А.С. Гончар
Звездные часы ракетной техники. Воспоминания

© Гончар А.С., 2008
Харьков 2008

Источник электронной версии: www.buran.ru

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Таким образом, определив состав и функциональное назначение десятков подсистем, сотен приборов и блоков, более половины которых, предстояло разработать и изготовить вновь (на которые были разработаны технические задания и определены их разработчики и изготовители), 8 отделение выполнило к середине 1980 года первый, завязочный этап работ по системе управления ракеты «Энергия». Заслуга в этом принадлежит большому коллективу восьмого отделения и его руководителям: заместителю начальника отделения В.И.Черняку, начальникам отделов Г.Я.Шепельскому, И.М.Трегубову, В.Я.Страшко, А.В.Сергееву, начальникам лабораторий и ведущим специалистам отделения, а также их коллегам из третьего отделения под руководством Я. Е. Айзенберга, разработчикам приборов из второго и четвертого отделений под руководством В.В.Новикова и А.И.Кривоносова, конструкторам шестого отделения под руководством И.М.Брынцева, (В.И.Ковалева), разработчикам и конструкторам Запорожского филиала под руководством Б.Н.Гавранека и многим другим специалистам, с умением и громадной энергией принявшим участие в создании аппаратуры, ее программно-математическом обеспечении.

Весь 1980 и первая половина 1981 года были заняты разработкой конструкторской документации и размещением ее на заводах-изготовителях. Объем работ был таков, что наш опытный завод под руководством Г.А.Борзенко, даже с аппаратурой, предназначенной для экспериментальной отработки, справиться не мог, и привлечение серийных заводов к работе с «сырой» документацией было естественным выходом из положения. Нужно сказать, что понимание этой необходимости мы нашли на всех заводах, традиционно занятых изготовлением аппаратуры нашей разработки. Это было, в том числе, следствием престижности работы над «Бураном» и широким потоком финансирования из госбюджета.

Так что в этом вопросе мы особых трудностей не встречали. На Киевском радиозаводе мы разместили всю аппаратуру борта, причем благодаря усилиям Борзенко, между нашим опытным заводом и КРЗ сложилась оптимальная кооперация на уровне деталей и блоков приборов, которая затем была распространена и на Харьковский завод им. Т. Г. Шевченко. Главный инженер этого завода А. П. Шпейер проявил в этом вопросе инициативу. Однажды он приехал к нам, когда мы еще не были готовы с документацией наземной аппаратуры вида 2, которая шла у нас по срокам вторым планом. Целью его приезда было желание участвовать в работе по «Бурану». Я ему предложил взять аппаратуру вида 2. Мы прошли к конструкторам, затем в цеха нашего завода. Он ознакомился с конструктивами этой аппаратуры, в результате чего появилось решение, по которому завод им. Шевченко, начиная с первых комплектов, обязался изготовить 18 стоек аппаратуры по 3-4 прибора или блока в каждой. Это были электронные приборы. Вторую половину этой аппаратуры, в основном релейную, изготовлял наш опытный завод. В эти годы обстановка была такой, что куда бы я не обратился, достаточно было сказать, что это для «Бурана», как делалось все возможное для помощи нам. Так было и с системой СДУК, которая уже состояла на вооружении ракетных войск. Я обратился в техническое управление ГУРВО с просьбой выделить нам пять неполных комплектов этой аппаратуры из ЗИПов, имевшихся на складах Министерства обороны при условии, что мы закажем ее восполнение в ближайшие два-три года на заводах-изготовителях. Моя просьба была удовлетворена без всяких проволочек, несмотря на то, что эта аппаратура имела самый высокий гриф секретности. Полученные комплекты предназначались для технической позиции, двух стартовых позиций, УКСС и для нашего комплексного стенда.

