Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Спустя какое-то время мы совершили экскурсию, в составе группы сотрудников аппарата советника, в небольшой индийский городок Наниталь в предгорьях Гималаев. Добирались мы туда по очень живописной, грунтовой горной дороге, узкой и извилистой и поэтому очень опасной для пассажиров движущегося транспорта. Слава богу, добрались мы туда без происшествий, расположились в пустующей трехэтажной гостинице. Обычно в сезон она была переполнена туристами из Европы. В то время, когда приехали туда мы, было довольно прохладно, гостиница не отапливалась. Администрация гостиницы выделила нам дополнительные шерстяные одеяла. Разместились мы довольно комфортно: каждая семья и холостяки получили отдельные номера. День клонился к вечеру. Вдруг Алла Федоровна, вернувшись в наш номер, говорит мне, что сотрудники ГКЭС затевают грандиозную пьянку, инициатором которой являются женщины во главе с мадам Щербаковой, женой заместителя советника Щербакова, большой любительницей выпить, чего допустить ни в коем случае нельзя. В группе превалировали женщины Я, заместитель советника по экономическим вопросам, на правах старшего собрал мужчин, а Алла Федоровна, как председатель женсовета — женщин. Мы побеседовали с ними, предупредили о том, что на следующий день нам предстоит тяжелый поход в горы верхом на лошадях, поэтому мы должны хорошо отдохнуть после трудной и утомительной поездки из Дели в Наниталь, а для этого желательно хорошо выспаться.

Среди наших подопечных, в особенности, как ни странно, среди женщин, начался разговор о том, что неплохо бы было организовать небольшое застолье во время ужина по случаю благополучного прибытия в этот городок. Посовещавшись с Аллой Федоровной, мы предложили группе принести в наш номер все спиртное, чтобы застолье не превратилось в банальную пьянку. Слегка повозмущавшись все принесли свои бутылки, куда было приказано. Опасения наши были не беспочвенны — их оказалось достаточно много. Посчитав количество мужчин и женщин, мы решили выдать на ужин определенное количество бутылок из расчета сто пятьдесят грамм на мужчину и сто грамм на женщину. Остальное спиртное попридержать. После ужина часть мужчин села играть в карты, другая часть пошла играть в бильярд. Мы удалились в свой номер.

Не успели мы улечься в постель, как к нам пришла делегация (кого бы вы думали?), как ни странно, женщин во главе со Щербаковой. Нам пришлось выдержать их натиск. Я выдал им две бутылки виски на всех по семьдесят грамм на рыло и просил их больше нас не тревожить. Ропща, они покинули наш номер и больше не появлялись. Судя по тому, как долго они гуляли, думаю, что не все спиртное они снесли ко мне, какую-то его часть, хоть и меньшую, они припрятали. Мне даже пришлось часам к двенадцати ночи покинуть свои апартаменты, для того чтобы успокоить подопечных и заставить их разойтись по своим номерам.

Утром следующего дня после завтрака мы, оглядев окрестности, перед выездом в горы собрались на небольшой лужайке. Я спросил, кто из нашей группы когда-либо ездил верхом на лошади. Кроме меня, таких людей среди членов нашей группы не оказалось. Я продемонстрировал, как это делается, а затем пропустил всех своих подопечных через посадку в седло и движение верхом по кругу на лужайке. После этого я объяснил и показал им, как надо держаться в седле при подъеме на гору и при спуске с нее. Окончив эту короткую тренировку, я спросил, все ли готовы к этому испытанию. Ответ был единодушный — ни один человек из группы, включая женщин, не спасовал. Перед началом нашего восхождения на вершину, с которой открывается вид на вершины Гималаев, мы выслушали разъяснения индийского инструктора и тронулись в путь. Группу женщин возглавила Алла, а я повел за собой группу мужчин, внимательно наблюдая за движением всей нашей колонны. Без каких либо осложнений мы добрались до вершины хребта, конечной точки нашего маршрута. Перед нами открылась удивительная, захватывающая панорама Гималаев, очень похожая на известную картину Николая Рериха, как будто бы он рисовал ее именно с той точки. Это было незабываемое зрелище. Мы долго стояли, молча созерцая эту величественную картину Гималаев с их грандиозными, покрытыми снегом вершинами. Все земные заботы как бы отодвинулись от нас.

