Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Как создавалась эта Система,
ее природа и питательная среда

Непредвзятый ретроспективный взгляд на создание унитарного, авторитарного государства в России Лениным и на его политическую борьбу на пути к нему неизбежно приводит к выводу, что еще задолго до революции Ленин закладывал основы однопартийной системы. Собственно само создание РСДРП и борьба, которую он настойчиво вел за чистоту ее рядов и единомыслие в ней (вспомните «Для того, чтобы объединиться и прежде чем объединиться, необходимо решительно и твердо размежеваться с меньшевиками и эсерами»), говорит о том, что еще с молодых ногтей Ленин создавал такую партию и партийную прессу, которые должны были служить установлению в стране так называемой диктатуры пролетариата, а по существу — диктатуры вождя пролетариата. Уже к Октябрю 1917 года он создал партию, не терпящую инакомыслия в каких бы формах и на каком бы уровне оно ни проявлялось. Становится очевидным, что борьба с инакомыслием, начавшаяся еще до революции, привела к созданию в партии невыносимой атмосферы для таких людей, как Плеханов и ему подобные, и к их политической изоляции. Еще до революции произошел полный разрыв между Лениным и Плехановым. Целью первого было установление единоличной власти в стране и партии, второго — установление демократии в России. Именно этой целью руководствовался он, Ленин, после революции в осуществлении своей внутренней политики c использованием красного террора Дзержинского — ВЧК. Одной из самых важных задач была ликвидация любой ценой сопротивления установлению диктатуры большевиков в России со стороны образованной, думающей части российского общества, отцов церкви, недопущение многопартийности и свободы печати в России, прибегая при этом к высылке своих противников за границу, а то и к прямому физическому уничтожению наиболее активных и непримиримых их представителей.

Ленин никогда и не был демократически настроенным политиком, иначе он не пытался бы построить государство «нового типа», которым будет управлять он, вождь, через «кухарок», то есть единолично. Это его устремление самым лучшим и точным образом определил поэт: «Партия и Ленин близнецы-братья. Кто более истории ценен? Мы говорим партия — подразумеваем Ленин. Мы говорим Ленин — подразумеваем партия». Самой главной и определяющей чертой характера Ленина была безудержная жажда власти. Этим все сказано.

Ленин начал с вооруженной борьбы против «белых», а кончил войной против собственного народа (Подавление Кронштадского мятежа, восстания крестьян на тамбовщине — «антоновщина», расстрелы казаков, священнослужителей, ссылки инакомыслящих в концлагеря и т.д.). Вся эта гнусная политика осуществлялась под лозунгами борьбы за счастье народное.

Неслучайно его больной мозг привел к убеждению, если это можно назвать таким высоким словом, что в революции и в ходе ее продолжения могут погибнуть десятки миллионов человек, зато оставшиеся десять миллионов россиян будут счастливо жить в свободной стране. Иначе, чем бредом сумасшедшего, назвать это нельзя.

Трудно со всей определенностью сказать, что явилось причиной такого психического надлома в его душе. Но когда вспоминаешь слова, сказанные им в связи с расстрелом его старшего брата Александра — «Мы пойдем другим путем», на ум приходит следующее сравнение. Если народники и Александр, как один из них, наивно пытались использовать убийство царя для ликвидации самодержавной власти в России, то Ленин рвался к власти, чтобы получить неограниченную, простите за тавтологию, ничем и ни кем не ограниченную власть над всеми людьми, населявшими Россию, и самолично решать, кого из них казнить, а кого миловать.

Никто иной, как Ленин, расчистил дорогу Сталину и указал ему верный путь к достижению «счастья народного».

Надо отдать должное Сталину. Он оказался очень способным учеником, не зря он сам себя называл «верным ленинцем». Он последовательно и жестоко провел в жизнь ленинский план. Уничтожил церковь, вера практически была запрещена и преследуема, служители церкви в основной массе были расстреляны или загнаны в лагеря, уничтожил кулаков, которые в основной массе были не эксплуататорами, а крепкими, трудолюбивыми сельскими тружениками, провел в стране насильственную коллективизацию, загнав все сельское население в колхозы, расправился с инакомыслящими в промышленности (дело о промпартии), то же самое сделал в партии и среди военных, расстрелял почти всех делегатов ХVII съезда ВКП(б), изгнал из страны Троцкого, организовал ряд процессов над троцкистами и расстрелял таких известных и авторитетных партийных и советских деятелей того времени, как Бухарин, Пятаков, Каменев, Рыков, Радек, и многих других. Уже одно это краткое перечисление его деяний красноречиво говорит о том размахе, который приобрели репрессии того времени.

