Анатолий Корешков
За стеной секретов

© Корешков А.А., 2019
Публикуется на сайте с разрешения автора

Мнение редакции об отдельных событиях и фактах истории
может не совпадать с мнением публикуемых авторов...

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Глава 2

При вербовке студентов в Артиллерийскую Академию её посланник дипломатично уклонился от ответа только на один вопрос – с какой техникой будущим офицерам предстоит иметь дело по окончании учёбы? Он, естественно, не мог раскрыть содержание секретного постановления Совета Министров № 107-419 от 13 мая 1946 года, принятого в ответ на угрозы, прозвучавшие в адрес СССР в городе Фултоне из уст бывшего союзника по войне с фашистской Германией – Уинстона Черчилля, ознаменовавших собой начало холодной войны. Но после успешных испытаний ядерного оружия в нашей стране идея создания межконтинентальной баллистической ракеты (МБР), что называется, витала в воздухе: иного пути эффективно противостоять военной мощи США и их союзников у нашей страны просто не было. И друзья, принимая решение о переводе в Академию, догадывались о характере своей будущей специальности. Но, хотя интуиция их и не подвела, всю грандиозность задач, которые предстояло решать, они, разумеется, тогда не могли себе представить.

В указанной Академии к тому времени было шесть факультетов, из которых только один готовил кадры для обслуживания тактических ракет, стоящих на вооружении артиллерийских войск. Поэтому для своевременной подготовки кадров для будущих ракетных войск стратегического назначения (РВСН) правительством были приняты срочные и неординарные меры для увеличения выпуска специалистов в этой области. Одной из таких мер и был набор слушателей в это учебное заведение со старших курсов гражданских вузов.

Пополнение оказалось солидным – всего около 200 человек. За отсутствием мест в офицерском общежитии, которое занимало часть старинного здания Академии, «новобранцев» решено было разместить в спортивном зале, который к их приезду уже был заставлен рядами железных коек. Оставшиеся три дня уходящего года заняли устройство быта и экипировка – для начала (до присвоения офицерского звания) им выдали форму курсанта военного училища. А 31 декабря их ждал вдвойне приятный сюрприз: выдача первого денежного довольствия и увольнение в город на двое суток, причём в гражданской одежде. Ни у кого из Толькиных друзей в столице не было ни родственников, ни знакомых, кроме проживающих в «коммунке» одноклассников, поэтому вопрос – где встречать Новый год даже не обсуждался. Отметить праздник, нагрянув к землякам, как снег на голову, ребята решили на широкую ногу, поскольку впервые в жизни стесняться в средствах не было нужды.

Накупив в магазине всякой снеди, друзья заявились в общежитие уже под вечер. Когда, распахнув настежь дверь, они ввалились в комнату к Володе Лебедеву всей оравой, удивлению и радости того не было предела:

– Какими судьбами? Вы что – институт бросили?

– Бросили, бросили, – решил разыграть его Димка, – вот приехали посмотреть на первопрестольную, да вас проведать на Новый год. Принимай гостинцы!

– Как это? – не зная, что и подумать, недоумевал Володя, – ведь экзамены же на носу!

– У кого на носу, а у кого и нет, – поддержал интригу Толька.

Но на дальнейший розыгрыш у ребят не хватило терпения.

Вкратце они поведали товарищу всё как есть. Тот, внимательно выслушав и уразумев суть дела, вдруг спохватился:

– Ведь Галя-то тоже ничего не знает. Побегу приглашу и её к застолью.

Галя не заставила себя долго ждать, и была рада землякам не менее искренне, чем её коллега по институту. Она тут же взяла на себя роль хозяйки, и праздничный стол, ломясь от вина и закусок, вскоре был накрыт. Его изюминкой была бутылка коньяка, содержимого которой никому раньше не доводилось даже нюхать. Блистая красочной этикеткой и поражая студентов ценой, она как бы символизировала переход будущих офицеров на качественно новый уровень жизни.

