Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Чтобы легче представить себе, что и как происходило в этом зале, вообразите, что вы сидите в Кремлевском дворце съездов в шестом ряду левого сектора в крайнем правом кресле, прилегающем к проходу между секторами. Почти прямо перед вами на сцене стоит стол президиума. Слева и справа на сцену ведут лесенки в несколько ступеней. Для того чтобы подняться на сцену, люди должны были войти в зал через дверь, расположенную справа от сцены и слева от меня, сидевшего тогда в вашем кресле, пройти десять-пятнадцать метров вдоль сцены до ступенек и подняться на сцену. Вот, собственно, и все, что требовалось тогда от Брежнева. Когда он и Индира Ганди появились в зале, присутствовавшие стоя приветствовали их громом аплодисментов.

Явно потерявший ориентацию Брежнев с раскрытым ртом и отвисшей нижней челюстью оставил Индиру Ганди и, рванув между сценой и первым рядом сидений, миновал лесенку, ведущую на сцену, что явно не соответствовало сценарию организаторов встречи. Растерянный индийский распорядитель пытался остановить его, но не тут то было: наш «вождь», ошалевший от такой встречи, вошел в раж и ему, вероятно, захотелось тут же пообщаться с народом. Не знаю, может быть, он действительно посчитал, что находится в Кремлевском дворце съездов и его приветствуют его «верноподданные». Трудно сказать, какие мысли могли витать в тот момент в его «буйной» голове. Тогда распорядитель вынужден был блокировать его дальнейшее продвижение вперед, присев на корточки и перегородив ему путь своей вытянутой рукой. Так с трудом ему удалось направить его к ступенькам, по которым он, ко всеобщему облегчению, поднялся на сцену и занял указанное ему место за столом президиума слева от Индиры Ганди.

После ритуальной вступительной части Индира Ганди произнесла свою приветственную речь. Она, произнесенная грациозно на английском языке, была краткой, яркой и хорошо артикулированной, что не удивительно. Индира Ганди была опытным, но не старым, широко образованным политиком, в том числе и в области ораторского искусства. После нее слово было предоставлено Брежневу. Он прочитал заготовленную для него речь, причмокивая губами и с плохой дикцией (типа «сиськимасиськи», что у него означало систематически). После того, как он занял свое место за столом президиума, в зале зазвучал гимн Советского Союза. Все сидящие в зале встали, стояли также все члены президиума, сидел только один Брежнев, глава государства, гимн которого звучал в зале. Индира Ганди стоя похлопала его рукой по предплечью намекая, что пора бы ему и встать. Брежнев, не поняв этого намека, вопросительно посмотрел на нее снизу вверх, продолжая сидеть. Индира Ганди обратилась к помощнику Брежнева. Тот прошептал что-то в ухо Брежневу. В конце концов, до него дошло, что он должен встать, и он, слава богу, c трудом это сделал. Мы, русские люди, присутствовавшие в зале, испытывали унижение. Это был сильнейший удар по нашему самолюбию. Я лично находился в состоянии шока. Я думал о предстоящих встречах с официальными представителями Индии и коллегами по дипломатическим миссиям в Дели, которые состоятся после завершения этого визита. Я предвидел тогда, что в их глазах я увижу немой вопрос: «Как вы докатились до такой жизни?». Я был уверен, что у них хватит такта не задавать мне подобного вопроса, но от этого понимания мне легче не становилось. Утешало одно — и мы, и они знали корни и причины этого явления нашей советской действительности.

