|
«Чемпион острова по теннису»
или наше свободное время
Когда более четырехсот человек должны прожить несколько лет в крошечной деревне на маленьком острове, не имея права покидать его, это может привести к серьезным психическим расстройствам. Совместное существование замкнутого коллектива может оказаться весьма непростым. Еще в ноябре 1946 года, когда мы ехали в поезде из Москвы на север, на остров, на котором должны были остаться жить, я размышлял о том, как этот остров мог бы выглядеть. Я представлял себе различные варианты. Например, плоский и голый остров, густо поросший травой. Там настроение жителей вскоре упало бы до полной безнадежности. Но я представлял себе наш остров также холмистым и поросшим лесом. На таком жить было бы не столь трудно. Чувство одиночества и изоляции не возникало бы там постоянно, поскольку не так часто перед глазами были бы границы острова. Тот остров, на котором мы наконец очутились, оказался холмистым и поросшим лесом. Летом там блестели на солнце озера и пруды, еловые леса излучали благоухающий аромат, листья, травы и цветы сияли красотой во всем своем многообразии. Зимой темные леса стояли заснеженные, как в сказке.
Сколько свободного времени было у нас в Городомле? Каждую неделю 48 часов занимала работа, Сначала мы настраивались на работу по 36 часов в неделю. Профессор Цайзе аргументировал такой настрой тем, что в Западной Европе перед второй Мировой войной коммунистические партии, как мы все хорошо помнили, боролись за 36-часовую рабочую неделю. Но советское руководство объяснило нам, что во время войны рабочее время было увеличено до 48 часов и с тех пор еще не сокращалось. Итак, для нас рабочая неделя также составляла 48 часов.
Во второй половине дня после окончания работы все должны были покинуть мастерские, лаборатории и бюро. Добровольная сверхурочная работа, как это обычно было в Германии при выполнении срочных заданий, здесь не разрешалась. Остаться работать сверхурочно, можно было только с письменного разрешения профсоюза.
Руководители отделов в Городомле, озабоченные выполнением исследований и проектов, первое время после окончания работы складывали бумаги в свои портфели и работали по вечерам дома. Но вскоре постоянно подозрительными русскими и это было строго запрещено. Мы очень напряженно работали в течение ежедневных восьми часов в институте. Русские вахтеры требовали неукоснительной точности начала работы. Опоздание на несколько минут наказывалось ощутимыми денежными штрафами. Немецкий коллектив на требовательную пунктуальность в отношении начала работы отвечал такой же пунктуальностью по отношению к окончанию рабочего дня. Дорога с работы до дома занимала не более пяти минут. Таким образом, у нас оставалось довольно много свободного времени.
Один раз в году нам полагался отпуск. Это означало разрешение не приходить на службу, но вовсе не означало возможности поехать на Черное море или на Кавказ, что могли себе позволить русские, работающие в Городомле. Мы, аэродинамики, решили, что наш отпуск, даже если он проходит в пределах острова Городомля, должен признаваться начальством. Отпускники даже в срочных случаях не должны были вызываться в институт. Наше требование, состоявшее в том, что находящийся в отпуске сотрудник должен быть недостижим, как если бы он уехал на Черное море или на Кавказ, было принято.
Во всяком случае, у нас было больше времени для досуга, чем у жителей европейских городов, которые вынуждены подолгу добираться от места службы до дома. По сравнению с обычными европейцами у нас был и еще один резерв свободного времени — все ежедневные политические новости проходили для нас практически незаметно. Мы получали немецкие газеты, но с опозданием на две-три недели. Заголовки, которыми журналисты заставляли читателей в момент появления той или иной статьи затаить дыхание, за давностью времени теряли свою притягательность. Мы пролистывали газеты, но не читали их. В каждой семье был радиоприемник. Мы могли слушать немецкие передачи. Но проблемы родины были так далеки от нас, что и новости мы слушали очень редко и нерегулярно. Для чтения русских газет и понимания русских сообщений по радио у нас отсутствовали языковые знания. Время, которое тратит обычный человек на чтение газет, прослушивание радио, на последующие размышления о полученной информации и на разговоры с другими для ее обсуждения, все это увеличивало наш фонд свободного времени.
