На главную сайта   Все о Ружанах

Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.


Наш адрес: ruzhany@narod.ru

ПРОДОЛЖЕНИЕ ВОЕННОЙ КАРЬЕРЫ

 

Мне и еще десяти слушателям моего курса было предложено продолжить службу в армии в качестве офицеров-воспитателей Московского суворовского училища, штатная категория которых в то время была «майор». Среди них оказались четыре слушателя из моего учебного отделения — Александр Рожченко, Владимир Рощин, Юрий Бегишев и Николай Кузнецов. До начала учебного года у нас было некоторое время и мы, как ответственные и серьезные офицеры, бросились искать литературу, посвященную работе офицеров-воспитателей. Прочтя книгу «Алые погоны« Наумова и Алова, а также «Кадеты» и «Юнкера» Александра Куприна, мы «во всеоружии», как нам казалось, встречали свое будущее. Это было бывшее горьковское суворовское военное училище, перебазированное в Москву в 1956 году. Так я оказался в этом училище. Оно тогда занимало последнее место среди всех суворовских училищ Советского Союза. Перед новым командованием училища и перед нами была поставлена задача в ближайшие два года сделать это училище передовым. Задача оказалась далеко не из легких, но мы с большим энтузиазмом принялись за ее выполнение и неплохо преуспели в этом. Я был назначен воспитателем в выпускную роту, в которой учились ребята военного времени, многие из них были сиротами. У них было совершенно искаженное представление об армии и ее офицерах. Они судили о них по своим горьковским воспитателям. Как они нам рассказывали после полугода нашего с ними общения, это были не очень грамотные майоры и даже подполковники, образование которых не соответствовало задачам воспитания подростков. Свою безграмотность и необразованность они пытались скрыть за псевдо-требовательностью, а по существу проявляли грубость, солдафонство, а иногда и жестокость по отношению к воспитуемым. Это печальное явление достаточно ярко отражено в известном фильме «Подранки» с Губенко в главной роли. Достаточно сказать, что они поведали нам, как их воспитатели брали у них деньги за увольнение в город, а пока они были маленькие, в порядке наказания загоняли их сапогами под кровать. Они также требовали с них деньги за испачканные учебники, якобы для покупки новых, а на самом деле сдавали их в учебный отдел училища. Эти учебники использовались в соответствующих классах, а собранные с сувовроцев деньги просто присваивались офицерами-воспитателями. О каком воспитании там могла идти речь?

Они попали в наши руки уже семнадцатилетними и восемнадцатилетними юношами. Нам было их жалко, и мы сразу поняли причину их враждебного к нам отношения. Мы также поняли и другое, что растопить лед отчуждения можно, только давая им другой пример — пример требовательного, но внимательного и доброго отношения к ним, готовности прийти к ним на помощь, что мы и делали. В начале даже такое наше отношение к ним они принимали в штыки. Они не доверяли нам, слишком долго негативный опыт общения с офицерами довлел над ними. Но с течением времени они стали понимать, что мы не те воспитатели, которых они имели в Горьком, мы другие — более молодые, более образованные, современные, и это сыграло свою положительную роль. Часто беседуя с ними по вечерам на любые интересующие их темы, мы не уклонялись от обсуждения острых вопросов. Мои шельмецы провоцировали меня на споры, выставляя против меня своего самого задиристого и непримиримого спорщика Байкова, отличавшегося крайним нигилизмом. Я принимал такие вызовы, и горячие споры велись между нами в присутствии всех остальных воспитанников. Далеко не всегда я оказывался победителем, но никогда не использовал свое положение воспитателя или, как теперь говорят, административный ресурс. В таких случаях я, поразмыслив над проблемой, возвращался к ней через день или два и, либо доказывал ему свою правоту, либо признавал, что по тому или иному вопросу прав был он. Действуя подобным образом, мы сумели убедить их в необходимости как можно лучше учиться с тем, чтобы по окончании училища продолжить обучение в военных училищах и академиях. Результаты нашей работы не заставили себя долго ждать. Летом 1957 наши ребята успешно закончили суворовское училище. Среди моих воспитанников трое — Суков, Акимов и Зазнобин закончили училище с золотой медалью. К нашему удовлетворению абсолютное большинство наших выпускников продолжили свою военную карьеру и посвятили себя службе в вооруженных силах. Я с благодарностью вспоминаю свою работу с этими трудными ребятами, в нашем общении мы взаимно влияли и обогащали друг друга. Я видел свое положительное влияние на них и одновременно чувствовал, что общение с ними много дало и мне, как офицеру. В своей последующей службе я крайне редко прибегал к силе приказа, а в основном действовал и добивался своей цели, прибегая к разъяснениям и убеждениям, а не к огульной требовательности, закрывая, таким образом, рот своим подчиненным. Этот опыт был благотворным для меня, так как всю последующую службу я провел в центральном аппарате министерства обороны и в ГИУ (Главном инженерном управлении ГКЭС), где гораздо больше требовалась и ценилась мозговая деятельность, чем умение четко выполнять приказы в строю. Но это еще было впереди.