Приведу еще один пример, характеризующий состояние нашего высшего руководителя. Как в те времена было принято у советских коммунистов, глава партии и государства в конце визита должен был встретиться c советской колонией в Дели. Нам было сообщено время, когда мы всем составом с женами и детьми должны были собраться на английском газоне около бокового входа в посольство. К назначенному сроку мы, естественно, заняли свои места на лужайке. Время шло а Брежнев все не появлялся («Уж полночь близится, а Германа все нет.»). Мы выстояли сорок пять минут на открытой солнцу лужайке. На небе ни облачка, а температура воздуха на солнце далеко за 30С. После столь длительного стояния на солнцепеке мы, наконец, дождались приезда Брежнева (как явления Христа народу). Мы уже ничего не ждали от этой встречи. У всех была одна мысль — скорей бы все это кончилось.

Машина остановилась у входа в посольство под крытым навесом. Когда Брежнев с трудом вылез из машины, она тут же уехала в гараж. Брежнев был явно в невменяемом состоянии. Нервно забегали кинооператоры, осветители. Сопровождавший Брежнева шеф протокола показал ему стоявших на лужайке членов нашей колонии, к которым, по сценарию, он должен был обратиться с краткой речью. Брежнев повернул к нам свою бессмысленную физиономию, неуклюже помахал рукой и, ни слова не сказав, показал нам свою спину и скрылся в дверном проеме входа в посольство. Нам было предложено разойтись.

Честное слово, я про себя покрыл его отборным матом, хотя в принципе виноват был не он, а те, кто дал согласие на визит этого недееспособного человека в Индию. Они потакали непомерным амбициям и детским капризам выжившего из ума и впавшего в детство человека. Когда мы возвращались в свой анклав, одна девчушка лет семи спросила меня: «А почему Леонид Ильич не поговорил с нами, он что — обиделся на нас?». Я спросил девочку, устала ли она, стоя долго на солнцепеке. Она ответила утвердительно. Тогда я ей объяснил, что Брежнев, вероятно, провел трудные переговоры, а ведь он очень старенький и сильно устал. При этом я еще раз мысленно крепко выругал его за невнимание к этой маленькой девочке, которую он лишил возможности когда-нибудь вспомнить, что с ней разговаривал Брежнев. А может быть, и хорошо, что такое случилось — она в будущем станет представительницей того поколения, которое не будет надеяться на добрые дела фальшивых кумиров и станет со временем настоящим хозяином своей собственной судьбы. Думаю, что сейчас в нашей многострадальной России такой процесс начался. Он должен вернуть людей к самостоятельной деятельности во имя их собственного блага, благополучия своих семей и близких, а следовательно, и во благо всего народа.

Возникает логический вопрос: как же такие люди, как Брежнев, руководили нашим государством? Да никак они не руководили государством. Он и его ближайшие соратники просто олицетворяли собой руководство, а в действительности деятельность государства обеспечивало незначительное количество специально сохраненных квалифицированных исполнителей, которым они ограничивали простор для творческой деятельности и терпели их до тех пор, пока они не проявляли излишней самостоятельности и инициативы, что могло дискредитировать руководителей среди подданных, и заменяли их на новых, более податливых и менее амбициозных. Такие специалисты ради сохранения своего положения и благополучия вынуждены были отказываться от своего авторства той или иной идеи и делать вид, что эти идеи всегда исходили от их высокопоставленных шефов. Безусловно коэффициент полезного действия таких специалистов снижался во много раз, соответственно снижалась и эффективность работы всего государственного аппарата, поскольку слабо образованные, престарелые руководители, естественно, не всегда могли понять ценность новых идей и блокировали их реализацию. Чем все это закончилось, мы теперь все хорошо знаем — развалом нашего государства со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Тем не менее, визит Брежнева закончился успешно. Был подписан целый ряд важных межгосударственных соглашений, для реализации которых в Индию зачастили высокие советские руководители. Среди них были члены политбюро Устинов и Долгих, министр авиационной промышленности Иван Степанович Силаев, министр судостроительной промышленности Белоусов, начальник генерального штаба маршал Советского Союза Огарков, командующий ВМС адмирал флота Горшков, командующий ВВС маршал авиации Кутахов, а затем его преемник маршал авиации Ефимов, заместитель председателя ГКЭС, а позднее председатель ГКЭС генерал-полковник Сергейчик, преемник Огаркова маршал Советского Союза Сергей Ахромеев и многие другие. По ходу повествования я затрону некоторые из визитов, заслуживающих внимания.