Аналогичным образом удалось решить вопрос и с удовлетворением наших потребностей в вычислительных машинах СМ-2, изготовляемых в Северодонецке заводом «Импульс». Эта машина выпускалась в двух исполнениях: обычном и экспортном. Обычное исполнение предназначалось для внутренних нужд, а экспортное исполнение — для внешних. Отличие в этих исполнениях, особенно по надежности, было разительным. Оценив наши потребности для наиболее ответственных позиций в десять машин, я предпринял атаки на Министерство автоматики и приборостроения после того, как на заводе-изготовителе мне сказали, что вопрос «перераспределения», в условиях уже заключенных внешних договоров, неразрешим. Такой же ответ получил я и в министерстве. Тогда я, воспользовался хорошим знакомством с одним из сотрудников Госплана СССР Ю.А.Шумовским, который рекомендовал меня другому чиновнику этой организации, ведавшему планированием внешних поставок, который показал мне под большим секретом, куда и в каких количествах поставляются за рубеж эти машины. Я взял себе на заметку данные по поставке машин и с этими материалами обратился к заместителю министра О.Д.Бакланову, ввернув фразу: «По-видимому, считать пойманных крабов с помощью этих машин важнее нашего «Бурана». Так или иначе, еще через одно или два усилия с помощью Олега Дмитриевича произошло это злополучное «перераспределение». На вопрос: «Почему вы раньше об этом не подумали и не заказали?», — я выработал стандартный ответ, которым отвечал любому высокопоставленному чиновнику, когда мне приходилось обращаться с подобными просьбами: «А почему вы не подумали подключить нас к работам три года назад, когда создавалась кооперация по этой программе?» Обычно на этом вопросы и заканчивались.

Якову Ейновичу довелось добывать сложнейшее оборудование для стендов моделирования, сооружать специальный корпус и оснащать его гидравлическими нагрузочными стендами рулевых приводов, сложнейшей аппаратурой для работы с оптической системой прицеливания и т.д. В целую эпопею вылилось создание компрессорной станции для комплексных стендов. Дело в том, что непременным условием качественной отработки аппаратуры, особенно, в части бортовых вычислительных комплексов, чувствительных к качеству питания и наличию разного рода помех, было условие обеспечения работы с реальными источниками питания, т.е. для блока «Ц» — с турбогенераторами. Для этого необходимо было иметь сжатый воздух с давлением до 400 ата и с расходом 3-4 м3 в секунду. Все это выливалось в необходимость иметь на это давление промышленную установку с 5-6 компрессорами, (около 60 баллонов, каждый емкостью 400 л) и другим пневмо- и электрооборудованием.

Наша первая разведка на заводе им. Фрунзе г.Сумы показала, что без вмешательства министерств в нужные сроки мы необходимого оборудования не получим, а предложенный нам альтернативный вариант — купить в виде «нагрузки» дорогостоящий электронный микроскоп, говорит о том, что при соответствующем нажиме и при переадресовке вопрос решаем. Прояснение обстановки в Министерстве нефтегазовой промышленности, настойчивость и умение Е.А.Сенько в конце концов привели к решению вопроса. Довольно долго пришлось уговаривать Сергеева о необходимости иметь такую станцию. Основная трудность теперь заключалась в необходимости строить здание общей площадью более 600 м2 и мощным фундаментом. Помог решить вопрос заместитель Сергеева по капитальному строительству Юрий Михайлович Скубко. Он до этого работал в городских строительных организациях, имел необходимые связи. Юрий Михайлович с охотой взялся за строительство и провел его в невиданно короткие сроки. Позже он ушел от нас на должность начальника строительного треста, сохранив с нами добрые связи. Работали дружно, все кто имел отношение к этому строительству, монтажу баллонов, к созданию на стенде бронированного бокса для установки четырех турбогенераторов и монтажа необходимой обвязки. Только для «промывки» этого хозяйства использовали более четырех тонн этилового спирта, который мне пришлось «выбивать» в министерстве. Самое трудное, оказалось, получить при этом в соответствующей разнарядке запись: «Повторному использованию не подлежит».

