А.С. Гончар
Звездные часы ракетной техники. Воспоминания

© Гончар А.С., 2008
Харьков 2008

Источник электронной версии: www.buran.ru

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Тринадцатого октября первая неприятность и у нас. При проведении очередных автономных испытаний отказал прибор Ц18 на блоке 10А и система прицеливания. Мы меняем прибор Ц18, блок системы прицеливания, а наши коллеги меняют грань «Д» в своей бортовой машине. На оперативке Шишкин негодует: «Отставание от графика уже целые сутки!», требует доложить, почему так долго меняли прибор Ц18. В это время отказал еще один канал системы прицеливания. Далее отказы у нас и у наших коллег нарастают как снежный ком. Замена на корабле грани «Д» не дает положительного результата. Александров на оперативке докладывает, что возможно «налезание» друг на друга двух программ, а на посадочном комплексе не готов ЦВК — две машины ЕС-1045 ереванского производства, предположительно, зависают. Ночь на 15 октября впервые за долгое время прошла без вызовов, а утром ночная смена доложила, что запланированные на смену восемь режимов проведены без замечаний. Оперативка в 9.00 проходит спокойно. Губанов насчитал уже пять отказавших приборов. Наши коллеги из НИИ-885 корректируют бортовые программы, а Лапыгин поясняет: «Кто не разобрался, тот вообще не в курсе дела». Мы получаем перерыв на 6 часов — на корабле планируется провести КНГ — контрольный набор готовности. Мы же, закрыв замечания по автономным испытаниям, планируем выход на комплексные испытания. Одна за другой проходят проверки командных приборов. 16 октября намечается провести первые комплексные испытания с отбоем от наземной аппаратуры, т.е. проверить возможность прекращения подготовки к пуску по команде оператора. Перед этим предстояла еще замена прибора А51. Для этого нужно было добраться до люка, что можно было сделать с помощью «руки».

»Рука» — это подъемник в люльке для одного-двух человек, установленный на автомашине и способный поднять монтажников на высоту до 70 метров, что при разыгравшемся ветре было далеко не безопасно и для монтажников и для ракеты. Замена проходит нормально, но все, кто с земли наблюдал за этой операцией, пережили тяжелый час, пока двое смельчаков, в раскачивающейся на ветру люльке, занимались заменой прибора, герметизацией люка и т.д. В этот же день заболел Володя Страшко. Заменивший его Женя Сенько, также был прекрасный специалист, правда, в противовес импульсивному Володе Страшко, флегматичный, спокойный и несколько медлительный человек. Накануне, он получил 80 литров спирта на всякие наши нужды, и в его каптерку зачастили и военные, и штатские, с подозрительно отдувающимися карманами. Пришлось мне взять спирт под свой контроль. В этот же день на полигон прибыли высокие руководители: наш министр В.Х.Догужиев, сменивший на этом посту О.Д.Бакланова, Белоусов — заместитель Председателя Совмина, Мозжорин и Александров. Завершив РП505 — проверку разобщенности шин, мы сидим на ВКП, ждем гостей и не решаемся повторить режим при более высоких настройках источников питания, опасаясь всем хорошо известного «визит — эффекта», который все же в какой-то мере проявился в присутствии гостей. При проведении РП700 (управление системой прицеливания), которым мы решили «угостить» прибывшее руководство, один канал телеметрии отказал. Гости этого не заметили, но после все разъяснилось — тревога оказалась ложной. Гости вскоре уехали, а я, несмотря на поздний час (по Москве уже было около 23 часов), поспешил на в/ч и позвонил в Харьков. Анатолий Григорьевич оказался еще на месте. Я ему сообщил о приезде высокого руководства, состоянии наших дел и о том, что мы приступаем к комплексным испытаниям, девять циклов которых с «чистовыми» намечено провести 24 октября и, по-видимому, пора ему быть здесь.