А сейчас вернемся к нашим «баранам». Визит закончился выступлением Брежнева в Индийском парламенте. По своему статусу я был в числе приглашенных. На этот раз все произошло без конфуза. Печальный опыт встречи Брежнева с индийской общественностью был учтен нашими организаторами. Переводчик водил его чуть ли за руку к трибуне и обратно. Брежневу удалось кое-как прочесть свое выступление и вернуться на отведенное ему место в парламенте. Мы с облегчением вздохнули — визит Брежнева по существу был завершен. Оставались только проводы Брежнева в аэропорту Палам в Дели. Ритуал был подобный тому, что и при встрече. Слава богу, самолет Брежнева взлетел вовремя и без происшествий. Помахав ему вслед, мы, радостные, вернулись в свои офисы подводить итоги своей работы по обеспечению этого визита.

В ходе визита мой шеф Сергейчик высоко оценил мою работу. Он все удивлялся, как я смог в столь короткий срок полностью овладеть ситуацией. Я рассказал ему все, что было сделано мною в порядке подготовки к визиту, о чем я уже поведал выше. Он, будучи высоко профессиональным человеком, все понял, не задавая мне каких-либо вопросов, и только сказал: «В дальнейшем не расслабляйся — после такого визита и в его развитие последуют очень серьезные акции по реализации достигнутых договоренностей». Я очень был ему благодарен за то, что он не дал мне возможности расслабиться и какое-то время почивать на лаврах. Искушение сделать это, после трудной многодневной работы с бессонными ночами, было велико.

И действительно, каким бы ни был Брежнев, визит его резко активизировал наши отношения с Индией, особенно в сфере военно-технического сотрудничества, которое я курировал в Индии. Напряженная работа сопровождала меня в течение всего времени моей службы в Индии вплоть до отъезда в январе 1986 года.

Значительное внимание посол Воронцов Юлий Михайлович стал уделять вопросам военно-технического сотрудничества. Он мне сам говорил, что в своей работе он опирается на успехи военного сотрудничества, и просил меня держать его в курсе всех моих дел не для контроля, а для использования моей информации в своей дипломатической работе. Думаю, что его отношение к такому сотрудничеству в немалой степени определялось тем, что его отец, полковник Михаил Воронцов, был в 1941 году военным атташе в Берлине и, хотя Юлию, его сыну, в том году было только десять лет, что-то осталось в памяти этого мальчика о важности той работы, которую выполнял в Берлине его отец. Уверен, что разговоры на эту тему, по мере взросления сына и вступления его на дипломатическую стезю, продолжались на более серьезной основе. Возможно, что это тоже повлияло на его особое отношение к моей работе. Мы с ним встречались тет-а-тет через день, а то и каждый день. В связи с ускоренным развитием наших отношений с Индией мне приходилось еженедельно, если не ежедневно, решать сложные, значимые вопросы и по указанию центра, и по моей личной инициативе. Многие из этих вопросов заслуживали внимания министерства иностранных дел СССР, и Воронцов, член ЦК КПСС, после моего доклада ему, направлял свою соответствующую информацию министру А.А. Громыко.