К концу 1980 года, в общем, были завершены основные организационные работы, т.е. весь колоссальный объем работ был распределен между исполнителями как внутри предприятия, так и среди смежных организаций, определены заводы-изготовители, разработаны и взаимосвязаны планы и графики работ. Кроме большого объема изготовляемой аппаратуры предстояло «вдохнуть» в нее жизнь, т.е. разработать программно-математическое обеспечение, насчитывающее сотни тысяч кодов для одиннадцати бортовых машин и двух наземных. Здесь работа распределилась следующим образом: бортовое полетное программно-математическое обеспечение разрабатывалось третьим отделением, где работами руководил Б.М.Конорев; бортовые САЗ и наземное проверочно-пусковое программно-математическое обеспечение разрабатывал 805 отдел, созданный в восьмом отделении под руководством А. В. Сергеева и В. М. Крикунова. При этом широко использовалась «индустрия программирования», т. е. определенные правила и порядок создания и отработки алгоритмов и программ, созданные и апробированные в отделе Б.М.Конорева. В.М.Крикунову так и не удалось создать ничего более совершенного. Последующее наше знакомство с аналогичными работами в других организациях только лишний раз подтверждало преимущества нашей системы. В частности, программно-математическое обеспечение корабля «Буран» разрабатывалось тремя организациями: НИИ-885, ОКБ «Молния» и ОКБ-1 им. Королева. ОКБ-1 в лице Б.Е.Чертока сводила воедино все три составляющие и осуществляла его комплексную отработку. Наши специалисты усматривали в такой схеме весьма серьезные недостатки, могущие привести к неприятным последствиям. Завершающая отработка программно-математического обеспечения проводилась на комплексном стенде в отделе 802, руководимом В.Я. Страшко. Этот стенд, КС-1, был единственным стендом во всей системе разработчиков комплекса «Энергия-Буран», где с такой полнотой и реальностью была воспроизведена бортовая и наземная аппаратура. Стенд был эталоном, на котором проверялись все изменения и доработки систем и агрегатов, а также изменения в программно-математическом обеспечении. Опыт говорил, что даже простое и очевидное изменение, не будучи проверенным, может привести к неожиданным и, как правило, неприятным последствиям.

Начало наших работ приходится на период некоторого затишья в нашей и мировой космической технике. У нас в 1978-1980 годах без особых осложнений (кроме полета болгарина Г.И.Иванова на «Союз-33») шли запуски «международных» экипажей, т.е. мы по очереди на 7-8 суток вывозили в космос представителей дружественных нам стран в порядке убывания их «дружественности» и значения. В космосе летали наши орбитальные станции «Салют». За океаном шла напряженная работа, почти неосвещаемая в нашей печати, и известная только узкому кругу специалистов и руководству, которое понимало, что предстоящий запуск американского «Shuttle» вызовет новый всплеск вопросов: «А вы, что делали? Где наш «Shuttle»? Нервозность руководства чувствовалась во всем. Коллегии по вопросам «Бурана» проводились регулярно и жестко. Под руководством заместителя министра О.Н.Шишкина была создана группа оперативного руководства (ГОР), которая систематически проводила свои совещания. Был создан и исправно функционировал Межведомственный координационный совет (МВКС), под началом министра Афанасьева, который включал в себя еще шесть министров, ответственных работников ЦК, ВКП и руководства Центрального управления космических средств (ЦУКОС). МВКС регулярно заседал, вызывая на эти заседания Главных конструкторов и директоров заводов. С этой организацией шутить не приходилось. Кроме того, систематически заседал Совет Главных конструкторов под председательством В.П.Глушко и все мы, Главные конструкторы систем, обязаны были иметь свои Советы, а главное, планы работ этих Советов и регулярно «заседать». Самым тяжким грехом считалось отсутствие таких Советов, и при каждом наезде министерских чиновников главным был вопрос: «Когда было последнее заседание Совета?» Учитывая нелюбовь Владимира Григорьевича к поездкам на все эти заседания, вся тяжесть легла на мои плечи. Я довольно быстро приспособился — стал посылать своих заместителей и начальников отделов, только на министерские и Межведомственные советы приходилось ездить самому.

Заседание ГОР проходило в Подлипках. Специальная группа работников министерства вела протоколирование заседаний, учет решений, планирование и т.д. Шишкин придавал его работе важное значение, и однажды он с гордостью заявил: «Группа оперативного руководства решила 732 вопроса!» Административный энтузиазм дошел до того, что в зале заседания появился светящийся транспарант, который, правда, Шишкин приказал снять, с надписью: «До пуска «Бурана» осталось...» и цифра, сколько дней осталось до пуска, определенного где-то в верхах. Деятельность ГОРа постепенно затухала, но Советы Главных конструкторов и Межведомственный координационный совет продолжали регулярно работать и, безусловно, сыграли свою роль. На решения этих органов можно было сослаться при решении вопросов с организациями смежных министерств, но я все же признал, что самым надежным средством решения таких вопросов были добрые отношения и личные контакты с их руководителями.