17 октября на оперативном совещании решили присутствовать все прибывшие «высокие» гости. У входа в помещение, где проходили оперативки, за длинным столом сидели гости, стоял с явными признаками волнения генерал В.Е.Гудилин, а я с Лапыгиным на ходу согласовывал общий тон наших докладов. Обстановка была явно волнующей. Кое-какие замечания еще имели место, и было неясно, как поведет себя Губанов — первый докладчик на оперативке, вторым был я, а третьим — Лапыгин. Тем не менее, проходя мимо Гудилина, который стоял у двери, я сказал довольно громко знаменитую фразу, соответствующим образом ее изменив: «Генерал, идущие на оперативку, приветствуют тебя!» Оперативка прошла более или менее спокойно. Никто не хотел поднимать «темные» вопросы, которые имелись у каждого. У нас, в частности, был под подозрением один из каналов в цепочке приборов, в которую входила и центральная вычислительная машина, но об этом знали очень немногие. Дело в том, что при троированной системе отказ в одном из каналов не отражался на полете или на проведении комплексных проверок, но в полет мы имели право выпускать систему без единого отказа и без единого сомнения. Этот отказ был такого свойства, что определить, какой прибор отказал, было практически невозможно, и необходимо было заменить всю цепочку подозреваемых приборов, что я и предложил. Это была тяжелая операция — предстояло заменить три прибора. Против их замены активно выступил В.М.Караштин, предложив для начала заменить один прибор, самый сложный в этой цепочке — центральный процессор Ц01. Оба эти предложения имели свои недостатки и свои положительные стороны: мое предложение радикально решало вопрос, но внешне выглядело очень неприглядно, т.к. заменялись сразу три прибора. Предложение Караштина могло не дать результата, но внешне не вызывало особых нареканий. Решение этого вопроса достигло кульминационной точки ночью. Мы с Караштиным и со своими специалистами находились в пультовой. На непрерывной связи был Харьков, там Анатолий Григорьевич с Кривоносовым склонялись к моему предложению, а О.Н.Шишкин, который находился в гостинице на второй площадке, склонялся поочередно то к одному решению, то к другому. Приняли решение менять приборы поочередно. К счастью, после замены первого прибора Ц01М проверочная программа прошла по норме. 18 октября оперативка началась печальным сообщением Гудилина: внезапно от сердечного приступа умер Арнольд Михайлович Козлов. Это был один из ведущих конструкторов завода «Прогресс». Все присутствующие на оперативке вставанием и минутой молчания почтили его память.

В ночь на 19 октября без замечаний прошли комплексные испытания максимальной длительности, что говорило о практической готовности системы управления к летным испытаниям. В эти же дни, после почти трехгодичного перерыва, массы доработок и усовершенствований, к полетам «Shuttle» приступили и американцы. На заседаниях Госкомиссии поднимался вопрос о том, что американцы, перед пуском корабля «Discovery», провели огневой прожиг 11 августа, после неудачной попытки 4 августа, а мы идем сразу на пуск, хотя первоначальными планами работ с «Бураном» также предполагалось проводить такие прожиги. Для этой цели и был построен УКСС (универсальный комплексный стенд-старт). Губанов довольно путано отвечал на этот вопрос.

В Харькове в этом году праздновали победу: на вооружение была принята ракета Р36М2, по западной терминологии «SS-18 мод.5 Satan», с фантастической точностью стрельбы — среднекруговое отклонение от цели 340 метров при стрельбе на межконтинентальную дальность с десятью боевыми головками индивидуального наведения. Другие ее характеристики также отвечали самым сокровенным чаяниям военных! Нам в этой ситуации нельзя было подвести фирму. Началась подготовка к полету «Бурана» несколько в ином плане. Все хотели «облетать» различного рода сувениры — значки, фотографии, книги и т.д. Руководил этой операцией О.Н.Синица — один из руководителей фирмы Королева. Набрался весьма солидный мешок таких сувениров. Я вложил в этот мешок 150 значков «НПО Электроприбор», несколько фотографий и небольшой барельеф Ленина. Однако вмешался Ю.П.Семенов и запретил это, как я понял, из соображений, связанных с дурными приметами. Через свои каналы мне удалось все же отправить в полет барельеф и фотографию жены, но после полета мне вернули только барельеф, фотография жены затерялась в пачке других фотографий.

После проведения совместных комплексных испытаний носителя и корабля с контрольным набором готовности, мы практически вышли на полную готовность к пуску. Это произошло в воскресенье 23 октября и нам остались только формальные вопросы по закрытию сообщений об отказе снятых приборов, которые были срочно отправлены на заводы-изготовители. Дальше некоторые наши режимы проводились с целью проверки агрегатов ракеты и других систем. Последним замечанием к нашей системе был «мелькающий корпус», который мы объясняли наличием значительных емкостей в системе. По отказавшим приборам с заводов-изготовителей стали поступать телеграммы с объяснением причин отказов, и все отказы были связаны с ненадежностью элементов.