Однако нам предстоял обратный путь вниз по довольно крутой горной конной тропе. Для неопытных седоков, какими мы были, движение вниз более сложное и опасное, тем более, что слева по ходу движения попадались обрывистые участки, преодолевая которые, надо было проявлять особую внимательность и осторожность. Я еще раз рассказал группе, как человек должен сидеть в седле при крутом спуске (ноги в стременах должны быть выдвинуты несколько вперед, по отношению к корпусу лошади, для обеспечения хорошей опоры ног посадка в седле должна быть с корпусом несколько отклоненным назад). Продемонстрировал сказанное мной и предупредил всех, что в случае угрозы падения с лошади во время движения надо стремиться падать вправо от нее. Выстроившись кавалькадой на склоне горы, мы остановились. Я обошел каждого седока и проверил правильность посадки в седле. Убедившись, что все в порядке, я дал команду на движение вниз. Все шло хорошо, но вдруг на одном из опасных участков женщина, следовавшая за Аллой, вскрикнула и свалилась с лошади, как я и учил, вправо по ходу. Ничего страшного с ней не случилось. Она просто испугалась, посмотрев в сторону обрыва. К счастью, все обошлось без серьезных ушибов, но уговорить ее снова сесть в седло мне не удалось. Весь остальной путь она проделала пешком. Чего это ей стоило, знает только она сама, но ноги ее были избиты вкровь. Тем не менее даже уже после спуска с горы и выхода в долину она не решилась снова взобраться на лошадь.

Вернувшись в гостиницу, на радостях, что в принципе все обошлось без серьезных эксцессов, я, отдав половину запаса спиртного, разрешил за обедом отпраздновать эту маленькую победу над самими собой. Только вернувшись в гостиницу, я в полной мере осознал, какая опасность грозила нам во время этого перехода, особенно женщинам, никогда в жизни не садившимся в седло, и пришел к выводу о том, что очень важно всегда, когда берешь на себя ответственность за какие-либо действия, соизмерять ее с возможными последствиями принимаемого решения.

Наша радость была омрачена тем, что вечером перед ужином мы с Аллой Федоровной пошли покататься на лодке по небольшому озеру невдалеке от гостиницы, а вернувшись в гостиницу, услышали шум от подгулявшей компании, чем-то напомнивший мне поведение подвыпивших экипажей самолетов в Конго, которое я описал ранее. Я подумал, что они купили алкоголь на местном рынке. Святая наивность! Мадам Щербакова нагло зашла в наше отсутствие в наш номер и унесла из него ящик с оставшимися бутылками виски. Узнав об этом, я был страшно возмущен и прилюдно высказал ей все, что я о ней думаю. Поcле благополучного возвращения в резиденцию советника ко мне подошел супруг «проказницы» Щербаковой, которому уже кто-то рассказал о поведении его супруги во время экскурсии, и просил меня не докладывать его начальнику о случае, произошедшем с его женой в Нанитале. Он рассказал мне, что в последнее время она пристрастилась к спиртному и ему приходится с ней серьезно бороться. Я предложил ему самому разобраться с ней.

В конце 1984 года состоялся визит в Индию нового главкома ВВС маршала авиации Ефимова. На аэродроме «Палам» его встречал главком ВВС Индии главный маршал авиации Катре. Среди встречающих с советской стороны был и я. На следующий день в местной газете был опубликован снимок у трапа самолета. Этот визит ничем особенным не выделялся. Он скорее был похож на визит вежливости нашего нового главкома ВВС. По завершении его визита у меня состоялась случайная встреча c Катре на авиабазе в Насике, недалеко от Бомбея. Он был там с супругой. Я имел удовольствие побеседовать с ним за рюмкой нашего армянского коньяка.

К сожалению, мне не довелось долго с ним сотрудничать, так как вскоре после отъезда Ефимова пришла весть о кончине Катре. Ему было всего 57 лет. Он был на полтора года младше меня. До пенсии ему оставалось служить еще два года. Гроб с телом для прощания был выставлен в его резиденции. Я с представителем авиаэкспорта посетил его резиденцию и, прощаясь с ним, прошел мимо гроба с его телом. Я искренне переживал внезапную и преждевременную смерть этого симпатичного, умного, интеллигентного военного человека. Его смерть явилась серьезной потерей для индийских ВВС.