К застолью приступили, не дожидаясь боя кремлёвских курантов. Дегустацию напитков решили начать с коньяка. С благоговением раскупорив бутылку и разлив её содержимое по стаканам (рюмок, как известно, у студентов не водится), с некоторым недоверием и любопытством проверили напиток на запах (слышали, что он отдаёт клопами) и только после этого выпили. То ли с непривычки, то ли коньяк оказался низкого качества, но вкус его никому не понравился. Зато вина незнакомых марок всем пришлись по душе, и пир у земляков пошёл горой. А после того, как в полночь была открыта ещё и традиционная бутылка шампанского, то веселье забило ключом. И, тем не менее, отношения моего друга с бывшей возлюбленной в тот вечер оставались чисто дружескими. Потребуется время на то, чтобы их чувства возродились уже в новом качестве.

Для обучения слушателей декабрьского набора (за которыми в Академии утвердилось прозвище «декабристы») была разработана специальная программа, которая в итоге предусматривала выпуск военных инженеров широкого профиля, чтобы охватить все системы будущей ракеты. В соответствии с ней весь поток был разделён на три курса, во главе которых были поставлены боевые офицеры-фронтовики. При этом курс по профилю радио и электротехники, куда были зачислены студенты из ИЭИ, возглавил подполковник Растроста. Всегда спокойный и корректный в обращении, он не докучал своим подопечным излишней требовательностью, чем заслужил их полное расположение. Однако, прежде чем вплотную приступить к занятиям, «новобранцам» предстояло пройти школу молодого бойца, обязательную для приведения их к воинской присяге. Предполагалось также, что за отведённые на это три месяца вчерашние студенты хоть в какой-то мере освоят воинские «манеры» поведения.

Единственным лицом, освобождённым от этих занятий, был Сергей Иванчик, уже прошедший срочную службу в армии. Будучи назначенным старшиной, он – всем на зависть – проживал в отдельной комнатке, примыкающей к залу и отведённой под каптёрку. Изучение уставов и строевая подготовка сами по себе не вызывали особых трудностей – экзаменационной сессии в институте их предпочёл бы любой студент, но тяготило другое: на этот срок был объявлен полный запрет на увольнение в город. Строгий казарменный режим для вынужденных курсантов скрашивало в ту пору лишь одно: они питались вместе с офицерами в одной столовой.

Жизнь в «неволе» протекала скучно и однообразно, к тому же отдельные офицеры-фронтовики относились к своим младшим коллегам зачастую с открытой неприязнью. Чисто по-человечески их, конечно, можно было понять: заслужив право на учёбу в Академии зачастую пролитой на поле боя кровью, поступить в неё им было не так-то просто, а тут целым «гуртом» приняли каких-то желторотых студентов, да ещё без экзаменов и сразу на третий курс! Но и последним было обидно терпеть их необоснованные, как им казалось, придирки и нравоучения, тем более, что инциденты возникали в самых, казалось бы, безобидных ситуациях. А чаще всего это происходило по дороге в столовую, куда «курсанты», экономя время, несмотря на морозы, бегали раздетыми, обгоняя при этом чинно следовавших туда, одетых по полной форме офицеров.

– Товарищ курсант, стойте! – вдруг раздавался неожиданный оклик, – вы куда бежите?

– В столовую, товарищ капитан, – невинным голосом отвечает «курсант».

– Почему без головного убора?

– Забыл, товарищ капитан, – не моргнув глазом, отвечает тот.

– Вам что – уставы не писаны? Кругом марш! Да чтобы я вас во дворе раздетым больше не видел.

И со словами «слушаюсь, товарищ капитан» бедолага уныло плёлся обратно в раздевалку. Таким манером рьяный служака убивал сразу двух зайцев: наряду с проведённой «воспитательной работой» заодно устранял и конкурента в очереди к кассе в столовой. Однако не всегда подобные стычки заканчивались мирным исходом: обращение «курсант» к вновь прибывшим слушателям Академии, по сути, было унизительным, и не каждый из них мог это стерпеть. В этом случае диалог с офицером был более длительным, а финал – иным.

– Я не курсант, товарищ капитан, а такой же слушатель, как и вы, – поправлял «строптивец» офицера.

– А почему у вас, товарищ слушатель, пуговицы на мундире не чищены? – непременно следовала откровенная придирка. И диалог в этом случае обычно заканчивался стандартной фразой: – Объявляю вам замечание, доложите об этом начальнику курса.

Впрочем, каких-либо серьёзных последствий для вчерашних студентов эти неприятные инциденты не имели и оказывали на них лишь чисто моральное воздействие. К слову сказать – надо отдать должное и офицерскому составу в целом: в подавляющем большинстве они относились с пониманием к своим младшим коллегам по учёбе и не считали нужным демонстрировать перед ними своё превосходство.

