|
Переход в советскую оккупационную зону
Март 1946 года. Власть в северо-западной части страны находится в руках английских военных властей Центрального немецкого правительства у нас нет в течение уже почти года, прошедшего с окончания Второй мировой войны. Как поучают оккупанты в газетах и по радио, немцы должны для начала научиться строить демократию снизу. Поэтому немецкие граждане допускаются в органы управления только на местах. В горах Гарца в маленьком городке Вильдеманн у нас есть свой немецкий бургомистр, а в областном центре Клаусталь - свой немецкий ландтаг.
Первая суровая послевоенная зима наконец-то закончилась. В феврале англичане уменьшили ежедневный продовольственный рацион на тысячу калорий. Это вдвое меньше того, что медики называют нормой. Средняя гористая часть Гарца всегда была бедной сельскохозяйственной областью. Мы смогли пережить эту зиму только благодаря запасу собранных летом и осенью в нашем каменистом лесу грибов и ягод, в основном малины. Гертруд заготовила очень много банок с вареными ягодами и консервированными грибами. Днем в столовой в помещении школы выдавался обед. Из большого котла черпали простой обезжиренный суп, в тарелки накладывали овощи. Мяса не было. Чтобы долго не чувствовать голода после такой еды. надо было съесть ее очень много. «Мы умрем от расширения желудка и от недоедания», — шутили коллеги.
Город Вильдеманн расположен на участке железной дороги между городами Клаусталь и Гослар. Вдоль железнодорожной линии в глубокой долине течет маленькая речка Иннерсте. Наш крошечный сонный городок лежит там, где в Иннерсте впадает ручей Грундбах, протекающий через Шпигельталь. От городка почти к самым вершинам гор круто поднимаются просторные луга, далеко наверх оттесняющие сумрачные еловые леса. Вокруг церковной башни толпятся маленькие домики. Их стены для защиты от снега и холода долгой зимы и от бесконечных дождей во все остальные времена года заботливо обиты темным деревом.
В бывшем доме отдыха табачной фабрики и во всех соседних зданиях расквартирован английский военный полк. Солдаты этого полка одеты в форму цвета хаки и такие же береты. На левом рукаве каждого нашита белая буква «Y». Офицеры и сержанты из общей массы выделяются внушающими уважение фуражками. Каждый офицер кокетливо размахивает хлыстом, своего рода командирским жезлом.
Солдаты этого полка кажутся все время очень занятыми. Часть их, разбитая по группам, марширует. Принадлежащие полку большие темнозеленые грузовики и маленькие открытые «джипы» — как называют их солдаты — без конца чистятся и ремонтируются. Время от времени по улицам проносятся автомобильные колонны. В выходные дни на площади перед домом отдыха музицирует шотландская военная капелла. Местные жители удивляются военным музыкантам в клетчатых юбках, которые в Германии носят только женщины. Во время музицирования в такт барабанам и флейтам беспрерывно маршируют солдаты. Не только вперед, но и на месте, и даже разворачиваясь назад. Странно для немецких ушей звучит волынка.
Поначалу солдаты и местное немецкое население не имели права вступать в какой-либо контакт друг с другом. Этот запрет был наложен английским фельдмаршалом Монтгомери. Позднее в газетах и по радио было объявлено, что немцам разрешается дружески приветствовать англичан.
Все английские солдаты вели себя очень корректно. Наши квартиры в первые дни после вступления союзников ограбили не они, а американская войсковая часть.
Позднее, когда меня по делам исследований посещал английский инженер в штатском, его всегда сопровождал «мистер сержант» — главный сержант гарнизона. Английские техники расспрашивали меня о наших работах во время войны в Ганноверской технической высшей школе, в институте аэродинамики и авиатехники, и здесь в Вильдеманне, на нашем новом месте работы. Они потребовали от меня участия в совместной работе в исследовательском институте аэронавтики в Брауншвайг-Фелькенроде, после завершения которой я должен был написать о результатах всех прежних фундаментальных исследований. Один раз в две недели я обязан был появляться в Фелькенроде, а в остальное время мог работать в Вильдеманне. Фелькенроде был центром, где оккупационная власть собирала безработных ученых. Я встречался там со многими моими коллегами. Мой английский куратор мистер Штерн хорошо говоривший по-немецки был пожилым господином, носившем сероголубую униформу без знаков отличия. Я должен был написать для него доклад об обтекании корпуса торпеды, о нагрузке на управляющие устройства, о нагрузке и стабильности при движении вперед и круговом движении.