Мы сделали немало попыток изучения русского языка. Первый хороший учебник был составлен господином Стайницем и издан в русской оккупационной зоне. Он был основным по изучению русского языка и рекомендовался русскими переводчиками всем интересующимся, а также использовался в частных занятиях, которые для меня и моей жены вела знающая язык госпожа Шмидель. Русские быстрее осваивали наш язык, чем мы их русский язык, безусловно, труднее немецкого. Идти от трудного языка к более простому гораздо легче, чем наоборот.
В первый год жизни на острове я и Лидди возобновили занятия, начатые в Вильдеманне и Блайхероде. Утром за час до работы мы проверяли друг у друга выученные слова и по очереди писали диктанты. Однако у нас, как и у других немцев, занимавшихся русским языком, уровень знаний по-прежнему оставался низким.
Но были и исключения. Эрих Апель, руководитель мастерских, ставший впоследствии министром машиностроения, вскоре очень бегло заговорил по-русски. Ему это было крайне необходимо для тесного контакта с советским руководством острова. Доктор Франц Ланге, специалист по системам управления, на заседании научного совета в Москве делал свой доклад на русском языке. Господин Шмидт, физик, так хорошо выучил русский язык, что мог ежедневно читать советские газеты. В июле и августе 1948 года он заставил меня и профессора Гельмута Фризера принять горячее участие в обсуждении одного научного события.
Это случилось, когда в «Правде» — центральной московской газете — были полностью напечатаны все материалы конференции, проведенной в сельскохозяйственной академии наук — как доклады участников, так и весь ход их обсуждения. Речь шла о нападках на биологическую науку со стороны академика Лысенко, пользовавшегося особым расположением Сталина. Это была попытка согнуть традиционную биологию с помощью политических аргументов. Опираясь на ложные постулаты, Лысенко обещал значительно повысить урожайность в сельском хозяйстве.
Вероятно, читатель предполагает, что русские занимали наше свободное время политическими мероприятиями. Но в этом они были очень сдержанны. Все ограничивалось требованиями дважды в год — на политические праздники Первого Мая и Седьмого Ноября — делать венки из еловых веток и украшать ими административные здания и институт. Очень редко нас приглашали на митинги в большой зал ресторана, разве лишь для протеста против американских атомных бомб и только пока Советский Союз сам не начал производить атомное оружие. Руководство страны в то время предлагало мировым политическим силам вообще исключить применение ядерного оружия.
На второе лето господин Греттруп попытался организовать политический дискуссионный клуб. Его целью было познакомить немцев с идеями Маркса и Энгельса, а также рассказать о государственной организации и экономической политике Советского Союза. На стенах института и клуба уже были прибиты ярко разрисованные плакаты, приглашающие на первое организационное собрание, когда от русского руководства острова пришел запрет на подобные мероприятия. Политические занятия стали проводиться только в самые последние месяцы нашего пребывания в Городомле, когда были уже известны сроки отъезда на родину. Русские инженеры, говорящие по-немецки, на основе известной книги Сталина делали для нас сообщения об истории Коммунистической Партии Советского Союза.
Первое место в нашем досуге занимал спорт. Уже в первые недели пребывания на острове мы стали надевать лыжи, привезенные из Германии, и кататься в лесу. Нашли плоский учебный холм и даже соорудили скромный трамплин. Я очень интенсивно бегал на лыжах зимой, и даже летом прыгал по крутым лесным дорожкам, густо устланным еловыми иголками, Весной, на площадке возле ресторана собирались поиграть волейболисты. Господин Цайс, термодинамик, питал слабость к судейству и самозабвенно выполнял обязанности судьи с помощью сигнального свистка.
