Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Этот человек заслуживает того, чтобы посвятить ему несколько слов. Он был довольно неплохо образован в военном отношении. Собственно, он был единственным военачальником в южно-йеменских вооруженных силах, способным в реальной боевой обстановке осуществить управление войсками.

Однажды, когда я с ним находился в Москве в служебной командировке, после завершения переговоров в ГИУ ему предложили в моем сопровождении посетить Ленинград. Он с радостью принял это предложение. В Ленинграде нас встретил представитель ленинградского военного округа с переводчиком. На выделенной нам автомашине мы посетили все памятные места Ленинграда. Город революции произвел на него сильное впечатление Вечером мы были на спектакле в Мариинском театре оперы и балета. Это был балет, поставленный по мотивам Героической симфонии Шостаковича (седьмая симфония). Зал был заполнен в основном иностранцами. Языком танца была показана вся история Великой Отечественной войны с 22 июня 1941 года и до ее последнего дня 9 мая 1945 года — Дня Победы. Очень выразительный и волнующий душу спектакль. Мне казалось, что он мог быть по настоящему понят только русскими зрителями. Каково же было мое удивление, когда я увидел реакцию иностранных, в том числе европейских зрителей, многие из них плакали, драма и трагедия советского народа проникла в души тех людей. После окончания спектакля масса людей приблизилась к рампе и в течение получаса бурно приветствовали артистов несмолкающими аплодисментами.

На следующий день мы посетили Пискаревское мемориальное кладбище, пребывание на котором мне особенно запомнилось. При входе на кладбище нас ознакомили с дневником маленькой девочки, которая перед смертью написала: «Умерли все, я осталась одна». После этого мы прошли вдоль аллеи скорби, по обеим сторонам которой были захоронения погибших во время блокады ленинградцев. Это были братские могилы в виде больших квадратных газонов с табличками: «Здесь захоронено двести тысяч жителей блокадного Ленинграда». На лице моего друга был написан неподдельный ужас. Ему, человеку из небольшой страны, трудно было осознать горькую судьбу жителей этого города-героя. Миновав несколько таких захоронений, в которых лежат кости более семисот тысяч ленинградцев, мы подошли к Стене памяти, в центре которой стоит памятник Матери-Родине, оплакивающей своих детей. Ахмад Ад-Дали разрыдался и долго не мог совладать с собой. Когда мы вернулись в гостиницу, ко мне в номер позвонили из ГИУ и сообщили, что Ахмад должен срочно вернуться в Москву и вылететь на родину ближайшим рейсом Аэрофлота — таково распоряжение министра обороны НДРЮЙ Али Антара. Утром следующего дня мы прибыли в ГИУ, где узнали, что против НДРЮЙ совершена агрессия со стороны Северного Йемена (его столица — город Сана), и без начальника генштаба организовать вооруженное сопротивление страны против этого нападения некому. Он вылетел в Аден в тот же вечер, а мне было приказано остаться в Москве на несколько дней для работы с управлениями, ответственными за поставку военно-технического имущества в Аден. После согласования всех вопросов я через три дня вылетел в Аден.

По прибытии в Аден я, получив информацию о произошедших в мое отсутствие событиях от нашего военного атташе полковника Пивнева Л.Е., позвонил начальнику генштаба Ахмаду Ад-Дали. Он был рад моему звонку и попросил меня подъехать к нему в штаб. При встрече, которая была очень теплой, я сообщил ему все последние данные об отгрузке имущества, а он подробно рассказал мне о недавних событиях. Он обратил мое внимание на свою фуражку, лежавшую на шкафу. Она имела отверстие в тулье, проделанное пулей снайпера. Попади она на десяток сантиметров ниже, Ахмад был бы сражен наповал. Оказалось, что войска Северного Йемена в составе двух бригад захватили часть территории Южного Йемена и намеревались захватить его столицу и порт Аден.

