Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

СНОВА В МОСКВЕ.
КОРОТКИЕ ДЕЛОВЫЕ ПОЕЗДКИ ЗА ГРАНИЦУ ПРОДОЛЖАЛИСЬ

Оформив отпуск в ГИУ, я со своей семьей по приглашению Андрющенко Владимира Кузьмича поехал к нему в гости в Тбилиси, где он служил начальником штаба закавказского военного округа. Ира с большой неохотой ехала с нами туда. Причиной этому послужило то, что, как нам при возвращении рассказала Анна Павловна, она перед нашим отъездом сказала внучке, что ее собираются там выдать замуж за Сашу Андрющенко, сына Владимира Кузьмича.

Надо сказать, что в наши планы это не входило. Дело в том, что после возвращения в Москву из командировки я Ире и Михаилу твердо сказал, что у них нет нужды спрашивать у меня разрешения на их брак, так как все было решено еще в прошлом году. Я подтвердил, что сейчас все зависит от них; они должны объявить нам дату регистрации их брака и свадьбы.

Владимир Кузьмич встретил нас в аэропорту Тбилиси, привез нас на свою шикарную квартиру в центре города. Кузьмич специально взял несколько дней отгула, чтобы показать нам Кавказ таким, каким мы его сами увидеть бы не смогли. Побыв какое-то время в квартире, перекусив слегка, мы на машинах выехали на дачу начальника штаба округа. Двухэтажное капитальное строение располагалось на высоком берегу реке Куры, сравнительно недалеко от Тбилиси, в очень живописном месте. Для нас были приготовлены апартаменты на первом этаже дачи. Устроившись, мы вместе приготовили шашлыки и приступили к торжественной трапезе. Сначала мы выпили по рюмке добротного коньяка по случаю нашего благополучного приезда, а затем приступили к шашлыкам, запивая их соответствующими грузинскими винами. Ира все время выглядела очень напряженной, Это было видно, что называется, невооруженным взглядом. Я не сразу понял чем было вызвано такое ее поведение. Все прояснилось несколько позже. Закончив трапезу, мы с Кузьмичем, прихватив почти полную трехлитровую банку коньяка и шахматы, удалились в беседку, нависавшую над Курой, а женщины занялись своими разговорами и делами. Играя в шахматы и попивая коньяк, мы разговаривали о том, о сем. Наконец, приняв значительную дозу коньяка, Кузьмич пошел в лобовую атаку, ради которой он, как мне теперь кажется, и пригласил нас в Тбилиси. У него был сын Александр, Ириного возраста, и, учитывая наши хорошие отношения, он захотел породниться с нами, оженив наших детей, о чем без обиняков сообщил мне, как о решенном деле. Я, не отвергая его предложения, сказал ему, что этот вопрос должны решать сами ребята. У Иры есть жених, и я уже дал согласие на их бракосочетание, поэтому с моей стороны исключена какая-либо инициатива в этом направлении. Под изрядым подпитием он сказал мне: «Ты что, не можешь приказать своей дочери поступить так, как ты считаешь нужным?». Я сказал ему, что не могу и не хочу этого делать — она для меня не солдат, а я для нее не генерал. На этом тема была закрыта. Мы продолжали играть в шахматы и пить коньяк. Поздно вечером мы разошлись по спальням. Утром нам предстояло выехать далеко в горы, где в ресторане на одном известном горном перевале военком Грузии генерал-майор Гурамишвили Шалва Владимирович давал прием в честь начальника штаба округа генерал-лейтенанта Андрющенко и его гостей. В течении долгого времени Андрющенко уклонялся от приватной встречи с ним. А в данном случае ему трудно было отказаться, сославшись на что-либо, тем более, что он взял отгул в связи с нашим приездом, чем и не преминул воспользоваться военком.

