А.С. Гончар
Звездные часы ракетной техники. Воспоминания

© Гончар А.С., 2008
Харьков 2008

Источник электронной версии: www.buran.ru

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

На последнем оперативном совещании перед пуском присутствовал и Владимир Григорьевич. Все вопросы в основном были закрыты, шли доклады работников полигона о принимаемых мерах по эвакуации, противопожарных мерах, готовности телеметрии, дублировании электропитания, прекращении радио- и телепередач во время пуска и т.д. Однако Владимир Григорьевич, вопреки моим попыткам его удержать, нашел нужным выступить, и его выступление оказалось не очень уместным. Он начал говорить на самую неприятную и болезненную тему — о надежности и высказал несколько новых и не совсем убедительных положений. При общем напряженном состоянии присутствующих, когда каждый опасался оказаться виновником в задержке испытаний или их аварийном исходе, длинный, с академическим оттенком, нравоучительный доклад был воспринят примерно так: «Мы тут работали, сделали все возможное и невозможное, не спали ночей, а ты приехал и поучаешь нас!» Во всяком случае, недовольный Губанов перед началом заседания Государственной комиссии под председательством Бакланова, на следующий день, меня предупредил: «Доложишь ты!» Заключительное заседание Госкомиссии обычно носит в таких случаях чисто формальный характер. Доклады главных конструкторов лаконичны до предела и стереотипны: «Система такая-то прошла полный объем испытаний в соответствии с документацией. Имевшие место замечания устранены в установленном порядке. Система готова к проведению испытаний». Следовал вопрос ведущего: «Вопросы, замечания к докладчику есть?» Редко были вопросы. Главный конструктор давал общее заключение, а затем зачитывалось решение Госкомиссии о проведении пуска. Последним зачитывался порядок и план работ, время и место сбора боевого расчета и т.д.

Ранним утром 22 февраля мы с Владимиром Григорьевичем приехали на выносной командный пункт (ВКП) универсального комплексного стенда-старта (УКСС). ВКП представлял собой многоэтажное сооружение из бетона и стали глубоко врытое в землю так, что над степью возвышался только громадный курган песка, обложенный железобетонными плитами с торчащими вентиляционными трубами, перископами, антеннами и т.д. К кургану примыкало небольшое здание в два этажа, где были административные помещения, которые покидались при начале работ. Это здание соединялось с ВКП длинным коридором, напоминавшим скорее тоннель. Аналогичные коридоры вели к запасным выходам, закрытым бронированными воротами. Внутри ВКП располагалась аппаратура в три этажа в просторных помещениях, был зал заседаний, столовая, буфет, помещение с запасами воды, пищи и т.д. УКСС вообще был грандиозным сооружением по масштабам и затраченному металлу и бетону, равный крупнейшим ГЭС. Все его аппаратурные и рабочие помещения размещались в семиэтажном здании, полностью упрятанном в подземелье. Под пусковым столом, который только условно мог быть так назван, и на котором устанавливалась ракета, находился лоток для отвода выхлопных газов, глубиной в несколько десятков метров и уходящий далеко в спепь. К УКСС подходила двухколейная железная дорога, по которой специальным транспортно-установочным агрегатом подвозилась в горизонтальном положении ракета. Ракета, установленная в вертикальное положение, окружалась отводящимися башнями с площадками обслуживания. На значительном отдалении от старта располагались хранилища с компонентами топлива, а с ВКП старт соединяла крытая эстакада с проложенными в ней кабелями.