Утром 24 октября состоялся митинг на братской могиле погибших при катастрофе ракеты 8К64. Было очень много людей. Возлагались венки и цветы. Нашим самолетом был доставлен венок, и я, вместе со всей нашей бригадой, возложил его к подножью памятника и сказал несколько слов о наших погибших товарищах.

Самолетом ЯК-40 прилетели А.Г.Андрущенко и А.И.Кривоносов, заместитель по режиму Чепель и военпред И. И. Александров. Самолетом АН-26 прилетели В.В.Новиков, наш главный надежник В.В.Домченко, кроме того, целая бригада директоров и главных инженеров смежных организаций и заводов-изготовителей. 26 октября установили боевые ключи телеметрии и проверили работу короткими комплексными испытаниями. Ракетчики устранили какую-то пробку в трубопроводах демпферов. Мы, на всякий случай, раздвинули пределы допустимых отклонений напряжений источников питания. На совещании Губанов поднял вопрос о необходимости иметь резервный вариант лент полетного задания, которое 25 октября было уже готово в Харькове к отправке. Мне пришлось дать команду в Харьков, чтобы один экземпляр лент полетного задания отправили самолетом, а другой, непременно поездом. Так и получилось: основной вариант вез самолетом Витковский, а резервный поездом Денисов.

Заключительное заседание технического руководства состоялось 25 октября в 17.00. С докладами по своим системам выступили более двадцати человек. Большинство доложило кратко: система такая-то готова к летным испытаниям. В.М.Филин зачитал заключение головной организации, А.Т.Горяченков заключения головного института министерства и межведомственной комиссии. От заказчика Е.Н.Дмитриев сообщил, что замечаний не имеет. Решение было кратким: «По проведенным работам и заключению Главных конструкторов техническое руководство решило провести заключительные операции и пуск комплекса «Энергия-Буран» 29 октября 1988 года в 6.23 (московского времени)».

26 октября в 11.00 началось заседание Государственной комиссии вступительным словом В.Х.Догужиева. Виталий Хусейнович говорил о значении для страны системы «Энергия-Буран» и ответственности всех собравшихся за качественную подготовку к предстоящим летным испытаниям. Г.Е.Лозино-Лозинский кратко доложил о готовности корабля «Буран», его доклад подтвердил представитель военной приемки. Впредь так и было, после доклада Главного конструктора выступал соответствующий представитель заказчика. Представитель от ЦАГИ сообщил, что в аэродинамической трубе только по кораблю было проведено свыше 40 тыс. испытаний; представитель летно-испытательного института К.К.Васильченко сообщил, что совершено 18 полетов на аэродинамическом аналоге корабля. Лапыгин доложил о готовности системы управления корабля, затем Соколов о готовности объединенной двигательной установки, Галич — по радиосистемам корабля, а Громов — о том, что «летающая лаборатория» совершила более 2000 полетов и посадок при отработке посадочного комплекса. Заключил доклады по орбитальному кораблю Ю.П.Семенов. Доклады по носителю открыл Конюхов — по блокам «А», затем Радовский сообщил, что 12 двигателей 11Д521 уже отлетали в составе носителя 11К77 и 4 в составе 11К25 6СЛ, на стенде 35 двигателей отработали от 4 до 15 ресурсов по длительности. По центральному блоку о готовности доложил С. А. Петренко, по двигателю 11Д122 — А. Д. Конопатов, сообщив, что двигатели наработали более 12 тысяч секунд. Анатолий Григорьевич доложил на комиссии о готовности нашей системы, но его выступление было неуверенным. Я нервничал, что ему могут задать вопросы. От имени нашего военного представительства четко и уверенно доложил И.И.Александров. Доклады по носителю завершил В. М. Филин.

Серию выступлений по готовности к испытаниям наземного комплекса начал В.П.Бармин, сообщив при этом, что в его состав входят 58 технологических систем. Ведущий Госкомиссии Догужиев попросил его доложить сразу обо всех системах. Рюмин доложил о готовности Центра управления, о том, что корабли плавучего измерительного комплекса сообщили о занятии ими рабочих точек в Тихом и Атлантическом океанах, а спасательная служба в составе 54 самолетов и 40 вертолетов готова к проведению поисково-спасательных работ. Затем было доложено о размерах зон безопасности 2, 5, 10 и 15 км и по числу эвакуируемых из них людей: военных строителей — 11800 человек; представителей промышленности — 5131 человек; военных — 3436 человек; всего эвакуации подлежало 22345 человек. В опасной зоне оставалось около 800 человек. Всякое движение в зонах прекращалось по двенадцатичасовой готовности и допускалось только по распоряжению генерал-полковника А.А.Максимова.