Огромное внимание зрители уделяли победам теннисистов. Нашлись энтузиасты, которые сначала распланировали, а затем разровняли место под корт. Вслед за этим они трудолюбиво маленькими молоточками крошили кирпичи для посыпки красным песком игрового поля. Гертруд и Лидди принимали самое активное участие в этих подготовительных работах. В соответствии со временем, затраченным каждым на устройство корта, было позже распределено и время для игры.
Высокая ограждающая сетка, которую должен иметь корт, чтобы неправильно поданные мячи не улетали далеко, была изготовлена из рыбацкой сети с мелкими ячейками, которую мы купили в Осташкове. Ракетки и теннисные мячи были привезены из Москвы по коллективному заказу. Высокий судейский стул и скамейки по обеим сторонам игрового поля смастерил наш мастер. Когда все было готово, начались игры. Было составлено строгое расписание на все время дня от 5 утра до 9 часов вечера. Вскоре во всех игровых разрядах началась упорная борьба за звание «Чемпион острова». Финал за лидерство среди мужчин между Ульрихом Бранке и Манфредом Блазигом длился восемь сетов. Эти игры для нас были столь же напряженными и значительными, как для англичан соревнования Уимблдонского турнира.
На второй и третий год нашей островной жизни на первый план выдвинулось судостроение. Маленькие лодочки и большие двух- и трехместные байдарки были вычерчены, сконструированы и изготовлены нами в свободное время. Вскоре на внутреннем озере уже плавала целая флотилия из ярко раскрашенных лодок. Мы с Гертруд брали на выходные лодку господина Клозеса, катались по озеру и по очереди читали книги Германа Гессе «Сид-дхартха» и «Петер Каменцинд». На большом озере в определенных границах — тоже разрешалось кататься на лодках и даже ходить под парусом. Уже многие лодки имели мачту, парус и шверт. Иногда лодку господина Клозеса мы использовали и по утрам, до начала моей работы.
Спокойное большое озеро было такого же царственно голубого цвета, как и высокое небо. Лодка, послушная легким ударам весел, тихо скользила к острову, поросшему камышом. Чудесное летнее утро. Солнце еще совсем низко на северо-востоке. Вдруг — неожиданные выстрелы из ружья. Взлетают испуганные утки. Притаившийся за камышами русский охотник дал выстрел, побоявшись, что наше появление спугнет добычу.
К концу мая или в начале июня, когда воздух был уже теплым, прогревалась и вода в большом озере. Очень хотелось купаться. Внутреннее озеро на острове не подходило для купания, так как его дно было очень илистым. Берег большого озера на юге и западе нашего острова был плоским и песчаным. Наш немецкий руководитель для получения разрешения там купаться должен был ежегодно очень подолгу вести переговоры с советским директором. Позднее, наученный горьким опытом, наш начальник начинал переговоры еще в холодные дни с тем, чтобы с наступлением тепла пляж уже был в нашем распоряжении. Наше место для купания было достаточно большим, так что даже в очень жаркие дни, когда здесь собирались почти все, не было никакой толчеи, как теперь летом на пляжах Балтийского моря. Иногда мы ходили на пляж очень рано, перед самым восходом солнца. С радостным восторгом прыгали в воду в кругу друзей и в летние ночи, в которые здесь никогда не бывало очень темно. Любителям купаться без купальных костюмов, днем в рабочее время не было особой необходимости прятаться. Нужно учесть, что при фашистском режиме с 1933 до 1945 год купание без плавок в Германии было строго запрещено. Конечно, находились энтузиасты нарушить этот запрет на уединенных озерах, но они могли быть обнаружены полицией и подвергнуты штрафу. В наше время для купающихся нагишом сооружены специальные купальни в городах и отведены отдельные места на пляжах Балтийского моря, а также на уединенных озерах. Сегодня трудно себе представить, что тогда среди большинства немцев относительно вида купания существовала традиция в стиле викторианского средневековья.