Кесаев Виктор Асланович

После завершения заправки ракеты начался этап наших работ. По команде главного оператора (первый номер) включалась наша проверочно-пусковая аппаратура и в течение почти часа все операции по проверке и подготовке к работе велись в автоматическом режиме без вмешательства оператора. Ход процесса отражался на специальном демонстрационном табло в зале главного оператора, где в мягких и удобных креслах размещались члены Госкомиссии. Наша пультовая располагалась рядом в двух помещениях. В одном из них находилась машина СМ2 и аппаратура связи со стартовой позицией СПД, в другом, с ограниченным входом — аппаратура СДУК с пусковым пультом управления. Рано утром я и Владимир Григорьевич сели за стол, размещенный за спинами операторов у пускового пульта. Каждое рабочее место обслуживалось двумя операторами: военным и представителем нашей фирмы. В данном случае это был И. Рудь — опытный и спокойный инженер. Перед собой на столе я развернул схему хода процесса проверочно-пусковых операций автоматической системы и основных этапов и команд в процессе огневых испытаний. Схема была подготовлена И. Бондаренко, начальником ведущей комплексной лаборатории, и являлась очень удобным документом, описывающим ход процесса, обмен командами, результаты проверки систем и агрегатов и т.д. Процесс подготовки разворачивался последовательно. По команде включения вступала в работу «ведущая» машина СМ2. После самопроверки и сообщения «норма» начиналась проверка всех агрегатов и систем ракеты. При этом на дисплее появлялось сообщение о проверяемой системе и результаты проверки. Каждый раз, когда загоралось сообщение «норма», во всех помещениях тихо раздавался вздох облегчения — чья-то система была в порядке и готова к работе. В ходе этих работ Сергеев вдруг приказал мне убрать схему. Я ее свернул и стал лишь изредка подглядывать, так как весь ход процесса, насчитывающего сотни команд, запомнить было невозможно. Это возмутило шефа, он вырвал у меня схему, скомкал и бросил на пол. Его действия я не всегда мог объяснить. После проверки двигателей на пульте загорелось сообщение «Система готова к запуску!» Это был единственный и последний момент, когда вручную, нажатием кнопки «пуск», оператор вмешивался в ход процесса. Причем, если он не нажимал кнопку в течение 1,5-2 минут, система автоматически останавливала весь процесс, приводила в исходное состояние все системы, отсекала горючее и т.д. В данном случае оснований для остановки не было, и оператор нажал кнопку. Однако сообщения о пуске не последовало и, как потом выяснилось, просто кнопка не сработала. И.Рудь не растерялся и повторно нажал кнопку. Процесс запуска двигателей начался: полились защитные струи водяной завесы, прошли команды «предварительная», «главная», из сопловых аппаратов вырвалось пламя, но тут же погасло. На всех дисплеях появилось зловещее сообщение: «АПП» — автоматическое прекращение пуска или, как оно правильно понималось — аварийное. Я ясно увидел на экране телевизора, что под одним из четырех двигателей пламя не появилось или суммарное пламя от четырех двигателей имело какой-то изъян. Это длилось доли секунды и, как потом было установлено, двигатели были выключены через 3,5 секунды после команды «предварительная». Я поднял трубку прямой связи с телеметристами, где дежурили наши инженеры во главе с Виктором Кесаевым и Артуром Несвовалем, и стал записывать их сообщения по мере дешифровки. Принесли мне и распечатку машины СМ2 с данными хода запуска двигателей. Картина стала постепенно проясняться. В это время к нам ворвался В.С.Рачук — заместитель Конопатова и ведущий конструктор двигателей со словами: «Хотел бы я знать, кто меня вырубил!?» Я ему спокойно сказал: «Подожди, Володя, не кипятись. Ты сейчас будешь благодарить за то, что тебя вырубили!» Буквально через 10-12 минут стало ясно, что двигатели были отключены системой аварийной защиты, так как температура в бустерном насосе одного из двигателей резко возросла, достигнув 600°С, вместо допустимых 300°С, телеметрический датчик вообще зашкалило. Это было более чем своевременно — баки ракеты были полностью заправлены. Государственная комиссия собралась в зале заседаний. Небольшая рабочая группа быстро составила краткий доклад — отчет о причинах аварийного прекращения прожига, суть которого заключалась в том, что САЗ четко выполнила свои защитные функции и предотвратила аварию. Последствия могли быть самыми тяжелыми — взрыв двигателя и пожар на стартовой позиции. Мы в своем докладе не акцентировали на этом внимание и в дальнейшем на многочисленные вопросы членов комиссии о возможных последствиях давали уклончивые ответы. Докладывать довелось мне, но затем все вопросы задавались двигателистам. В.С.Рачуку пришлось пережить немало неприятных минут. Особенно донимали его вопросами головники во главе с Губановым, не подозревая, что в их системе затаился еще более неприятный сюрприз, который трудно было объяснить. В.Г.Сергеев, как только узнал о сути произошедшего, ушел в комнату отдыха комиссии и спокойно уснул на мягком диване. Бессонная ночь и пережитые волнения сказались, но не исключено, что это был демонстративный жест. Шеф хотел показать, что считает ниже своего достоинства принимать извинения за нападки на систему управления в первые минуты после аварии, в которых, как обычно, особенно изощрялся В. М. Караштин. В. С.Рачук высказал ряд возможных причин неисправности бустерного насоса, предложил состав аварийной комиссии, а министр, посовещавшись с А.А.Максимовым, предложил Макарову и Губанову принять решение. А решение было таким: сливать топливо из баков. Это очень неприятное решение. Виновник необходимости принятия такого решения чувствует себя весьма неуютно под взглядами своих коллег и членов Государственной комиссии, понимающих защитный смысл формулировок: «наиболее вероятной причиной», «дополнительных исследований» и т.д. Принятое решение о сливе топлива- 600 тонн жидкого кислорода и 100 тонн жидкого водорода, оказалось не так — то легко было выполнить. Вскоре стало ясно, что пневмосистема, обеспечивающая подачу давления на открытие клапанов слива, отказала. «Потеряно управляющее давление», так растерянно докладывали заправщики членам Госкомиссии. Угроза взрыва громадной «бомбы», в которую превратилась ракета, нарастала с каждой минутой. Горючее, и окислитель испарялись, «пухли», как выразился Б.И.Губанов. Давление в баках поднялось выше допустимого, оставался только запас по прочности. Выход был один — вручную переключить клапан под ракетой и перевести основную систему на резервную. Нашлись добровольцы, и вскоре машина с ними поехала к ракете. Это были В.Кузнецов и В.Исаев, имя водителя машины осталось неизвестным. В напряженной тишине мы наблюдали на экранах телевизоров за действиями смельчаков, и по залу пронесся вздох облегчения, когда один из них перед приемной трубкой замахал руками и даже пытался что-то говорить. Прозвучала команда «занять рабочие места» и начался хорошо отработанный цикл слива компонентов. Позже выяснилось, что отказ пневмосистемы произошел из-за поломки трубопровода, а всех, кто ездил к ракете и занимался сливом компонентов топлива, министр наградил премией. Я, в свою очередь, предложил В.Г.Сергееву премировать разработчиков САЗ и его программного обеспечения, по сути дела, предотвративших аварию ракеты.