Поскольку спортивный зал был занят под казарму, то с целью занятия досуга «молодых бойцов» командование Академии решило создать на их базе хор художественной самодеятельности. Был приглашён для этого музыкальный руководитель, который поначалу рьяно принялся за дело. Все поголовно были проверены им на наличие музыкального слуха, в результате чего было отобрано для хора, включая и Тольку, обладавшего вторым басом, около тридцати человек. Мечтавший с детства научиться играть на гармони мой друг с удовольствием приступил к занятиям в хоре, в надежде освоить хотя бы азы музыкальной грамоты. Однако, к его огорчению, хор просуществовал недолго: через пару занятий руководитель исчез и занятия прекратились. Единственным развлечением, для «декабристов», скрашивающим однообразие казарменной обстановки, были кинофильмы, регулярно демонстрируемые в актовом зале, да художественная библиотека, выбор книг в которой был не слишком-то богат.

Как бы то ни было, а к апрелю курс молодого бойца был успешно завершён, и всё пополнение было приведено к присяге. Жизнь «новобранцев» после этого круто изменилась и вошла в нормальную колею. Они были разбиты на учебные группы во главе с начальником отделения каждая. Группу, куда попал Толька, помимо его земляков, вошли также студенты из Саратова и Ленинграда, а возглавил её их прежний староста Юра Туманов. Перед слушателями была поставлена главная задача: успешно сдать экзаменационную сессию за текущий семестр, по итогам которой предполагалось решение вопроса о присвоении им офицерских званий. Толька с друзьями облегчённо вздохнули: привыкшим готовиться к экзаменам, как к последнему, решительному бою, им такая задача была заведомо по плечу. Тем более что «тройка» в данном случае не могла оказаться ложкой дёгтя в бочке мёду, да и программа, рассчитанная на средний уровень подготовки в вузах, оказалась ими уже в значительной степени освоенной. Но ввиду высокой моральной и материальной заинтересованности в успехе они приступили к учёбе с полной самоотдачей.

Впрочем, в отличие от института, дело здесь было поставлено так, что сачковать и не было возможности: лекцию без уважительной причины не «заколешь», а подготовка к семинарам проходила организованно под контролем начальника отделения. Да и забота о хлебе насущном теперь уже не довлела над ними, как прежде. Однако самой главной переменой в жизни «декабристов» была долгожданная свобода, а для москвичей – возможность насовсем покинуть казарму. Мало того, что в её помещении стало легче дышать, сам климат в коллективе изменился: больше стало шуток, юмора и всякого рода розыгрышей, хотя таковые порой и выходили боком для их участников. Однажды произошёл такой случай. Вернувшаяся за полночь, компания друзей застала сидящего на посту дневального, вооружённого шашкой, крепко спящим и решила над ним подшутить. Один из них осторожно вынул шашку из ножен и спрятал её в укромном месте, после чего друзья, предвкушая потеху, разошлись по своим койкам. Поскольку большинство слушателей уже спали, эта шалость осталась никем не замеченной. А на утро, когда перед подъёмом прибыл начальник курса – подполковник Лобанов, грянула буря.

Встречая его, дневальный спросонья не заметил отсутствие шашки в ножнах и после отдачи рапорта был ошарашен неожиданным вопросом:

– Слушатель Денисов, а где ваше оружие?

Бедолага машинально схватился было за рукоять шашки, но поскольку таковой на месте не оказалось, внимательно заглянул в ножны, после чего тупо уставился на начальника, недоумённо хлопая глазами. И тот, догадавшись, что дневальный шашку просто– напросто проспал, и толку от него не добиться, разразился длиннейшей тирадой:

– Так вот как вы несёте службу, товарищ Денисов! Хорошо же вы усвоили уставы. А знаете ли, что полагается военнослужащему за утерю личного оружия? На фронте – расстрел! И так далее, в том же духе.

А в заключение дал команду начальникам отделений построить весь личный состав.

– Кто это сделал? – обратился он уже ко всем слушателям и, наткнувшись на глухое молчание, добавил. – Пока шашка не будет найдена, никто на завтрак не пойдёт.