За ними последовали беспрецедентные массовые аресты среди населения от министра до рабочего и колхозника. В 1937-1939 году были арестованы, расстреляны или сосланы в ГУЛАГ миллионы советских людей. Были арестованы и в большинстве своем расстреляны армейские руководители, начиная с командиров батальонов и полков и кончая высокопоставленными генералами и маршалами советского Союза Тухачевским, Егоровым, Блюхером и др. Большинство из расстрелянных были высокообразованными военными, окончившими полные курсы средних и высших военно-учебных заведений

Таким образом, накануне войны с фашизмом армия была фактически обезглавлена. На момент начала войны с фашизмом среди четырехсот с лишним командиров полков Красной армии только двадцать два имели нормальное военное образование. Для сравнения: в немецкой армии не было ни одного командира полка, не окончившего немецкую академию генерального штаба и не имевшего боевого опыта, приобретенного во время первой мировой войны и на полях сражений в Европе в 1939-1941 г.г. Вот таким командирам полков предстояло противостоять друг другу 22 июня 1941 года.

Этот репрессивный конвейер осуществлялся НКВД. Нормальные суды не могли бы справиться с таким потоком арестованных, поэтому Сталин изобрел так называемые «тройки» состоявшие из работников НКВД, приговаривавшие людей к любым видам наказания вплоть до расстрела. Они выносили приговор единодушно простым голосованием и тут же на заседании «тройки» подписывали вынесенный приговор, не подлежавший апелляции. Приговор о расстреле исполнялся незамедлительно.

Чего добился Сталин в результате такой преступной внутренней политики? Он стал единоличным хозяином в стране. Между ним и простым народом были только приводные ремни в виде компартии, советских и профсоюзных органов. Никто не мог выражать свое мнение — это было смертельно опасным. Возражать ему не могли даже члены политбюро. Создавшееся положение в стране было абсурдным. Власть царя до 1917 года, по сравнению с властью Сталина, выглядела образцом демократии — за все время существования партии большевиков в царские времена не один из видных деятелей этой партии не был расстрелян. Как правило, арестованных ссылали в «места не столь отдаленные», режим в которых был настолько мягок, что они оттуда неоднократно совершали побеги и оказывались за границей, продолжая свою подрывную деятельность против существующего в России строя.

Как ни странно, но абсолютное большинство партийных деятелей, участвовавших в революции, погибли не от рук царского самодержавия, а от рук своих соратников. Воистину революция пожирает своих детей.

Приход к власти Cталина после Ленина и характер его деятельности были логичны. Те категории, которыми мыслил Ленин, его людоедские идеи не могли быть восприняты нормальными людьми, только параноики могли проводить их в жизнь. Они действительно оказались близнецами-братьями.

Стремление и маниакальная вера в мировую пролетарскую революцию, даже ценой уничтожения значительной части своего собственного народа, владела этими людьми. Все свои действия они подчиняли созданию условий, при которых эта идея могла бы быть реализована. Имея перед собой эту цель, Сталин бросал все ресурсы на создание тяжелой промышленности.

Репрессии, целью которых вначале была борьба с инакомыслием, служили созданию дешевых трудовых армий (ГУЛАГ). Колхозы, по сути своей, почти ни в чем не отличались от них. Практически колхозники были лишены всех гражданских прав и влачили полуголодное нищенское существование. Миллионы заключенных в ГУЛАГе и колхозное крестьянство составляли основную, большую часть населения России. Они использовались для каторжного труда по ускоренной индустриализации страны. Огромные средства расходовались на создание современной, хорошо вооруженной, многомиллионной армии. Лихорадочно и в большом количестве в военных училищах и академиях готовился командный состав, призванный руководить такой армией. Вызывает удивление тот факт, что когда эта цель была почти достигнута, последовало массовое уничтожение профессиональных военных кадров. Ничем, кроме патологического страха Сталина перед своим народом за содеянное, невозможно объяснить такие его абсурдные действия..

Печальный рок, преследовавший русский народ на протяжении многих десятилетий, состоял в том, что судьба его была в руках параноиков, хотя в чем-то и гениальных. Судьба!!!