После наших докладов начались сообщения о состоянии энергетики от министерства Казахстана. Ю.А.Мозжорин сообщил о надежности пуска 0,93-0,95, а служба погоды о начавшемся общем понижении температуры и возможности выпадения осадков. Затем сообщили об освещении в средствах массовой информации: печати, радио, телевидении о проведении 26 октября брифинга. После этого нас напутствовал начальник политуправления.

Догужиев прекратил все доклады заключением: «Согласиться с предложением технического руководства». Последним от имени ЦК КПСС выступил О.Д.Бакланов. На случай необходимости проведения поисково-спасательных работ вне территории СССР, как заявил глава ГУКОСа А.А.Максимов, подготовлено 60 самолетов и 143 вертолета. Правда, при этом генерал назвал и такую страну, как несуществующая Манчжурия.

В тот же день мне пришлось заняться размещением нашей многочисленной экспедиции на время пуска. Каждому хотелось быть одновременно и на месте главных событий, т.е. в бункере, где старт можно было наблюдать только по телевидению, и иметь возможность после старта видеть непосредственно полет ракеты. Идеальным местом для этого был выноской командный пункт УКСС, куда я, по договоренности с его хозяином А.А.Макаровым, определил основную массу тех специалистов, которые не участвовали непосредственно в пуске, но могли быть необходимы при всех непредвиденных ситуациях. Ряд наших сотрудников вошли в боевой расчет, и заняли свои рабочие места в бункере. Телеметристы и некоторые специалисты по анализу текущей информации располагались в пунктах приема информации. Группа стабилизаторщиков во главе с В.А.Батаевым в зале аппаратуры заправки оборудовали себе рабочее место, куда оперативно должна была поступать информация о непрерывно ведущемся зондировании атмосферы в районе старта. Эта информация по закрытой дублированной связи будет направляться в Харьков для моделирования, по результатам которого необходимо уточнять полетное задание. Это был весьма ответственный участок предстоящей работы и за него взялся Я.Е.Айзенберг, обеспечив надежное дежурство и непрерывную готовность к работам в Харькове. Там всю ночь многие находились на рабочих местах и в кабинетах руководителей, где была прямая связь с полигоном. А.И.Кривоносов с группой своих специалистов также подготовился к работе — его наземно-бортовой многомашинный комплекс по сути дела во многом обеспечивал успех пуска. Ряд самых ответственных специалистов — Г.Я.Шепельский, С.А.Егорычев, А.В.Сычев, Ю.И.Федченко и др. были у нас «под рукой», мы их разместили в 308 и 309 помещениях. Там же поместили и ряд гостей: Чепеля, Симагина, Гавранека, Шейнина и др. Нужно сказать, что размещение, разросшейся на момент пуска, экспедиции и «утряска» этого вопроса с руководством пуска, оказалось далеко не простым делом.

