Анатолий Корешков
За стеной секретов

© Корешков А.А., 2019
Публикуется на сайте с разрешения автора

Мнение редакции об отдельных событиях и фактах истории
может не совпадать с мнением публикуемых авторов...

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Глава 3

Лётно-конструкторские испытания ракеты 8К74 проходили успешно, и на их завершающем этапе 17 декабря 1959 года в Советском Союзе был образован новый род войск – ракетные войска стратегического назначения (РВСН). К этому времени на площадке № 31 для этой ракеты был построен новый стартовый комплекс, и после принятия на вооружение «семёрка» в феврале 1960 года была поставлена на боевое дежурство. Обучение расчётов войсковой части 33797, дислоцированной на этой площадке под командованием А. Г. Гонтаренко, осуществлялось группой испытателей, в которую входил и Толька Вершков. Под их контролем проходила стажировку также воинская часть нового ракетного полигона, создаваемого в Плесецке. В последующем для выполнения указанных задач на полигоне был создан учебный центр, после чего испытатели вернулись к основному месту работы – на площадку № 2.

К тому времени начались ЛКИ новой боевой ракеты 8К75, в испытаниях системы РУ которой, вместо убывшего из отдела Володи Байтина, напарником Вершкова стал Боря Прокофьев. Эта ракета, в отличие от своей предшественницы, была более мобильна, имела простое стартовое устройство и по своим габаритам уже могла размещаться в шахте. Стартовую площадку № 51 и РУП для неё оборудовали в районе площадки № 1, а полуподземный бункер для проведения предстартовых испытаний построили между ними. В последнем, помимо прочей аппаратуры, была смонтирована и новая станция КИА-РУ. Неизвестно, по каким соображениям, через этот бункер проходила заправочная магистраль ракеты жидким кислородом, и воздух в помещении перед стартом всегда был свеж, как после грозы. Однако на это обстоятельство, свидетельствующее об утечке кислорода, до поры до времени никто не обращал внимания.

Испытания ракеты 8К75 начались крайне неудачно: при первом же пуске, поднявшись на высоту в несколько десятков метров над землёй, она взорвалась и рухнула на стартовый стол, выведя его из строя. Бригада монтажников тут же приступила к ремонтно-восстановительным работам, и уже через месяц стол был готов к приёму новой ракеты, которая к тому времени прошла в МИКе полный цикл испытаний. Однако и её постигла та же участь. И такая «карусель» продолжалась около года. Конструкторы, выдвигая раз за разом по поводу причины неудач различные предположения и производя соответствующие доработки, поставляли на полигон всё новые и новые ракеты, но картина на старте повторялась точь-в-точь, как при первом запуске: ракета неизменно взрывалась, едва успев подняться над землёй. Было ясно, что скрытый дефект двигательной установки РД-111, разработанной КБ В. П. Глушко, носит принципиальный характер, но в чём он состоит, никто понять не мог.

Такая печальная статистика навела испытателя Вячеслава Галяева на мысль, что длина юбки сопла двигателя этой ракеты, вероятно, больше так называемого «критического» значения, превышение которого, согласно теории, чревато взрывом. И он решил проверить свою гипотезу математическим путём. Его расчёты показали, что при конструировании двигателя РД-111 действительно допущена ошибка, о чём был тотчас поставлен в известность Сергей Павлович Королёв. Тот подверг материалы проведённого испытателем исследования тщательной экспертизе, и они были признаны верными. На их основе конструкция двигателя РД-111 прошла соответствующую доработку. После этого, успешно стартовав, ракета 8К75 в короткие сроки завершила этап ЛКИ и была принята на вооружение под индексом Р-9. А Вячеслав Иванович Галяев, в знак признания его заслуг, был переведён Королёвым (по согласованию с Главкомом РВ) в ОКБ-1 на должность помощника Главного конструктора.