Мне удалось завязать такие отношения с руководством Киевского радиозавода Б.Е.Василенко, В.Н.Шмаровым и, безусловно, с моим коллегой еще со времен института А.И.Гудименко. У меня никогда не было привычки «давить» и использовать силовые методы, которыми многие пользовались в те годы. Я был шокирован, когда вместе с нашим новым генеральным директором А.Г.Андрущенко и руководителем отдела Министерства общего машиностроения И.Н.Дроздовым мы приехали на КРЗ и первым делом прошлись по цехам завода, в которых изготовлялась наша аппаратура. Анатолий Григорьевич начал записывать все мелкие упущения, которые можно всегда найти, с целью «прижать» руководство завода, типа: там стоял без надзора наш прибор, там паяльник был нагрет выше нормы или монтажник прикоснулся к прибору без браслета и т.д. Мне претили такие взаимоотношения с руководством завода, и я в душе был доволен тем, как Гудименко, с присущей ему прямотой, не стесняясь в выражениях, дал отповедь.

Взаимоотношения с некоторыми сотрудниками новой для нас головной организации вначале складывались не очень благоприятно. Мы уже привыкли к добрым и уважительным отношениям с фирмами Янгеля, Челомея, Полухина, Решетнева, с которыми также поначалу не все было хорошо. Такие руководители ОКБ-1 как Бабков, Крюков, Черток, Хорунов восприняли нашу организацию как равную, но В.М.Караштин и Б.А.Соколов попытались стать в позу диктаторов, и для налаживания нужных взаимоотношений потребовалось некоторое время. Однажды, на заседании ГОР В.М.Караштин произнес целую речь против принятых нами решений, намекая, что наша организация не в состоянии выполнить работу, так как мы, вместо того, чтобы принять к исполнению техническое задание, обсуждаем его, даем свои предложения и т.д. При этом он перечислил одиннадцать пунктов, которые мы пытаемся корректировать. Олег Николаевич, выслушав мои разъяснения по всем пунктам, из которых следовало, что Караштин не совсем правильно понимает возможности компьютерных систем, целиком и полностью поддержал меня. Были и другие случаи, причем, за Караштиным сохранилась до конца нашей совместной работы привычка выносить вопросы на самый высокий уровень, не обсудив с нами. Однажды, на заседании коллегии, совершенно неожиданно для меня, он поднял какой-то вопрос, я попытался разъяснить, Караштин начал возражать, и дело закончилось тем, что министр записал нам обоим по выговору.

Борис Александрович Соколов — головной по двигательным установкам, гораздо быстрее и без осложнений установил подлинно дружеские и деловые отношения. Постоянными представителями головной фирмы в Харькове были П.Ф.Кулиш и Е.Ф.Кожевников. Они непосредственно имели возможность убедиться, что у нас на фирме действительно эффективно организована работа и уровень наших разработчиков по многим вопросам теории и конструирования выше, чем в других подобных организациях. Правда, миссия этих товарищей была не из приятных. Все возникшие новые требования, недочеты и ошибки, допущенные в процессе проектирования, они с завидным постоянством привозили в виде длинного перечня. Павел Филиппович заходил ко мне в кабинет, доставал свои записи и начинался «тяжелый» разговор. Рассматривался каждый пункт, и по каждому из них принималось решение. Все, в конечном итоге, выливалось в доработку аппаратуры и программ, на что требовалось время, а корректировка сроков работ и сроков пуска возможна была только путем их срыва. Создавалась такая обстановка, что при каждом приезде этой пары в Харьков я и мои коллеги, на плечи которых в конечном итоге ложился этот тяжелый труд, испытывали нечто вроде шока. Мы понимали, что система управления широко охватывает все агрегаты ракеты, и поэтому при любом изменении, неизбежном в процессе проектирования ракеты и ее стартового комплекса, СУ всегда оказывается «крайней». В заключение таких приездов составлялось решение о доработке, корректировались исходные данные, устанавливались сроки, подключались разработчики и конструкторы аппаратуры. Доработке обычно подвергались 10-12 комплектов аппаратуры. Это был самый неприятный труд периода проектирования, особенно в условиях подключения к изготовлению аппаратуры серийных заводов. Хочу с благодарностью отметить, что руководство КРЗ в лице Д.Г.Топчия, Б.Е.Василенко, В.Н.Шмарова, А.И.Гудименко с должным пониманием относилось к этим доработкам. Более того, были такие случаи, когда только благодаря их решительным действиям и умению организовать процесс доработки, ход работ по системе управления не тормозил создание этого уникального комплекса. Такие же слова благодарности следует сказать и в адрес руководства завода им. Шевченко Ю.И.Загоровского, А.П.Шпейера, А.Н.Черняка и др., а также руководителей нашего опытного завода Г.А.Борзенко, Н.В.Маца, Г.В.Малюка, начальников цехов и руководителей служб завода.