А через месяц с небольшим 31 октября утром в своей резиденции была убита премьер-министр Индии Индира Ганди. Убийство было совершено начальником ее охраны. Он выпустил в спину этой хрупкой женщины длинную очередь из автомата, когда она, в его сопровождении, шла из своего особняка в небольшой домик, расположенный здесь же, на территории резиденции, где она каждое утро принимала посетителей. Накануне вечером она посетила военное училище в Бомбее, провела встречу с офицерским составом училища. Она обратилась с краткой речью к ним, в которой сказала, что в стране говорят о существующем против нее заговоре. «Cмерти своей я не боюсь, — твердо произнесла она, — так как я посвятила свою жизнь свободе и процветанию Индии и считаю, что, как политик, выполнила свою задачу». После ее гибели эти ее слова прозвучали как завещание. По сообщению газет этому убийству сопутствовало странное обстоятельство. Покидая резиденцию, она всегда надевала бронежилет, но на сей раз почему-то она пошла без бронежилета. Вся Индия переживала ее гибель как свое личное горе. Я в этот день находился в Кочине и видел, как простые люди на улицах встретили эту трагическую весть. Мы, русские в Индии, тоже сопереживали вместе с ними. Индира Ганди была настоящим человеком и выдающимся политиком. После ее смерти руководителем партии Национальный Конгресс был избран младший сын Индиры Ганди Раджив Ганди. Предполагаемым ее преемником на этом посту был старший сын Санджей, но за два года до ее смерти он погиб в авиакатастрофе — при заходе на посадку легкий самолет, ведомый им, внезапно рухнул на землю, не дотянув до посадочной полосы. Все в Индии считали, что это также был результат заговора против семьи Ганди. Спустя два года после убийства матери был убит и Раджив Ганди, премьер-министр Индии. Семья была настолько уважаема в стране, что очередным руководителем партии и премьер-министром Индии партия выдвинула Натали Ганди — жену Раджива Ганди. Натали Ганди — итальянка по происхождению. Она отказалась от поста премьер-министра, но до сего дня является председателем партии Национальный Конгресс.

За годы, последовавшие за убийством Махатма Ганди, Индия, исповедовавшая долгие годы философию Ганди «Непротивления злу насилием» (Махатма Ганди был толстовцем), к великому сожалению, вошла в строй «цивилизованных» государств — за шесть лет с 1981 по 1987 год были убиты Индира Ганди и два ее сына. Однако эти убийства, как ни странно, не привели к какому-то заметному изменению направленности внешней, да и внутренней политики Индии. Между нашими странами и сегодня продолжается активное военно-техническое сотрудничество.

В начале 1985 года Юлий Михайлович Воронцов покинул Индию. Он был назначен послом Советского Союза во Франции, чему, естественно, была очень рада его супруга, я же весьма сожалел, что расстаюсь с таким отличным человеком и крупным дипломатом.

По воле случая, мне довелось лететь в Москву вместе с ними. Летели мы в первом классе. Кроме нас, там никого не было, и мы могли откровенно разговаривать с ним на разные темы. Оба мы сожалели, что нам приходится расставаться. Юлий Михайлович сказал мне: «Жаль, что во Франции нет должности уполномоченного ГИУ, я бы добился перевода вас в Париж». Воронцов был явно расстроен этим назначением. Громыко, тогда еще член политбюро, но уже не такой всесильный, как был при Брежневе, планировал назначить его своим первым замом, но, видимо, не сумел — в рост пошли так называемые, демократы. Мои отношения с Воронцовым позволяли мне допустить некоторую фамильярность. Пытаясь улучшить его настроение, я высказал свое предположение, что после короткого пребывания в Париже он наверняка будет переведен в Москву. Я был уверен, что министром иностранных дел после Громыко станет именно он. У него богатейший опыт — он работал в США с Добрыниным, в совете безопасности ООН, послом в Индии, а теперь и во Франции. По моему мнению, лучшей кандидатуры на этот пост у МИДа не было Я жестоко ошибся — министром стал Шеварднадзе, который вместе с Горбачевым разорили страну и практически безвозмездно отдали Западу все наши завоевания и привели ее на грань развала, который завершили Ельцин с Козыревым.

Я, конечно, понимал, что там, в верхах, мотивы для назначения могут не иметь ничего общего с образованием, опытом, квалификацией и т.д., но мне очень хотелось пролить бальзам на его душу. Он мне печально сказал в ответ: «Твоими устами да мед пить». Этот полет для меня был прощальным в нашем многолетнем общении. Я благодарю су0дьбу за то, что она свела меня с таким прекрасным человеком.

Вся беда Воронцова заключалась в том, что он был достаточно умен, самостоятелен в своих действиях и не имел партийного прошлого, таких людей руководство ЦК КПСС не жаловало.