К сожалению, успешное завершение работ с ракетой 8К75 на площадке № 51 было омрачено одним печальным событием. При проведении заключительных операций после одного из пусков, выполняемых группой майора Подставки, двое солдат зашли в загазованный кислородом бункер и решили закурить. После вспыхнувшего от спички пожара в мгновение ока была выведена из строя вся находившаяся там аппаратура, а оба солдата погибли на месте. Лишь после этого трагического события Толька Вершков понял, какой опасности всё это время подвергался: пожар от искры щёток электродвигателей вентиляторов его станции в этом помещении мог произойти гораздо раньше, и тогда бы его карьера испытателя на этом и закончилась. Но настоящий шок от неминуемой, казалось бы, гибели ему предстояло пережить чуть позже и при совершенно иных обстоятельствах.

Как уже было сказано выше, по характеру работы во время пуска «семёрки» мой друг был обязан находиться в бункере и, будучи «незаменимым» (как считало начальство), не мог воочию наблюдать процесс её запуска и подъёма. В то время, как его товарищи каждый раз после очередного старта оживлённо делились впечатлениями от увиденного, он молча им завидовал, лишь мечтая насладиться этим уникальным зрелищем когда-нибудь в будущем. Не раз он обращался к начальнику с просьбой о подмене за пультом своим старшим коллегой Крутовым, который всегда был рядом, но Швыдкой был неумолим:

– Мальчишка! – возмущался он. Тут задачи государственной важности решаются, а ему, видите ли, «посмотреть хочется». Ещё увидишь – какие твои годы!

Быть чрезмерно настойчивым в такой ситуации, в силу своего характера, Толька не мог, и ему не оставалось ничего иного, как ждать удобного случая для исполнения своего заветного желания. А такой случай представился ему лишь спустя три года после начала ЛКИ, и он решил воспользоваться им во что бы то ни стало. Чтобы читатель смог живее ощутить всю необычность этого уникального зрелища, привожу доподлинный рассказ моего друга, опубликованный в одном из журналов.

«В соответствии с первой лунной программой, в конце июня 1960 года на полигон прибыла очередная «семёрка». Я сразу заметил, что её пуск, намеченный на 16 июля, совпадает с днём моего заступления в наряд дежурным по Управлению. График нарядов (ещё до прибытия ракеты) был согласован с моим шефом, и я, рискуя впасть в немилость, решил до поры до времени ему об этой накладке не сообщать. Вопрос о моей подмене за пультом управления на старте всерьёз не стоял – в резерве был старший инженер станции Р. Т. Крутов. Как я и рассчитывал, подвоха с моей стороны Швыдкой не заметил. И вот в намеченный день пуска с утра прихожу к нему в кабинет.

– Николай Константинович! – бодро обращаюсь к нему, стараясь сдержать улыбку. Разрешите доложить: я заступаю в наряд дежурным, так что не забудьте предупредить Крутова, чтобы готовился подменить меня за пультом.

– Какой наряд, если сегодня пуск?! – вознегодовал начальник. – Почему мне раньше об этом не доложил?

– Я полагал, – отвечаю ему невинным голосом, – что об этом знаете: ведь вы сами подписывали график.

Чувствуя, что и сам дал маху, командир, чертыхаясь, но уже слегка поостыв, поспешно схватил телефонную трубку в надежде договориться о моей подмене в наряде с начальниками других отделов. Однако время для этого было упущено, и ни один из них, как я и предполагал, выручить его не смог. Когда, наконец, Швыдкой раздражённо бросил трубку и размышлял, как же ему быть, я, нарушив паузу, напомнил ему о цели своего визита:

– Разрешите заступать?

– Ладно, иди, – смирившись с неизбежным, ответил тот, – да позови ко мне Крутова. – И, видимо, раскусив мои замыслы, добавил, погрозив пальцем: – но я тебе этот «фокус» припомню!

Покинув кабинет начальника, я внутренне ликовал: мой план полностью удался, и нынешним вечером моё заветное желание, наконец-то, исполнится! Угроза же шефа меня нисколько не волновала: характером он был, хотя и вспыльчив, но отходчив, к тому же формально я был прав и не чувствовал за собой большой вины.

Вечером, после окончания рабочего дня и убытия мотовоза, я поужинал в столовой и с нетерпением ожидал минуты старта, Для лучшего обзора местности мы с помощником забрались по лестнице на крышу подъезда с торца служебного корпуса. С расстояния около 1 км ракета была видна отсюда, как на ладони. Вскоре к МИКу подъехал газик с последним эвакуированным со старта – Геннадием Ракитиным. Хотя мой земляк видел пуски ракет уже не раз, но охотно составил нам компанию. Вот на старте начался развод ферм обслуживания ракеты – это означало, что работы идут строго по графику, и ждать осталось совсем немного. Наконец над степью раздался как бы отдалённый раскат грома.