Первоначально предполагалось снять ракету со стартового стола, но затем была разработана технология ремонта бустерного насоса на стартовой позиции. Для этого соорудили закрытое помещение на уровне третьего этажа, обеспечили его отопление, т.к. стоял морозный, с пронизывающими ветрами, казахстанский февраль. Вокруг злосчастного трубопровода в дальнейшем было раздуто настоящее дело. На следующий день целая эскадрилья самолетов стартовала с аэродрома «Крайний», увозя членов Госкомиссии, руководителей и Главных конструкторов, военных и многочисленных специалистов. Мне довелось быть в числе провожающих, а затем пришлось еще, почти две недели, работать в составе аварийной комиссии. Как обычно, скрупулезно исследовались причины аварии и, несмотря на то, что причина была однозначно установлена и затем устранена заменой бустерного насоса, еще целый ряд дополнительных мероприятий, в том числе и по САЗ, был намечен к реализации. Ремонтная бригада под руководством В.С.Рачука и А.Г.Плисса в трудных условиях блестяще справилась с заменой бустерного насоса. Такие работы обычно проводились только в заводских условиях. Хуже обстояло дело с отказавшим трубопроводом заправочной системы. Поломка произошла в сварочной зоне, что заставило усомниться в качестве сварки, в качестве материалов и технологии. Вопрос был переброшен в Первоуральск, изготовляющий трубопроводы, создана комиссия по качеству материала, технологии. Подвергнуты пересмотру аналогичные трубопроводы на всей ракете. В конечном итоге злосчастный трубопровод поставил под сомнение возможность дальнейшего продолжения работ на УКСС с прожиговым изделием 5С. Этот случай показывает, как незначительное нарушение в технологии изготовления простейших трубопроводов может стать причиной аварии и привести к многодневным задержкам в работе. Только через два месяца были закрыты бесчисленные вопросы, даны бесчисленные заверения в безопасности ракеты и дорогостоящего УКСС и началась работа непосредственно по подготовке к прожигу.

