Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Но быть простым наблюдателем было не в моих правилах. Я позвал к себе всех его работников и попросил доложить мне план их работы на текущий месяц. Они были страшно удивлены моим требованием и сказали, что Чугунов никогда не требовал от них составления планов работы. Тогда я дал им указание подготовить такие планы к исходу дня и доложить их мне завтра утром. С началом следующего рабочего дня я буду вызывать их по одному для соответствующего доклада. Дверь моего кабинета выходила в коридор прямо против комнаты, в которой сидели специалисты аппарата советника. Было очень жарко и все двери мы держали открытыми. Я услышал идущий из их комнаты ропот. Кто-то из них недовольно сказал: «Этот солдат хочет нас поставить в строй, не представляя нашей работы». Я четко осознавал, что если кто-то и не представляет, что он должен делать, так это именно они. И вина в этом не их, а их шефа Чугунова, который до самого отпуска переживал период «становления» и не был в состоянии их чему-либо научить. На следующее утро я заслушал каждого сотрудника. Они представили мне какие-то непонятные шпаргалки, которые ничего не отражали. Мне пришлось собрать их вместе и проинструктировать, как составляется план работы. Он должен содержать еженедельный подробный перечень вопросов, очередность и сроки их рассмотрения, включать мероприятия, которые должны обеспечить их успешное рассмотрение, в том числе работу со специалистами, контроль за выполнением ими графика работ, деловые встречи с местными визави, перечень материалов, которые должны быть подготовлены к очередной диппочте, и многое другое. Через сутки я вновь заслушал каждого, сделал соответствующие замечания по их планам, и после внесения ими всех необходимых изменений утвердил месячные планы работы.

В конце месяца готовилась к отправке диппочта. Накануне они принесли мне свои письма и другие материалы для отправки их в ГИУ и в другие советские организации, например, в министерство сельского хозяйства. Я внимательнейшим образом и с пристрастием ознакомился с ними и пришел к выводу, что ни одно письмо, ни один материал по своему содержанию не должен направляться в Москву в том виде, в котором они подготовлены. Я объявил это всем сотрудникам аппарата. Они подняли шум, ссылаясь на то, что они всегда готовили при Чугунове свои материалы в подобном виде и докладывали ему их на подпись за сутки до отправления диппочты. Мне пришлось снова напомнить им, что в течение двух ближайших месяцев их шефом буду я, поэтому им придется выполнять мои указания, нравится им это или нет. Они пытались мне возражать, что в этом случае они не успеют внести необходимые исправления к диппочте. На что я им ответил, что ни одно из представленных ими писем не содержит вопросов, требующих срочного решения в ГКЭС, посему ничего непоправимого не произойдет, если их материалы уйдут в Москву следующей диппочтой через месяц. Затем я пригласил к себе каждого сотрудника в отдельности с его материалами и произвел их элементарный анализ, не оставив от них, что называется, камня на камне. Первым, кого я заслушивал, был старший экономист Гарри Гаретовский. Я спросил его, для чего он подготовил одно конкретное письмо, какой результат он хотел бы получить от его рассмотрения в ГКЭС, какой отдел должен рассмотреть его в ГКЭСе, обоснование необходимости его рассмотрения в определенные сроки и т.д. Устно он мне объяснил суть вопроса и довольно толково. Тогда я справедливо спросил егоб почему он это не смог сделать в письменной форме. Последовал ответ школяра: «Мы всегда так делали». Я ему популярно объяснил, что теперь мы будем делать по-новому, в противном случае я почту подписывать не буду, и в таком виде они будут отправлять свои материалы в Москву только после возвращения Чугунова из отпуска. В заключение беседы я четко потребовал, чтобы каждое письмо содержало полную информацию по конкретному вопросу, что сделано аппаратом на месте, что невозможно выполнить и почему, какая конкретная помощь требуется от ГКЭС. Поскольку письмо получается довольно объемным, в конце его надо выделить перечень основных вопросов и к какому отделу они относятся. Он мне ответил, что там, в ГКЭС сами разберутся. Тогда мне пришлось подробно объяснить ему механику работы с письмом: оно приходит с почтой к одному из заместителей председателя ГКЭС. Последний не имеет возможности читать все письма от первого до последнего слова и выуживать из них вопросы, требующие решения, и думать, кому их направить для дальнейшего рассмотрения. По этой причине он такое письмо расписывает начальнику отдела без каких-либо указаний, а последний списывает его в дело без рассмотрения. Так и замыкается круг: вы, отправив свое письмо, копию его подшиваете в дело аппарата, а в ГКЭС отправляют его без рассмотрения на подшивку в соответствующее дело.