В Москве в ГКЭС произошли изменения: председатель Скачков был отправлен на пенсию, а вместо него был назначен некто Рябов, секретарь обкома партии в Свердловске. Он никогда не занимался операциями, связанными с внешнеэкономическим сотрудничеством, и никакого опыта в этой области не имел.

Когда я вернулся в Дели, там уже руководил новый посол. Он не был карьерным МИДовцем и был назначен на этот пост с должности, кажется, второго секретаря ЦК Туркменистана. Представляясь ему, я увидел за столом спесивого чинушу, которого совершенно не интересовало, кто я и что я. Я пытался сказать ему несколько слов о своей работе, но осекся, увидев, что он меня совершенно не слушает, давая мне понять, что аудиенция закончена.

Прошло несколько дней, и я снова в его кабинете. Докладываю ему серьезный вопрос наших отношений, связанных с военно-техническим сотрудничеством Сообщаю ему, что буду информировать по этому вопросу ГИУ ГКЭС и предложил ему подготовить часть информации, которую он может использовать в своем докладе Громыко. В ответ он сказал, как отрубил: «Мне ваша помощь не нужна». На том и разошлись. После нескольких его шифровок по военно-техническому сотрудничеству, показавших его полную некомпетентность и несостоятельность, он получил назидательную шифровку из МИДа. Он вызвал меня к себе. Куда спесь его девалась?. Он выглядел растерянным и расстроенным и сказал мне, что ему непонятна такая реакция центра на его сообщение. Он показал мне свое сообщение, на которое он получил такой раздраженный ответ. Ознакомившись с ним, я в мягкой форме привлек его внимание к неточностям, а вернее к ошибкам, которые он допустил. Он стерпел мой демарш, но тем не менее продолжал упорствовать. Он послал еще какое-то количество шифровок в МИД, не советуясь со мной.

Наконец, настало время, когда после ряда таких шифровок он получил резкую отповедь от Громыко. Ему было указано, что по вопросам военно-технического сотрудничества ему надлежит советоваться с уполномоченным ГИУ генералом Вахновым. С этих пор он, наступив на горло своему непомерному самолюбию, согласился с тем, что я, как и ранее для Воронцова, впредь буду готовить ему ту часть текстов его сообщений в МИД, которые касаются военно-технического сотрудничества между СССР и Индией. Словом, с этого момента все стало на свои места. Он перестал получать шифровки с назиданиями. Однако таких товарищеских отношений с ним, какие были с Воронцовым, у нас не сложилось. Они и не могли быть такими по определению. Он был не тем человеком, с которым можно было поддерживать искренние и доверительные отношения, да и время до моего отъезда в Москву по завершении командировки в Индию подходило к концу.

Из крупных дел, оставшихся еще не завершенными, была только сдача третьего корабля БПК. За неделю до окончания срока гарантийного обслуживания в Дели прибыл директор николаевского судостроительного завода. Фактически он, с моей помощью и без каких-либо конфликтов и осложнений, сдал свой третий корабль и убыл на Родину.

В 1985 году, после прихода к власти Горбачева и провозглашения курса партии на перестройку и гласность, я решил продолжить свою борьбу с злоупотреблениями в аппарате советника Родионова Н.Д. На одном из партийных собраний я предложил рассмотреть этот вопрос, но мое предложение, естественно, не было принято. Я настаивал на обсуждении этого вопроса на очередном партийном собрании. В конце концов, это предложение было принято. Я начал серьезно готовиться к нему. В промежуток времени между двумя этими собраниями произошла смена экономсоветников. Дела у Родионова принял Литвиненко. До этого назначения он работал заместителем председателя ГКЭС и был мне известен как принципиальный, современно мыслящий человек. Я попросил его принять меня по вопросам хозяйственной деятельности аппарата советника за прошедшие пять лет. Он принял меня. Внимательно выслушал суть дела, о котором идет речь, и ознакомился с тезисами моего выступления на предстоящем вскоре партийном собрании аппарата ГКЭС. Литвиненко одобрил мои предложения. Я выступил на том собрании и впервые открыто высказал все претензии к руководству аппарата советника. У меня сохранились тезисы этого моего выступления. Я не буду его пересказывать, а приведу полностью. Оно сводилось к следующему:

«Все мы являемся свидетелями затянувшейся дуэли, в которой все секунданты стоят на стороне руководства. Я имею в виду Советника, секретаря партбюро и председателя месткома аппарата. Таким образом, изначально, руководство получило явное преимущество. Особенно, если учесть что это противостояние началось еще в конце 1983 года.