Алла в 1956 году успешно завершила учебу в институте и к 1957 году уже десять месяцев проработала учителем географии в старших классах одной из средних школ на Таганке. Я же получил звание капитана. Жить нам стало полегче. Вместе мы стали зарабатывать около трех тысяч рублей и могли позволить себе лучше питаться и одеваться. У меня впервые появились карманные деньги, которыми я не злоупотреблял. Произошел резкий скачок в нашем благосостоянии. До этого с 1952 по 1956 год мы были крайне ограничены в средствах. Алла все те годы проходила в одном старом зимнем пальто и скромном коричневом платьице, похожем на школьную форму.

Осенью 1957 года я принял новый класс суворовцев. Это были в основном дети из военных семей, закончившие пятый класс средней школы. Среди них были Кириллов, внук Валерия Чкалова, прославленного летчика Советского Союза, Героя Советского Союза, совершившего в 1937 году, в составе экипажа из трех человек (Чкалов, Байдуков, Беляков) беспримерный беспосадочный перелет из Москвы через северный полюс в Америку, и Андрей Судец, сын героя Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, маршала авиации Судца. Кириллов вел себя нормально, в то время как Судец вел себя неадекватно, видимо, до поступления в суворовское училище был избалован в семье и излишним вниманием к своей персоне в школе. Он оказался крайне недисциплинированным, учился слабо, но был заносчив, требовал к себе особого отношения. Из увольнения он возвращался в училище, подкатывая с шиком, на виду у всех остальных суворовцев, прямо к проходной училища на автомобиле ЗИМ, который в народе называли «членовозом». Мои усилия привести его в порядок и заставить прилично учиться были пока безрезультатными. Надо было срочно что-то предпринимать. Однажды за его не дисциплинированное поведение и «двойку», полученную по одному из предметов, я лишил его права на увольнение. Реакции родителей не последовало. На следующей неделе произошло аналогичное происшествие. И тут звонит его отец маршал авиации Судец Владимир Александрович, и спрашивает маршал молодого капитана суровым тоном, что случилось с его сыном. Я, обращаясь к нему по имени и отчеству, кратко объяснил ему причину лишения мною увольнения его сына Андрея. Надо отдать ему должное, он разговаривал со мною вежливо, хотя я чувствовал его возбужденное состояние даже по телефону, обращался ко мне, как к воспитателю его сына, по имени и отчеству и спросил меня, может ли он со мной встретиться и когда. Я ответил, что могу встретиться с ним в любое время. Он сказал, что высылает за мной тот пресловутый ЗИМ и попросил меня взять с собой его сына Андрея. Вскоре мы приехали на площадь Ногина к дому, находящемуся напротив здания ЦК КПСС, с другой стороны площади рядом со зданием ЦК ВЛКСМ. Он занимал огромную, по тем временам, квартиру — более двухсот квадратных метров, с отдельным входом со двора. Меня пригласили в его кабинет. Маршал встретил меня вежливо, одет он был по-домашнему, чтобы не смущать меня. Андрей тоже пытался войти в кабинет, но отец приказал ему ждать за дверью, пока не позовут. Я довольно подробно рассказал отцу о поведении сына, его проказах и проделках. Он очень внимательно меня слушал и явно нервничал. Когда он позвал к себе в кабинет Андрея, я, по тому, как он вошел и посмотрел на отца, сразу понял, кто в семье баловал этого отпрыска, — это была его мать Любовь Николаевна. Андрей явно боялся отца. Войдя, он испуганно присел на краешек стула. Отец сказал ему: «Ну, рассказывай, как ты живешь и учишься в училище? Не вздумай врать, Альберт Георгиевич все мне рассказал о твоих чудачествах». Андрей пытался оправдаться перед отцом, но безуспешно. Он заставил говорить его всю правду, как бы неприятна она ни была ему самому. Разговаривая при мне с сыном, он был возмущен его поведением. Разговор вел с ним на крайне повышенных тонах. Внезапно ему стало плохо с сердцем. Он попросил меня пригласить в кабинет жену и сказал ей, чтобы она немедленно вызвала неотложку. Так закончился тот, печальной памяти, разговор. Маршала срочно увезли в госпиталь. Я чувствовал себя неловко, однако он, поняв мое состояние, сказал мне спасибо за прямой и правдивый разговор, заметив при этом, что я не должен чувствовать себя виноватым в случившемся, так как единственной причиной этому был его собственный сын. Все равно я переживал, но по иному поступить не мог. Пойди я на уступки этому избалованному мамашей маршальскому сыну, я бы никогда не завоевал авторитет среди своих воспитанников и их родителей. К счастью, все состоялось по иному. К слову, у меня сохранились хорошие и добрые отношения и с маршалом Судцом Андреем Владимировичем, и с его супругой Любовью Николаевной. Они часто звонили мне, обращались за советами по поводу Андрея, и таким образом мы совместными усилиями влияли на его дальнейшее поведение и учебу. Уверен, что это пошло ему на пользу. Кстати, ЗИМ с тех пор к проходной нашего училища, чтобы забрать Андрея из училища и привезти его обратно, больше не подъезжал. Однако ребята мне говорили, что за ним иногда все-таки машина приходила, но останавливалась где-то в стороне от училища.