Логика диктатуры — «кто не с нами, тот против нас» — привела к созданию системы всеобщего послушания. Любое выражение своего мнения, отличного от сталинского и его подручных на всех уровнях, квалифицировалось, как выступление против партии. Для таких людей была придумана простая, но емкая формулировка «враги народа», которая не допускала какого-либо толкования — враги и все тут. Попробуешь кого-либо защитить — сам окажешься врагом. Эта система не допускала ни малейшего отклонения: «шаг вправо, шаг влево — стреляю». Сила ее — в непробиваемости, стоит, как стена. Лбом такую стенку не прошибешь, а лоб свой уж точно расшибешь вдребезги.

Возможности диктатуры способствовать развитию и поступательному движению страны ограничены уровнем ума, развития, культуры, образованности и психического здоровья диктатора. Как правило все диктаторы с течением времени, в связи со специфическими отношениями, установленными ими со своими подчиненными, начинают считать себя самыми умными, прозорливыми, дальновидными и образованными. Они перестают следовать известной русской поговорке: «Один ум хорошо, а два лучше». Это их самомнение поддерживается их окружением, которое боится его, зависит всецело от него и потому ни в чем ему не прекословит и всячески восхваляет его.

Отсюда огромное количество роковых для русского народа ошибок Сталина во внутренней и внешней политике. Я не ставлю перед собой задачи подробно исследовать этот феномен. Достаточно напомнить, что «гениальность» и упрямство Сталина привели к проигрышу первого года войны. По его личной вине мы оказались не готовы к отражению гитлеровской агрессии 22 июня 1941 года, из-за чего потеряли за первые два месяца почти всю боевую авиацию, танки, оставили огромные территории с большими группировками войск. Только под Киевом, Вязьмой и Харьковом немцы пленили более четырех миллионов советских солдат, офицеров и генералов, попавших в окружение. Когда создавалась обстановка, чреватая окружением наших войск в этих районах, командование соответствующих фронтов просили разрешения Сталина на отвод войск на восток во избежание окружения, но Сталин и слышать не хотел об отступлении. Он требовал стоять до последнего. Чем все это упрямство кончалось, хорошо известно. Он никогда не признавал своих ошибках и винил в них известных генералов, отводя тем самым удар от себя, и безжалостно расстреливал их. По этой причине все командующие трепетали перед ним, зная, что он ни перед чем не остановится. Поэтому в ходе всей войны наши вооруженные силы несли неисчислимые потери, которых могло бы и не быть. Вот некоторые весьма характерные примеры, подтверждающие эту мысль.

Зима 1941-1942 года. Битва под Москвой. После поражения под Москвой один из офицеров вермахта писал в письме домой: «Они, русские, шли плотной стеной. Мы сметали одних, на их место лавиной шли другие, устоять было невозможно. Вся территория, отвоеванная ими, была усеяна трупами».

Спас-Деменская операция. При Сталине ее изучали в Высших военных заведениях, как пример успешной операции маршала Жукова по уничтожению немецкой группировки, окруженной нашими войсками в этом районе.

В 1954 году, когда я учился в ВИИЯ, мы изучали ее, как пример бездарной операции, которой руководил генерал-полковник Хозин. Он якобы был повинен в том, что эта немецкая группировка выскользнула из окружения.

В действительности все было ровно наоборот. Перед началом операции генерал-полковник Хозин, командовавший оперативной группой войск, докладывал Жукову, что он не готов к немедленному проведению операции, так как вся боевая техника не дошла еще до Спас-Деменска, завязнув в глубоких снегах Подмосковья. Он просил перенести срок начала операции на несколько дней до прибытия танков и артиллерии. Жуков приказал Хозину штурмовать немецкие позиции у горловины мешка, завязать его и уничтожить окруженных в нем немцев. Хозин еще раз доложил Жукову о бесполезности штурмовать немецкие позиции без поддержки артиллерии и танков. Такая неподготовленная операция не принесет успеха и приведет к большим потерям живой силы. Однако Жуков приказал начинать операцию. После многодневных безуспешных атак наших войск оперативная группа Хозина, понеся огромные потери, была вынуждены прекратить попытки окружить немцев. Они были возобновлены после подхода боевой техники. Когда после проведенной артподготовки войска начали наступление, оказалось, что она была проведена по пустому месту. Немцы, зная о подходе советской боевой техники, скрытно под покровом ночи вывели свои войска и, спрямив линию фронта, только укрепили свою оборону.