Необходимость доработок большого количества аппаратуры определялась тем обстоятельством, что как в нашей организации, так и за ее пределами в общей сложности было развернуто 16 стендов экспериментальной отработки системы и ее программно-математического обеспечения. В моем восьмом комплексе было заложено с самого начала семь стендов: КС-1 — полноразмерный стенд системы управления центрального блока «Ц», четырех боковых блоков «А», наземной проверочно-пусковой аппаратуры вида 2 в составе ВКП и подстольного помещения, ряда приборов и систем, с которыми взаимодействует система управления — телеметрия, система пожаро-, взрывопредупреджения. Несколько позже стенд был дополнен элементами цифрового комплекса корабля «Буран» и средствами катапультирования экипажа; КС-3 и КС-5 — индивидуальные стенды блоков «А» с проверочной аппаратурой вида 1; КС-2 и КС- 6 — стенды блока «Ц» также с аппаратурой вида 1; КС-4 — стенд наземной аппаратуры вида 2; стенд системы аварийной защиты. Обособленно выделялся стенд турбогенераторных источников электропитания с компрессорной станцией, который можно было сопрягать со стендами КС-1, 2 и 6. В третьем отделении Я.Е.Айзенберга была создана мощная система стендов моделирования, разработки программно-математического обеспечения, построен специальный корпус для моделирования работы рулевых приводов и системы прицеливания.

Во внешних организациях были созданы стенды для отработки системы управления в части ее элементов, сопрягаемых с двигателями. В Загорске — огневой стенд блока «А» в части САЗ, автомата стабилизации, управляющего рулевыми приводами, системы запуска двигателя и проверочной аппаратуры вида 1. В Химках — для совместной отработки с двигателями 11Д521 в составе САЗ и проверочной аппаратуры вида 1. Аналогичная аппаратура для отработки ее совместно с двигателями 11Д122 несколько позже была развернута и в Нижней Салде. На технической позиции Байконура в качестве КИСа были развернуты два комплекта проверочной аппаратуры блоков «А» вида 1 и один комплект аппаратуры вида 2 для работы с блоком «Ц» и пакетом ракеты в целом. На космодроме, первоначально на УКСС, была развернута в полном составе проверочно-пусковая аппаратура вида 2, которая затем была установлена и на двух стартовых позициях (левой и правой «нитках») при общем выносном командном пункте. Таким обширным «хозяйством» мы обзавелись к 1985 году и начали разворачивать еще один «полноразмерный» стенд КС-8, с целью сделать его показательным или демонстрационным стендом.

Обстоятельства сложились так, что разработка системы аварийной защиты, как в части теории, так и в части программно-математического обеспечения, целиком оказалась в восьмом комплексе, и я поручил ее вести И.М.Трегубову, а программирование — отделу А.В.Сергеева, занимавшегося разработкой проверочных и пусковых программ наземной аппаратуры. Создать стенд, на котором можно было воспроизвести двигатель, оказалось практически неразрешимой задачей и мы решили необходимые работы выполнить на стендах организаций-разработчиков двигателей. Пользуясь хорошими связями с ОКБ-456, разработчиками двигателя боковых блоков и моей дружбой с М.Р.Гнесиным, одним из заместителей В.П.Радовского, мы без особых хлопот поставили на огневой стенд необходимую аппаратуру, включая вычислительную машину СМ-2, и начали работу. Стендовиков заинтересовали возможности нашей аппаратуры не только в плане предотвращения аварии двигателя его моментальным выключением, но и документированием результатов каждого испытания. Совместными усилиями предельно расширялись возможности САЗ в направлении превращения ее в стендовую защитную систему, реагирующую на отклонения от нормы многих параметров сложного стендового оборудования. Результаты такого содружества вылились в то, что аварийные исходы прожигов не приводили ни к повреждению двигателя, ни к повреждению стендового оборудования. Все это, в какой — то мере ускорило отработку двигателя.