– Прошёл «Пуск!», – комментирую я слышанную уже десятки раз команду.

Далее должна работать автоматика. Через считанные секунды ракетные двигатели вышли на режим главной ступени, и со старта донёсся оглушительный грохот. Ракета на мгновение исчезла в густом облаке пыли, и оттуда – о чудо! – вместо одной, вынырнуло вдруг сразу пять ракет. Поражённый увиденным, совершенно не понимая, что происходит (такой случай на полигоне был впервые), я утратил дар речи.

– Видимо, авария, – коротко прокомментировал происходящее Ракитин и, словно размышляя сам с собой, добавил: – Куда же, интересно, они полетят?

Один из боковых блоков ракеты (а попросту – «боковушка»), оставляя за собой длинный шлейф пламени, направился в сторону НИП-1, подняв там несусветную панику. Однако, «не дотянув» до него метров сто, рухнул на землю и взорвался. После этого наше внимание целиком сконцентрировалось на «боковушке», летевшей мимо нас низко над землёй в сторону станции «Московская».

– Эх, солдатики там сейчас, бедные, наверно, заметались, – от души посочувствовал я железнодорожникам, мысленно представив себя на их месте.

– Да от неё не убежишь, – посочувствовал солдатам и Раки– тин, – хорошо, что не в нашу сторону пошла.

Между тем, ракета, не теряя высоты, как будто управляемая радиовысотомером, вопреки закону вероятности, продолжала строго горизонтальный полёт и «не думала» падать. Мало того, секунд 10-15 спустя, будто «услышав» реплику моего земляка, она вдруг начала разворот по курсу в нашу сторону. Мы насторожились и продолжали наблюдение за ней с утроенным вниманием. А когда убедились, что «боковушка», вдруг закончив разворот, «взяла курс» точно на МИК, то и вовсе опешили. Было полное впечатление, что ракетой управляет некая система самонаведения на цель, а этой целью оказались мы. Это было настолько невероятно, что, глядя на происходящее, мы – подобно кролику, застывшему в смертельном страхе перед пастью удава – совершенно оцепенели, будучи не в силах сдвинуться с места. Время, казалось, резко замедлило бег, и секунды мучительно тянулись, как часы. При этом у каждого из нас в душе ещё теплилась надежда, что ракетный блок либо продолжит разворот по курсу, либо вот-вот рухнет на землю: никакой системы управления на нём не было. Но, вопреки нашим ожиданиям, ничего подобного не происходило – «боковушка» точно шла на нас. И когда угроза катастрофы стала очевидной, у одного из солдат не выдержали нервы, и он с криком «так ведь она же на нас идёт!» спрыгнул с крыши и пустился наутёк.

Панический крик солдата привёл нас в чувство, и в тот же миг остальных с крыши как ветром сдуло (хотя в обычной обстановке вряд ли бы кто из нас решился на прыжок с высоты 4-5 м). Примечательно, что после «приземления» (при этом ни один не пострадал) все кинулись в разные стороны – времени на размышления уже не осталось. Не помню, как – через несколько секунд, рискуя оказаться погребённым под развалинами здания, я оказался в вестибюле МИКа, где и застал меня потрясший землю взрыв. Я с опаской поднял голову – не обрушится ли сверху крыша? Но, к счастью, с потолка лишь посыпалась штукатурка. Убедившись таким образом, что опасность миновала, я перевёл дух и вышел на крыльцо.

Моему взору предстала удручающая картина. В служебном корпусе, что стоял перед МИКом, ударной волной были выбиты в окнах с обеих сторон здания почти все стёкла, а кое-где сорваны с петель рамы и двери. Весь двор был завален мусором и служебными документами из машбюро и секретной части. Я невольно подошёл к торцу здания, откуда мы только что вели наблюдение, и обомлел: его угол – от крыши до основания – отделяли от стен глубокие трещины, и казалось, что он вот-вот рухнет. Легко представить, что могло бы с нами быть – задержись мы на крыше ещё хоть на доли секунды. И уж совсем не хотелось думать о том, что всё могло закончиться гораздо хуже: пролети «боковушка» ещё с полсотни метров, и от здания не осталось бы камня на камне. Да и МИК пострадал бы в этом случае не меньше, и жертвы были бы неизбежны. От катастрофы спасло тогда лишь то обстоятельство, что площадка № 2 располагалась на склоне пологого холма, и ракете, подлетавшей к ней из лощины, для прямого попадания не хватило каких-то пары метров высоты.