В завершение рассмотрения его письма я попросил довести мои указания до каждого члена аппарата, с тем, чтобы каждый в отдельности доложил бы мне свою почту. Такую работу я провел с каждым сотрудником. В результате они впервые отправили качественно подготовленную почту. Реакция ГКЭС и минсельхоза была адекватной, к удивлению сотрудников аппарата экономсоветника. Очередную почту мы готовили мирно, в полном согласии, и отношение сотрудников аппарата ко мне резко изменилось и стало вполне положительным, таким оно оставалось до окончания моей командировки в 1973 году. Я думаю, что такое качественное изменение материалов, поступающих из аппарата советника в ГКЭС, было замечено. Наверняка заместитель председателя ГКЭС В.Г.Морозов обратил внимание Чугунова на этот факт и, возможно, в назидательной форме, потому что по возвращении из отпуска он сказал мне, что я не должен вмешиваться в его дела и впредь во время его отпуска его обязанности будет исполнять Гаретовский. Я ему ехидно ответил, что у меня нет никаких возражений, но для этого ему понадобиться получить согласие ГКЭС на снятие меня с должности заместителя экономсоветника и о назначении на эту должность Гаретовского. Ему пришлось смириться с моим влиянием на работу его аппарата и в дальнейшем. Как-то после его очередного «ляпа» в работе я, тет-а-тет сказал ему, что если бы он из-за своей ревности не испортил наши отношения, я бы с удовольствием по-товарищески помогал бы ему без претензии на первенство, — мое положение уполномоченного ГИУ меня вполне устраивает, — а потери в данном случае он несет сам и по своей собственной вине.

Доказательством этому послужило строительство плотины на пустынной йеменской земле с помощью советских специалистов. Когда оно было закончено и состоялась торжественная ее передача йеменской стороне, йеменские представители спросили Чугунова почему, плотина построена без магистрального и разводных каналов для доставки воды на поля. Этот скандал поднялся до государственного уровня — уровня советскогол посла. Чугунов стал оправдываться тем, что все сделано в соответствии с межгосударственным соглашением, подписанным ГКЭСом и минсельхозом. Я резонно заметил: «Почему за два года строительства плотины он не обратил внимания на это серьезное упущение и своевременно не предупредил об этом руководство ГКЭС». Отвечать ему было нечего. Его авторитет в моих глазах и вообще в советской колонии упал до самого низкого уровня.

Из уже сказанного совершенно очевидно, что Чугунов в своей жизни не имел никакого отношения к конкретным делам, тем более, относящимся к сельскому хозяйству. Однако именно в этой области он решил подло использовать свое служебное положение для того, чтобы нечестным путем создать о себе имидж интеллигентного человека, занимающегося наукой. Поводом для этого послужили материалы, подготовленные старшим группы советских специалистов сельского хозяйства, работающих в Йемене, Селивановым о состоянии и путях развития сельского хозяйства НДРЙ. Все свои материала он держал в секретной референтуре советника по экономическим вопросам Чугунова. Во время ознакомления с ними ему пришла на ум подленькая мыслишка: почему бы ему не использовать почти готовую диссертацию в своих корыстных целях? Эта мыслишка не давала ему покоя, и он спланировал, как чужую диссертацию выдать за свою. Поскольку он собирался в отпуск, а Селиванову до окончания командировки оставалось еще около года, он направил дипломатической почтой в ГКЭС эти чужие материалы в несколько измененном виде, а по приезде в отпуск разместил автореферат в НИИ министерства сельского хозяйства СССР на указанную тему. Возвратившись из командировки в Москву, ничего не подозревавший Селиванов попытался разместить свой автореферат в том же НИИ. Каково же было его удивление и возмущение, когда ему отказали в его приеме, так как на эту тему уже назначена защита диссертации, подготовленной советником Чугуновым. Все попытки доказать, что это типичный плагиат, не увенчались успехом. Чугунов для него оказался недосягаем. Вот такая грязная история.