27 октября состоялись две последние оперативки, где было принято решение «размуравьиниться», т.е. при переходе на боевую работу снять защиту с радиосистем, закончить все механические работы с ракетой, провести проверку аппаратуры передачи данных, а группе оперативного анализа с 18.00 приступить к постоянной работе. В этот же день я смог впервые за много дней съездить на десятку, куда в этот день прилетел Я.Е.Айзенберг и еще ряд товарищей. На этом все подготовительные работы были закончены и к вечеру 28 октября все размещены на своих местах. Руководители нашего предприятия после ужина в моем номере выехали на свои места. Мне довелось проводить группу наших товарищей на ВКП УКСС и проезжать рядом со стартовой позицией. Мы остановились, вышли из машины и долго любовались фантастической картиной: ярко освещенной в лучах прожекторов серебристо-белой ракетой. Устроив своих коллег на УКСС, я вернулся в пусковой бункер — выносной командный пункт стартовой позиции. Вскоре, началась заправка ракеты компонентами топлива и длительный цикл подготовки корабля и его систем к полету. Наши работы, т.е. включение наземно-пусковой аппаратуры, осуществляющей подготовку к пуску и пуск ракеты, по циклограмме производились за 52 минуты до планового времени старта. Так что нам предстояло провести всю ночь в тягостном бездействии, слоняться и наблюдать за ходом заправки и переживать вместе с нашими коллегами из НИИ-885. В ходе этих ожиданий я сыграл две партии в шахматы с Анатолием Григорьевичем и обе выиграл. Вообще-то я плохо играю в шахматы, не люблю думать, никогда не занимался теорией шахмат, не разбирал классических партий. В данном случае я играл гораздо выше своих возможностей и с особой тщательностью и точностью. Это я мог объяснить только тем, что сама обстановка предопределяла особую собранность и мобилизацию сил. Наконец завершилась заправка ракеты, и корабль был переведен в режим ожидания. Я, Володя Страшко и Анатолий Григорьевич заняли свои места за небольшим столиком позади трех операторов пускового пульта, где опять центральное место было за И.К.Рудем. Иван Константинович, кроме прочих достоинств, обладал самым главным в данном случае — выдержкой и умением быстро ориентироваться в обстановке. Мне не однажды довелось наблюдать, как дрожат руки оператора при пуске самой обыкновенной ракеты. Известны случаи, когда оператор не попадал пальцем на кнопку пуска. За Ивана Константиновича в этом плане беспокоиться не приходилось, хотя ему отводилось немногим более минуты на получение команды и нажатие этой кнопки.

Я расстелил на столе подробнейшую циклограмму предстоящей работы автоматики земли и борта вплоть до отделения корабля в конце активного полета. На схеме был представлен ход процесса, обмен командами между системами, действия агрегатов ракеты и стартового комплекса. Автор этой схемы И.Н.Бондаренко очень тщательно поработал над ней, вплоть до указания самых критических операций.

Наконец автоматика выдала донесение о готовности системы к запуску двигательных установок и тотчас последовала команда «первого»: «Разрешаю подготовку двигателей!» Наш оператор нажал кнопку «пуск» и теперь уже никто не мог вмешаться в автоматику. Начался отвод площадок обслуживания, и наше напряжение достигло предела. Я смотрел на плату с тремя приборами прицеливания, и мне показалось, что эта плата дрогнула, но ее отделение от ракеты не произошло. Тотчас раздался звуковой сигнал и на дисплее пульта загорелись три зловещие буквы «АПП» — автоматическое (аварийное) прекращение пуска. Эта команда всегда вызывала чувство разочарования и досады, привыкнуть к ней невозможно, несмотря на то, что в процессе электроиспытаний она возникала десятки раз. Она обозначала необходимость поиска неисправности, ее устранения и требовалось каждый раз объясняться со всеми, вплоть до ЦК и министра.