Обратите внимание на тот факт, что до смерти Сталина эта операция изучалась, как успешно проведенная маршалом Жуковым, а после его смерти, как операция, проваленная по вине генерал-полковника Хозина. Истина, которую я описал выше, была известна всем боевым генералам того времени, и, несмотря на фальсификацию тех событий, они хранили молчание по поводу обеих версий. За все рассчитались советские солдаты и офицеры ценой своих жизней.

Очень яркий и в то же горестный пример того, как военнные начальники относились к советским погибшим солдатам во время войны, описал в своих воспоминаниях наш выдающийся писатель и Человек с большой буквы Астафьев. В 1944 году он был очевидцем того, как в ходе наступления после освобождения Киева дорога, ведущая на запад, была густо усеяна трупами советских солдат и офицеров. Не убирая их с дороги, по ним шли танки, артиллерийские тягачи, грузовые автомобили и пехота. Спрашивается, до какой степени безразличия к людям должны были дойти генералы, офицеры и политработники, способные превращать священные останки воинов, отдавших свои жизни ради достижения нашей общей победы, в безымянное кровавое месиво. Многие из них не задумывались об этом — вперед, к победе, «винтики» не имеют значения А ведь за каждым трупом стояли их матери, отцы, браться и сестры, судьбы которых зависели от того, какое сообщение они получат о гибели своих родных и близких. Одно дело — получить похоронку, удостоверяющую, что их родственник погиб смертью героя, и совсем другое дело — получить сообщение в лучшем случае, что он пропал без вести, а в худшем — в списках убитых и пропавших без вести не числится. От этого зависел размер пенсии детям и женам, отношение к ним местных властей и многое другое. Моя мама, сестра и я испытали это на себе как во время войны, так и после победы.

Отрешенное за четверть века от православия, основных вековых русских традиций, наконец, от неписаных людских законов, такие начальники вели себя безнравственно. О морали и говорить не приходится. Такое отношение к людям было в духе коммунистической морали. Вспомните ленинское — пусть останется в России хоть десять миллионов человек, зато они будут счастливыми. О каком таком счастье говорил Ленин?

Таких примеров можно было бы привести бесчисленное множество. Но лучше меня это сделал в 1945 году, перед штурмом Берлина сам Сталин. Когда ему доложили, что Берлин окружен плотным кольцом наших войск и его гарнизон в этих условиях через некоторое время будет вынужден прекратить свое сопротивление и Берлин будет взят без излишней крови, Сталин ответил: «Бескровные победы мне не нужны». Какой цинизм и кровожадность!

Такое безжалостное отношение к людям было принято на вооружение большевистской партией и широко практиковалось, как во время гражданской войны, в период между двумя войнами, в ходе Великой Отечественной войны, так и в послевоенное мирное время. Все наши достижения в различных областях, в космосе в том числе, достигались большими и необоснованными потерями.

Разумеется, ничего подобного не описывалось в мемуарах маршалов и адмиралов. Каждый из них пытался возвеличить только свою собственную персону. Однако никто из них не был способен к написанию своих мемуаров самостоятельно. Для этой цели у них под рукой было достаточное количество способных военных журналистов газеты «Красная Звезда», журнала «Военная мысль» и военных историков Института военной истории министерства обороны. Они давали им поручения написать те или иные мемуары для чего, в лучшем случае, снабжали их материалами из личного архива или устно наговаривали те или иные истории. Я знаю об этом не понаслышке, а из уст одного хорошо мне знакомого военного журналиста. Он написал мемуары многим нашим маршалам и адмиралам. В изданных книгах ни одним словом благодарности не упоминался этот человек, хотя бы в предисловии. Даже полученные гонорары они полностью присваивали себе. Исключение составил только генерал армии Курочкин, герой оборпоны Москвы, который вызвал его к себе, поблагодарил за его труд и сказал, что он должен понимать, почему он издан под его именем. Он жестом указал на толстую пачку денег, лежавшую на его письменном столе, и предложил ему забрать ее, заметив, что эти деньги, полученные им за изданную книгу, по праву принадлежат ему. При этом он заметил, что это полная сумма гонорара за вычетом подоходного налога и партийных взносов, которые он должен был заплатить с полученной им полной суммы. Кстати, по словам этого журналиста, Курочкин был единственным из мемуаристов, кто обсуждал с ним написанное главу за главой, делал свои замечания и вносил необходимые, по его мнению, дополнения и изменения, то есть реально принимал участие в написании своих мемуаров.