Проснувшись утром, я поспешил в ванную комнату и у дверей столкнулся с Владимиром Кузьмичем. Нам было неловко смотреть друг другу в глаза — вид у нас был помятый от выпитого накануне. Съев по «пыжику» (так Андрющенки называли бутерброд с толстым слоем черной икры) и позавтракав, мы отправились на машинах в горы. По прибытии на перевал, где в ресторане уже все было готово к приему, нас гостеприимно встретил хозяин Шалва Владимирович. После взаимных приветствий Владимир Кузьмич и Шалва Владимирович представили друг другу всех присутствующих с каждой из сторон. Затем после осмотра живописнейшего места на перевале мы были приглашены к столу в ресторан. Он представлял из себя большую беседку, увитую виноградом. По дизайну он создавал впечатление какого-то воздушного помещении, ограниченного растительностью. Хотя он представлял из себя ресторан под открытым небом, создавалась иллюзия, что ты находишься как бы в каком-то своеобразном помещении. Стол был длинный, рассчитанный человек на пятнадцать-шестнадцать. Во главе стола уселся хозяин — Шалва Владимирович. По левую руку от него вдоль стола сели Владимир Кузьмич, его жена Лена Александровна, я, моя супруга Алла Федоровна, сын Кузьмича Саша и наша дочь Ирина. Напротив нас по другую сторону стола сели порученец военкома Грузии полковник Сванидзе, Герой Советского Союза Коридзе Сократ Алексеевич — агроном из Гори, один из друзей Шалвы Владимировича и двое грузинских мужчин, какие-то его родственники. Стол был прекрасно накрыт — отличные коньяки и вина, обилие фруктов, замечательные истинно грузинские закуски и сладости.

Состав приглашенных включал с обеих сторон генералов, Героев Советского Союза, полковников, друзей и родственников. Застолье началось с того, что небольшие бокалы были наполнены коньяком. Лена Александровна выразительно посмотрела на бокалы с коньяком. Хозяин перехватил этот ее взгляд и сказал: «Лена Александровна, не беспокойтесь, мы поднимем бокалы с коньяком только за первые два тоста, а затем будем пить только легкое виноградное вино». В соответствии с грузинской традицией он предложил первый тост за Родину-мать, второй за тех, кто отдал свои жизни за родину во время Великой Отечественной войны. После этого хозяин провозгласил тост за главного гостя Героя Советского Союза генерала Андрющенко. Вслед за этим хозяин, с нашего позволения, назначил тамадой своего порученца, который провозгласил тост за великого человека Грузии. К нашему великому удивлению мы узнали, что этим человеком оказался Шалва Владимирович. Он с притворной скромностью и осуждением этих слов своего порученца просил его прекратить славословия в его адрес, хотя было видно, что он воспринимал их с явным удовольствием. Без тени смущения порученец фальцетом продолжал: «Шалва Владимирович очень много сделал для меня, он столько сделал для моей жены! Он настоящий коммунист».После этой его тирады за столом наступила неловкая пауза. Порученец сообразил и начал предлагать тосты за каждого гостя с обеих сторон.

После нескольких тостов, как обычно, за столом начались оживленные разговоры. Сократ Алексеевич спросил меня, был ли я в Гори. Услышав положительный ответ, он был неподдельно удивлен тому, что я был в Гори и не был у него в гостях. Я заметил, что мы с ним познакомились только сегодня, а в Гори я был вчера, на что он бросил: «Какое это имеет значение? Спросил бы, где живет Герой Советского Союза и любой житель указал бы на мой дом». Он тут же пригласил меня к нему в гости в Гори. Поблагодарив его, я спросил, за что он получил звание Героя. Он был тронут моим вниманием и предложил выйти из-за стола покурить и поговорить. Мы вышли из-за стола, и Сократ Алексеевич поведал мне свою историю. Война застала его в одном военном гарнизоне на западе Украины. В четыре часа утра их казарма была подвергнута бомбардировке немецкой авиацией. В это время он бодрствовал — был дневальным по роте. Он крикнул «Рота, подъем!» и выскочил во двор. Это его и спасло. Две бомбы попали в здание казармы и почти все его сослуживцы погибли. Дальше он прошел всю войну от звонка до звонка в качестве пулеметчика и не разу не был ранен. В конце войны он был заслуженно удостоен звания Героя. И надо же было такому случиться. Беда настигла его около Праги после объявления об окончании войны. Окруженная группировка немцев рвалась на запад. На ее пути располагались позиции его части. Немцы открыли по ней огонь из всех видов оружия. Один снаряд разорвался в непосредственной близости от него. Сократ был тяжело ранен и сильно контужен. Его положили в госпиталь в Праге. Долгое время он находился в коме, а когда пришел в себя и узнал от медперсонала, каково его реальное состояние, он понял, что в таком положении он будет в тягость своим родственникам, и решил ничего им не сообщать о себе Шли месяцы, к нему постепенно стала возвращаться речь, затем возвращалась потихоньку подвижность, ценой огромных усилий воли он заново учился ходить. В конце 1945 года, когда на родине его уже никто не ждал, он написал им письмо, в котором сообщил, что был тяжело ранен и контужен, долгое время находился без памяти в чешском госпитале. Сейчас же он дееспособен и скоро вернется домой в Гори. По возвращении его встречали не только как Героя, но и как солдата, вернувшегося с того света. Вот такой была его военная судьба. «Сейчас, — сказал он, — я работаю агрономом, выращиваю прекрасный виноград, сегодня вы пьете мое вино». Я искренне радовался тому, что его судьба дала ему возможность выжить, вернуться к труду, растить детей и делать полезное для людей дело. Он от души обнял меня и снова пригласил меня в гости в Гори. Я обещал ему, при случае, посетить его дом.