Наутро друзья меня поздравляли: кто, шутя, с «боевым крещением», а кто с очевидным отныне фактом, что родился я в рубашке. А мой начальник Н. К. Швыдкой, ответив на приветствие, со смехом и не без ехидства спросил:

– Ну что, Вершков, теперь видел, как ракеты летают?

Судя по тону, камня за пазухой после вчерашнего инцидента он на меня уже не держал».

К этому рассказу можно добавить лишь одно. К тому времени испытатели уже привыкли к авариям подобного рода и воспринимали их без прежних эмоций, а как неизбежный брак в любой работе, а иногда даже с юмором. Так было и в этот раз. Уже в тот же день в обеденный перерыв в курилке под окнами МИКа звучали забавные анекдоты по поводу случившегося, а «героями» их, выставленные в весьма неприглядном свете, были Вершков и Ракитин. И дружный хохот сотрясал тогда стены едва уцелевшего от взрыва здания.

Успешный опыт проведения испытаний ракет показал, что качественная отработка входящих в них систем находится в прямой зависимости от глубокого познания их испытателями ещё на этапе проектирования и изготовления. Поэтому на полигоне было принято за правило: перед началом ЛКИ каждой ракеты на предприятия-разработчики новых систем командировался соответствующий контингент офицеров сроком на 1-2 месяца, и на это выделялись необходимые материальные средства.

Такие командировки для испытателей, уже обустроившим свои семьи, а холостым тем паче, были не в тягость, а напротив – позволяли «перевести дух» от напряжённой, изнурительной работы, а порой заодно и решить в Москве личные дела. Так Крутов, с которым в первое время Вершков ездил в Москву на пару, сумел приобрести там машину «Победа», затем сыграть свадьбу, а через год и «обмыть» рождение дочери. При этом на семейных торжествах у друга, каковым считал его Толька, он был всегда званым гостем. Сам он поездки в Москву использовал в основном для пополнения рыболовного и охотничьего снаряжения, а во время одной из них ему удалось исполнить свою давнюю мечту – приобрести портативную надувную лодку.

А из семейных торжеств у Крутова, который всегда останавливался у тёщи, больше всего ему запомнилось последнее, когда он неожиданно попал впросак. В тот день, съездив после работы в ЦУМ, они с Мишей Кисловым купили в подарок новорожденной детскую кроватку. Однако, выйдя на шоссе Энтузиастов на знакомой троллейбусной остановке и свернув в нужный переулок, Толь–  А опешил: вместо квартала старой застройки их взору предстал обширный пустырь, лишь с кое-где сохранившимися хибарами. И ни в одной из них он не обнаружил знакомых примет.

– Ну, чего ты встал, – обратился к нему Миша, оказавшийся здесь впервые, – доставай адрес, сейчас найдём, которая тут наша.

– Если бы я его знал, – с сожалением ответил Толька, – понадеялся на память, а тут целый квартал снесли – попробуй разберись. Да и Рудольф хорош – предупредить об этом не догадался.

– Ну, ты даёшь! Получается, как в сказке – идём туда, не зная куда. Теперь придётся обходить подряд все дома – сколько времени даром потеряем!

– Это было бы ещё полбеды, – окончательно доконал товарища мой друг, – я и фамилию тёщи-то не знаю: кого спрашивать будем?

Не находя больше слов, Михаил в сердцах сплюнул и чертыхнулся, что бывало с ним крайне редко.

– Ну, и ищи сам как хочешь, а я с этой дурацкой кроватью таскаться больше не буду – тут подожду.