В результате за время коммунистического правления с 1917 по 1953 год наша страна потеряла около пятидесяти миллионов человек, почти половину своего населения. Какое ханжество говорить о заслугах КПСС в достижении Великой Победы над гитлеровской Германией и о «Великих стройках коммунизма», сопровождавшихся неуемной шумихой об энтузиазме и патриотизме советского народа, значительная часть которого либо сидела в лагерях, либо охраняла в этих лагерях и на «стройках коммунизма» осужденных.

Яркой иллюстрацией к сказанному может служить пример освоения целинных и залежных земель. Из каждых десяти комсомольцев, направленных на целину, там через короткое время оставался один — два человека, остальные возвращались в свои родные места.

Вот такую систему правления, основывающуюся на полном подавлении личности, в простонародье определяемую простейшей формулой «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак», создал Сталин. Она верой и правдой безотказно служила ему до самой его смерти. Зомбированный за многие десятилетия народ покорно подчинялся законам этой системы и после смерти Сталина. Многие ее постулаты действуют и сегодня, хотя и в значительно модифицированном виде. Само собой разумеется, что изменить эту систему одним решением невозможно — она в крови десятков миллионов людей старших поколений, которые и не мыслят себе жизни по-другому. Именно они сегодня являют собой электорат коммунистической партии.

Вся надежда на молодое поколение, вступающее уже сегодня в самостоятельную жизнь, на ее здоровое интеллектуальное ядро, которое призвано двигать страну по пути прогресса.

Что касается меня, то я должен до конца испить эту горькую чашу. Мне никак не повлиять на эту Систему — она пока всесильна. Я напрасно пытался заставить ее услышать меня. Единственное, что я хотел еще сделать до ухода в отставку, — это обсудить мои предложения с членом ЦК КПСС, Председателем ГКЭС товарищем Катушевым К.Ф. и, что называется, отвести душу.

Наконец, последовал долгожданный звонок помощника председателя ГКЭС. Он сообщил мне, что на следующий вторник т. Катушев назначил встречу со мной, на которую он отвел пятнадцать минут. Я был готов к этой беседе, и максимум, на что я рассчитывал, было быть услышанным. Я не без основания надеялся на это, так как на протяжении двух месяцев помощник председателя ГКЭС регулярно сообщал мне, что товарищ Катушев с интересом знакомился с представляемыми мной материалами по мере их поступления. В ходе беседы мои ожидания подтвердились.

Когда я прибыл к нему во вторник, его помощник еще раз напомнил мне, что на эту встречу Катушев отвел пятнадцать минут, и пошел доложить ему о моем прибытии. Через мгновение он вышел и сказал мне, что т. Катушев ждет меня.

Войдя в его кабинет, я доложил о прибытии по его указанию. Он сидел за широким столом, покрытым стопками рабочих документов, и предложил мне занять место за приставным столиком справа от него. Окна кабинета, несмотря на утренний час, были плотно задернуты тяжелыми темными гардинами. В комнате царил полумрак. Единственным источником света была настольная лампа, поставленная так, что ее свет падал на мое лицо, в то же время оставляя в тени абажура лицо Катушева. Прямо перед ним лежала моя секретная тетрадь в раскрытом виде. Я увидел, что написанный мной текст был испещрен его пометками на полях, а многие строки и даже абзацы подчеркнуты красным и синим карандашами. Это говорило о том, что он внимательно прочитал все мои материалы, представленные на его суд. Константин Федорович сказал мне, что он внимательно и с интересом ознакомился со всеми моими рекомендациями и рапортами и считает их справедливыми, конструктивными и весьма полезными. Сотрудники его аппарата уже работают над ними. Часть из них, особенно по кадровым вопросам, уже принята к реализации под его контролем, по другим вопросам, включая мои рекомендации по ведению переговоров, подготавливается подробный план мероприятий. В свою очередь, я поблагодарил Константина Федоровича за его внимание к моим рекомендациям и добавил, что, если бы мои прямые начальники отнеслись бы к ним ранее таким же образом, у меня не было бы причин искать встречи с ним и отнимать у него его рабочее время.