Очередную глупость совершил этот, с позволения сказать, советник, попытавшись прибрать к рукам автомашину «ГАЗ-24»(Волга). Эта автомашина нового поколения советской «Волги» была приобретена ГИУ специально для уполномоченного ГИУ в Йемене. Она пришла в Аден на борту одного из теплоходов, зафрахтованных ГИУ. Еще находясь в Москве и предполагая возможные поползновения Чугунова, я просил руководство оформить сопроводительные документы на мое имя и сделать на контейнере соответствующую надпись: «Для уполномоченного ГИУ Вахнова А.Г.». Когда контейнер был доставлен на территорию офиса и рабочие приступили к его распаковке, сей недоумок подошел к контейнеру и, увидав в нем сияющую черной краской автомашину представительского класса по тому времени, заявил, что эту машину он будет использовать для своего личного пользования. В ответ я указал ему на маркировку контейнера, но когда он сказал мне, что это не имеет для него ровным счетом никакого значения, я уже в который раз простенько и со вкусом послал его «куда Макар телят не гонял» в присутствии наших сотрудников. Это была его последняя открытая попытка сделать мне какую-нибудь пакость. В дальнейшем он пытался это делать тихой сапой, но безуспешно.

Оглядываясь назад, я могу сказать, что самые благоприятные воспоминания у меня остались о совместной работе с послом Старцевым Владимиром Ивановичем, торгпредом Бурмистровым Владимиром Николаевичем и военным атташе Пивневым Леонидом Егоровичем, тесные товарищеские отношения с которыми скрашивали нашу жизнь в Адене. Самые же неприятные воспоминания остались от взаимоотношений с экономсоветником Чугуновым и военным советником генерал-майором Гореленковым Константином Ивановичем, о чем речь пойдет ниже.

Мне просто не повезло. Эти люди, как оказалось, всю свою службу прислуживали своим начальникам. Первый — занимаясь профсоюзной работой (член месткома, заместитель председателя, председатель месткома ГКЭС). Второй начал свою службу во время войны сержантом — ординарцем командира полка, когда командир полка стал командиром дивизии, он взял его к себе в качестве адъютанта, послал его на трехмесячные курсы младших лейтенантов, после окончания которых он вернулся к нему, уже имея офицерское звание. Все это происходило на фронте и через год — он уже капитан. После окончания войны его шеф получил серьезное повышение по службе и, присвоив ему звание майора, сделал его своим помощником. Используя протекцию своего высокопоставленного шефа, Гореленков заочно закончил академию Фрунзе. Тем временем его шеф стал начальником одного из главных управлений министерства обороны и присвоил ему звание подполковника, а затем и полковника. Чтобы в конце своей службы отплатить Гореленкову за его долголетнюю верность и преданность, он устроил его назначение на должность командира кадрированной дивизии (это штаб дивизии и офицерский состав без личного состава боевых частей и подразделений), которую, в случае необходимости, можно быстро развернуть в полнокровную дивизию. В этой должности ему быстро присвоили звание генерал-майора, и он тут же вернулся на круги своя — он был назначен на привычную ему работу помощника одного из заместителей министра обороны. И вот такой генерал, никогда за всю свою службу в армии не исполнявший обязанностей, которые требуют большого опыта самостоятельной работы, назначается главным военным советником в НДРЙ. Он, как и Чугунов, был совершенно не готов к исполнению своих новых, не свойственных его опыту обязанностей. Его подчиненные были гораздо опытнее и лучше образованы, как специалисты, чем он, и, чувствуя свою некомпетентность, он все время прибегал к грубому администрированию и запугиванию своих подчиненных досрочным откомандированием в Союз. Он не смог наладить нормальные отношения с военным атташе и уполномоченным ГИУ. В складывавшихся обстоятельствах он постоянно чувствовал себя не в своей тарелке, что толкало его на неадекватные шаги. Он постоянно пытался присваивать себе не свойственные ему мои полномочия, при этом плохо реализуя свои собственные. Получая отпор, он делал неуклюжие попытки подсидеть то меня, то Пивнева. Запретил своим специалистам давать мне какую-либо информацию, связанную с состоянием и эксплуатацией нашей техники и вооружения в войсках, вместо того, чтобы совместно решать возникающие вопросы и проблемы военно-технического сотрудничества с Йеменом. К тому же он крайне ревниво относился к моим постоянным контактам с министром обороны и начальником генштаба йеменской армии.