После этого нелицеприятного для Тольки диалога он ещё с полчаса блуждал между сохранившимися на пустыре домами, тщетно пытаясь воскресить в памяти очертания того из них, в котором год назад справляли свадьбу. Уже смеркалось, и надежды попасть на именины к другу почти не оставалось. От полного конфуза спасло Вершкова лишь то обстоятельство, что вышедшая на крыльцо хозяйка, обеспокоенная отсутствием ребят, первой признала в нём гостя и пригласила в дом. Именины в итоге состоялись, а подарок нашёл-таки своего адресата.

Жизнь у проживающих в гостинице офицеров, помимо периодического посещения кинотеатров, протекала довольно однообразно. И однажды в конце недели при возвращении с работы Толькин напарник по номеру Сергей Иванчик предложил:

– А не устроить ли нам сегодня разгрузочный день?

– Как это и чего ради? – чувствуя в предложении товарища подвох, спросил тот. Мы с тобой лишним весом, вроде, не страдаем.

Сергей усмехнулся и со словами «а вот сейчас узнаешь» пригласил Тольку зайти в гастроном, мимо которого они как раз проходили. Догадавшись, о чём идёт речь, мой друг счёл предложение товарища весьма своевременным и охотно его поддержал. Как бывший старшина по учёбе в Академии, Иванчик взял инициативу целиком в свои руки и определил меню на предстоящий ужин:

– Значит так: берём буханку ржаного хлеба, килограмм «столичной» колбасы и поллитра «Московской» – будет в самый раз для «разгрузки».

– Да ты что, – усомнился Толька, – разве съедим вдвоём столько?

– Не сумлевайся, – шутя, успокоил тот, – ещё мало покажется.

И действительно, придя в гостиницу и удобно устроившись за столом, друзья-однополчане за неторопливой душевной беседой с большим аппетитом умяли все харчи без остатка, осушив, при этом лишь слегка захмелев, всю бутылку.

– Ну вот, а ты боялся, что не справимся, – засмеялся Сергей, наводя на столе порядок, – а теперь можно и по бабам. – И уже серьёзно добавил: – У меня на сегодня свидание назначено, так что извини – мне пора.

Иванчик имел краткий опыт супружеской жизни ещё при учёбе в Академии. Тогда, едва сыграв свадьбу, он по каким-то причинам тут же расторгнул брак и с тех пор жил холостяком. Поэтому Толька отнёсся к его планам с пониманием, однако сам последовать его примеру даже не помышлял: воспитанный в патриархальных семейных традициях, он свято хранил верность супружескому долгу. Но и в одиночестве коротать вечер у него после «разгрузки» не было ни малейшего желания. Поэтому, вспомнив о школьном друге, проживавшем в Сетуни, с которым уже давно не встречался, он решил нанести ему визит.

Надо сказать, что отдых у моря супруге моего друга в сексуальном плане не пошёл на пользу, и их отношения в этом вопросе продолжали оставаться препятствием к семейному благополучию. Более того, теперь при отказе мужу в исполнении супружеского долга Регина – в ответ на его укоры и протесты – порой на полном серьёзе заявляла:

– Если я тебя не устраиваю, бери развод.

Эта ставшая привычной для Тольки фраза приводила его в недоумение: что это – реальная угроза распада семьи или просто блеф? «Умная женщина, делая такие безответственные заявления, – размышлял он, – должна понимать, что тем самым рубит под собой сук. Неужели жена и в самом деле подыскала мне замену, и лишь моральный долг перед детьми удерживает её от развода?» Сомнения не давали моему другу покоя и исподволь готовили к неизбежному. И то, что произошло с ним в этот роковой для него вечер вряд ли можно считать чистой случайностью.

В метро по дороге к Белорусскому вокзалу судьба неожиданно свела его с женщиной, которой было суждено перевернуть всю его жизнь. А случилось это так. При посадке в вагон напором толпы Толька был оттеснён в угол, где пустовало единственное кресло, на которое, спасаясь от толчеи, он тотчас сел. Однако в следующий момент перед ним оказалась стройная миниатюрная девушка с солидной хозяйственной сумкой, и он как истинный джентльмен хотел было уступить ей место. Но вагон был так плотно набит пассажирами, что сделать это оказалось совсем не просто. И, видя это, девушка, благодарно улыбнувшись, его успокоила:

– Сидите, сидите – мне скоро выходить.