Я предполагал, что на этом наша беседа будет закончена, и был готов поблагодарить его и откланяться, но Константин Федорович остановил меня, заметив, что он хотел бы в живой беседе со мной уточнить некоторые проблемы. По его выбору мы обсудили некоторые из них. Он очень подробно расспросил меня о потерях в поступлении валюты в государственную казну вследствие порочного, по моему мнению, метода ведения переговоров с инозаказчиками, особенно с Индией. Затем так же подробно он расспросил меня о подборе и расстановке кадров в ГИУ, делая особый акцент на назначение офицеров на генеральские должности с последующим присвоением им генеральских званий и на выдвижение офицеров и генералов на работу за рубежом в качестве заместителей советников по экономическим вопросам-уполномоченных ГИУ.

Ничего не утаивая, я самым подробным образом ответил на все поставленные им вопросы, так как в ходе беседы я пришел к выводу, что он проявляет не праздный интерес к изложенным мной проблемам, а намерен искать их достойное разрешение.

Я намеренно не поднимал вопрос о моем предстоящем увольнении в запас — это бы звучало нескромно с моей стороны. Этот вопрос Константин Федорович поднял в заключение нашей беседы сам, сказав мне, что, к сожалению, все мы неизбежно двигаемся к пенсионному возрасту. Вскользь, как бы походя, он заметил, что некоторые служат и после семидесяти и более лет, но ни мне, ни ему это не грозит. На такой ноте закончилась наша беседа. Я был полностью удовлетворен. В заключение он вызвал своего помощника, вручил ему все подготовленные мной документы и приказал ему нять с них копии и вернуть подлинники в секретную часть ГИУ.

Поблагодарив еще раз Катушева за внимание, проявленное им к моим предложениям, я попрощался с ним и покинул его кабинет. В приемной меня встретил его помощник с упреками за то, что вместо пятнадцати минут я отнял у Катушева сорок пять минут. Я был поражен тем, что беседа длилась так долго, а я и не заметил, как быстро пробежало это время. Извиняясь, я ответил ему, что, как он сам должен понимать, инициатива длительного обсуждения тех или иных вопросов исходила не от меня, а от Катушева.

В течение двух последующих дней я осмысливал характер и течение беседы, какие ставил вопросы Катушев, как он комментировал мои ответы, с чем соглашался и против чего возражал, на что обращал особое внимание в доложенных ему моих документах и так далее. Я пришел к твердому убеждению, что практически ко всем поставленным мной вопросам он отнесся очень серьезно, по-деловому и не усмотрел в их постановке какой-то личной обиды с моей стороны. У меня появилась надежда на то, что моя борьба, которую я вел последние два года как в аппарате советника в Индии, так и в ГИУ была не напрасна, а мои рекомендации и предложения в той или иной степени будут использованы для улучшения работы в этих организациях в недалеком будущем.

Выполнив поставленную перед самим собой задачу, я с чистой совестью подал рапорт об отставке с военной службы за два месяца до своего шестидесятилетия.

Представляю себе, с каким удовольствием рассматривали мой рапорт Гришин и компания. Реакция их была молниеносной. Я был направлен в военной госпиталь имени Вишневского в Красногорске на обследование. Там у меня определили открывшуюся язву двенадцатиперстной кишки, которую мне быстро и эффективно залечили, и через двадцать три дня я был выписан из госпиталя с диагнозом «Практически здоров».

Мой давний коллега по загранкомандировке в Адене, бывший торгпред в Адене Владимир Бурмистров, узнав, что я вскоре увольняюсь в запас, связался со мной и пригласил на встречу в министерство внешней торговли (МВТ). К этому времени он занимал должность помощника министра по кадровым вопросам. В результате этой встречи он предложил мне занять в МВТ должность начальника управления загранучреждений. При этом он сказал, что в работе загранаппаратов МВТ в зарубежных странах имеется масса проблем, ожидающих своего решения, они схожи по своему характеру с проблемами аппаратов ГИУ за рубежом, которые мне хорошо известны, поэтому мне и карты в руки. Там надо наводить порядок в свете нового времени и, кому как не мне, генералу, пристало бы заняться этими вопросами. Прикинув все за и против, я дал ему свое согласие. Как мне показалось тогда, это предложение снимало ряд серьезных вопросов, с которыми мне предстояло разбираться после ухода в запас, и переход из военного состояния в гражданское будет протекать почти безболезненно, так как уровень дальнейшей моей деятельности и загруженность работой в МВТ не будут очень сильно отличаться от прежней моей службы. Расставаясь, мы договорились о встрече сразу же после моей отставки.