У нас на острове любители такого купания находили тихие бухты на озере и уединенные места в лесу. Помню, как однажды теплым днем после службы мы с Гельмутом Фризером шли по узкой тропинке среди густо стоящих сосен. Наши жены наслаждались солнечным днем и загорали. Мы с ними договорились встретиться и остановились в условленном месте, оглянулись вокруг и никого не увидели. А потом услышали радостный смех. Там стояли две амазонки. Каждая почти прислонилась к большой сосне. И светло-загорелая кожа стоящих неподвижно женщин прекрасно маскировалась под освещенный ствол сосны.
В последнее лето нам с Гертруд однажды вдруг захотелось переночевал в палатке в лесу. Мы смастерили маленькую палатку из подручного материала палок от метелок, простыней, вход сделали из голубого материала, который Гертруд сама скроила и сшила, — и поставили ее в лесу. А затем вечером пригласили Ильзу и Гельмута Фризера на бокал красного вина В светлую летнюю ночь, мы проводили друзей, а рядом с нами, будто изящно изрисованные или филигранно вырезанные стояли на фоне ясного неба ели, ночные птицы из кустов щебетали свои песни и заливались на все лады, и мы чувствовали себя совершенно счастливыми.
Рано утром мы разобрали палатку, сложили все вещи и постарались незаметно вернуться домой, так как большинство жителей Гордомли, узнав о нашей проделке, сочли бы ее полным безрассудством. Мы вернулись достаточно рано, и Гертруд еще сумела успеть на утреннюю зарядку. В летнее время регулярно рано утром до завтрака Гертруд выбегала из дома в спортивной форме. С группой девушек и женщин она спешила на зарядку на брусьях, установленных на близлежащей опушке леса. Их соорудил один наш коллега для спортивных занятий своего сына.
Кроме спорта важную роль в нашей жизни занимало искусство. Еще в самом начале нашего пребывания на острове, в самую первую зиму, когда мы только-только обставили свои маленькие квартиры и запасли достаточно дров для печки, семья Фризеров, жившая над нами, однажды пригласила нас на камерный концерт. Инициатор мероприятия Гельмут Фризер, играл на виолончели, доктор Райхарт, будущий профессор Берлинского университета, — на скрипке, за пианино сидел господин Шмидель. Послушать музыку пришло очень много гостей, и квартира для такого множества народу была тесной. Этот концерт придал нам всем мужества. Гости слушали музыку Шуберта и Бетховена. Мы поняли, что, несмотря на островное одиночество, мы не должны чувствовать себя отстраненными от сокровищ культуры. Но по сравнению с современными жителями большого города, которым нужно только купить входной билет, а во всем остальном можно оставаться пассивными, мы должны были сами создавать духовный и артистический мир вокруг себя.
Камерные концерты организовывались жителями острова все годы нашего пребывания там. Летом — на лесной сцене, естественном амфитеатре, зимой — в клубе, в зале ресторана. В летнее время играл квартет, в котором теперь принимал участие и Брачер, время от времени после работы проводились репетиции на балконе Фризеров, и музыка звучала к всеобщему удовольствию проходящих мимо. Вообще, островитяне должны быть особенно благодарны инициативности Гельмута Фризера. Наряду с камерным квартетом он организовал женский хор, и Гертруд с Лидди тоже пели в нем. Хор пел многоголосые произведения старых мастеров. Первый свой общественный концерт он дал однажды летом под открытым небом. Чуть позже, теплым осенним вечером, на свободном площадке перед зданием института хор спел «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. В другой раз, в большом зале клуба была слышна ария Сенты, и хор исполнял песню прях из оперы Вагнера «Летучий голландец». Жена господина Вольфа была оперной певицей и пела арию Сенты, господин Шмидель за роялем изображал большой Вагнеровский оркестр, за дирижерским пультом стоял сам Гельмут Фризер. Профессор Шютц, руководитель сектора механики и его сотрудник, доктор Шмидт, пригласили нас однажды на литературно-музыкальное представление. В программе стояла «Свадьба Фигаро». Господин Шмидт рассказал о возникновении драмы Бомарше в канун французской революции, госпожа Вольф спела арии из оперы Моцарта.