В начале 1958 года мне, разменявшему четвертый десяток на четырнадцатом году службы, и офицеру-воспитателю Александру Рожченко, моему однокашнику по ВИИЯ, было разрешено вселиться в тридцатиметровую комнату, на третьем этаже здания, в котором на втором этаже размещалась моя рота. Мы разгородили ее легкой перегородкой на две пятнадцатиметровые комнаты, при входе сделали маленький тамбур с двумя дверями и переехали туда от Анцифировых, заручившись обещанием начальника училища генерал-майора Вагина, что в ближайшие год-два мы будем обеспечены квартирами в Москве. Тогда в Москве разворачивалось широкомасштабное строительство пятиэтажных новых домов, «хрущевок», как их называли в народе

В сентябре того же года Иришка пошла в школу в Филях, так как именно там было дислоцировано наше училище. Училась доченька прилежно. Учительница с первого дня учебы стала для нее непререкаемым авторитетом. Первое, что нам довелось услышать от нее в ответ на какой-то наш совет, было: «А Клавдия Ивановна сказала!»» — наш ребенок вступал в самостоятельную жизнь.

В том же году нам сообщили, что наша штатная категория понижена до звания «Капитан», то есть нас лишали возможности получения очередного воинского звания «Майор» в этой должности. Это была очередная некомпетентность руководства управления учебных заведений министерства обороны, как будто бы они не имели горького опыта с прежними воспитателями в городе Горьком. Здравомыслящие руководители должны были задуматься о том, кто будет воспитывать подростков, призванных влиться после окончания суворовского училища в вооруженные силы, они были обязаны сохранить кадры офицеров-воспитателей по долгу своей службы.

Случилось невероятное. Вместо закрепления подготовленных офицеров в качестве офицеров-воспитателей на ближайшие шесть-восемь лет, а может быть и более, так как многие наверняка стали бы хорошими педагогами-воспитателями и продолжали бы работать в училище, занимая должности командиров рот, становясь преподавателями, офицерами учебного отдела, политотдела и других служб, передавая свой специфический опыт и знания вновь назначаемым впоследствии офицерам-воспитателям, сохраняя при этом преемственность и достойный уровень обучения и воспитания суворовцев, они поступили с точностью до наоборот — лишили офицеров перспективы. Каждый стал искать пути ухода из училища на более высокую штатную должность. Осуждать за это людей, служащих и делающих карьеру в армии, нельзя. Посудите сами, ну, право же стыдно солидному мужчине сорока и более лет носить капитанские погоны, что будут думать о таком офицере знакомые, да и просто посторонние военнослужащие. В лучшем случае будут считать его неудачником, о худшем случае не хотелось бы даже и говорить. Но запущенный таким образом процесс получил свое дальнейшее развитие, и гуманитарно-образованные офицеры с чьей-то солдафонской подачи заменялись молодыми строевыми офицерами, не способными ни по возрасту, ни по образованию и опыту заниматься этой работой. Они переносили привычную для них модель общения с солдатами на взаимоотношения с суворовцами. Я не могу сказать, как это сказывалось на наших воспитанниках, но думаю, что не лучшим образом.

Прошло еще два года моей службы в суворовском училище. Мальчишки мои меня в основном радовали, подросли, поздоровели, учились хорошо. Мой учебный взвод занимал по учебе и поведению третье место в училище.