После этой беседы мы вернулись к столу. Не успели мы выпить за здоровье друг друга, как тамада предложил тост «За нашу страну Грузию». Лена Александровна пыталась поправить его, заметив, что Грузия является советской социалистической республикой. Он сказал, что это справедливо, но они привыкли в своей среде называть себя страной. В конечном итоге так и выпили — кто за страну, а кто за советскую республику Грузию.

Далее все пошло неорганизованно, все пили, шумно разговаривали, кто во что горазд, не слушая друг друга. Мы поняли, что надо отваливать — иначе будет худо. Около стола стояла бутыль с сухим вином литров на сорок. Шофер обслуживавший Андрющенко, грузин, хорошо знающий кавказские обычаи, сказал Андрющенко, что возлияния, сопровождаемые грузинскими песнями, будут продолжаться до утра до тех пор, пока не будет выпито все вино. Такая перспектива нас не устраивала. Андрющенко объяснил хозяину, что его друзья, то есть мы, завтра улетаем в Москву, а он должен вновь приступить к своим обязанностям. Поблагодарив хозяина и всех его родственников и друзей за радушный прием, мы откланялись и благополучно отбыли домой на дачу Андрющенко. Вечером Владимир Кузьмич сделал еще одну попытку уговорить Иру стать членом его семьи, приняв фамилию Андрющенко, но потерпел фиаско. Что ответила ему Иришка, я не помню, но родственниками мы не стали, и на следующее утро вылетели в Москву. Спустя некоторое время Анна Павловна нам рассказала о том, что перед выездом в Тбилиси Ира сказала ей, что ее там оженят, и в принципе была готова к этому, если бы мы со своей стороны проявили настойчивость в этом направлении. Но, как я уже говорил выше, мы оставили последнее слово за Ирой. Думаю, что мы тогда поступили правильно — человек должен сам решать свою судьбу. Только последующая жизнь подскажет ему, правильно ли он поступил. В любом случае человек должен самостоятельно делать соответствующие выводы из уроков, преподносимых жизнью, выбирать линию дальнейшего поведения и следовать ей. Сумела ли дочь всегда следовать этому принципу — решать ей самой, мне бы не хотелось давать оценки ее поведению в те или иные поворотные моменты ее жизни. В конце концов, то ее жизнь и только бог ей судья.

В один из дней конца 1973 года Ира с Мишей пришли ко мне и снова начали испрашивать разрешения на их брак. Я им ответил, что, как мы и договорились ранее, им нет необходимости спрашивать у меня разрешения. Надо просто все решить самим, а нам с Аллой Федоровной сообщить назначенную дату регистрации в ЗАГСе. По моему, они не ожидали такого поворота вещей и, счастливые, выскочили на улицу.