Господин Клозе организовал совместный хор из поющих женщин и мужчин. Этот хор пел на свадьбе моей невестки Лидии и господина Конрада. Молодые люди сблизились, и не было никаких препятствий к их свадьбе. Но тогда еще не было ясно, смогут ли они зарегистрировать свой брак официально. С 1945 по 1949 годы в Германии еще не существовало центрального правительства, и в Советском Союзе не было немецких консульских представительств. Мы стали искать другую возможность. Некоторые из нас предположили, что немецкий коллектив на острове можно было бы приравнять к пассажирам морского корабля. Капитан корабля мог бы выступить в роли служащего загса и зарегистрировать брак. В качестве капитана мы выдвинули старейшего профессора Вальтера Пауера. Но он скромно предложил более приземленный вариант. Исполняющие обязанности свидетелей господин Шварц, господин Кирхнер, представитель администрации Греттруп и я — все мы вместе с господином Пауером зарегистрировали волеизъявление желающих вступить в брак. Наше свидетельство подтверждало заключение брака с последующей регистрацией при первой же возможности в немецком загсе. Для островитян, несмотря на такую осторожную формулировку, брак считался свершившимся. И это было признано через год сначала в соответствующем учреждении областного города Осташкова, а затем в Германии — с датой заключения брака в Городомле. На вечернем пиршестве в нашей квартире моя жена и я выступали как родители невесты. На Лидди было свадебное платье и фата. Господин Фризер одолжил мне свой фрак. Математик Вернер Мюллер, толстый Мюллер, который был уже однажды женат, подарил молодым людям золотые кольца.
И, наконец, подарок молодым от хора и его дирижера исполнение хором «Проснись» из оперы Вагнера «Нюрбергские Майстерзингеры».
Но в Городомле играли не только классику. Коллеги организовали и танцевальную капеллу, которая играла в клубе. И эта легкая муза также окрыляла островитян. Уже летом 1947 года состоялись два вечера неплохого варьете с клоунами, певцами, музыкой на губной гармошке, фокусниками и даже укротителями лошадей, которые тоже нашлись в островном коллективе.
Приближался пятый день рождения нашей дочки Катрин. Я вспомнил, как много радости в детстве доставляли мне стихи и рисунки Генриха Гоффмана «Растрепанный Петер». Эту книгу в Городомле я купить не мог, но Гертруд. Лидди и я вспомнили многие стихи и записали их. Особенная прелесть книги состояла в ее пестрых картинках. И я попытался их нарисовать по памяти.
Я рисовал на белом картоне пером и тушью, а потом раскрашивал акварельными красками. На переплетчика я выучился еще в школе на уроках труда. Так моя дочка получила настоящую книгу о растрепанном Петере.
В средней школе я с большим удовольствием рисовал и писал красками, мелками и акварельными красками пейзажи, карандашом делал портреты. Иногда рисование так захватывало меня, что я думал стать художником. Но затем в Ганновере я целиком погрузился в изучение техники, которая почти полностью вытеснила все художественные побуждения. Лишь изредка я карандашом рисовал портреты того или иного из своих товарищей. Гельмут Фризер, полистав мою книгу, предложил мне попробовать себя в других жанрах, например, в пейзаже. Он сам во время учебы вместе со своим другом, сыном художника Люриха, директора Дрезденской академии художеств, много занимался рисованием. С его одобрения я начал рисовать снова. Сначала делал рисунки пером с изображением деревьев. В этих рисунках я кисточкой аккуратно прорисовывал тени разведенной серой тушью. Но затем сияние островного лета побудило меня начать писать красками — яркое синее небо, по которому плывут редкие белые облака, сосны с их высокими стволами, их зелено-золотистую крону, коричневый крестьянский дом за луговым холмом, обрамленным похожими на лилии крупными, желтыми цветами.