Он прибыл вовремя — слегка потрепанные войска Северного Йемена проводили перегруппировку и пополняли запасы перед, как им казалось, последним броском на юг для захвата Адена. Министр обороны Али Антар был в полной растерянности, так как он был совершенно безграмотен во всех отношениях и стал министром обороны только за активные и смелые действия в партизанской войне против англичан за независимость своей страны. Но его опыта и заслуг перед страной было совершенно недостаточно для руководства боевыми действиями, организации боевой операции новой армии, имеющей на вооружении танки и артиллерию, по уничтожению или вытеснению войск противника за пределы своей территории. Ахмад Ад-Дали, по прибытии на место, в кратчайшие сроки оценил обстановку, провел рекогносцировку и, использовав паузу в военных действиях, организовал контрудар своих войск — противник понес значительные потери и вынужден был ретироваться на свою территорию, несолоно хлебавши. Это был военный и политический успех Южного Йемена. Республика была переименована в Народно-демократическую республику Йемен (НДРЙ), как бы подчеркивая этим актом главенство Адена на всей территории Йемена.

Однажды он привез меня на место состоявшегося боя — его йеменское «Бородинское поле», и описал, как он организовал эту операцию. Должен констатировать, что он провел ее по всем законам военного искусства. Я еще раз убедился в том, что он является единственным дееспособным офицером в министерстве обороны НДРЙ.

В этой связи напрашивалось сравнение с гражданской войной, когда по известным причинам войсками командовали, как правило, необразованные люди «из народа», и Великой Отечественной войной, в ходе которой, во многих случаях, подразделениями, частями, соединениями командовали необразованные и бездарные командиры. Опытные и образованные командиры, начиная с батальонного уровня и до командующих армиями и округами, были в 1937-1938 годах либо расстреляны, либо находились в лагерях НКВД. В результате 22-го июня 1941 года мы встретили германскую армию, имея всего двадцать четыре командира полка из четырехсот двадцати, имеющих высшее военное образование, остальные не были способны организовать элементарную оборону. В то же время в германской армии все без исключения командиры полков закончили немецкую академию генерального штаба и имели опыт первой мировой войны и первых лет второй мировой войны, в ходе которой фашистская Германия покорила практически все страны Европы, за исключением Великобритании, и вышла непосредственно к границам Советского Союза.

В этой обстановке министр обороны НДРЙ Али Антар, столкнувшийся с оппозицией в армии, которая настаивала на возвращение в страну более или менее образованных военных, высланных из страны или направленных заграницу в качестве военных атташе, вызвал в Аден всех военных атташе, а также бывших военных, находившихся в изгнании, под предлогом ознакомления их с обстановкой и успехами в развитии йеменских вооруженных сил. Али Антар решил одним махом разделаться с оппозиционными ему силами. Проведя встречу с ними в Адене, он предложил им совершить ознакомительную поездку по стране на пассажирском самолете в сопровождении особенно активных оппозиционеров, служивших в то время в Адене. Во время полета самолета, следовавшего курсом на город Макалла, он был подорван и упал на землю недалеко от этого города. Все пассажиры погибли. Доказательством того, что это убийство было организовано Али Антаром, является тот факт, что Али Антар, по свидетельству очевидцев, прибыв на место катастрофы и убедившись в том, что все люди погибли произнес: «Собакам — собачья смерть» и сел рядом с трупами отправлять свои естественные надобности «по большому». Но эта грязная расправа с оппозицией не уберегла его от возмездия — вскоре его постигла такая же участь — он был убит одним из своих подчиненных.

Эти печальные события послужили уроком для премьера Мухаммеда Али, и он снова взял на себя обязанности министра обороны. Опираясь на начальника генштаба Ахмеда Ад-Дали, он продолжил строительство вооруженных сил НДРЙ.

Я хорошо знал Ахмада. Он был патриотом своей страны, не забывающим своих корней, понимающим простого солдата и проявлявшим к нему внимание. Солдаты и младшие офицеры верили в него и доверяли ему по-человечески. Он был человеком твердых убеждений. Его было невозможно соблазнить какими-то посулами финансового или политического характера. Он в любой обстановке оставался человеком, преданным своей стране, верным своим убеждениям.