В одно прекрасное утро я встретил во дворе посольства секретаря парткома посольства Ахмедова и, улыбаясь, поздоровался с ним. Он мне и говорит: «Вот ты улыбаешься, а мы готовимся рассматривать твое личное дело на парткоме». Я был крайне удивлен и поинтересовался, с чьей подачи он затевает это дело. В ответ он мне рассказал, что военный советник Гореленков Константин Иванович (у меня язык не поворачивается назвать его главным военным советником), доложил в письменном виде, что я, якобы, халатно отношусь к своим обязанностям и перечислил в своей докладной десять, как ему казалось, важнейших вопросов, связанных с поставкой и обеспечением запчастями и боеприпасами техники и вооружения, поставленными из СССР по линии ГИУ, что этому вопросу было посвящено два партийных собрания военных советников, но положение к лучшему не изменилось, и через два дня он приглашает Ахмедова и меня на очередное партийное собрание, посвященное этой же теме. У меня не было возражений, мало того, я довел до сведения Ахмедова, что обычной практикой должно было бы стать регулярное приглашение уполномоченного ГИУ на собрания его коллектива, посвященные таким вопросам, и меня удивляет, что он провел уже два таких собрания и не счел нужным пригласить меня ни на одно из них. У меня создается впечатление, что он преследует какие-то свои корыстные цели, поэтому я думаю, что рассмотрение этого вопроса на парткоме пока преждевременно и его можно будет рассмотреть по результатам партсобрания у Гореленкова. На том и порешили.

Через двое суток Ахмедов и я пришли на партсобрание военных советников. Нас посадили за стол президиума и после оглашения повестки дня председательствующий предоставил слово для доклада Гореленкову. Он обрушил весь свой неправедный гнев на то, что его специалисты вынуждены прикрывать плохую работу аппарата ГИУ, который я возглавляю, привел в качестве примера все те десять пресловутых вопросов, которые он доложил в партком, и, как я узнал через некоторое время, направил подобную докладную в десятое главное управления генерального штаба. Я внимательно выслушал его претензии и попросил дать мне слово для некоторых комментариев по обсуждаемому вопросу. Гореленков вскакивает и говорит, что мне будет дано слово на пять минут, как и всем членам партии, участвующим в собрании. Я обратил его внимание на то, что вопрос о продолжительности моего выступления будет решать не он, а уважаемый председатель собрания и присутствующие на собрании уважаемые мной коммунисты. Я попросил собрание дать мне, кроме положенных пяти минут, еще десять минут, обосновав свою просьбу тем, что этот самый вопрос рассматривается у них уже третий раз, а я, к сожалению, на предыдущие два собрания приглашен не был. Председательствующий попросил присутствующих на собрании выразить свое отношение к моей просьбе. В зале раздался гул и восклицания: «Дать пятнадцать минут!».

В своем выступлении я подробно и со знанием дела ответил на все десять выпадов Гореленкова. Отвечая на каждый из поставленных мне в вину вопросов, я со скрытой издевкой говорил, что Гореленков, к моему удивлению, показывает свою некомпетентность по данному вопросу. Если бы он вовремя переговорил по этому вопросу со мной, я бы рассказал ему, к чьей компетенции он относится и посоветовал бы ему, какие шаги надо предпринять для его решения. Аналогично я парировал остальные его девять обвинений. В заключение я, подводя итог своего выступления, сказал, что все перечисленные вопросы и проблемы, связанные с ними, находятся в компетенции его прямого начальника — начальника десятого ГУ ГШ, куда ему и следует обратиться. Словом, он, как та, печально известная, унтер-офицерская вдова, сам себя и высек. Его подчиненные были весьма удовлетворены этим его позором, так как они о..о..очень его «любили». В одну минуту рухнули все его обвинения в адрес ГИУ. Теперь со всеми этими вопросами ему приходилось разбираться самому в одиночку.