Затем мы с Аллой Федоровной поехали в санаторий Еcсентуки, где, естественно, обсуждали, как мы будем строить свою дальнейшую жизнь и работу после возвращения домой. Вернувшись в Москву после санатория, я был поставлен в известность заместителем начальника ГИУ Сметаниным, царствие ему небесное, о том, что с 23 декабря 1986 года я уволен в запас и в этой связи должен представиться Гришину.

— Ну должен, так должен, — ответил я.

В назначенный срок я прибыл к нему и представился по случаю увольнения с воинской службы в запас. На его лице светилось победное удовлетворение. Не знал он тогда, бедный, что радоваться ему оставалось совсем немного, что в борьбе со мной именно они потерпели поражение, а не я. Но об этом чуть позже.

Гришин предложил мне посетить Власова, Сметанина и Абраменко. В ответ на это предложение я сказал, что не имею ни малейшего желания встречаться с этими людьми, которые по известным причинам, мне крайне неприятны. Я сам выберу, с кем в ГИУ я попрощаюсь, и это будут достойные люди, бок о бок с которыми мне пришлось плодотворно работать и сотрудничать как в ГИУ, так и за рубежом. С этими словами я покинул его кабинет, чтобы больше никогда не встречаться с этим отвратительным, на мой взгляд, человеком.

Дома мы с Аллой еще и еще раз обсудили, чем может обернуться для нас предлагаемая мне работа, и, по здравому размышлению, пришли к выводу о том, что согласие, которое я дал Бурмистрову, было поспешным, принятым мной без учета всех обстоятельств нашей семейной жизни и здоровья, особенно Аллы Федоровны. Я позвонил Бурмистрову и принес ему самые глубокие извинения за то, что, обнадежив его, вынужден отказаться от его предложения, так как здоровье Аллы Федоровны, по свидетельству врачей, требует постоянного врачебного контроля и моего присутствия дома. Практически все домашнее хозяйство ложится на мои плечи. Я еще раз принес свои извинения за невольно внесенные в его работу осложнения.

Повесив телефонную трубку, я понял, что моя жизнь с этого мгновения кардинально меняется и необходимо продумать, как ее теперь выстраивать.

Подводя итог моей активной жизни, я могу сказать, что, по моим ощущениям, она состоялась. Она была интересной и необычной во многих отношениях и в службе и, в личной жизни. Достаточно сказать, что у меня была замечательная жена Алла Федоровна. С ней мы прошли по жизни сорок два года. У нас выросла и состоялась как личность, дочь Ирина. Сейчас она доктор наук, ученый секретарь Института социологии РАН. Ее дочь, моя внучка Леночка, закончила факультет социологии Московского университета. К сожалению, а может быть и нет, по стопам мамы она не пошла и занимается организацией концертов для различных молодежных ансамблей в городах Московской области. Работой своей она довольна и слава богу.

Я сам прошел большую школу жизни и службы и закончил службу в вооруженных силах в звании генерал-майора.

За время работы в ГИУ ГКЭС мне довелось сорок три раза выезжать из Москвы в служебные командировки за рубеж. Побывать в двадцати девяти странах Европы, Африки, Ближнего Востока и Азии. Четыре раза я пересекал экватор по воздуху в 1960, 1971 и в 1977 годах. Трижды пересекал Черное и Средиземное моря на теплоходе. В Европе я побывал в Италии, Португалии, Франции, Греции, Чехословакии, Венгрии, Турции, Республике Кипр, Болгарии и Румынии. В Африке — в Египте, Сомали, Ливии, Танзании, Замбии, Республике Конго (Киншаса), Мозамбике, Судане, Нигерии, Мали, Гвинее-Биссау, Эфиопии, на Островах Зеленого Мыса. На Ближнем и Среднем Востоке — в Сирии, Турции, Ливане, Народно-Демократической Республике Йемен и в Республике Северный Йемен. В Азии — в Индии, Пакистане.

Думаю, что имею право считать свою жизнь интересной и состоявшейся.

Если с моими воспоминаниями ознакомятся хотя бы десять человек, я буду удовлетворен этим.

Тот, кому доведется ознакомиться с моими воспоминаниями, может составить по этому поводу свое собственное мнение, отличное от моего, и оценить мою жизнь по иному.