Однажды на коллегии министерства рассматривался вопрос о ходе отработки двигателей: «летели», не выдерживая напряженных условий лопатки турбин, прогорали камеры сгорания как на двигателях Радовского, так и на двигателях Конопатова. Министр с пристрастием допрашивал Главных конструкторов, сердился, и в зале царила тяжелая атмосфера. Наконец вопрос уперся в то, почему в Химках у Радовского аварии не приводят к многодневным остановкам из-за выхода из строя двигателей и стендового оборудования, а в Нижней Салде, где шли испытания воронежского двигателя, остановки в испытаниях и ремонт длились две-три недели после каждой аварии. В конце концов, Виталий Петрович рассказал министру, что Харьков, так нас кратко величали, поставил на стенд аппаратуру САЗ, и она предотвращает и взрывы, и пожары при аварии. Министр тотчас же «поднял» меня. Обстановка с двигателями была таковой, что я был готов к такому вопросу — у меня было два письма за моей подписью в адрес директора института в Нижней Салде и ответы на них, вернее, на второе письмо, первое осталось без ответа. В ответе А.М.Лапшина предлагалось вопрос совместной отработки двигателя и системы аварийной защиты решать после доводки двигателя. Копии письма и ответ были при мне, и я все это доложил: «Вопрос решается». Министр не стал больше рассматривать этот вопрос, коротко бросив мне: «Сегодня летишь со мной в Салду, там разберемся». Летели мы большой группой самолетом министра. Были в ней разработчики двигателя из Воронежа, А.М.Лапшин со своими сотрудниками, работники министерства и офицеры ГУКОСа. Анатолий Михайлович Лапшин оказался давним приятелем Сергеева. Потом, при каждой моей поездке в Нижнюю Салду собирался поехать и Владимир Григорьевич, но так и не поехал....

Самолет приземлился на военном аэродроме вблизи Салды и часам к одиннадцати ночи, с учетом сдвига времени на час, мы были в институте. Перед вылетом из Москвы я позвонил в Харьков Володе Страшко, попросив его срочно паковать аппаратуру, и на следующий день самолетом отправить ее в Салду вместе с бригадой специалистов. К счастью, аппаратура была подготовлена еще со времен нашей переписки, правда, кое-что уже было использовано, но легко восполнимо. В Салде я вместе с местными испытателями осмотрел стенд, договорился о размещении нашей аппаратуры в бункере стенда, шагами определил длину кабелей, и мы с главным инженером Пауксоном вернулись в кабинет, где нас ждали министр с директором и ужин с прекрасной жареной рыбой. Перед докладом министру я успел переговорить по в/ч-связи со Страшко, и он меня заверил в том, что вопрос решен, и наша «аннушка» не позже 12 часов улетит в Салду. Теперь настала моя очередь удивить министра оперативностью решения вопроса. Он уже не приказывал, а попросил меня остаться в Салде и обеспечить работу. Здесь же я набросал перечень вопросов, которые должен был решить главный инженер института: срочно сварить и установить защитный шкаф для аппаратуры непосредственно у двигателя и т.д. Министр утром улетел в Свердловск, а мне предоставилось время до прилета нашего самолета ознакомиться с прекрасной природой среднего Урала, посмотреть на рыбалку в небольшой речушке, протекающей через территорию института. Сам институт размещался в девственной уральской тайге, вырезанной широкими просеками из основного массива леса. На просеках, как это и было заведено, проходила следовая полоса, был высокий забор с колючей проволокой и сторожевые башни; грибы и прочие дары леса также можно было собирать на территории института. Промышленные сооружения и постройки занимали лишь незначительную часть выделенной площади. Порядки здесь были также необычные. Институт имел молочные и мясные стада коров, свинарник. Уход за ними и заготовку кормов вели сотрудники института. Целые бригады на многие дни отправлялись вглубь тайги на заготовку сена, сушку грибов. Картофель копали в Белоруссии также сами и привозили эшелоном и т.д. Молоко, масло, мясо и другие продукты можно было купить только на территории института, в самой Салде я не обнаружил ничего, кроме скумбрии в банках и вермишели. Природа поражала своим величием: громадные деревья, нагромождения каменных глыб, прозрачные бурные речки с каменистым дном и водопадами. Когда я обо всем этом рассказал Сергееву, он загорелся поездкой в Салду.