Мы, немцы, сразу заметили, что вся работа в Фелькенроде велась в направлении ее ликвидации и последующего вывоза. Все без исключения измерительные системы, даже все детали, которые можно было снять с больших аэродинамических труб, увозились английскими солдатами на грузовиках. Подобным образом был очищен и наш маленький институт в Вильдеманне. Ведь немецкое государственное имущество превратилось в трофеи победителя. Британскому лейтенанту Бротертону, который в первые же дни подъехал к зданию института с несколькими грузовиками солдат, я еще смог отказать в выдаче, поскольку он не мог предъявить мне документов, удостоверяющих его полномочия английского администратора технической высшей школы в Ганновере. Но на следующий день он уже обзавелся этими документами и вернулся к нам разъяренный как бык. Несмотря на мои объяснения и мой протест он упаковал плюс ко всему и весь геодезический инструментарий «Nanga-Parbat» исследователя Финстервальда, который вообще не относился к институту аэродинамики и авиатехники. Господин Финстервальд хотел спасти эти ценнейшие приборы во время бомбардировок Ганновера и оставил их у нас.
К тому времени, когда англичане уехали, все наши помещения были совершенно пусты. Станки, маленькие аэродинамические трубы, все измерительные инструменты — все было увезено. Не осталось даже канцелярских принадлежностей— пишущих машинок и аппаратов для фотокопирования. Второй лейтенант, Детахементс, заметив мое огорчение, ободряюще и сочувственно похлопал меня по плечу и сказал: «Не принимайте все это так близко к сердцу».
Английский гарнизон продолжал разыскивать бывших немецких солдат, которые переоделись в штатское, но не были пропущены через английский лагерь для военнопленных и не получили официальных бумаг об освобождении. Я тоже был немецким солдатом с сентября 1939 г. по март 1940 г. в пехотных полках, тогда квартировавших в Ботфельде, и в военной авиации под Кеннингсбергом (Нойемарк), а затем был официально отпущен, чтобы продолжать свои исследования.
Запись об освобождении в моем военном билете была признана англичанами еще при прежних проверках. Тем не менее, в один прекрасный день все мужчины нашего городка должны были собраться на площади перед домом отдыха для перепроверки документов английским гарнизоном. Сидящий за столом майор потребовал мои бумаги. Я предъявил ему военный билет. Просмотрев его, майор констатировал, что печать об освобождении только немецкая, а английского штампа нет. Я возразил ему следующее: «В 1940 году во время войны у меня не было возможности искать английский военный пункт для подтверждения немецкого освобождения». Это заявление было встречено весьма немилостиво: «Следовательно, Вы должны быть отправлены в лагерь для военнопленных». И вот я уже стою вместе с другими немцами в грузовике.
Мимо идет «мистер сержант» войсковой части. Он увидел меня и с удивлением спросил: «Что Вы делаете там наверху?» Я объяснил ему, что произошло. «Мистер сержант» отправился к майору и начал с ним разговаривать. Беседа становилась громче. Оба начали спорить. Затем мистер сержант встал в стойку «смирно», отдал честь и, подойдя ко мне с серьезным лицом, знаком велел мне спуститься с грузовика. Вот он идет впереди меня, мы оба заходим за угол дома, и он весело обращается ко мне: «Так, быстро отсюда и впредь не попадайтесь этому майору на глаза».
Осенью к нам из советской оккупационной зоны приехала двадцатилетняя Лидди, младшая сестра моей жены Гертруд. Она больше не хотела жить с родителями в Барби на Эльбе. Она чувствовала себя взрослой и самостоятельной. Мы приняли ее с радостью, и она стала жить с нами как член семьи. Лидди в своем родном городе окончила среднюю школу. Теперь она с помощью логарифмической линейки училась делать технические расчеты, работала над техническими чертежами, помогала мне при подготовке отчетов.
Когда вечером Гертруд заканчивала домашние дела, Лидди — техническую работу и помощь по дому, а я свои записи, наступали часы уютного вечернего отдыха. Я читал прозу или что-нибудь из поэзии. Лидди очень любила играть в карты. Но, к несчастью, игровых карт у нас не было. Тогда я подарил нашему обществу собственноручно нарисованные карты. Так мы смогли включить в нашу вечернюю программу любимое занятие Лидди — так называемое «Romme». Поскольку я никогда не мог быстро отключиться от моей технической работы и был невнимателен, обе женщины частенько имели повод посмеяться над моими ошибками.