Однажды, вскоре после одного из моих докладов ему, он пригласил меня к себе и попросил прочесть шифровку, которую он подготовил для отправки в адрес министра иностранных дел Громыко. Он предложил мне ознакомиться с ней, так как вопросы, изложенные в ней специфические, в которых он еще не очень хорошо разбирается. Я прочел его шифровку. Вероятно, во время чтения мое лицо выражало несогласие с тем, что там было написано. Воронцов прямо сказал мне: «Скажи мне честно, что в ней не так, как надо». Я предложил ему другой вариант: на основе его шифровки написать свой текст, оставив место для адреса рассылки и место для выводов и предложений посла. Он согласился. Я написал шифровку на двух страницах, содержавшую шесть абзацев, и представил на его суд. Он начал читать с ручкой в руке, на случай необходимости внесения в ее текст поправок или изменений. Прочитав первый абзац, он произнес «согласен», то же произошло и с остальными пятью. Закончив чтение, он, обращаясь ко мне, произнес: «Не убавить — не прибавить» и поставил свою подпись. Оценив мою деликатность, он с тех пор всегда просил меня подготавливать для него все шифровки по военным вопросам, что я с удовольствием и делал.

Конечно, у меня был и свой интерес — содержание моих шифровок не расходились с посольскими, что было для меня немаловажно. Почему это происходило именно так, до сего дня знаем только мы двое. У нас с Юлием Михайловичем установились доверительные отношения, которые сохранялись вплоть до его отъезда из Индии в 1985 году, в связи с назначением его послом Советского Союза во Франции, о чем я очень сожалел.

Но это было потом, а сейчас предстояла серьезная и напряженная работа, связанная с выполнением ранее подписанных межгосударственных соглашений и контрактов, с подписанием новых соглашений и контрактов, подготовкой и обеспечением работы прибывающих для этих целей советских делегаций разных уровней. Я гонял своих ребят, что называется, «в хвост и в гриву», и одновременно, с помощью своей незабвенной супруги Аллы Федоровны, царствие ей небесное, сколачивал свой коллектив.

Я серьезно опасался, что столь серьезная нагрузка, которую я взваливал на их плечи, и жесткая требовательность могут вызвать у них глухой отпор и антипатию ко мне, но мои опасения оказались напрасными. Я недооценил своих подчиненных. Они с пониманием относились ко всему происходящему. Их угнетало только то обстоятельство, что у них не хватало достаточного опыта для быстрого и адекватного решения стоящих перед ними задач. А откуда было ему взяться, когда на мой прямой вопрос: чем же вы занимались за годы, проведенные в аппарате уполномоченного ГИУ в Дели, капитан первого ранга Николай Казначеев за всех простодушно ответил: мы просто изображали работу, а сами ездили в основном в магазины и на рынки. Запевалой в этом деле был ваш предшественник, генерал Даничев. Он с утра уезжал якобы по штабам, а на самом деле ездил по ювелирным магазинам, изучая золотые и серебряные изделия, драгоценные и полудрагоценные камни. Таких магазинов и магазинчиков в Дели — великое множество.

После ряда откровенных разговоров с каждым в отдельности и с коллективом в целом я пришел к выводу, что коллектив готов работать в поте лица и не за страх, а за совесть. Многообразие и срочность выполнения стоящих перед ними задач захватила их, и они с удовлетворением почувствовали, что не напрасно едят свой хлеб с маслом. Для человеческого общения и расслабления мы часто собирались у меня. Наши встречи стали почти регулярными, что естественно сближало людей. Как то один из них сказал мне, что раньше они жили замкнуто один от другого, искали контактов на стороне среди членов других организаций (группы советских военных специалистов, торгпредства, и т.д.). Оказалось, что в своем собственном коллективе можно жить интересной и полнокровной жизнью. Я не могу еще раз не сказать о том, что значительный вклад в укрепление коллектива внесла моя супруга. Она прежде всего объединила вокруг себя жен моих коллег. Алла была мастером по организации всяких увеселительных мероприятий и приобщила к этому делу всех жен моих офицеров. О нашем коллективе стали говорить в советской колонии. Таким образом, за короткий срок группа разрозненных сотрудников ГИУ превратилась в единый, спаянный общей работой и интересами коллектив. Это было очень важно.