К вечеру прибыла аппаратура САЗ, и через неделю я позвонил министру о начале работы в режиме «Совет» и попросил разрешения, оставив рабочую бригаду, вернуться в Харьков. Министр приказал мне лететь в Москву и доложить ему, что сделано, и вообще, он сам захотел разобраться в технике вопроса. Вскоре (в мае 1983 года) я узнал, что Сергей Александрович уже больше не наш министр... Тем не менее, в Харьков я летел через Москву, в министерстве царила некоторая растерянность и я, без особой цели побродив по этажам и главкам, отправился в Харьков. Министром вскоре был назначен О.Д.Бакланов. Было непонятно и очень жаль, почему от руководства таким престижным министерством отстранен Сергей Александрович, который, как никто после него, был самым подходящим руководителем такого сложнейшего многопрофильного министерства с сотнями громадных научно-исследовательских институтов, ОКБ и заводов. Причина так и осталась неясной, мы могли только строить догадки и предположения, связывать его уход с переменой руководства страной и т.д. Не могу ничего привести в обоснование, кроме явно плохих отношений между Афанасьевым и членом ЦК В.П.Глушко, который, по-моему, к этому делу приложил руку. Их плохие отношения ни для кого не были секретом, были случаи, когда прямо на коллегии министр, мягко выражаясь, весьма нелестно отзывался о Глушко, вплоть до необходимости его замены и т.д. Многие связывали уход Афанасьева с все нарастающим отставанием разработки нашего «Бурана» относительно «Шаттла», особенно на фоне начавшихся систематических запусков последнего в 1981-1982 годах. К исходу 1982 года американцы произвели запуск уже пяти кораблей, довели число членов экипажей до четырех человек, что на фоне полетов наших «Союзов» демонстрировало их явное превосходство. Запуски наших ТКС мало что меняли.

Новый министр, наш земляк О.Д.Бакланов, со свойственной ему жесткостью принялся за дело. На заседании коллегии, на заседаниях МВКС рассматривались планы и графики работ, перенос сроков стал недопустим, за срыв сроков Бакланов жестко спрашивал, никакие объяснения в расчет не принимались. К этому времени в наших работах также стало намечаться отставание. Фронт работ нарастал катастрофически. На первый план к исходу 1984 года выдвинулись работы по огневым испытаниям блоков, при которых система управления должна была выполнять свои функции: запуск двигателей, регулирование расхода компонентов, проверку всей аппаратуры и агрегатов, управление рулевыми приводами, аварийную защиту и т.д. Нужна была штатная аппаратура и соответствующее программно-математическое обеспечение. Огневые испытания боковых блоков «А», «прожиг», как кратко именовалась эта операция, намечалось провести в испытательном центре под руководством Г.М.Табакова, созданном в 1948 году в 17 км от Загорска.