В первых числах апреля, когда просыпается казахстанская степь, я снова был на Байконуре. Начинались новые работы по сборке и испытаниям блоков ракеты 6СЛ, предназначенной для летных испытаний носителя без корабля «Буран» с полезной нагрузкой «Скиф 19-ДМ», срок пуска которой был назначен на конец 1986 года. «Скиф 19-ДМ» по указанию министра должен был прибыть на полигон в июле месяце, т.е. через год после принятия решения. Два комплекта аппаратуры для «Скифа» нам удалось собрать. Аппаратурные доработки были невелики, но два дополнительных прибора пришлось изготовить или, вернее, переделать. Основная нагрузка по новому математическому обеспечению легла на плечи Якова Ейновича и его коллег. Необходимо было решить теоретически и реализовать в программах управление объектом при наличии колоссальных вращательных моментов при запуске на орбите мощного турбогенератора. Гарантии о его «безмоментном» запуске со стороны головной организации требовали принятия мер и со стороны системы управления. Большие проблемы порождались также наведением лазерного луча на цели, управление их выпуском и т.д. Работы по «Скифу» велись с большим подъемом. Для головной организации во главе с Д.А.Полухиным выполнение этих работ в сроки, установленные министерством, было вопросом чести. «Скиф 19-ДМ» в виде громадного 80-тонного цилиндра в июле был доставлен на полигон. Встал вопрос о предстоящей его транспортировке на УКСС для стыковки с носителем. Дело в том, что везти его по неприспособленной дороге было невозможно, и решение было найдено в строительстве специальной широкой дороги между 95 площадкой и УКСС по прямой линии без поворотов. Общая длина этой дороги была 22 километра и, в конце концов, этот отрезок асфальтовой дороги на полигон стал показательным.

Вместе со мной на полигон приехал Б.П.Бескаравайный — один из ведущих инженеров испытательного отдела. Это был грамотный и инициативный испытатель. Ему было поручено проверить на 95 площадке готовность к приему нашей аппаратурой «Скифа». Нужно сказать, что Борис Павлович блестяще справился с этой задачей. Впоследствии он, с минимальным числом своих коллег руководил испытаниями «Скифа». Основные силы с апреля месяца были брошены на испытания и подготовку к пуску самой ракеты «Энергия». Меня Борис Павлович отвлекал от испытаний «Энергии» только для решения организационных вопросов. Работы в МИКе в апреле велись в двух направлениях: готовилась к повторным огневым испытаниям ракета 5С, и уже полным ходом шли электроиспытания блоков «А» летной ракеты 6СЛ, на подходе был и ее центральный блок «Ц». Безусловно, основное мое внимание было направлено на летную ракету.

Работы по замене бустерного насоса были завершены к 20 апреля, комплексные испытания прошли практически без замечаний, генеральные комплексные испытания были проведены вечером накануне дня запуска, 26 апреля. Я сообщил о готовности в Харьков, и Сергеев с группой руководителей прибыл на полигон. Одновременно стали съезжаться члены Госкомиссии и «гости», обычные в таких случаях. Госкомиссия приняла решение об огневом испытании. Перед началом заправки, не доезжая до бункера 1-1,5 км, я отпустил машину и пошел напрямик через степь, поражаясь буйному торжеству весны и морю цветов, среди которых своей неповторимой красотой выделялись, воспетые многими, тюльпаны Байконура. Они поражали своей особенной красотой, более совершенной и естественной, чем их собратья, выращенные в теплицах. Природа спешила жить, для ее расцвета выделялись дни, уже к концу мая все высыхало снова на долгие месяцы. Особенно жизненная сила чувствовалась в растении, названия которому я не знаю. Мы его называли капустой, и оно действительно ее заменяло, а наши поварихи варили с ним борщ. Какая-то сила поднимала верхний слой почвы и мощная головка, напоминающая кочан капусты, показывалась на поверхности. Вот в таком виде ее и срывали для приготовления. Скорость роста этого растения была такова, что при некотором запасе терпения можно было наблюдать, как постепенно головка поднимается, осыпая песок. Через 2-3 дня головка распускалась мощными листьями, а в центре поднималась цветоножка.