В другой раз, во время моего отпуска, я писал другие виды. Над озером, на берегу которого я сижу, нависли в стиле барокко громадные филигранно очерченные тучи. В озере отражается блеск облаков. В каждой из легких волн на переднем плане темными тенями отражаются разнообразные краски соснового и елового леса, возвышающегося за мной.
Или еще один вид. Раннее утро на берегу. Солнце только что вышло из-за горизонта. Его снег расплавляет покрытые легким туманом далекие берега.
И рядом до высохшего прошлогоднего тростника простирается темная песчаная отмель. Перед ней светлая вода. Небольшие волны, блестящие от солнечного света. И рядом со мной сухой песок нежно оранжевого цвета, обрамленный несколькими сухими кочками травы. Вскоре я мог уже писать масляными красками. Холст я купил в магазине. От химиков я слышал, что отсутствующий у меня скипидар для разведения и наложения красок вполне можно заменить бензином. Моя жена заказала у нашего знакомого мастера ко дню моего рождения мольберт. Вооруженный таким образом, я отважился писать пейзажи масляными красками. В этой технике я написал и портрет шестнадцатилетней дочери Фризера. Это было зимой, в особенно темное время года. Солнце встает поздно и заходит сразу во второй половине дня. Хорошее освещение можно подобрать только в середине дня, в обеденное время. Девушка приходила к нам каждое воскресенье и была моей моделью.
Господин Гоппе, физик и астроном, увлекался веселой живописью в жанре миниатюры. Тушью на маленьких стеклышках он изображал эпизоды из повседневной жизни острова. Он раскрашивал картинки и в кругу друзей проецировал их на стенку. Однажды он рассказал в картинках всю историю острова Городомля. начиная с межгалактического тумана в седую старину и кончая нашей пилкой дров в лесу и свиданием Лидии и Освальда Конрада на лесной прогулке. Уроки рисования были даже для самых маленьких. Наша дочка вместе с другими дошкольниками тоже принимала участие в занятиях рисовального кружка, которые вел инженер Нёрр. Альбом рисования Катрин заполнялся точными картинками чашек, зверей, домиков и людей. Учитель заставлял рисовать систематически — так, как первоклассников учат писать буквы. Альбом был заполнен лист за листом чашками, нарисованными рядом с чашками, домиками рядом с домиками, по двадцать на каждой странице.
Когда в первое лето остров посетил генерал Гордон — мы его видели только издали — он критиковал русское руководство острова за то, что в нашем поселке нет палисадников. В Германии он везде видел такие садики. Он дал распоряжение развести такие сады и у нас. Этим своим пожеланием он попал в самую цель. Свободной земли было более чем достаточно, и скоро каждая семья перед домом, за дорогой получила участок для сада. Началось настоящее соревнование садоводов. Уже вскоре можно было увидеть роскошные цветы, а также грядки бобов, гороха, томатов, моркови, лука и даже земляники. Многие коллеги жертвовали все свое свободное время на это занятие. Особенно ухоженный участок с пестрыми грядками был у господина Бласса, руководителя конструкторского сектора. Но к моему досугу работа в саду не имела отношения. При официальном подведении итогов соревнования я мог бы занять последнее место. На второй год садового строительства я все-таки выпилил из молодых елочек длинные полставки для бобов. Я вкопал их так, как это, по моим наблюдениям, делали опытные люди. И был очень смущен, когда, несмотря на усиленный уход и прилежный полив, моя бобовая рассада и не собиралась обвиваться вокруг палок. Она оставалась высотой по щиколотку. Посрамленный, я должен был признать, что вместо вьющейся фасоли посеял кустовую.
|