Вскоре стало известно от посла, что через два месяца планируется визит в Индию члена политбюро ЦК КПСС, министра обороны СССР маршала Советского Союза Устинова, а в порядке подготовки этого ответственного визита в Индии будут приняты начальник генштаба, главкомы видов вооруженных сил, министр авиационной промышленности, министр судостроения и председатель ГКЭС. Только тот, кому довелось обеспечивать переговоры хотя бы раз в году даже одного из таких высоких руководителей, может себе представить, что пришлось вынести на своих плечах мне и моим подчиненным за столь короткий срок. При этом надо иметь в виду, что за успехи или провалы в этом случае был ответственен только уполномоченный ГИУ. Все зависело от его повседневной работы с местным руководством, знания им складывавшейся обстановки на месте, правильно ориентированной переписки с центром (ГИУ) по горячим вопросам и проблемам, требующим немедленного решения, обсуждения всех этих вопросов с послом, подготовка соответствующих материалов для использования их мною во время переговоров этих высокопоставленных лиц (копии некоторых из них я давал Воронцову Ю.М.) При подготовке таких материалов я ставил перед собой и своими подчиненными задачу обеспечения высокой точности содержавшейся в них информации и ее соответствия реальному времени, то есть дням начала визита того или иного высокопоставленного советского государственного деятеля в Индию.

Первым после визита Брежнева в Дели в августе 1980 года прибыл Сергейчик. Это было совершенно естественно. Именно он, как председатель ГКЭС, отвечал за все виды сотрудничества СССР и Индии, за исключением вопросов, связанных с внешнеполитической деятельностью СССР. Именно от его работы во многом зависел успех визита Устинова в Индию, который был намечен на март-апрель 1982 года.. Надо учесть, что это был первый визит Устинова в капиталистическую страну, и поэтому он очень волновался и беспокоился за достижение положительных результатов своего предстоящего визита. Само собой разумеется, я провел на месте, в Дели, тщательную работу, аналогичную той, которую я проводил ранее накануне визита Брежнева.

По прибытии в Дели Сергейчик просил меня доложить ему мою оценку обстановки. После моего доклада, в котором я акцентировал основное внимание на не до конца решенных вопросах, сопровождавший его представитель ГИУ дал ему объемную подшивку документов c закладками, среди которых надо было выискивать, интересующую ведущего переговоры справку. Сергейчик, который уже имел положительный опыт использования моих справочных материалов, раздраженно и демонстративно отодвинул предложенную ему подшивку документов ГИУ и обратившись ко мне, сказал: «Альберт Георгиевич, дай мне, пожалуйста, твою короткую справку». Он хорошо запомнил, что во время визита Брежнева моя короткая справка полностью обеспечила ему успешное ведение переговоров с индийской стороной — ему даже не пришлось прибегать к использованию более подробной справки. За время его визита было подписано соглашение о поставке в Индию пяти самолетов МиГ-25. Они были срочно доставлены в Индию самолетами АН-22 «Антей» непосредственно на авиабазу Барелли с промежуточной посадкой в Дели. В Барелли бригада наших специалистов производила сборку и облет этих самолетов. Все шло по плану — были облетаны и сданы индийской стороне четыре самолета. Предстояло собрать и облетать последний, пятый самолет. Внезапно последовал телефонный звонок из Барелли. Старший группы советских военных специалистов с волнением сообщил мне, что во время облета пятый самолет потерпел аварию и разбился. Его пилотировал опытный летчик-испытатель горьковского авиазавода № 21 Эдуард. Его фамилию я, к сожалению, запамятовал. На мой вопрос, жив ли летчик, мне сообщили, что он катапультировался и находится в местном госпитале. Я приказал старшему группы специалистов в Барелли не вступать ни в какие переговоры с индийским командованием. Поставить его в известность, что на пути в Барелли находится уполномоченный ГИУ в Индии полковник Вахнов, и все вопросы они смогут обсудить с ним.