Однажды наш военный атташе полковник Пивнев, зная о моих хороших отношениях с Ахмадом, попросил меня прозондировать, как он отреагирует на его приглашение провести вместе вечер в его резиденции. Реакция Ахмада была вполне положительной, однако он спросил меня, буду ли я присутствовать на этой вечеринке. Я передал Пивневу согласие Ахмада на встречу при условии моего участие в ней и просил Пивнева не делать попыток выудить у него какие-либо сведения секретного порядка, так как это поставит меня в двусмысленное положение перед Ахмадом. Кроме того, хорошо зная Ахмада, я сказал, что его попытки в этом случае будут тщетны. Он пообещал мне не делать этого, а просто провести вечер с ним для установления контакта. На том и порешили.

Встреча состоялась. Сначала все шло так, как мы с Пивневым и договаривались. Слушали музыку, беседовали на отвлеченные темы, выпивали (Ахмад любил выпить), закусывали. Несмотря на договоренность, Пивнев, посчитав, что Ахмад уже изрядно выпил, решил попытаться повернуть беседу в нужном ему направлении и задал ему вопрос, интересовавший его. Ахмад сделал вид, что не понял суть вопроса и демонстративно, не отвечая Пивневу, стал разговаривать со мной о предстоящей моей встрече с ним. Пивнев решил, что Ахмад еще не дошел до нужной кондиции, и предлагал выпить еще и еще. Ахмад не возражал и продолжал пить виски. Но когда Ахмад почувствовал себя сильно опьяневшим, он предложил выпить на посошок и расстаться. Пивнев, поняв, что его акция терпит фиаско, решил идти напролом и задал Ахмаду прямой вопрос, ответ на который привел бы к выдаче секретных данных, но Ахмад даже в состоянии сильного опьянения не терял самоконтроля и, не отвечая на поставленный Пивневым вопрос, говорил только об укреплении дружбы между нашими народами и армиями. Вся настойчивость Пивнева не принесла ему успеха. Мне очень не хотелось, чтобы Ахмад оказался не на высоте, но этого и не случилось, он полностью выдержал экзамен на прочность. Я испытывал злорадное чувство по отношении к Пивневу, тем более, что он нарушил достигнутую между нами договоренность. Пивнев, как разведчик, потерпел полное поражение. Он не только не получил желаемую информацию от начальника генштаба, но последний в дальнейшем избегал любых неофициальных встреч с нашим военным атташе. Так Пивнев своими опрометчивыми действиями резко ограничил свою возможность проводить работу среди военнослужащих йеменской армии. Я не могу с уверенностью сказать, что начальник генштаба после этой вечеринки и явной попытки нашего военного атташе выведать у него какие-то секретные данные соответствующим образом ориентировал своих подчиненных, но, зная его характер, думаю, что он должен был поступить именно так.