– Ну, тогда давайте хотя бы вашу сумку, – чтобы сгладить неловкость, предложил Толька и с её молчаливого согласия поставил увесистый саквояж к себе на колени.

По дороге от нечего делать он исподволь разглядывал незнакомку, стараясь определить её возраст и цель поездки. Девушка стояла к нему лицом, упираясь в колени, и Толька время от времени ловил на себе её пытливый взгляд, свидетельствующий о несомненном интересе со стороны случайной попутчицы к своей персоне. И у моего друга как-то само собой появилось желание познакомиться с ней поближе.

– А вы, если не секрет, куда едете? – поинтересовался он.

– До Белорусского вокзала, на электричку.

– Какое совпадение! – искренне обрадовался Толька. И мне туда же.

Ничего нет удивительного в том, что по выходе из метро он помог Марине (так звали незнакомку) донести до вокзала вещи, а узнав, что она едет в Тучково, купил туда два билета, предварительно заручившись согласием её проводить. «С другом ещё успею повидаться», – заинтригованный неожиданным ходом событий, подумал он. Марина оказалась отличной собеседницей, и после того, как поезд тронулся, у Тольки было ощущение, будто они уже давно знакомы. Оказалось, что его спутница прописана в Москве у отца, который устроил её через друга-прораба на стройку в районе станции Тучково, где она проживает в общежитии. Отца она навещает регулярно, а иногда приезжает проведать её и он. В ответ на откровение Толька вкратце поведал Марине и о себе, не утаив при этом, во избежание недоразумений, и своё семейное положение.

Электричка прибыла в Тучково поздно вечером. Прямо перед вокзалом Толька увидел статую знакомой героини-партизанки Зои Космодемьянской, а неподалёку – поджидавший пассажиров автобус. Дело шло к развязке, и надо было на что-то решаться. Но, боясь показаться девушке чрезмерно навязчивым, он тянул до последнего и, лишь когда заканчивалась посадка в автобус, с робкой надеждой обратился к ней с просьбой:

– А можно, я провожу вас до общежития?

– Но сегодня обратно от нас уже не уехать, – предупредила она в ответ, – это последний рейс.

В её голосе Толька уловил нотки сожаления, а взгляд был настолько красноречив, что он, поспешно опустив саквояж на землю, тотчас припал к её губам. Марина, приподнявшись на цыпочки, ответила ему так пылко, что оба пришли в себя лишь после того, как водитель, видимо, наблюдавший эту сцену в зеркале, просигналил им из кабины. Тогда, со смущённой улыбкой она взяла Тольку за руку и, шепнув «поехали», решительно шагнула с ним в автобус.

В ту долгую сентябрьскую ночь мой друг сполна познал колдовскую силу и прелесть женских чар, буквально потеряв голову от ощущения внезапно свалившегося на него счастья. Его возлюбленная, оказавшаяся по профессии медсестрой, несмотря на юный возраст, проявила себя опытной женщиной и была без всякого преувеличения гиперсексуальна. До этой встречи даже в самых смелых фантазиях он представить себе не мог, что такой феномен в юбке возможен. Ему почему-то пришла тогда на ум знаменитая разведчица Мата Хари, перед чарами которой не мог устоять ни один высокопоставленный чиновник, выкладывая ей, как на блюдечке, государственные тайны. «Наверно, она была так же сексуально привлекательна, как и Марина», – не без основания сделал вывод Толька. Разом поблекла в его глазах романтическая история с его школьной подругой, а отношения с супругой представлялись теперь сущей пыткой. Однако, храня светлую память о былом, он не смел даже в мыслях назвать обуявшее его чувство словом «любовь»: это была неподвластная воле разума дикая страсть, начисто лишённая ореола романтики. И у Тольки не было сейчас в жизни иного желания, как безраздельно обладать этой удивительной женщиной, навеки связав с ней свою судьбу – как будто и в самом деле на ней «сошёлся клином белый свет».