Я без промедления выехал на машине в Барелли. По прибытии на место я побеседовал со старшим группы советских военных специалистов и направился в госпиталь для встречи с летчиком-испытателем. Эдуард лежал в отдельной палате. Внешне он выглядел хорошо. Никаких внешних повреждений у него не было. Я спросил его, не трудно ли ему говорить и в состоянии ли он обсуждать со мной случившееся. Он ответил утвердительно и рассказал мне, как все это произошло. Вот его версия: cамолет был в полной готовности к облету, все системы работали отлично, ничто не предвещало каких либо неприятностей. Он вырулил на взлетную полосу и начал разбег, включив форсаж, после шестисот метров пробега он оторвал самолет от полосы и начал набор высоты.

Буквально на высоте около одной тысячи ста метров в километре с небольшим от конца взлетной полосы он потерял управление самолетом. Нос самолета задрался кверху, лихорадочное использование колонки управления не дало желаемого результата, самолет свалился на крыло и вошел в штопор при включенном форсаже. Самолет, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, на огромной скорости несся к земле. Когда его глаза стали различать комья земли, то есть до контакта с землей оставались считанные секунды, он, сохранив самообладание, нажал на кнопку катапультирования. Катапульта выбросила его с сидением параллельно поверхности земли, и в то время, когда купол парашюта еще не полностью был заполнен воздухом, а он, как гиря маятника, двигался к вертикальному положению, произошел сильнейший удар о землю. На какое-то мгновение он потерял сознание от шока. Придя в себя, он увидел рядом, буквально в пятидесяти метрах от своего приземления, торчавшее из земли и горевшее хвостовое оперение своего самолета, правильнее сказать то, что от него осталось. Первая мысль была — жив. Затем он попытался выдернуть ноги, вошедшие чуть ли не по колено в землю. Сначала он пошевелил пальцами ног и, не ощутив пронзительной боли, стал вытаскивать их из земли. Делая это, он понял, что ноги его не поломаны.

Тут же подъехала машина со старшим группы и руководителем полета. Осмотрели место катастрофы и увидев, что Эдуард жив и находится в сознании, немедленно доставили его в госпиталь, где врачи определили, что у него имеет место компрессия хряща между двумя позвонками спинного столба. Я попросил его ответить на мой единственный вопрос: «Что явилось причиной катастрофы — состояние техники или ошибка в пилотировании?». Он ответил решительно и однозначно — ошибка в пилотировании. Я не стал больше бередить его душу вопросами и, перед тем как удалиться, попросил его написать рапорт о случившемся для комиссии по расследованию этого летного происшествия, если это возможно. Я сообщил ему, что буду находиться недалеко от госпиталя и в случае необходимости он может со мной связаться по телефону старшего группы специалистов в Барелли.

Через некоторое время он связался со мной и просил подъехать к нему. Он написал рапорт, с которым я при нем ознакомился. Он попытался уменьшить свою вину. Однако даже у меня, не специалиста в этом деле, возникло, по меньшей мере, до десятка недоуменных вопросов, на которые он не смог дать вразумительных ответов. Я дал ему понять, что у квалифицированной московской комиссии будет значительно больше вопросов и от того, как он их сейчас изложит, будет зависеть отношение к нему как комиссии, так и руководителя авиационного завода, на котором он работает. Ведь в любом случае необходимо будет за счет советской стороны возместить этот потерянный самолет, то есть за счет завода. Я попросил его рассказать мне всю правду и затем вместе составить его рапорт, в основе которого должно быть правдивое описание этой катастрофы, ибо только в этом случае его руководство будет расположено искать основания для вынесения ему более мягкого наказания. Хотя в то же время он, возможно, будет отстранен от летной работы. Он последовал моему совету и честно рассказал, что в гибели самолета виноват только он, претензий к технике у него нет. Им, опытнейшим летчиком-испытателем, было допущено необъяснимое отступление от правил облета самолетов вообще и МиГ-25 в частности. Такое случается, хотя бы раз в жизни, со многими опытными пилотами, добавил он.