В 1971 году мне был предоставлен отпуск, и мы с Аллой помчались в Москву. К сожалению, я хорошо помню все, что касается службы, и совсем не помню, где и как мы отдыхали. По прибытии в ГИУ я получил отпускные документы и только собрался покинуть ГИУ, как меня срочно вызвали к генерал-полковнику Сергейчику. Он показал мне докладную Гореленкова начальнику десятого главного управления генштаба, содержащую все те же вопросы, из чего я сделал вывод, что он отправил эту докладную еще до памятного партсобрания в полной уверенности в том, что на меня будет наложено соответствующее взыскание. Он тогда еще не представлял себе, чем обернется для него то собрание.

Начальник десятого ГУ ГШ, не особенно вникая в суть дела, направил эту докладную Сергейчику для рассмотрения в ГИУ. Сергейчик поинтересовался, что я думаю по перечисленным в ней проблемам. Я подробно доложил ему о событиях, которые я описал выше, и подтвердил, что ни один вопрос не имеет отношения к ГИУ. Сергейчик приказал мне подготовить проект ответа 10-му ГУ ГШ на это письмо, что я и сделал с превеликим удовольствием и ушел в отпуск.

После возвращения из отпуска я, как обычно, несколько дней провел в управлениях ГИУ, ответственных за поставки имущества, собрал всю необходимую мне информацию и перед отъездом в Аден посетил 10-е ГУ ГШ с той же целью. Когда я пришел в Главк, меня пригласил к себе генерал-полковник Дагаев Николай Павлович. Это был достаточно образованный и культурный человек. Он попросил меня рассказать ему о ситуации в НДРЙ и о совместной работе с Гореленковым. Я благоразумно умолчал о всех кознях последнего и описал ему действительное положение вещей в области военно-технического сотрудничества с НДРЙ. Беседой со мной он остался доволен и в заключение, пожелав мне успехов, попросил помогать Гореленкову, так как он не имеет достаточного опыта работы в этой области. Я принял это пожелание Дагаева как завуалированное извинение за бестактное поведение его подчиненного и пообещал выполнить, при возможности, его просьбу. Он понял мой намек и сказал, что даст соответствующее указание Гореленкову.

Я довольно хорошо знал Николая Павловича. Он был честным, порядочным и справедливым человеком. Я многое мог бы о нем рассказать. Я приведу только несколько моментов, характеризующих его как человека и начальника высокого ранга

Первый случай, на который мне хотелось бы обратить внимание, заключался в следующем. Еще в бытность мою в звании майора, офицером отдела ГИУ, при согласовании финансовых вопросов в 10-м ГУ ГШ, связанных с подготовленным проектом одного из соглашений, заместитель начальника финансового отдела 10-го главного управления полковник Горчаков был категорически не согласен с мнением ГИУ; в такой же степени я был не согласен с мнением Горчакова. Наши переговоры зашли в тупик. Горчаков предложил доложить наши мнения на суд начальника 10-го ГУ ГШ генерал-полковника Дагаева Н.П. Это было первое мое знакомство с ним. Когда мы вошли в его кабинет, он пригласил нас сесть за небольшой столик, приставленный к середине его письменного стола и предложил доложить суть вопроса. Горчаков начал свой доклад, глядя выразительно, как ему казалось на мои погоны, и высокомерно произнес: «Товарищ генерал, какой-то майор из ГИУ...». От таких слов своего подчиненного его явно покоробило. Николай Павлович прервал его на полуслове и, обращаясь к нему, сказал: «Не надо так. Майор является представителем ГИУ, а вы представляете в данном случае наше главное управление, прошу вас доложить, в чем суть ваших разногласий». Сначала Горчаков, а потом я доложили генералу наши позиции. Генерал задал несколько уточняющих вопросов, а затем сказал что я, представитель ГИУ, прав. Таким образом, вопрос был закрыт. На меня это первое знакомство с Дагаевым произвело самое благоприятное впечатление. Я увидел в нем не чванливого чинушу, а человека дела, для которого важна суть дела и пути к его правильному решению, а не амбиции и честь мундира. Он с равным уважением относился к обоим докладывающим, не взирая на их звания и принадлежность к разным епархиям — 10-е ГУ ГШ и ГИУ. Первое впечатление, произведенное на меня Николаем Павловичем, нашло свое полное подтверждение во время последующих контактов с ним. Я неоднократно в течение многих лет имел удовольствие докладывать ему на визу важные документы, подготовленные ГИУ, и он всегда был неизменно вежлив и уважителен.