Всецело овладев им, это неукротимое плотское желание заставляло настойчиво искать выход из создавшегося положения и толкало моего друга на радикальные меры. Он вдруг явственно осознал, что его моральные устои, на которых зиждется семья, вовсе не столь незыблемы, каковыми казались прежде. Но в то же время он понимал, что разорвать по живому семейные узы будет нелегко. И тут ему на память пришла та самая, ставившая его в тупик, фраза, которую жена часто пускала в ход при семейных конфликтах: «Если я тебя не устраиваю, бери развод». И он ухватился за неё, как за спасительную соломинку, уверовав, что Регина и в самом деле не будет серьёзно возражать против расторжения брака.

Между тем, уже той же ночью ему довелось убедиться, что его новая знакомая тоже не ангел и знает себе цену.

– Ты просто создана для любви! – делая комплимент и полагая, что открывает для неё тайну, признался Толька.

– А я это знаю, – невинным голосом ответила юная «куртизанка», – мне все мужчины так говорят.

Толька, услышав такое признание, опешил. А та, видимо, смекнув, что сболтнула лишнее, принялась подробно рассказывать ему воистину фантастическую историю о своём раннем браке с романтическим путешествием по Чёрному морю и с печальным финалом: муж якобы сошёл с ума, и брак на этом основании был расторгнут. А затем, продолжая рассказ, затронула и вовсе пикантную тему:

– В детстве я вместе с мальчишками лазила по чужим огородам. Однажды хозяин бросился за нами вдогонку. Я оказалась последней, и он, догнав, со всего маху ударил меня ногой в пах. От полученной травмы потом образовалась спайка, превратившая меня в вечную девственницу…

Толька не счёл нужным ворошить прошлое новоиспечённой подруги – это было сейчас не в его интересах, но легкомысленность её поведения была очевидна. И вскоре в очередной раз, освобождаясь от объятий и отдавая ему должное как мужчине, Марина продемонстрировала это снова.

– Эх, люблю военных! – нисколько не смущаясь, весело призналась она, и было трудно обижаться на её непосредственность.

На этот раз Толька не удержался от иронической реплики:

– Который же я у тебя по счёту?

Марина в ответ только рассмеялась и, как могла, постаралась рассеять его подозрения. Она объяснила, что жильё, которое они строят, предназначено для зенитчиков, и те, располагаясь поблизости, иногда по выходным наведываются в общежитие, поддерживая знакомство с её подругами. Поэтому, де, и ей волей-неволей приходится с ними общаться. И тут Тольке вспомнилась ехавшая вместе с ним в электричке группа молодых офицеров, один из которых на правах знакомого пытался уделять его провожатой знаки внимания. И он сделал неутешительный вывод: с этой любвеобильной женщиной покоя в жизни ему не видать, как своих ушей.

Сутки пролетели для Тольки, как одно мгновение и, прощаясь с подругой на следующий вечер, он завёл было разговор о новой встрече. Но таковая, к его огорчению, оказалась невозможна: в ближайший выходной сюда обещался приехать её отец, а затем у него самого заканчивался срок командировки. И вскоре он покидал столицу, полный радужных надежд и планов на будущее.

Под стук колёс купейного вагона, заново переживая всё случившееся, мой друг вспомнил вдруг о романе Тургенева «Вешние воды», герой которого – русский помещик Санин встретил женщину, ради которой пожертвовал всем: честью дворянина, семейным благополучием, поместьем – и всё лишь ради того, чтобы навсегда стать её рабом. Прочитав роман ещё в школе, Толька не поверил тогда в реальность такого оборота событий, а поведение героя показались ему, по меньшей мере, странным. Зато теперь, вспоминая незамысловатый сюжет романа, он от всей души сочувствовал Санину, сознавая, что на его месте поступил бы точно так же. И ещё он подумал, что в основу этой книги, вероятно, положены необъяснимые на первый взгляд взаимоотношения автора с Полиной Ви– ардо, ради которой «отец русской литературы» навсегда покинул горячо любимую им Родину. Ибо так умело и правдиво отобразить словом всю глубину человеческих страстей мог лишь человек, постигший их на собственном опыте.

По прибытии домой, будучи не в силах скрывать свои чувства, мой друг сразу же завёл речь с супругой о разводе, предъявив ей для убедительности свои претензии. Но вопреки его ожиданиям, Регина, вдруг упав на колени, стала умолять его не покидать семью, заверяя при этом, что теперь понимает всю неразумность своего прежнего поведения, и обещала впредь относиться к мужу с должным вниманием и уважением. И сердце Тольки, и без того изболевшееся из-за неизбежной, в случае развода, разлуки с детьми, не выдержало такой драматической сцены, и он пошёл на компромисс – отложил окончательное решение данного вопроса на месяц.