На фоне моей интенсивной и напряженной работы растерявшийся от свалившихся на него обязанностей экономсоветника Чугунов, имевший опыт только месткомовского работника, но оказавшийся абсолютно беспомощным в повседневной профессиональной оперативной работе руководителя аппарата, практически ничего не делал. Один раз в неделю он проводил так называемые пятиминутки, на которых из недели в неделю повторял одну и туже фразу: «Мы переживаем организационный период становления». При этом у него не было плана работы аппарата, его сотрудники не имели конкретных обязанностей. Не были сформированы ни партийная, ни профсоюзная организации — царила полная неразбериха. В ходе одной из таких пятиминуток, на которую он приглашал и меня, я сидел как на иголках, так как у меня на носу была ответственная встреча с премьер-министром, а он безответственно болтал, как он привык это делать в своем родном месткоме. После очередной его фразы о переживаемом периоде становления я не выдержал и сказал ему в присутствии всего аппарата: «Анатолий Изотович, пора бы уже прекратить разговоры о периоде становления и, составив план, приступить к практической работе. Я за это время уже проделал массу нужной и трудоемкой работы, у меня сегодня важная рабочая встреча, а я сижу здесь у вас и слушаю ваши слова все о том же периоде становления, его уже давно пора было бы завершить». Конечно, я не должен был этого делать при его подчиненных. Но этому предшествовал период, когда он сам, ничего не делая, неоднократно пытался беспардонно вмешиваться, вероятно, по совету своей жены, бывшей сотрудницы московского обкома партии, в мои служебные дела, которые не входили в сферу его компетенции. Ну, например, он потребовал, чтобы я давал ему на визу мои шифровки и почту, докладывал ему о всех своих встречах с премьер-министром и министром обороны, чтобы он участвовал в них, присутствовал на моих докладах послу. Я вежливо объяснил ему, что это является только моей прерогативой, но он продолжал настаивать на своем. Тогда я, говоря по-русски, послал его, куда следует, и предложил ему доложить своему руководству в Москве, что я не выполняю его указания по этим вопросам. У меня было такое впечатление, что, выезжая в командировку, он даже не ознакомился со своими и моими правами и обязанностями, в противном случае он должен был знать, что по оперативным вопросам я подчиняюсь только своему руководству, а его офис являлся, собственно, крышей для нашего уполномоченного. Он делал много других глупостей. Например, однажды, когда я собирался на встречу с министром обороны по поручению ГИУ, он за час до этой встречи звонит мне и просит, чтобы я поехал в город заказать мебель для офиса. Я напомнил ему, что у меня через час встреча, но он продолжал настаивать на своем. Тогда я был вынужден предложить ему написать мне письменный приказ по этому поводу, в котором указать, что он отменяет мою встречу с министром обороны. Он мне ответил, что ничего писать он не собирается, вместе с тем настаивает, чтобы я сделал все так, как ему хочется. Здесь у меня вновь лопнуло терпение, и я просто послал его на три буквы, сел в машину и уехал на встречу. Само собой разумеется, что после таких стычек наши отношения были испорчены до основания. Все остальные годы, которые мы проработали в Адене вместе, он пытался во чтобы то ни стало подсидеть меня, поймать меня на чем либо предосудительном.

Летом 1970 года мы с Аллой полетели в отпуск в Москву, где нас ждала неожиданность. Как только мы вернулись домой и состоялась радостная встреча с Ирой, она сообщила нам, что выходит замуж за бывшего своего одноклассника Михаила. К этому времени Ира закончила первый курс Московского государственного университета, а Михаил, не поступив в институт, работал где-то лаборантом. Этот возможный брак оказался бы явно несерьезным. Они в это время были девятнадцатилетними юнцами, еще не состоявшимися, как личности, а тем более, как специалисты. У них не было постоянного заработка, если не считать Мишину зарплату, которая, по словам Михаила, составляла номинально шестьдесят рублей без вычетов, а с вычетами и того меньше. Кроме того, нам было известно, что еще в школе Михаил увлекался спиртными напитками, что утвердило нас в убеждении, что такой брак несвоевременен и мог бы привести к легко предсказуемым тяжелым последствиям, прежде всего, для Иры, да и для нас тоже Мы пытались уговорить Иру не делать этого, приводя ей все возможные доводы. Однако Ира, закусив удила, настаивала на своем. Тогда я пригласил Михаила к себе, чтобы убедить его в несерьезности его намерений. Когда он пришел к нам, я попросил Аллу и Иру пойти погулять, пока мы с Михаилом обсудим создавшуюся ситуацию. Я спросил его, как он себе представляет семейную жизнь, получая всего шестьдесят рублей в месяц, намерен ли он поступать в институт и задал ему еще много других вопросов. Он не имел ни малейшего представления, как и где они собираются жить. Мне легко удалось доказать его несостоятельность в качестве будущего главы семейства, что легкомысленно заключенный брак приведет к крушению всех их планов. У них появится ребенок, Ира оставит университет, ему придется отбросить мысль о получении высшего образования, и итог от такого их шага будет плачевным. Видя, что он созрел, я предложил ему альтернативу — продолжать дружить с Ирой, осенью поступить в институт и продолжить свое образование. В этом случае будет разумным с их стороны оформить брак с Ирой, когда она закончит четвертый курс, а он к этому времени закончит третий курс. Через год после этого Ира окончит университет и поступит на работу. Он же в это времени начнет учебу на пятом курсе. Когда Михаил начнет учиться на последнем курсе, Ира будет иметь постоянную зарплату и таким образом поможет ему закончить учебу с малыми потерями. Далее начнется у них нормальная семейная жизнь. Он полностью согласился со мной. Тогда я посоветовал ему поговорить с Ирой с позиции будущего главы семейства и убедить ее в правильности такого выбора. Как мне показалось, он именно в таком ключе и поговорил с Ирой, так как она после разговора с ним ворвалась в квартиру и набросилась на меня с криком: «Это ты во всем виноват, ты так его настроил«. Я Ире ответил, что мы просто поговорили с ним как мужчина с мужчиной, и, как я понимаю, он с ней разговаривал как мужчина, понимающий свою ответственность за столь серьезный шаг в вашей будущей жизни. В запале моя любимая дочь сказала мне, срываясь на крик: «Я поступлю так, как считаю нужным». Мне ничего не оставалось, как сказать ей, что я запрещаю ей выходить замуж за него сейчас. В ответ Ира сказала мне: «Как ты можешь запретить то, что ты не в состоянии запретить». Я использовал свой последний аргумент: «Я твой отец и имею право тебе запретить сделать столь не обдуманный и легкомысленный шаг. До тех пор пока мой запрет действует — ты моя дочь, в противном случае я перестаю быть твоим отцом». Мой последний демарш возымел действие, которого я и ожидал — Ира согласилась подождать еще какое-то время. Я понял, что, во всяком случае, проблема эта отложена, по меньшей мере, до следующего моего отпуска.