Шел 1974 год. Ира заканчивала четвертый курс университета. Ребята наконец сообщили нам о намеченном дне регистрации брака. Чем ближе становился этот день, тем более странным казалось мне поведение Иры. Мы ее, правда, вопросами не тревожили, чувствовали, что происходит в их отношениях что-то непредвиденное. Ира ходила мрачная, Миша не появлялся и не звонил Ире. Когда до свадьбы оставались считанные дни, я спросил у нее, где же ее жених. Ира резко ответила: «Я и сама не знаю». Наконец, раздался телефонный звонок. Звонил Миша. Судя по ответу Иры, можно было понять, что он попросил ее выйти к нему на улицу, потому что Ира сказала ему, что у нее свои планы. Через какое-то время они встретились. Ира вернулась домой заплаканная и рассказала нам, что Михаил, не предупредив ее, уехал накануне их свадьбы на юг для того, чтобы, как он ей объяснил, последний раз погулять. После этого разговора их отношения прекратились.

Ира начала заниматься на последнем курсе университета. Летом 1974 года вышла замуж, родила нашу внучку Леночку.

К этому времени я после отпуска вернулся к работе в ГИУ и был назначен начальником третьего отдела первого управления ГИУ. Отдел состоял из одиннадцати офицеров, в основном в звании «полковник» и трех референтов владеющих иностранными языками. Отдел курировал 17 африканских и латиноамериканских стран, включая такие крупные страны, как Эфиопия, Нигерия, Конго, Перу, Чили и др. Интенсивность работы в этом отделе была самой высокой в управлении. Другие четыре отдела курировали по две-три страны, правда, очень крупных, таких как Индия, Сирия, Египет, Ливия. Если в моем отделе еженедельно находились в работе один, а то и два доклада в ЦК по вопросам военного сотрудничества с теми или иными странами, велись переговоры, подготавливались к подписанию соглашения, велась обширная переписка, как с советскими организациями, так и со многими зарубежными организациями, связанная с подготовкой, подписанием и реализацией таких документов, то в остальных отделах — по одному-два доклада в месяц. Принимая во внимание тот факт, что независимо от величины и значения государств, с которыми устанавливается и осуществляется военно-техническое сотрудничество, состав разрабатываемых документов остается неизменным, меняется только их объем, то легко себе представить, насколько интенсивнее была в отделе работа, связанная с выработкой и обоснованием мероприятий по военно-техническому сотрудничеству для их доклада в ЦК КПСС по сравнению с другими отделами, в которых такая интенсивность была значительно ниже, хотя объем чисто технической работы в них был достаточно велик. В моем отделе я и мои сотрудники быстро приобретали опыт и знание технологии нашего ремесла, росли в понимании политических и экономических проблем в широком диапазоне, чего были лишены сотрудники в других отделах, в руководстве деятельностью уполномоченных ГИУ, а в отделе их было семнадцать. Именно по этой причине многие сотрудники моего отдела выдвигались на более высокие должности в другие отделы и в аппарат ГИУ ГКЭС, командировались для работы за рубеж в качестве уполномоченных ГИУ. Среди них были Костыненко, Бобошин, Трушин, Третьяк, Евтеев, Карастин и ругие — добрая половина сотрудников отдела. Такого роста сотрудников, как в моем отделе, не знал ни один другой отдел первого управления.

Надо отметить, что большое количество соглашений подписывалось непосредственно в странах, с которыми осуществлялось сотрудничество. Поскольку в моем отделе было семнадцать стран, мне довольно часто приходилось выезжать в составе делегаций ГИУ в разные страны, где проводились переговоры и подписывались соответствующие соглашения. Я трижды выезжал в Эфиопию и Танзанию, дважды в Нигерию, в Мали, Гвинею-Биссау, Судан, Замбию, Мозамбик и другие страны. Такие поездки предоставляли возможность знакомиться с особенностями этих стран, их руководителями, деятельностью или бездеятельностью уполномоченных ГИУ в них, что позволяло более предметно решать многие проблемы, в том числе подготовку и инструктаж новых уполномоченных ГИУ, направляемых в страны, курируемые моим отделом. Каждая командировка была по своему интересна и значительна, но особого внимания заслуживают командировки в Эфиопию, Танзанию, Нигерию, Мали и Мозамбик. Поэтому я остановлюсь на них подробнее чуть ниже.