Ночь перед запуском мы провели частично в буфете, частично дремали, пользуясь мягкими и удобными креслами, а к моменту включения нашей автоматики мы с шефом были на своем обычном месте. 52 минуты автоматической работы прошли без осложнений, двигатели запустились без замечаний и проработали плановые 290 секунд. Затем были поздравления, общее торжество, Бакланов произнес небольшую речь. Основной мыслью ее было то, что теперь, после прожига центрального блока здесь и бокового блока в Загорске, путь к запуску ракеты открыт и необходимо его осуществить в этом году, так как министерство имеет такое обязательство перед ЦК и правительством.

Владимир Григорьевич со свитой улетел в Харьков, а мне предстояла работа по электроиспытаниям четырех блоков «А», центрального блока «Ц», затем всего пакета с задачей вывоза ракеты на старт в ноябре. Декабрь отводился для подготовки и испытаний ракеты на старте и готовности ее к пуску в канун нового 1987 года. Кроме того, на 95-й площадке в скором времени предстояло провести испытания корабля «Скиф 19-ДМ». Перспективы побывать в Харькове были весьма проблематичными. Вся необходимая бортовая и наземная аппаратура, включая запасной комплект, уже находилась на полигоне. Математическое обеспечение в технологическом варианте поступало на полигон в темпе проводимых испытаний. Правда, военные требовали его комплектной поставки. Они периодически поднимали этот вопрос, но работать было нужно, и им приходилось мириться с создавшимся положением. С мая — июня в Харькове наступал весьма ответственный этап работ — разработка полетного математического обеспечения, которое должно было заменить технологическое на заключительных этапах испытаний ракеты на технической позиции или, в крайнем случае, на стартовой позиции. Время замены было также спорным пунктом между нами и военными, к которым в этом вопросе примыкала и головная организация.

Работы в Харькове по полетной математике были в надежных руках Якова Ейновича. Там они делились на два основных этапа: разработка алгоритмов и программ, и их отработка на стендах третьего отделения, а также комплексная отработка на стендах восьмого отделения, где происходило воссоединение с математикой проверочно-пусковой аппаратуры, системы аварийной защиты и, самое главное, реальной аппаратуры системы управления и агрегатов ракеты. Весь этот комплекс работ взял под свое руководство и контроль Яков Ейнович и блестяще справился с этой задачей, правда, установленные сроки министерства, как всегда, реальным возможностям не соответствовали. Достаточно сказать, что минимальное количество «прогонов» на комплексном стенде было около 150. Прогон — это полный цикл испытаний ракеты перед пуском, имитация пуска и полета ракеты с записью всего процесса на телеметрию и последующим анализом полученных материалов, составляющих многие десятки килограммов таблиц и осциллограмм. Все это требовало самого скрупулезного анализа многими специалистами самого высокого класса и уровня ответственности. Ошибки были недопустимы. В Штатах такая работа проводилась специально созданным для этой цели независимым институтом. Нередко после анализа телеметрии необходимо было вносить исправления, что, в свою очередь, требовало повторения прогона и только после этого сдача его «в чистом виде» военному представительству. Каждый прогон, в среднем, требовал до трех суток двухсменной работы при самой совершенной ее организации. Уложиться в срок менее года было невозможно. Отработка не позволяла расширить фронт работ, доверить ее никому, кроме специалистов, было недопустимо. Более того, для руководства этой работой требовался опыт, знания и умение работать с людьми. К этому следует еще добавить, что сама задача управления таким объектом как 2200-тонный носитель 11К25 с десятком громадных баков, заполненных подвижной жидкостью, и с подвешенным сбоку 80-тонным «Скифом», представляла более сложную задачу, чем управление «Shuttle». Необходимо было вывести «Скиф» с ювелирной точностью в заданную точку пространства, лавируя, пройти, не задев возвышавшиеся на десятки метров стартовые сооружения, выдержать предельно малые углы отклонения осей ракеты от заданных, не допустить неприемлемых углов атаки и т.д.

В конечном итоге все, кому пришлось в эти дни работать с Яковом Ейновичем, говорили, что методы его работы были жесткими, но единственно правильными в сложившейся ситуации. Он никогда не выходил из себя, его приказания были четкими и точными. Он мог просить, если его требования выходили за грани возможного, мог приказывать очень жестко, но за весь период никто не был наказан. Самым большим наказанием была потеря доверия и, в таких случаях, Яков Ейнович просто переставал работать с тем, кто, из-за разгильдяйства не оправдал его доверия.