По истечении отпуска я прибыл в ГИУ и был вызван на беседу к заместителю председателя ГКЭС генерал-полковнику Сергейчику, во время которой позвонил первый заместитель председателя Морозов Виталий Георгиевич и попросил Сергейчика после беседы со мной направить меня к нему, так как у него есть ко мне вопросы.

Как только я переступил порог его кабинета, он спросил меня, на что я жалуюсь. Я, как бы не слыша его вопроса, доложил, что прибыл к нему по его указанию. Он, вероятно, оценил мое поведение и уже более благосклонно пригласил меня присесть за стол, а затем прямо сообщил мне, что Чугунов прислал ему докладную, в которой мажет меня черной краской. Тогда я был вынужден честно доложить ему все «цирковые» трюки, которые постоянно совершает Чугунов. В завершение беседы он сказал мне, что он обо всем этом осведомлен и удивлен его поведением. Он заверил меня, что Чугунову будут даны соответствующие указания и больше вмешиваться в мои дела он не будет. Тут же он попросил меня по прибытии в очередной отпуск обязательно зайти к нему. На этом закончилась наша беседа, и я вылетел в Аден, а Алла на некоторое время осталась в Москве с дочерью

Тем временем советско-йеменское военно-техническое сотрудничество получило дальнейшее развитие. В соответствии с подписанным соглашением в 1971 году началась поставка десяти самолетов МиГ-17. В тоже время в Союзе проходили подготовку йеменские летчики и технический персонал. Ко мне в Аден прибыла бригада сборщиков с предприятий изготовителей. Я приказал старшему группы сборщиков срочно подготовить и доложить мне план сборки десяти самолетов в течение одного месяца из расчета три дня на один самолет, с учетом времени необходимого на их облет и устранение недостатков, если таковые появятся. Когда план был готов, ко мне прибыл старший группы и положил мне на стол свой план сборки. По этому плану сборка и облет всех самолетов должна была быть произведена в течение двух с половиной месяцев, а в случае обнаружения серьезных недостатков — в течение трех месяцев. Этот план составлялся из расчета: четыре дня на сборку одного самолета, один день на облет, день на устранение недостатков, день на повторный облет — итого семь дней. Сборку очередного самолета предполагалось производить после завершения и облета предыдущего. Таким образом, его план был рассчитан на семьдесят дней, то есть практически на два с половиной месяца. Меня такой план не устраивал, так как я знал, что базовая норма сборки одного самолета в Союзе составляет три дня. Но больше всего меня возмутило его нечестное поведение и попытка держать меня за дурака, поскольку я не являюсь авиационным специалистом. Я оставил этот план у себя и приказал ему прийти ко мне на следующий день для получения моего окончательного решения.