Мучительно долго потянулось для него время. С утра в мотовозе, полный сил и энергии, подогреваемый ещё не утратившими свежесть воспоминаниями, он был полон решимости стоять на своём. Но, возвращаясь с работы разбитым и уставшим, Толька всё чаще сомневался в целесообразности столь опрометчивого шага: в эти минуты казалось, что, кроме домашнего уюта и покоя, ему ничего на свете уже не надо, и он готов был смириться со своей горькой участью. А на следующее утро всё точь-в-точь повторялось сначала, и так – изо дня в день в течение месяца. В итоге нервы у Тольки от этой моральной пытки, в конце концов, сдали, и после принятия изрядной дозы алкоголя во время празднования годовщины Октября он, подобно узнику, добровольно обрекающему себя на вечную каторгу, «капитулировал». После этого, поставив крест на своих радужных планах, мой друг написал Марине прощальное письмо, известив о том, что, будучи не в силах порвать семейные узы, встречаться с ней – во имя её же блага – больше не может.

По иронии судьбы именно в этот период партийным комитетом ему как секретарю комсомольской организации было поручено разобраться в семейном конфликте, возникшем у его коллеги Лёши Полуэктова. Отказаться от данного поручения по причине неурядиц в собственной семье, о которых не зала ни одна живая душа, Толька, разумеется, не мог. Поэтому в ближайший выходной, скрепя сердце, он отправился для нелицеприятной беседы с собратом по несчастью к нему на квартиру. Познакомившись с конфликтующими сторонами и внимательно выслушав их взаимные претензии и упрёки, Вершков пришёл к выводу, что при таком открыто враждебном отношении друг к другу дальнейшая совместная жизнь супругов невозможна. К тому же, учитывая собственный опыт, он был уверен, что истинная причина конфликта кроется гораздо глубже, и счёл всякие уговоры сторон к примирению в данной ситуации бессмысленными. Да и сознание неблагополучия в собственной семье не давало ему морального права судить о людях строго.

Между тем у моего друга приближался предельный возраст пребывания в комсомоле – 28 лет. Уже почти все его сверстники, включая Крутова, вступили в партию, а последнему для этого – по его просьбе – он даже помог в приватной беседе «подковаться» в области международного положения. И Толька среди товарищей выглядел уже белой вороной. Мимо такого «ненормального» положения не могло пройти партийное руководство. И как-то раз Юра Бруднов, будучи парторгом отдела, завёл с Вершковым откровенный разговор.

– А не пора ли тебе, дружок, – начал он как бы между делом, – в партию вступать?

– Я как-то об этом ещё не задумывался, – пытаясь уйти от щекотливой темы, ответил Толька, – да и заслуг особых для этого не имею.

– Ну, зачем же скромничать? Ты у нас уже старший инженер и по всем показателям – передовик, так что смело можешь писать заявление: не сомневайся – примем.

– Надо подумать, – откровенно тянул резину потенциальный кандидат в КПСС, – ещё полгода есть в запасе.

– Ну, смотри, а то можешь на бобах остаться, – не подозревая, что наступает собеседнику на больную мозоль, по-дружески предупредил Бруднов, – не за горами расширение штатов, а коммунистов, сам понимаешь, у нас выдвигают в первую очередь.

– Так разве ради этого в партию вступают?! – оскорблённый до глубины души, всерьёз возмутился Толька. Тогда я в такой партии быть не хочу.

С этими словами мой друг, опасаясь сгоряча наговорить лишнего, поспешил удалиться, хлопнув дверью и оставив сконфуженного парторга в полном недоумении.

В те годы, тяготясь семейными узами с нелюбимой женщиной и испытывая то и дело стрессовые ситуации на работе, Толька невольно искал забвения в единении с природой, предаваясь всё с большим рвением рыбалке и охоте, а затем и туризму. Это увлечение для него стало не просто приятным времяпровождением, а острой жизненной потребностью. И Регина отныне была вынуждена с этим мириться: так, по крайней мере, полагал мой друг.