А сейчас я хочу затронуть одну очень важную, характерную для того периода, особенность комплектования кадров ГИУ. К середине семидесятых годов, то есть через десять лет прошедших после приема в ГИУ по инициативе генерал-полковника Сергейчика большой группы сравнительно молодых офицеров, пополнивших состав многих управлений квалифицированными специалистами, пришло время пополнения ГИУ новыми молодыми офицерскими кадрами, так как люди первой волны, то есть той группы, с которой пришел в ГИУ и я, значительно повзрослели, приобрели опыт, выдвигались на более высокие должности в ГИУ и командировались зарубеж. Пришло время естественного обновления кадров. И тут-то, в отличие от прежнего разумного пополнения ГИУ, проведенного в середине 60-х годов, персоналии из высших эшелонах власти, у которых подросли дети и внуки и пришло время устраивать их в этой жизни, вдруг узрели в ГИУ теплую заводь для своих недорослей, в которой они могли бы устроить им ничем не заслуженную комфортную службу и жизнь. Достаточно привести несколько ярких примеров. Я назову только ряд хорошо известных фамилий: Громыко, Лесечко (Попов), Малиновский, Промыслов, Ильюшин, Калнберзин, Краснов, Гришин (Осипов) и др. Большинство из них приходили в ГИУ в звании старших лейтенантов и назначались сразу на полковничьи должности, что само по себе в нормальном государстве считалось бы должностным преступлением. Я всячески оберегал свой отдел от таких блатных назначенцев. Мне предлагали взять в отдел на полковничью должность лейтенанта!!! Громыко. Я отказался наотрез от такого наглого предложения. Затем мне предложили сына председателя моссовета Промыслова — я также воспротивился его назначению в отдел, чем вызвал бурную реакцию начальника управления Власова и зам. начальника ГИУ Гришина, которые никак не хотели понять занятую мною позицию, а она у меня была принципиальной. Я им в открытую говорил, что паршивая овца мне все стадо испортит. И несмотря на то, что у меня в отделе было две вакантных офицерских должности, я их в отдел не взял, заручившись согласием Власова. Каково же было мое удивление и негодование, когда, вернувшись в ГИУ после отпуска, я увидел сидящего за одним из столов в отделе Промыслова. Я потребовал от своего зама капитана первого ранга Бабошина доложить мне, как это все произошло, ведь он был в курсе дела и не должен был принимать в отдел Промыслова. Он доложил мне, что его принудил это сделать Власов в мое отсутствие.