Я составил принципиальный план, по которому на сборку и облет одного самолета отводилось четыре дня, при этом сборка каждого очередного самолета начиналась с началом третьего дня сборки предыдущего, так как за два дня работы заканчивалась стыковка фюзеляжа с крыльями и другими агрегатами и специалисты этого профиля высвобождались для начала стыковки очередного самолета и так далее. По такому графику сборка и облет самолетов должны были быть проведены за двадцать шесть дней, с учетом четырех выходных дней, последние четыре дня — резервные, тридцать первый день — оформление и подписание с йеменской стороной приемо-передаточного акта. Таким образом, без особого напряжения вся работа была рассчитана на один месяц.

Утром следующего дня старший бригады выслушал мое решение и ознакомился с проектом плана. Он глубоко задумался, но возражений с его стороны не последовало. Он подписал этот план и после моего утверждения уехал на аэродром реализовывать его.

На четвертый день, после облета первого самолета в моем кабинете раздался звонок. Бригадир просил меня срочно приехать на аэродром, так как после облета они якобы обнаружили течь керосина внутри фюзеляжа. К моему приезду они расстыковали фюзеляж и показали мне, где, по их версии, имела место утечка керосина. Этим местом оказался стык двух частей медного трубопровода, скрепленных между собой контровочной гайкой. Бригадир доложил мне, что в таких случаях положено расстыковать все остальные самолеты, проверить надежность сборки их двигателей, особенно трубопроводов, затем вновь стыковать их и только после этого действовать в соответствии с утвержденным мною планом. Я сразу понял, что он опять хочет сделать из меня дурака и таким образом продлить их командировку до первоначально обозначенного им срока. Не надо быть крупным специалистом, чтобы понять, что такая ошибка при заводской сборке невозможна, так как она может привести к взрыву самолета во время полета, гибели самолета и летчика и поэтому эта операция выполняется при заводской сборке очень тщательно и строго контролируется с полной ответственностью. Я высказал свое мнение бригадиру, уточнил у него, как правильно обозначить эту неисправность c тем, чтобы немедленно направить шифровку министру авиационной промышленности по этому вопросу. Я приказал ему до получения ответа из Москвы все работы прекратить и покинул аэродром. Как только я приехал в свой офис, раздался телефонный звонок. Бригадир, запинаясь, попросил меня не давать телеграмму в министерство и сказал, что он немедленно приедет ко мне объясниться. Мои подозрения оправдались. По прибытии он признался мне, что самолет в полном порядке, а в эту аферу его втянули подчиненные, у которых он пошел на поводу, и просил у меня прощения за свое нечестное поведение. Я высказал ему все, что я думал по этому поводу, простил его, предупредив, что впредь не потерплю нарушения утвержденного мною графика работ. В дальнейшем все работы шли по плану, даже с его опережением. Самолеты в торжественной обстановке были в конце месячного срока переданы йеменской стороне, я объявил всем членам бригады благодарность в приказе за успешно проделанную работу. Дав им два дня на реализацию их зарплаты на местном рынке, я отправил бригаду в Союз. Одновременно я информировал МАП (министерство авиационной промышленности) о проделанной бригадой работе и об объявлении членам бригады благодарности в приказе c просьбой занести ее в их личные дела.

Мои отношения с Чугуновым приобрели новый характер — он прекратил всякие попытки вмешательства в мои дела, а я в его. Однако наши отношения оставались натянутыми и настороженными. Я все время ожидал от него какой-либо пакости. Слава богу, он вскоре после моего возвращения в Аден уехал в отпуск, передав мне свои дела. Собственно передавать ему было нечего, единственным проектом, к выполнению которого приступили подчиненные ему советские специалисты, было строительство небольшой плотины для сбора воды в период дождей. По остальным вопросам он просил меня полагаться на трех членов его аппарата и переводчика, так как он им дал все необходимые указания.