранению их энтузиазма на прежнем уровне, который держался отныне только за счёт ветеранов.

Текущий год ознаменовался трагическим событием: при приземлении первого пилотируемого корабля «Союз» разбился Владимир Михайлович Комаров. Причины и последствия гибели космонавта подробно изложены в заключительной части книги.

На фоне столь безрадостных событий известие о присвоении очередного воинского звания «подполковник-инженер» одновременно Вершкову и Крутову явилось для них настоящим праздником, и они решили отметить его вместе. Анатолий к тому времени во дворе своего дома оборудовал стол для игры в настольный теннис, и он – после проводки электрического освещения – оказался идеальным местом для организации праздничного застолья. Друзья сообща достали ящик коньяка и пару коробок сухого вина, с закуской тоже не было проблем, а с овощами и подавно – рви прямо с грядки! В ту пору это было несказанной роскошью, и гости веселились от души до самого рассвета. А закончилось пиршество теннисным турниром.

Вскоре, по указанию свыше, на полигоне прошла переаттестация всего офицерского состава. Для разговора на эту тему Крутов пригласил Вершкова в кабинет.

– Расскажи, – поинтересовался он, – что ты думаешь по поводу своей дальнейшей службы?

– Работа мне по душе, – откровенно признался Анатолий, – а должность вполне устраивает. Надеюсь, до пенсии дотяну.

– Ну, а как насчёт звания?

Этот вопрос не застал моего друга врасплох: ответ на него у него сложился уже давно. Испытывая неодолимое отвращение к табачному дыму, он зарёкся когда-либо идти к своему начальнику в замы, кабинет которого больше походил на курительную комнату, а о переходе в другой отдел он не допускал даже мысли. Но Вершков тактично мотивировал своё решение другой причиной.

– Я не собираюсь служить в армии до 50-ти лет, поэтому на папаху не претендую.

Он не знал, что этим признанием снимает камень с души своего шефа, стоявшего перед непростым выбором.