Придя к Власову, я высказал ему все, что о нем думал, и потребовал восстановить статус-кво в соответствии с ранней договоренностью, то есть забрать от меня Промыслова. В ответ он пообещал мне при первой же возможности сделать это. Однако это был ход конем. Он решил, что я с течением времени примирюсь со сложившейся ситуацией, и не спешил с выполнением своего обещания. Мало того, через некоторое время он предложил мне написать представление на присвоение Промыслову звания «полковник». Я был немало удивлен таким поворотом дела и подумал, что я, возможно, ошибаюсь в оценке этого человека. Я взял в кадрах его личное дело, ознакомился с ним и еще больше утвердился в своем мнении, что это недостойный человек. Он добрался до столь высокого чина только благодаря влиянию его отца, тогдашнего председателя Моссовета Промыслова. В личном деле его сына не было ни одного положительного отзыва его начальников, начиная с командира курсантской роты, который характеризовал его, как человека с посредственными способностями, ленивого, не усвоившего программу военного училища. Тем не менее он был выпущен из училища в звании инженер-лейтенанта и назначен на должность в один из штабов вооруженных сил в Москве, в котором он послужил несколько месяцев и был переведен в другое место с повышением в штатной категории, хотя служебная характеристика, данная ему на прежнем месте службы, была идентична курсантской, с единственной разницей — вместо «не усвоил программу обучения» в ней было указано «не справляется со своими служебными обязанностями». До его появления в моем отделе он поменял более десятка мест службы, на каждом из которых не задерживался более года. Везде он с завидным постоянством характеризовался крайне отрицательно. Фактически все его служебные характеристики при смене места службы мало чем отличались от самой первой — курсантской, тем не менее он при каждом новом назначении получал должность с очередной более высокой штатной категорией и ему присваивалось очередное воинское звание. В ГИУ он пришел уже в звании подполковника. За четыре года его службы в ГИУ он зачислялся в четыре разных управления, из которых регулярно изгонялся за свои «боевые заслуги», и, наконец, попал насильственным путем ко мне, когда у него подошел срок к присвоению полковничьего звания. В крайнем возмущении, вызванном тем, что из меня хотят сделать послушного дурачка, я взял это личное дело, пришел к Власову, положил его на стол и заявил, что на такого придурка я представление на очередное столь высокое звание писать не буду и категорически потребовал убрать его из отдела. Власов пытался меня урезонить, говоря, что представление должно быть подписано его непосредственным начальником, которым я и являлся. Я заявил ему, что готов выполнить свои обязанности, но подпишу только отрицательную характеристику с выводом: «недостоин присвоения очередного воинского звания». С этими словами я покинул его кабинет. Безусловно, такими своими действиями я переполошил все руководство ГИУ. В отличие от меня они не могли позволить себе противостоять столь высокому папаше, каким был Промыслов. Через несколько дней мне сообщили, что Промыслов будет переведен в другой отдел нашего управления при условии, что я отдам еще одного офицера (и это при двух вакантных офицерских должностях в отделе). Чтобы эта паршивая овца не портила мне все стадо, я пошел на этот шаг. Уверен, что поступил правильно. В коллективе сохранилась хорошая рабочая атмосфера, усилилось уважение моих подчиненных ко мне, одновременно я сохранил свою независимость в положительном значении этого слова, от своих вышестоящих начальников, которые в последующем больше никогда не позволяли в отношениях со мной таких или подобных вольностей. Конечно, создавшееся положение сказывалось на возможностях моего служебного роста, заставляло меня постоянно быть на чеку и не допускать серьезных промахов в работе моего отдела.

Что касается Промыслова, то начальник другого отдела подписал представление на него и ему без какой-либо задержки, без сомнения, по звонку его отца в главное управление кадров МО, было присвоено звание «полковник» и через определенное время его снова переводят уже в другой главк ГТУ на должность заместителя начальника одного из управлений. Надо заметить, что к тому времени неоднократно ставился вопрос о моем назначении, исходя из опыта работы, на должность заместителя начальника первого управления ГИУ, но Власов и Гришин стояли насмерть. Они хорошо запомнили ту мою схватку с ними и не могли мне ее простить. Я был назначен на должность заместителя начальника управления только после третьего представления при решающем влиянии генерал-полковника Сергейчика Михаила Алексеевича, который заявил им, как мне по секрету поведал его помощник, что он знает их подчиненных лучше, чем они.

Только случай не позволил свершиться вопиющей несправедливости — присвоению Промыслову звания «генерал-майор»: отец его после смерти Брежнева, наконец, потерял свои позиции в политической иерархии и не cмог дальше влиять на руководство ГИУ ГКЭС, как он мог это делать ранее.

Казалось бы, этот случай не заслуживает такого большого внимания с моей стороны, но это неверно. Он очень важен для понимания того, что происходило внутри системы управления, созданной функционерами коммунистической партии. При такой системе происходила деградация органов государственной власти в стране в связи с процветанием кумовства, непотизма и коррупции. К руководству большинства высших государственных органов приходили бездарные, недостаточно квалифицированные, непорядочные люди, для которых личные интересы были важнее государственных, что в конечном итоге и привело КПСС к потере власти в стране и распаду советского государства. В этой связи не могу не привести один интересный и характерный пример, который является прекрасной иллюстрацией к вышесказанному.