Очень быстро вокруг Якова Ейновича сложился дружный и работоспособный коллектив из множества подразделений: теоретиков, комплексников, испытателей и телеметристов. Методом работы было проведение оперативных совещаний на КС-1, который по составу аппаратуры был максимально приближен к реальной ракете. Наши совместные усилия с Володей Страшко, Женей Сенько, Мишей Ковтуном, Юрой Филоновым и многими другими в оснащении стенда не пропали даром. После проверки любой операции, любой доработки, проведенной на этом стенде, я безо всякого сомнения и колебаний мог проводить их на ракете, и все сомнения моих коллег по работам на Байконуре устранял просто: «Проверено на КС-1». Комплексный стенд всегда являлся главным инструментом отработки, и такой полноразмерный стенд был создан только в нашей организации. Совместная отработка машинных комплексов ракеты-носителя «Энергия» и корабля «Буран», в конечном итоге, была завершена на этом стенде, несмотря на то, что эту работу должен был выполнить НИИ-885. Я уверен, что отставание нашей фирмы по готовности полетной математики было лишь формальным предлогом для отстранения Сергеева от должности, т.к. выполнить больше сделанного было невозможно. Но об этом позже.

Техническим руководителем испытаний блоков «А» был Б.Н.Филин (Филин младший, как его называли в организации). Контрольно-испытательная станция (КИС) (наша аппаратура вида 1), располагалась в здании, разделявшем пролеты 4 и 5 в левой части от прохода. На КИСе можно было одновременно вести испытания двух блоков «А», располагавшихся в пролетах 4 и 5. В цех сборки, который располагался в первом пролете, поступали отдельные секции с заводов-изготовителей — Южного машиностроительного (ЮМЗ) и опытного завода ОКБ-1. Основная часть блока, модульная (баки и двигатель), изготовлялась на ЮМЗ и была первой ступенью Днепропетровской ракеты-носителя «Зенит». Цехом сборки руководил А.Л.Геворкян — молодой и энергичный начальник цеха, и прекрасный товарищ. На сборке в цехе находилось одновременно 4-5 блоков и была опасность, что в общем ходе подготовки КИС мог оказаться узким местом, так как кроме испытаний там проводились доработки, необходимость в которых возникала в процессе испытаний. Конструктивно исполнение блоков «А» отличалось от центрального блока. Оно было не столь скрупулезно продумано, были места, особенно при монтаже кабельных сетей, которые уже при осмотре вызывали некоторое опасение. Такими местами были переходы кабелей через острые кромки металлоконструкций, силовую раму, подвески двигателя и др. При проведении электроиспытаний наши опасения оправдались. От вибраций, еще при транспортировке, изоляция на кабелях в этих местах протиралась, появлялся контакт на корпус ракеты, часто переменный. Много раз мне довелось наблюдать, как при силовом воздействии на кабель происходит переменное контактирование с корпусом. Устранялось оно заменой всего кабеля. Были случаи и ошибок в кабелях. Один такой случай был обнаружен поздно ночью, а решение об исправлении дефекта, который заключался в неправильной распайке проводов в разъеме, отложили на следующее утро. Устранение дефектов обычно осуществлялось по строго заведенному порядку: делалась запись в бортжурнале, составлялось решение, определялась технология доработки и т.д. Однако, один из моих разработчиков кабельных сетей В. Щербань — молодой специалист, впервые попавший на полигон, не стал дожидаться утра и принятия решения. Вместе с монтажницей они вскрыли разъем, нужным образом произвели перепайку и необходимую проверку прочности изоляции с помощью специальной аппаратуры, которую подкатили из соседнего проема и утром, с видом победителей, доложили мне об этом. Я очень спокойно воспринял это явное нарушение и остановил набросившегося на Щербаня Филина: «Все претензии ко мне!» Я и не думал наказывать виновника, так как ценю в людях, в первую очередь, инициативность, а опыт со временем придет. Инцидент был улажен, а Виктор Щербань со временем стал классным специалистом и не потерял такого важного качества, как инициативность.