Что касается длительной постоянной работы, то мне было ясно, что в Фелькенроде на это рассчитывать не приходится. Я должен был заняться серьезными поисками надежного и постоянного места для своей деятельности. Я поехал на свою вестфальскую родину, в родной город Швельм. После моего десятилетнего отсутствия мне бросились в глаза ужасные разрушения, причиненные войной. Разбитые жилые дома. Даже башни церкви, которые любил писать маслом мой школьный учитель рисования, были повреждены. Башня евангелической церкви святого Петра превратилась в груды красного кирпича и строительного мусора. Обе башни церкви Христа и башня маленькой католической церкви во время артиллерийского обстрела потеряли свои шпили. Мой отец, который жил тогда на юге Германии, написал мне, что в Дортмунде должны построить новую высшую техническую школу. «Но это лишь проект», — объяснили мне в городском совете. Я возвратился в Вильдеманн без результата, Может быть, можно оживить наш институт аэродинамики и авиатехники? Я считал, что мои знания о характере обтекания торпед, снарядов и крыльев самолета можно было бы использовать для решения проблем биологии, например, в изучении движения рыб, полета птиц и особенностей строения их тел. Я предполагал, что при таком подходе можно найти способ примирения противоречащих друг другу теорий эволюции Дарвина и Ламарка. Некоторые мои размышления я посылал в центральное научное ведомство британской оккупационной зоны, но ни разу не получил ответа.
Как аэродинамик я мог рассчитывать найти сферу приложения своих сил в США или Англии. Однако о возможностях работы в Англии я много слышал в Фелькенроде. Условия были мало привлекательны. Жена и ребенок должны были остаться в Германии. Местом работы был Фарнборо — центр британских исследований аэронавтики. Ученые нанимались на основе договора, который мог быть неожиданно расторгнут или продлен по желанию английской стороны. Свобода передвижения была ограничена радиусом в пять километров.
Конкретное предложение по совместной работе я получил от группы ученых, которая собралась в Бодензее. В дальнейшем они предполагали работать во Франции. Начальником этой группы должен был стать руководитель моей диссертации Пауль Руден, впоследствии один из разработчиков реактивного самолета «Каравелла».
В конце марта 1946 г. я получил телеграмму из Геттингена. Ассистенты института механики, с которыми я вместе трудился во время войны, просили меня срочно приехать к ним. Это были доктор* Иоханнес Хох и доктор Курт Магнус. Мы втроем занимались проблемами механики торпед. Моя задача состояла в консультациях по вопросу гидравлических сил и моментов, действующих на корпус торпеды и стабилизатор кормовой части. Между Хохом, Магнусом и мной была договоренность в дальнейшем по возможности работать вместе. У Магнуса были контакты с бывшими ракетостроителями из Пенемюнде, где руководителем был Вернер фон Браун, к тому времени уже перебравшийся в США. У США было намерение перетянуть дополнительные рабочие силы из Германии.
_________________________
*Доктор - звание, эквивалентное российскому знанию кандидата технических наук.
В скором времени я уже ехал в одном из еще нерегулярно курсирующих, но всегда переполненных, поездов в Геттинген, старый университетский город, избежавший разрушений. Я был очень удивлен, когда в институте механики Магнус сообщил мне, что установил связь с техническим институтом, находящимся в русской оккупационной зоне, а именно в Блайхероде. Он сам и господин Хох решили там работать. В Блайхероде предполагались работы над усовершенствованием пенемюндской ракеты А-4 — теперь уже для исследовательских целей. Они нуждались в моем участии как аэродинамика.
Я был потрясен. О таком варианте работы до этого я вообще не думал. Коллеги сообщили мне о хорошем жизнеобеспечении. Каждому члену семьи гарантировалось 4500 калорий в день в виде хлеба, масла и мяса. Такое действовало тогда на изголодавшихся и ослабевших людей как божественное откровение. Хох и Магнус предложили мне назавтра вместе с местным сопровождающим перейти через демаркационную линию в русскую оккупационную зону и посетить Блайхероде, что само по себе еще ни к чему меня не обязывало.
Переход границы происходил на участке совместного действия английской, американской и русской оккупационных зон, где по сведениям западной стороны не было постов. Это предприятие показалось мне авантюрой в духе барона Мюнхаузена, но я дал согласие.