Восстать решительно и безоглядно против рутины и приспособленчества очень рискованно. Я отчетливо представляю себе, что опытные бюрократы, тихими и незаметными действиями, будут пытаться довести меня до инфаркта. Тем более, что им пока не грозит серьезная ответственность за это. По состоянию на конец июня с.г. прокуратура СССР не может похвалиться и привести хотя бы один пример практического применения ст. 139 УК РСФСР об уголовной ответственности за зажим критики, который привел бы к серьезным последствиям для зажимщика критики. Наша партийная пресса, к сожалению, полна примеров диаметрально противоположного смысла, когда страдает, вплоть до предания суду и исключения из рядов КПСС, честный коммунист, поднявший голос за правду, неприглядную для руководства. В лучшем случае его восстанавливают в партии под воздействием вышестоящего партийного органа. Иногда на это уходят годы. Злостные же зажимщики критики отделываются легкими испугами или столь же легкими взысканиями, хотя в подобных случаях они должны быть судимы и осуждаться на сроки до двух лет тюремного заключения и исключаться из рядов КПСС. У нас пока по отношению к критикующему могут сплошь и рядом приниматься меры субъективного свойства. А этого не должно быть.

Спрашивается, почему же я решаюсь на такой шаг в современной обстановке? Именно потому, что сейчас, как никогда, нам нужны принципиальные, беспокойные люди. Слишком долго наших людей приучали к беспринципности. В случае со мной нельзя было отступать. Об этом конфликте известно в ГИУ, и не только в ГИУ, и сотрудники там с интересом наблюдают за его исходом, при этом большинство, по инерции, считает, что мои усилия напрасны. В то же время они не ставят под сомнение справедливость постановки мной вопросов в той плоскости, в которой они были поставлены. Тем более недопустимо мое поражение в нем, так как оно послужит серьезным предупреждением тем, кто созрел или созревает к борьбе за новые подходы в решении спорных проблем. Им будет преподнесен предметный урок того, как критикуемые, причем справедливо, имея за собой влиятельных защитников, могут позволить себе идти в решительную атаку на «строптивых», когда дело доходит до критики недостатков в их «епархии», до возможного привлечения к ответственности «их людей». В таких случаях будут использованы все средства: послушники, угодники, подхалимы. С их помощью им раньше всегда удавалось защитить себя от редких атак правдолюбцев. Надеются они на это и сегодня.

Партийная практика сегодняшнего дня показывает, что только при постановке подобных вопросов на партсобраниях может получиться откровенный, открытый, острый, требовательный разговор, когда высший партийный орган на собрании (президиум собрания) займет на нем твердую, бескомпромиссную, принципиальную позицию. Если же он займет нейтральную позицию или, того хуже, позицию «наших бьют», то тогда ни о какой перестройке не может быть и речи — критика никогда не станет нормой партийной жизни. «Нормой» останется то, что положение, высокая должность и звание будут и дальше надежно ограждать от критики. Это приведет к дальнейшей деградации управления, неуклонному снижению уровня эффективности руководства производственными процессами.

Я осознаю, что моя борьба связана с определенным риском. В то же время я уверен — здоровые силы партии составляют ее большинство, и они одолеют партийных и иных бюрократов. Другого нам историей просто не дано. Меня вдохновляют недавние события, когда мне пришлось выступить против администрации аппарата советника (Родионова Н.Д.) и партбюро аппарата экономического советника в Индии, которые долгие годы с помощью «правильно» подобранного «треугольника» скрывали реальное положение вещей в работе аппарата.

Осознание неизбежности поступательного движения демократии придавало и придает мне силы выдержать многомесячную нервотрепку в борьбе с этим злом. Своевременность, справедливость и трудности, которые мне приходится преодолевать на этом пути, заставляют меня думать: если не я, то кто же? Как бы это заносчиво и ни звучало.

Такой вопрос сегодня должен ставить перед собой каждый коммунист. И если он еще пока не задает себе такой вопрос сегодня, то я уверен, задаст себе его завтра, так как сегодня для всех приоткрылось зло, вооруженное широкими связями, правами, наглое, самоуверенное, временами бесстрашное и побороть его, противостоять ему могут только сами коммунисты. В этом деле нам марсиане не помогут.

Нет никаких сомнений, что до тех пор, пока такие коммунисты составляют меньшинство, будут предприниматься попытки их очернить, но таких «еретиков» надо всячески поддерживать, как и любого, кто не боится испортить отношения с руководством или с коллегами во имя правды и справедливости. В заключение хочу привести слова поэта: «Если бы мы от цели отступали, мы бы не были нигде и никогда».