.Начиная с 1953 года, на протяжении семи лет, мы тесно общались с семьей Алиного двоюродного брата Ладыгина Бориса Сергеевича. За редким исключением мы встречались с этой семьей каждую неделю по воскресеньям. С будущей женой, Лидой, его свела фронтовая судьба — Борис был замполитом стрелковой роты, а Лида снайпером. Пройдя фронтовыми дорогами в тяжелейшие военные годы, они в конце войны связали свои судьбы, став мужем и женой. За свои подвиги Борис неоднократно награждался боевывми орденами, а Лида стала кавалером ордена Славы. После войны и до пенсии Борис работал на Метрострое, Лида воспитывала двух сыновей Михаила и Андрея.

В начале 1960 года мы, наконец, получили однокомнатную квартиру на Ленинском проспекте в так называемой «хрущевке» — так народ окрестил пятиэтажные блочные жилые здания, возводившиеся в то время в Москве в большом количестве. Саша Рожченко получил одну комнату в коммунальной квартире в соседнем девятиэтажном доме. Несмотря на некоторые неприятности, которые нам пришлось испытать в связи с предоставлением мне квартиры, это было радостное событие. Войдя первый раз в свою отдельную, хоть и небольшую, квартиру, мы нарочито громко разговаривали друг с другом, что объяснялось тем, что годами до этого мы жили в таких условиях, что вынуждены были разговаривать вполголоса или шепотом. Счастливые, мы приобрели новую мебель, а старую, легендарную деревянную кровать увезла в Горький одна из Алиных сестер. Некоторые неприятности заключались в том, что решением депутатской комиссии райисполкома мне была выделена двухкомнатная квартира 28,7 кв. метра, которую заместитель начальника училища по материальной части майор Змиенко при поддержке заместителя начальника училища по политчасти полковника Гурова переадресовал ее одному из своих начальников служб, совершив подлог. Змиенко, скрыв от меня состоявшееся решение, написал рапорт начальнику КЭО (квартирно-эксплуатационной части) московского военного округа, завизированный Гуровым, о том что Вахнов якобы отказался от получения этой квартиры, и в этой связи просил оформить ее на другого офицера, что и было сделано. Мне же они сказали, что депутатская комиссия не утвердила выделение мне двухкомнатной квартиры, так как ее метраж превышал допустимую норму (9 кв. метров на человека). Я не поверил им и пошел к начальнику КЭО, попросил его показать мне официальное решение районной депутатской комиссии. Он отказался показать мне документ и отослал меня к моему начальству. В ответ я эмоционально потребовал, чтобы он показал мне документ, которым мне было отказано предоставить квартиру, но он приказал мне покинуть его кабинет. В сильном возбуждении я вышел из его кабинета. Сотрудники его отдела, увидев мое состояние, спросили о причине моего возмущения. Я им рассказал всю неприглядную историю. приключившуюся со мной. Один из них, сочувствуя мне, подсказал мне к кому бы я мог обратиться за помощью в этом деле.

Это был очень добрый и сочувствующий чужому горю человек, подполковник в отставке. Перехватив его в коридоре, я попросил его оказать мне посильную помощь. Выслушав мою историю, он назначил мне встречу с ним на конец рабочего дня. Дождавшись окончания рабочего дня, я пригласил его поужинать в ближайшем ресторане. Учитывая, что оба мы, по той или иной причине, не имели возможности пообедать в тот день, он принял мое приглашение. В конце трапезы он сказал мне, что у него имеются ключи от кабинета начальника КЭО и от стола, в котором хранятся решения депутатской комиссии. После возвращения к месту работы он вошел в здание один и вскоре вернулся и просил меня последовать за ним. Войдя в кабинет, он открыл стол, достал дело номер 1/6 и показал мне решение депутатской комиссии от 3 марта 1960 года, в котором черным по белому было написано: «Квартиру 28,7 кв. метра Вахнову А. Г. — дать». Я хотел отблагодарить его, но он категорически отказался принять от меня какой либо подарок. Утром следующего дня я посетил Змиенко и Гурова, поставил их в известность, что мне все их бесчестные махинации доподлинно известны, назвал номер и дату положительного решения и даже номер дела КЭО, в которой оно находится. Я поставил их в известность, что буду жаловаться на них заместителю командующего округом по тылу и что с сего дня они для меня не начальники и честь им отдавать при встрече я не буду. По моей просьбе генерал-полковник принял меня. Он выслушал меня внимательно и сказал, что я имею право требовать предоставления мне жилплощади, адекватной по размеру, указанному в решении депутатской комиссии. Я не знаю точно, какое указание получили Змиенко с Гуровым, но в течение года они любую квартиру, выделяемую училищу, формально предлагали мне. Как правило, они не подходили мне по метражу, так как строились по новому проекту и их метраж превышал тридцать и более метров. В конечном итоге мне пришлось согласиться на однокомнатную квартиру.

 


Яндекс.Метрика