Учитывая, что это был последний самолет, подлежавший облету, он решил похвастать своим пилотажем и возможностями самолета перед индийскими летчиками и сократил разбег своей машины почти вдвое. Включив форсаж, он оторвал машину от полосы после шестисот метров разбега, задрав ее нос на недопустимый угол подъема, отчего машина потеряла устойчивость и рухнула на землю. Я заметил, что его поведение может быть названо «чкаловской» болезнью. Он согласился со мной.

Отталкиваясь от его рассказа, мы составили рапорт, в котором он признал, что им были нарушены соответствующие инструкции, одновременно отметив, что сила тяги в момент отрыва от полосы, по его мнению, была достаточной для взлета, хотя и на пределе. Однако через несколько секунд после взлета тяга внезапно снизилась, предположительно в связи с попаданием птицы в сопло одного из двигателей, что ни в коей мере не снижает вины летчика за потерю самолета, так как он совершал взлет на предельно допустимом значении силы тяги.

Он очень переживал в связи с тем, что его могут лишить права пилотировать самолеты. При этом он сказал, что не видит смысла жизни в другом амплуа и лучше бы было, если бы он погиб вместе с самолетом. Мне удалось убедить его в том, что жизнь его на этом не кончается. Его честное признание и невероятное спасение, которое стало возможным благодаря проявленным им мужеству и самообладанию, наверняка вызовут понимание и сочувствие у его руководителей. Он, конечно, будет строго наказан, но его опыт и знания, как мне кажется, возобладают над эмоциями его руководителей, и он будет востребован для дальнейшей службы в качестве летчика-испытателя — такими специалистами не разбрасываются.

Успокоив его, я немедленно вернулся в Дели и сообщил в Москву о случившемся. Буквально через сутки комиссия по расследованию летных происшествий прибыла в Дели. Вместе с этой комиссией я вернулся в Барелли. До беседы с летчиком комиссия осмотрела место гибели самолета. Самолет, как глубинная бомба, весь вошел в землю, на поверхности осталось только хвостовое оперение и остатки поломанных крыльев. В течение двух суток выгорел весь запас горючего. Было очевидным, что разрушенные двигатели и кабина пилота выгорели и нет смысла пытаться извлекать самолет из земли. Тем более, что я рассказал им еще в Дели историю гибели самолета и о честном отношении и объективной оценке этого события, изложенной в рапорте пилота. После этого они поехали в госпиталь на встречу с ним. Я посчитал тактичным и правильным не присутствовать при их встрече и беседе. Судя по их реакции, думаю, что их беседа была мирной и плодотворной. Вскоре они улетели в Москву, прихватив с собой летчика. Дальнейшие события происходили в Москве. Все кончилось тем, что взамен погибшего самолета был поставлен новый, а Эдуард после полугода отлучения от своей работы был прощен директором завода и приступил к работе летчика-испытателя на том же горьковском авиационном заводе. Узнал я об этом из письма, полученного мной от Эдуарда. В нем он также благодарил меня за советы, которые я ему давал после чрезвычайного происшествия, подробно описанного мной ранее.

После Сергейчика в Индию прибыл министр авиационной промышленности Силаев И. С., самостоятельный, высоко квалифицированный, умный, интеллигентный специалист, работать с которым было интересно и поучительно для меня. Визит его был достаточно плодотворный. Но воспоминание о нем вызывают у меня отрицательные эмоции из-за элементарной непростительной ошибки, которую я допустил в беседе с ним. На его вопрос о тренированности и квалификации индийских военных летчиков я ответил, что они очень хорошо подготовлены. Я был несколько суток на базе индийских ВВС в Барелли, где базировались пять самолетов МиГ-25, которые по высоте и скорости полета превосходили новейшие по тому времени самолеты ВВС США, и наблюдал тренировочные полеты индийских пилотов, которые совершали их два раза в день.