Лесистая, покрытая глубокими оврагами местность, достаточно хорошо укрытая от посторонних глаз, как нельзя лучше подходила для этой цели. Стенды располагались у оврагов, что облегчало строительство лотков для отвода газов. Бункера управления располагались на склонах оврагов, что обеспечивало хорошую видимость, а лес поглощал пыль, пары и газы. Здесь мы проводили прожиг ракеты 8К64 в 1960 году, здесь же в 1982 году взорвалась ракета с системой управления разработки Н.А.Пилюгина. Стенд, на котором нам предстояло работать, был разнесен взрывом «в щепки» и восстанавливался в течение двух лет. Это обстоятельство определило отношение к предстоящим работам с мощной ступенью, имеющей двигатель небывалой тяги в 720 тонн. Взрывы в этой организации, в том числе и с человеческими жертвами, не были редкостью. Каждое испытание сопровождалось эвакуацией жителей небольшого поселка работников института, расположенного рядом с проходной, приездом десятков пожарных команд, раскладывающих свои шланги вокруг стендов, десятков машин скорой помощи, прекращением водоснабжения поселка и института за два-три дня до прожига — вся вода накапливалась для нужд стенда и пожарных в специальных резервуарах. В общем, подготовка к прожигу и сам прожиг были несравненно более серьезно и основательно обставлены, чем обычные прожиги тех же двигателей в Химках или в Нижней Салде. В этих условиях нам было над чем задуматься. С одной стороны, задержать работы было недопустимо, с другой стороны, мы были к ним не готовы. Дело в том, что наша наземная аппаратура, предназначенная для пуска ракеты, шла с естественным отставанием почти на год по отношению к проверочной аппаратуре, предназначенной для работы на стендах контрольно-испытательных станций заводов — сборщиков блоков ракеты и технической позиции полигона. Надежность этой аппаратуры, не связанной с огневой работой, была несравненно ниже надежности аппаратуры, предназначенной для пуска ракеты. Нужно было найти выход из сложившейся ситуации. Все попытки ускорить создание стартовой аппаратуры и, особенно, соответствующего программно-математического обеспечения, были явно обречены на провал. Необходимо было для прожига приспособить проверочную аппаратуру. Начались поиски и обсуждения различных вариантов. Шепельский, Страшко, Бондаренко, Трегубов до поздней ночи не выходили из моего кабинета. В результате был разработан вариант использования имеющейся проверочной аппаратуры, дополненной бортовыми приборами с необходимым уровнем надежности. Функции этих двух составных частей были разделены: все операции по проверке аппаратуры и агрегатов блока, ввод полетного задания в бортовую аппаратуру осуществляла наземная часть, имевшая в своем составе вычислительную машину СМ-2. Эта часть работы не была связана с опасными операциями запуска и управления двигателем; аппаратура, выполнив свои операции, для безопасности выключалась, и управление запуском передавалось бортовой машине, в качестве которой использовалась хорошо зарекомендовавшая себя машина М-4М боевых ракетных комплексов. Она производила все операции, требующие безусловной надежности. Дополнительной трудностью было то обстоятельство, что эта аппаратура должна была размещаться в непосредственной близости от испытуемого объекта. Выход был найден. По нашему требованию для размещения бортовой аппаратуры был изготовлен специальный технологический отсек, располагаемый рядом с двигателем. Наземная аппаратура, после многих дебатов с местным руководством на тему о степени риска для обслуживающего персонала, размещалась в помещении, расположенном под ракетой так, что когда открывалась задняя бронированная дверь, ракета, как «дамоклов меч», нависала над нами, грозя наказанием за малейшую оплошность. После передачи управления на борт, наступала получасовая пауза — бортовая машина находилась в режиме ожидания, пока не поступала команда «пуск» с пульта, вынесенного в бункер управления. В течение этого времени команда испытателей в составе четырех человек, обесточив аппаратуру, закрыв все двери, спускалась по узкой лестнице в бункер, прихватив по дороге двух техников с расположенной внизу подстанции. Все пять последующих, в течение 1985-1986 годов, прожигов я считал своим долгом быть с группой испытателей и следить за тем, чтобы случайно кто-нибудь не остался в помещениях стенда. Директором института в то время был Ю.А.Корнеев, его заместителем- А.П.Сидоренко — выпускник Харьковского авиационного института. У меня с руководством и сотрудниками института установились хорошие деловые отношения. Руководителем работ в Загорске я назначил своего заместителя В.К.Жидкова, выделив ему самых лучших специалистов из испытателей и разработчиков. Основу этой группы составили А.И.Мельник и В. П. Шевелев. Им предстояло выполнить опасную и ответственную работу, с которой они прекрасно справились. Правда, при первом прожиге не обошлось без осложнений. Аппаратура работала устойчиво до заправки ракеты, которая была проведена ночью накануне дня прожига. Это было в начале ноября, зима в Подмосковье началась рано. Утром, часов в шесть, мы все уже были на местах и приступили к работе, но в последний момент, когда уже была объявлена получасовая готовность, отказала наземная машина СМ-2. Пришлось отменить готовность, объявить двухчасовую задержку. Часа через два все повторилось — опять отказ машины СМ-2. В.П.Шевелев — один из лучших специалистов по вычислительной технике, устранил неисправность, и мы в третий раз пошли на пуск. Но в этот день нас упорно преследовали неудачи — опять отбой готовности. В это время руководство института и заместитель министра А.С.Матренин находились в кабинете директора и я, после каждой попытки выйти на пуск, вынужден был идти с объяснением причин задержки и договариваться об очередной попытке. Это была не очень приятная обязанность и после третьей или четвертой попытки Александр Сергеевич весьма недовольным тоном начал высказывать неудовлетворение, ссылаясь при этом на то, что ему приходится непрерывно докладывать о ходе дел министру и в ВПК. Тогда я, выбрав момент, напомнил ему первый запуск ракеты-носителя 11К65 на Байконуре, когда он был начальником управления, руководил пуском и попал в аналогичную ситуацию. Тогда из-за неисправности аппаратуры не удавалось набрать готовность к пуску и ему четыре или пять раз пришлось откладывать пуск. Объявляя очередную попытку, он отошел от обычной формулировки и в сердцах сказал: «Объявляю пятиминутную готовность к очередной попытке к пуску», вставив слова: «к очередной попытке»! Александр Сергеевич сразу же переменил тон, и начались воспоминания о тех днях и о том, как вечером, накануне, ему с помощью Гудименко удалось обойти и игнорировать телеграмму с запретом Сергеева на пуск.