Однажды, будучи уже заместителем начальника управления, я принимал доклад от капитана первого ранга Бобошина, бывшего ранее моим заместителем в отделе, который он возглавил после меня, и обратил его внимание на большое количество недочетов в документах, выходящих из отдела, и сделал ему соответствующее внушение. В ответ он мне сказал, что практически в отделе почти некому квалифицированно работать и рассказал мне притчу о том, что представляли собой отделы первого управлении ГИУ того времени после принятия в него значительного количества молодых, неопытных офицеров, за спиной которых стояли их высокопоставленные отцы и деды. Он спросил меня, знаю ли я, что в ГИУ сейчас служат «доры», «воры» и «суки»?. Уловив мой недоуменный взгляд, он был страшно удивлен, что я до сих пор об этом ничего не знаю, сидя в своем отдельном кабинете, и расшифровал для меня значения названных им терминов. Оказалось, что ДОРы — это дети ответственных работников, ВОРы — внуки ответственных работников, а СУКИ — случайно уцелевшие квалифицированные исполнители. Как ни печально, но следует признать, что эта краткая притча как нельзя лучше характеризует состояние, к которому КПСС привела управляющие организации в стране — работать стало некому, отсюда разруха и развал. Государство в том виде, к которому оно пришло к 1984 году, когда в течение ряда лет люди направлялись для работы в руководящих органах не по деловым качествам, а совершенно по иным мотивам (родственные связи, знакомства и т.п.), неминуемо должно было закончить крахом. Самым ярким свидетельством этому служил состав самого политбюро ЦК КПСС во главе с вконец омаразмевшим Брежневым. В него входили довольно серенькие люди, либо, в редких случаях, те, которые не были серенькими, но ради карьеры умело изображали из себя таковых.

Через два года напряженнейшей работы я неоднократно выдвигался на должность заместителя начальника управления и только 1976 году был утвержден на этой должности. До этого дважды мое назначение срывалось в последний момент, когда мне накануне сообщали, что проект приказа на меня уже находится на подписании у руководства, а утром оказывалось, что на эту должность утвержден совершенно другой офицер. Позже мне становилось известно, что моему назначению противились все те же Власов и Гришин, мои «злейшие друзья-доброжелатели», борьбу с которыми мне предстояло вести еще почти десять лет. Должен сказать, что эта должность в чистом виде не приносила мне удовлетворения, так как лишала меня практически самостоятельности в подготовке и принятии решений. Практически эта должность служила прокладкой между начальниками отделов и начальником управления. Учитывая, что должность начальника бывшего моего отдела еще оставалась вакантной, я попросил оставить за мной мой отдел, что было приятной неожиданностью для Власова и Гришина, и они с готовностью и удивлением приняли мое предложение. Таким образом, я стал начальником отдела — заместителем начальника управления. Оглядываясь назад, я уверен, что принял тогда верное решение. Мой статус и оклад были повышены, и в то же время мое прямое участие и ответственность за то, что решается отделом, который, как я уже говорил ранее, курировал семнадцать стран, расположенных на трех континентах, сохранилось.

Основной обязанностью заместителя начальника управления было проверка и визирование документов, подготавливаемых моим и еще двумя отделами, что при моем опыте не представляло особых трудностей, а также ознакомление с входящими документами и направление их в соответствующие отделы для исполнения. Как правило, доклад серьезных документов руководству ГИУ делал либо сам начальник отдела самостоятельно, либо в присутствии заместителя начальника управления. Их предварительное согласование с другими министерствами и ведомствами, включая Минобороны, на уровне начальника 10 ГУ ГШ и МИД, на уровне соответствующих заместителей министра, осуществляли начальники отделов. Таким образом, заместитель начальника управления как бы выпадал из оперативной работы и с течением времени терял квалификацию. К счастью, со мной этого не случилось. Учитывая широкий диапазон моей деятельности, охватывавший большое количество стран, знакомство со многими официальными лицами этих стран, а также неплохое знание английского языка, все это давало мне определенные преимущества перед другими начальниками отделов и, тем более, перед заместителями начальника управления при ведении переговоров. Я часто становился участником в работе многих наших правительственных делегаций, а в некоторых щепетильных случаях, когда руководство ГИУ не было уверено в успехе предстоящих переговоров, главой делегаций назначался я. Такое происходило со мной четырежды: при переговорах по подписанию соглашений в Эфиопии, Танзании, Нигерии и в Гвинее Биссау. Дважды мне доводилось представлять ГИУ в составе высоких делегаций, возглавлявшихся министром обороны СССР маршалом Советского Союза Соколовым и председателем Верховного Совета СССР Подгорным. Эти события, по моему мнению, заслуживают особого внимания, и я остановлюсь на них подробнее.