И после команды «Вольно!» начальник курса удалился в свой кабинет. Разумеется, «пропажа» быстро нашлась, и в результате никто, кроме дневального, не пострадал, а последний «за потерю бдительности» получил три наряда вне очереди. Однако этот урок пошёл на пользу всем: с подобными шутками стали более осторожны, а службу нести более бдительно. Во всяком случае, подобного рода эксцессов в дальнейшем не было.

В первый же выходной день Тольку неудержимо потянуло в «коммунку». В этот раз друзья его не поддержали, и он отправился туда один. Носить цивильную одежду им пока не разрешалось, и мой друг, прихватив её с собой, прибыл в общежитие в курсантской форме. Чувствовал себя он в ней не очень-то уютно и, кода дверь в Володину комнату оказалась на замке, пришёл в замешательство: прежде всего он собирался у него переодеться. Мозолить глаза студентам, обращавшим на него пристальное внимание, было неловко, и с целью скоротать время, он решил навестить свою школьную подругу. Галя, вопреки ожиданиям, встретила его с неподдельной радостью:

– Ба! Наконец-то! А мы уж думали, что больше вас совсем не увидим.

И хотя на словах она выразила чувства как бы не только свои, но и земляка, Толька уловил их истинный подтекст, и во время последующей оживлённой беседы ледок отчуждения, разделявший их во время новогодней встречи, быстро растаял. При этом светлые воспоминания вновь заронили в его душе надежду, и внутренне (уже в который раз!) он готов был поверить в счастливый исход их многолетней, усыпанной терниями дружбы. Однако наученный горьким опытом, он не спешил проявить свои чувства. Между тем разговор зашёл о московских театрах, и Толька выразил желание ещё раз побывать в Большом, посетовав при этом на трудности с билетами. Галя тотчас выразила готовность разделить с ним компанию, а хлопоты с билетами взяла на себя. При этом она поинтересовалась – какую из опер он хотел бы послушать в первую очередь.

– «Кармен», – не задумываясь, ответил тот: это была его давняя мечта.

– Надо же, – это и моя любимая опера, – с улыбкой призналась Галя. – И хотя я её уже слушала, с удовольствием схожу ещё раз. Только, – выдержав паузу, продолжила она, – не мог бы ты по этому случаю надеть гражданский костюм?

– Конечно! – обрадовался мой друг, развёртывая свёрток с одеждой. – Вот же он. Я собирался оставить его пока у Володи, да того нет на месте.

– Ой, какой ты молодец! – довольная, что он предугадал её желание, воскликнула Галя. – Но лучше, наверно, его оставить у меня: вдруг Володи снова дома не окажется.

Предложение было резонным, поэтому неудивительно, что Толькин костюм, надетый на плечики и заботливо прикрытый марлей, тотчас оказался (за неимением шкафа) на гвозде над спинкой Галиной кровати. Оба они при этом отчётливо сознавали, что в их отношениях наметился решительный перелом, а принятый на хранение костюм становился отныне залогом их окончательного примирения. И хотя Толька не испытывал по этому поводу прежних эмоций, однако, таким поворотом событий был доволен: разуверившись найти подругу жизни по душе, он не без основания полагал, что нити дружбы, связывавшие их в прошлом, помогут им достичь семейного счастья в будущем.

Когда все детали предстоящего «культпохода» были обговорены, в комнату зашла Галина напарница, которую звали Наташей, и Толька после завершения церемонии знакомства вежливо откланялся. Друга в этот раз он так и не застал, а потому не смог посвятить его в грядущие перемены в отношениях с Галей.

Занятия в Академии не были Тольке в тягость, а отдельные предметы – прежде всего, историю военного искусства – он изучал с особым интересом. Будучи ещё школьником младших классов, он с начала войны не пропускал в газетах ни одной фронтовой сводки, жадно ловил последние новости оттуда по радио, воспринимая войну как неотъемлемую часть своей жизни. Тем не менее, понимая, что многое для него осталось за кадром, он относился к истории Великой Отечественной войны, как к неизвестным страницам своей биографии, и был искренне благодарен педагогу – полковнику Хорошилову, помогавшему ему на своих лекциях восполнить этот пробел.