В Блайхероде на аристократически обставленной вилле я познакомился с инженером Гельмутом Греттрупом, немецким руководителем ракетной группы. Господину Греттрупу было примерно лет тридцать. Это был приятный в обращении приветливый человек с хорошими манерами. Он был похож на шведа — такой же высокий, худощавый блондин с голубыми глазами. Когда я его увидел в первый раз, он приветствовал меня как своего старого знакомого и выразил надежду, что мой путь сюда был не очень трудным. Я уже слышал, что он работал в Пенемюнде ассистентом у фон Брауна. Да, он ушел из Пенемюнде, чтобы работать самостоятельно. Он излучал полнейший оптимизм, когда объяснял мне начальные условия и цель своей работы. Теперь для него самое важное собрать сильную научную группу. Кроме геттингенских Магнуса и Хоха, которые пообещали перейти к нему, здесь уже работал доктор Вольф, ранее бывший руководителем отдела баллистики на артиллерийской фабрике Круппа. Через некоторое время Греттруп отвел меня в другую комнату, где представил двум офицерам Красной армии — полковнику Кутепову и полковнику Победоносцеву. Я взглянул на спокойные и вдумчивые лица. Только позже я узнал, что Кутепов — из первого отдела госбезопасности, а Победоносцев — профессор факультета авиации в Москве. Они довольно хорошо говорили по-немецки и пояснили мне: «Задача группы в Блайхероде состоит в дальнейшей разработке ранее производимых в Пенемюнде больших жидкостно-реактивных ракет для мирных целей». Когда я спросил о конкретных целях, они сказали о почтовых ракетах, которые должны будут достигать далеких точек Советского Союза, а также о космических исследованиях и о полете на Луну. Они предложили мне работать в Блайхероде, где я вместе с семьей смог бы наслаждаться свободой передвижения в пределах всей оккупационной зоны. Я должен был получить хорошую квартиру в неразрушенной части Блайхероде. Питание с высоким содержанием калорий было тоже гарантировано.
На следующий день господин Греттруп положил передо мной договор, который он как Генеральный директор предприятия уже подписал. В договоре было сказано, что в случае перебазирования работ я имею право его расторгнуть. Я был склонен принять предложенные условия, но попросил немного времени для окончательного решения после возвращения в Гарц и согласования с женой.
В то время американская оккупационная власть выловила почти всех без исключения рабочих, инженеров и ученых, которые в Пенемюнде принимали участие в разработке ракет и вывезла их всех в Соединенные Штаты. Американцы хотели единолично эксплуатировать технические достижения Германии. Русские, как союзники США сегодня и вероятные соперники завтра, со своей стороны, тоже хотели заставить немецких ракетных специалистов работать на себя. Советские уполномоченные, которые разыскивали ракетных специалистов, понимали, что американцы провели основательную работу. Ведь все значительные разработчики из Пенемюнде, за исключением господина Греттрупа, уже были переправлены в США. Русская сторона вынуждена была пойти по другому пути. Германия была страной, обладающей достаточно большим количеством способных инженеров и техников, которые, несмотря на то, что они не занимались непосредственно разработкой ракет, на основании своего образования могли создавать нечто подобное. Так нашлись баллистики от Круппа и специалисты из Геттингена по управлению, которые во время войны имели дело с авиационной автоматикой и управлением торпедами.
Я вернулся на запад в Вильдеманн, где в доме лесника мы снимали две маленькие комнаты и кухню. После того, как я поздоровался с женой Гертруд. ее сестрой Лидди и нашей маленькой дочкой — трехлетней Катрин, я достал в качестве трофеев поездки продукты и бутылку вина. Я был в очень веселом настроении и принял изысканный вид, а женщинам предложил переодеться в красивые платья. Мы хотели сделать праздничный ужин. Лидди после всех этих приготовлений и моего сообщения сделалась очень любопытной: «Возможно, мы скоро получим хорошую и надежную работу!». Вечером они слушали мой отчет о поездке. Я предложил переселиться в Блайхероде, и обе женщины сразу согласились. Нас должны были перевезти туда в мае на грузовике.
Там, в Геттингене и Блайхероде, на равнине уже в марте наступает весна. Появляется нежная зелень листвы и первые цветы в садах. Скоро весна поднялась и к нам высоко в горы. Все луга зазеленели, птицы запели и стали вить гнезда. Все дни наша семья загорала на уединенной поляне под изумительно голубым небом. Неожиданно все то, что мы до сих пор воспринимали как обременительное — скудное снабжение, тесная квартира, мучения с доставкой топлива, ненадежность рабочих условий — все это перестало казаться тяжелым, ведь наша жизнь скоро должна была измениться к лучшему.
Мы собрали пожитки. Ранним утром 25 мая погрузили нашу немногочисленную мебель, ящики и чемоданы на грузовик.
Целью поездки в Вильдеманне мы назвали Дортмунд. Но вскоре после отъезда свернули в направлении русской демаркационной зоны и направились к условленному месту. Там перегрузились на грузовик, приехавший с русской стороны. Все это происходило в непосредственной близости от границы. У меня волосы встали дыбом, когда я заметил, что в пятидесяти метрах от нас стоял английский солдат. Но не обратил на нас внимание. Так хорошо прошло наше тайное, но не совсем ловкое пересечение границы.
|