Второй, заслуживающий внимания случай, состоял в следующем. Однажды в Москве принимали вице-президента Сомали Самантара. Он хотел вручить очередную просьбу о поставках военной техники и попросился на прием к Председателю совета министров СССР Косыгину Алексею Николаевичу. Само собой разумеется, что в таких случаях Косыгину должны были быть доложены основные пункты этой просьбы, возможность и объемы ее удовлетворения, финансовая оценка этой просьбы в общих чертах и т.д. Начальник генштаба маршал Советского Союза Огарков, который должен был доложить эту информацию Косыгину, дал поручение Дагаеву посетить, совместно с представителем ГИУ, Самантара в его резиденции и побеседовать с ним по данному вопросу. Дагаев позвонил Сергейчику и просил выделить в его распоряжение своего представителя. Сергейчик поручил эту миссию мне. К этому времени я уже был в полковничьем звании. Он сказал Дагаеву, что я курирую в числе многих других стран и эту страну и лично знаком с Самантаром. Дагаев на своем «ЗИМе» заехал за мной в ГИУ, и мы направились в один из государственных особняков на Мосфильмовской, в котором остановился Самантар. В ходе встречи с ним мы уточнили все интересовавшие нас вопросы и отправились в обратный путь. Я обратился к Дагаеву с просьбой высадить меня около ГИУ. Он живо отреагировал на мою просьбу, сказав, что об этом не может быть и речи, мы вместе поедем на доклад к начальнику генерального штаба маршалу Советского Союза Огаркову, поскольку мы оба выслушали вице-президента Самантара, как представители 10-го ГУ ГШ и ГИУ. По прибытии в генштаб помощник маршала Огаркова немедленно проводил нас в его кабинет. Дагаев начал докладывать ему основное содержание просьбы сомалийской стороны к советскому правительству. Выслушав его доклад, Огарков спросил какова оценка приблизительной стоимости запрашиваемого имущества. Дагаев немедленно перевел стрелку на меня, сказав, что по этому вопросу ему более компетентно может доложить представитель ГИУ полковник Вахнов. Я сообщил маршалу Огаркову ориентировочную стоимость всего запрошенного имущества. Этот вопрос не застал меня врасплох, так как я все просчитал в уме во время следования в генштаб на машине после того, как Дагаев сказал мне, что на доклад к маршалу мы пойдем вместе. Выдержав небольшую паузу я доложил маршалу ориентировочную стоимость. Выслушав меня, Огарков спросил на чем основана моя оценка. Я объяснил ему, что мне известно количество единиц запрошенной техники и вооружения по основной номенклатуре, а также ориентировочная стоимость единицы каждого вида техники и вооружения. Таким образом я вышел на общую стоимость основной номенклатуры и добавил к полученной сумме пятнадцать процентов от нее на поставку запчастей и боеприпасов. Огарков задал последний вопрос: «Какова цена возможной ошибки?» Мой ответ был: «Не более пяти процентов». Огарков был удовлетворен моим докладом и попросил записать сделанный мною расчет в его записной блокнот, что я и сделал. Таков был Николай Павлович Дагаев, его не смущало то, что вместо него буду докладывать я, полковник, — дело и объективность прежде всего. Кстати, маршала тоже не смутил тот факт, что наряду с начальником главка генштаба генерал-полковником Дагаевым ему на равных отвечает какой-то полковник из ГИУ. А между прочим, у них в министерстве обороны и генштабе строго соблюдалась субординация в подобных случаях. Что касается ГИУ, мы привыкли к тому, что исполнитель может докладывать вопросы и проблемы любому начальнику, вплоть до заместителя председателя ГКЭС генерал-полковника Сергейчика, поэтому, не в пример офицерам генштаба, мы, как правило, не испытывали страха и не терялись перед высоким руководством. В моей службе этот фактор сыграл весьма положительную роль.