Пожалуй, единственной трудностью, с которой неожиданно пришлось столкнуться моему другу, как и большинству вчерашних студентов, была не завершившаяся к тому времени адаптация к резко изменившемуся по калорийности режиму питания. После десятилетнего хронического голода было трудно удержаться от желания отвести душу на калорийной, вкусной пище. Неудивительно поэтому, что после сытного завтрака, основу которого составляли колбаса, сыр и сметана, в первые часы занятий многие усиленно «клевали носом», а то и вовсе, обессилев от невыносимых мук и уронив на ладони голову, крепко засыпали. Но это были всего лишь  «трудности роста», а потому терпимы. Однако привычка организма к простой пище время от времени остро давала о себе знать. И тогда, чтобы утолить эту потребность, Толька, вместо ужина в буфете, шёл в ближайший магазин и, купив пару пышных французских (позже переименованных в «городские») булок, по возвращении с неописуемым наслаждением уминал их, запивая водой из графина.

Получив долгожданную свободу, слушатели по окончании занятий почти поголовно покидали стены Академии, при этом каждый стремился провести досуг с максимальным для себя интересом и пользой. Тольку привлекали, помимо кино, в основном театры, выставки и музеи, и он в ожидании весточки от Гали, разойдясь во вкусах со школьными друзьями, знакомился с достопримечательностями столицы в одиночку. Но вот настал день, когда в Большом театре ставилась опера «Кармен». Было воскресенье, и Толька приехал в «коммунку» раньше намеченного времени. Но подруга его уже ждала: костюм был тщательно отглажен, а сама она пребывала в приподнятом настроении. После приветствия она сразу же предложила ему переодеться и вышла из комнаты. Когда же он предстал перед ней в новом обличье, придирчиво осмотрела и, оставшись довольной его видом, пошутила:

– Вот теперь на человека стал похож!

Было уже начало мая, погода стояла солнечной и тёплой, и они, чтобы скоротать время, решили прогуляться по парку. Шли, беседуя ни о чём, тем самым маршрутом, по которому они втроём шествовали пару лет назад, и Толька сейчас отчётливо осознавал, насколько тогда он был по-детски неопытен и наивен. Не потому ли, чувствуя это, Галя не могла тогда принять его всерьёз? Ведь женщины вольно или невольно ищут в потенциальном муже прежде всего опору в жизни, и вряд ли можно их за это винить – ведь так устроен мир. И всё-таки, несмотря на такие, казалось бы, правильные мысли, оправдывающие прошлое поведение подруги, ностальгия по безвозвратно ушедшему времени вместе с затаившейся где-то в глубине души обидой повеяли на него лёгкой грустью. Однако как лёгкое облачко не может испортить погоды в ясный день, так и эти воспоминания всерьёз не повлияли на его приподнятое настроение: как бы то ни было, а Галя вновь оказывала ему своё расположение, и он за это был ей благодарен. Завершив, наконец, прогулку, они зашли напоследок в кафе-мороженое и, передохнув, направились к метро.

К театру, как обычно, пришлось пробираться сквозь толпу желающих «лишнего билетика». Зал был переполнен, обстановка по– праздничному торжественна, а публика в партере нарядна и преисполнена достоинства. Музыканты, пробуя инструменты и подогревая нетерпение публики, заполняют зал пёстрой и нестройной гаммой звуков. Но вот занавес поднят, и звучит хорошо знакомая увертюра к бессмертному творению Бизе – спектакль начался. Затаив дыхание, Толька весь погружается в волшебный мир музыки, сопереживая героям острого сюжета оперы. А когда действие подошло к трагической развязке, и своенравная Кармен безжалостно бросает возлюбленному «Так берегись любви моей!», он, вдруг сделав для себя открытие, шепнул Гале на ухо:

– А ты не находишь, что похожа на Кармен?

– Да, со мной не соскучишься, – прыснув в ладошку, ответила та и в свою очередь признательно пожала его руку.

При этом Тольку, вновь ощутившего колдовство женских чар, обожгло острое желание одарить её поцелуем. И, когда опера закончилась, по дороге в общежитие он тайно лелеял в душе надежду, что Галиной подруги не окажется дома. Но его планам в этот раз не суждено было сбыться, и, наскоро переодевшись (было уже около полуночи), он поспешил в общежитие, мысленно уповая на следующую встречу. Однако господин Случай представился не сразу: вскоре началась экзаменационная сессия, и навещать подругу Толька не мог так часто, как бы ему хотелось. Тем более что связи по телефону с ней не было.