Я перешел в соседнюю комнату, где машина СМ2М уже выдавала распечатку, из которой следовало, что команда на открытие замков, удерживающих плату, была выдана. По неясным причинам пружинные толкатели не смогли ее отсоединить или, точнее, отсоединили ее с некоторым перекосом так, что из трех датчиков, сигнализирующих в автоматику об отходе платы, сигнал выдал только один, а для отвода стрелы, на которой крепилась плата, необходимо было, чтобы сработало два датчика. Старт ракеты с не отведенной стрелой был недопустим, и автоматика прекратила пуск и привела все агрегаты в безопасное состояние. Примерно через 39 секунд после «АПП» плата уже без вмешательства автоматики отошла от ракеты и закачалась на стреле на специальном механизме «обезвешивания». Это окончательно убедило меня, да и многих знающих механизм отделения, что причиной было механическое удержание платы либо штырями направляющих, либо тремя телескопическими трубами — световодами системы прицеливания. Картина стала ясной в первые 2-3 минуты. Однако правила «игры» в таких случаях, особенно если вина ложилась на головную организацию, были иными. Обычно называлось несколько вероятных причин, желательно по вине разных организаций, назначалась комиссия по выяснению причин, и вопрос спускался «на тормозах». Такая тактика оправдывалась тем, что на комиссии кто-либо из высокопоставленных чиновников мог в запальчивости дать указание наказать виновника, вплоть до снятия с должности или еще что-нибудь в этом же роде. Так и в этом случае Губанов дал мне и В.М.Караштину указание подготовить за двадцать минут доклад комиссии о причинах прекращения пуска и, после короткого совещания нас троих, на котором мы приняли тяжелейшее решение в ракетной технике: «Сливать!» Борис Иванович пошел давать команду на слив, а мы с Владимиром Михайловичем принялись сочинять «обтекаемый» доклад, в котором указали на 4-5 возможных причин, включающих и настоящую, и я пошел докладывать Госкомиссии. Обстановка в зале, где собралась Госкомиссия, была явно недоброжелательной, и мне досталась довольно неблагодарная роль громоотвода. В пределах составленной бумаги я кратко доложил о причинах прекращения пуска, и примерно в течение часа, отвечал на вопросы членов комиссии, в составе которой было шесть министров, заместитель Председателя Совмина Белоусов, начальник оборонного отдела ЦК Беляков, 10-12 высокопоставленных генералов и т.д. Председательствовал наш министр В.Х.Догужиев, и я должен сказать, что от него и от своего шефа А.Г.Андрущенко я чувствовал поддержку в ходе доклада. Другие, понимая, что в таких случаях я говорю далеко не все, что знаю, явно проявляли недовольство. Уже не помню, кто из членов комиссии вопросом: «А Ваше личное мнение, что явилось причиной?» и многократным его повторением в разных вариациях, выбил меня из колеи, и я сказал: « Лично я считаю, что причиной неотхода платы было затирание в направляющих штырях или в световодах». Не успел я сказать эту фразу, как вскочил Губанов: «Это его личное мнение». Я повторил: «Да, это мое личное мнение». Затем Госкомиссия утвердила предложенный Губановым состав так называемой «аварийной комиссии» под председательством В.М.Филина. В ракетной технике сложилась такая традиция — назначать председателем комиссии ответственного работника организации — виновника аварии. Так что этим назначением были поставлены все точки над «И».

Что больше всего меня беспокоило в процессе доклада, так это вопрос, который могли мне задать и на который я еще не мог продуманно ответить. Возможность и естественность этого вопроса стала для меня очевидной в ходе доклада, и я успел продумать ответ только в общих чертах. Вопрос, к счастью для меня, так никто и не задал, а суть его была в следующем. Как я уже говорил, для того, чтобы автоматика продолжила пуск ракеты, необходимо было, чтобы из трех датчиков, дающих сигнал о том, что плата отделилась, сработало два. Это было вполне возможно потому, что эти датчики были расположены так, что с одной стороны прямоугольной платы их было два, а с другой только один. К счастью, плата перекосилась так, что отошел тот ее край, где был один датчик. Если бы перекос был такой, что отошел бы тот край, где было два датчика, то при неотстыковавшейся плате автоматика заключила бы, что плата отошла, и процесс был бы продолжен, т.е. была бы подана команда на электропривод. Вопрос в том, что бы произошло, если бы плата не отошла, а процесс автоматикой был бы продолжен? Возможны два сценария развития событий. Первый: движением стрелы плата могла быть сорвана, и если при своем зависании на механизме «обезвешивания» она не ударила по корпусу ракеты, старт мог пройти нормально. При втором сценарии развития событий, т.е. когда усилия стрелы оказались бы недостаточными для отрыва платы, последствия могли быть катастрофическими. Стрела, расположенная в 1-1,5 метрах от носа корабля, могла повредить его теплозащитное покрытие или вообще могла быть захвачена в промежуток между кораблем и носителем при его старте. Это привело бы к падению всего комплекса или к полету с застрявшей частью платы и стрелы при их обрыве ходом ракеты. Уже в ходе работы аварийной комиссии мы обсудили этот вариант и только благодаря тому, что были приняты меры к безусловному отделению платы, схему отделения мы решили на этом изделии не менять. Второй сценарий развития событий в данном конкретном случае не имел бы места в силу того, что под действием пружинных толкателей трение в телескопических световодах было преодолено, и плата через 39 секунд отделилась. Не дожидаясь завершения всей процедуры слива компонентов из ракеты, созданная аварийная комиссия осмотрела плату и зафиксировала, что резиновые кольца между трубчатым соединением световодов «прикипели» к поверхности, и их обрывки так и остались на обеих частях соединения. В процессе дальнейшего расследования выяснилось, что резиновые прокладки были слабо смазаны и, в условиях повышенной температуры образовали достаточно прочное соединение труб световодов.