В ходе этого собрания мне удалось одержать хоть маленькую, но победу. Собрание приобрело новые интонации правды и критики. Была впервые принята конкретная резолюция, которую я, как председатель президиума, сам редактировал. В ней были названы фамилии людей, в том числе и руководителей, виновных в допущенных недостатках, отмеченных в докладе и выступлениях, поставлены конкретные задачи по их устранению.

Серьезную и решающую поддержку я получил от Литвиненко (нового советника). Бороться пришлось против членов партбюро аппарата, которые преднамеренно прибегали к нарушению принципов партийной демократии и пытались подменять президиум партсобрания. В итоге резолюция партсобрания не была принята под предлогом необходимости ее редактирования. Я выдержал борьбу с самозванными редакторами. И в конце концов наша резолюция была принята большинством голосов коммунистов перед началом очередного собрания. Был создан прецедент. На последующих двух партсобраниях эта тенденция окрепла, чем я очень гордился.

Начав готовиться к завершению своей командировки в Индию, я направил Гришину телеграмму с просьбой произвести мою замену летом 1985 года, либо продлить ее до весны 1986 года. При этом я сослался на плохое состояние здоровья моей жены, Аллы Федоровны, что соответствовало истине. Резкая перемена климата, по мнению врачей, была для нее противопоказана. Но Гришин сделал все для того, чтобы, несмотря на мою обоснованную просьбу, произвести мою замену не летом 1985 года и не весной 1986 года, а именно зимой 1986 года. Я не мог даже предположить, что он в состоянии поступить таким гадким образом, но оказалось, что я недооценил степень его непорядочности. Чтобы сделать мне какую-нибудь неприятность он пошел даже на этот шаг и поставил под угрозу здоровье моей жены Аллы Федоровны. Впоследствии, после моего возвращения в Москву в 1986 году, он, уже в ранге заместителя председателя ГКЭС, показал себя в полной своей красе и превзошел сам себя, о чем разговор впереди.

А пока, не в пример моему предшественнику Даничеву, у которого я пять лет назад принимал дела, я тщательно готовил к передаче моему преемнику все документы, включая годовой отчет уполномоченного за 1985 год. Кто бы не стал уполномоченным ГИУ в Индии, я со своей стороны делал все, что должно было помочь ему легче войти в курс дела. Я договорился с заместителем министра обороны Индии о дате моего представления ему по случаю моего убытия и представления нового уполномоченного ГИУ ему и другим должностным лицам министерства обороны и командующим родов войск и начальников управлений, ответственным за военно-техническое сотрудничество с СССР. Памятуя, с каким трудом мне приходилось в начале своей командировки, по своей инициативе, знакомиться с официальными лицами и входить в курс дела, мне очень хотелось обеспечить преемственность в работе уполномоченных ГИУ с тем, чтобы не было серьезных сбоев в нашей работе после смены руководства аппарата уполномоченного ГИУ.

По прибытии моего сменщика полковника, имя рек, родственника бывшего заместителя председателя ГКЭС генерал-полковника Сидоровича Георгия Степановича, я, в соответствии с ранее достигнутой договоренностью, представил его всем вышеназванным индийским должностным лицам, а также послу, передал ему все документы с необходимыми комментариями. В общем, ввел его в курс дела. Составил с ним план очередных дел на первый квартал его новой службы. Познакомил его с уполномоченным болгарского «Кинтекса».

По завершении официальной передачи дел я организовал большой прием по случаю моего отъезда на Родину. Прием получился очень представительным. Присутствовали посольские официальные лица во главе с послом, министр обороны Индии, командующие родов войск или их заместители, начальники управлений. В мой адрес было сказано немало хороших, добрых слов и поднято много тостов за мое здоровье и за дальнейшие успехи в нашем сотрудничестве.

На следующий день я с Аллой Федоровной вылетел в Москву, предварительно сообщив ГИУ, что я сдал, а новый уполномоченный принял дела без замечаний, а также номер авиарейса, которым я покидаю Дели. На этом моя длительная командировка в Индию закончилась. Я предполагал, что меня в ГИУ ждет недоброжелательный прием. Дело в том, что Михаил Алексеевич Сергейчик к этому времени ушел в отставку. В создавшейся обстановке от Гришина и от Власова ждать чего либо хорошего, по известным причинам, мне не приходилось. Я был вполне готов к такому повороту событий.