Но не зря гласит пословица: чему быть, того не миновать. Как– то приехав к Гале под вечер после успешной сдачи очередного экзамена, он застал её, наконец-то, одну.

– А я вчера тебя ждала, – расцветя в улыбке, встретила его подруга, – когда же у тебя был экзамен?

– Сегодня.

– Ну, значит, я ошиблась. А как сдал?

– Пока всё в порядке – на пятёрку. А как у тебя дела?

– У меня тоже всё хорошо, – ответила она и, как будто угадав Толькино желание, добавила: – Давай сегодня никуда не пойдём.

– А где Наташа?

– Уехала в деревню на пару дней – помочь маме с огородом, она из подмосковья.

– Молодец, – машинально похвалил Толька её подругу, думая же совсем о другом: сердце его учащённо забилось.

После неловкой паузы Галя снова взяла инициативу в свои руки.

– А ты ещё не видел мой альбом?

– Нет, покажи.

Она вытащила из-под кровати чемодан, достала оттуда семейный альбом, и они, усевшись рядышком на кровать, стали рассматривать фотоснимки, сопровождая их краткими комментариями.

– А вот это я, – лукаво улыбнувшись и указывая пальцем на барахтающегося поверх одеяла пухленького голыша, со смехом сказала Галя. – Как я тебе тут нравлюсь?

Толька явственно ощутил, как бес пихнул его в ребро, и, постеснявшись комментировать фото вслух, нежно обнял девушку за талию. Та приняла это как должное, и тотчас, уже не скрывая своих чувств, они, отложив альбом в сторону, слились в мучительно-сладостном поцелуе. И больше уже ничто не мешало влюблённым насладиться запретным плодом с райского древа, который, наконец-то, упал к их ногам.

Последний экзамен – по высшей математике оказался для Тольки самым трудным. И, как ни жаждал он новой встречи с возлюбленной, её пришлось отложить до окончания сессии – получение офицерского звания было для него делом долга и чести. Удачно сдав и его, он тотчас поспешил в «коммунку» – в этот день Галя должна была уезжать на практику. И успел он туда вовремя: студенты, упаковав чемоданы и сдав постельные принадлежности, бесцельно слонялись по коридору в ожидании сигнала на убытие. Галя ждала его в комнате и была одна. Толька, торопливо зайдя к ней, хотел было закрыть за собой дверь, но она его остановила:

– Что люди подумают, чем мы тут занимаемся?

Обстановка к интиму действительно не располагала. Галя, стоя

лицом к окну, задумчиво смотрела вдаль. Он приблизился к ней сзади и, обняв, нежно поцеловал в шею. Они замерли в молчаливом ожидании предстоящей разлуки. Толька сознавал, что она сейчас ждёт от него решительного слова об их дальнейших отношениях. Но, основываясь на горьком опыте из прошлого и будучи не до конца уверенным в искренности её чувств (да и своих тоже), он медлил с признанием. И она нарушила молчание первой:

– Скажи, Толя, а ты меня ещё любишь?

Что он мог ответить? Будучи натурой прямой, он не смел перед ней лукавить, а признаться, что святое слово «любовь» для него означает нечто несказанно светлое и божественно-возвышенное, а отнюдь не голое половое влечение, которое он сейчас испытывал и которое присуще также и животным, у него не поворачивался язык. Затянувшуюся паузу снова нарушила Галя.

– Я тебя понимаю, – голосом с оттенками раскаяния и грусти, истолковав его молчание на свой лад, сказала она, – сама, дурочка, виновата.

Что она имела ввиду, произнося последние слова: то ли свои прежние капризы, то ли бурно проведённую с ним ночь, Тольке уже не суждено было узнать. В коридоре в это время после зычной команды «Все на выход!» началась суматоха, дружно захлопали двери – настала пора расставаться. Галя решительно повернулась к нему лицом и, произнеся коронную фразу «Прощай, провожать меня не надо», покинула комнату. Толька, выйдя в коридор, растерянно смотрел ей вслед, так и не успев сказать главного – что уже не мыслит без неё своей жизни.

А через месяц с небольшим, когда он, помышляя о свадьбе, с нетерпением ждал её приезда в родной город, туда дошла весть о том, что его «невеста» вышла замуж за москвича-однокурсника, который уже давно добивался её руки.