Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

И третье, что меня поразило в рассказах моих друзей и знакомых о временах оккупации, было поведение людей, которых я знал в мирное время. Свое отношение к некоторым из них пришлось кардинально изменить. В школе в седьмом классе мы очень любили учителя историка Вячеслава Михайловича Михайловского. Он увлекательно вел уроки истории, приглашал нас к себе домой, показывал свою библиотеку, обломки и части скульптур, обнаруженные при раскопках известных исторических мест. В то же время мы не то, чтобы не любили, а боялись Петра Федотовича Секирина, очень требовательного учителя математики, о котором я ранее уже упоминал. Так вот, когда немцы оккупировали Киев, они закрыли все средние школы, работали только начальные школы — подрастающие дети должны были уметь читать, писать и считать. Рабы должны были быть минимально грамотными для удобства управления ими. Были закрыты все высшие и средние специальные учебные заведения, кроме речного техникума, так как немцы планировали, что обслуживать речные суда на Днепре в интересах немцев будут украинские и русские специалисты. Немцы сразу столкнулись с трудностями комплектования этих учебных заведений. Многие учителя под разными предлогами уклонялись от таких предложений. Показательным было поведение в условиях оккупации упомянутых мною учителей. Михайловский сразу вошел в контакт с немецким комендантом и стал редактором профашистской газетенки, в которой публиковал свои клеветнические статейки о зверствах Красной Армии, а Секирин, напротив, под страхом смерти отказался от немецкого приглашения преподавать математику в техникуме и выживал в течение двух с лишним лет немецкой оккупации c семьей, торгуя на базаре зажигалками собственного изготовления, а в ноябре 1943 года, сразу после освобождения Киева вернулся в свою школу, смело глядя в глаза своим коллегам. Михайловский же бежал с немцами на запад. А что ему, предателю, оставалось еще делать? Здесь следует обратить внимание, на тот факт, что многие известные белые генералы в изгнании, идейные противники коммунизма, как и многие писатели и деятели искусства, поддерживали Красную Армию и даже обращались к Советскому правительству, предлагая свои услуги для борьбы с фашизмом, как это сделал, например, генерал Деникин. В то же время бывший советский генерал Власов сдал свою армию немцам и на территории Германии сформировал русскую, так называемую, освободительную армию, якобы, для борьбы с большевизмом, пытаясь таким образом обелить свое предательство. Если, даже гипотетически, предположить, что с его помощью фашисты поработили бы наш народ, (по Власову — освободили), то он не мог не знать, что судьба русского народа в планах фашистов была предопределена — русский народ подлежал почти полному истреблению, а десять процентов русского населения использовалось бы в качестве рабов в немецких помещичьих владениях. Первый опыт они уже провели в Киеве. Слава богу и великому подвигу и жертвам наших солдат за то, что этому не суждено было сбыться. Что же произошло с элементарной совестью некоторых, так называемых демократических деятелей, которые пытаются выдать Власова за борца за счастье народное? Может быть, они элементарно безграмотны? А может быть, они сами потенциально готовы к совершению подобных преступных деяний?

Несколько слов о поведении некоторых жильцов нашего дома. Ни один жилец нашего дома, принадлежавший к так называемым «бывшим», не сотрудничал с немцами, они вели себя достойно, в то время как «рабоче-крестьянские» дети вели себя иначе. Молоденькая девушка Нина Коростылева, дочь сапожника, во время оккупации Киева напропалую гуляла с немецкими офицерами, а при освобождении города бежала с ними на запад. Дворничиха Матрена упивалась своей властью над жителями. Ее все боялись, так как она водила немцев и сообщала им, кто из жильцов был коммунистом или евреем. Указанных ею людей арестовывали немедленно, и больше их никто не видел. Приводила она их и в нашу квартиру, но нас там не оказалось. Непонятно для чего, но они взяли старую отцовскую шинель и буденовку, если бы мы оказались дома, нас бы без сомнения схватили и расстреляли. А боялись ее потому, что при желании она могла расправиться с любым жителем дома, если он почему-либо ей не понравился или чем-то раздражал ее. Как ни странно, но даже после войны она продолжала работать дворником в нашем же дворе, как будто недавнего прошлого вовсе и не было. Жильцы относили этот феномен к тому обстоятельству, что как до войны, так и после нее она оставалась сексотом НКВД. Другого объяснения действительно не придумаешь.

Вот с такими впечатлениями вернулся я после отпуска в Горький. В том же доме, в котором я снимал комнатушку, проживала девушка по имени Алла, худенькая, невысокого росточка, с заплетенными короткими косичками. Я часто видел ее во дворе, идя на работу или уходя куда-нибудь погулять, либо возвращаясь домой, но она ничем не привлекала моего внимания. Она казалась мне малолеткой, играющей во дворе с такими же ребятами. Впоследствии с ее слов я узнал, что она обращала на меня свое внимание и ей было до слез обидно, что я никак на это не реагировал. И вот однажды вечером я вышел на улицу, направляясь на танцы в дом офицеров, на мне был белый китель с золотыми лейтенантскими погонами. Когда я проходил мимо ребят, играющих в волейбол, кто-то из играющих неожиданно для меня, но преднамеренно, бросил в меня мяч. Я моментально среагировал и сумел отбить его рукой и тут же встретился взглядом с Аллой — девушкой, которую я принимал за малолетку. Как потом она мне рассказала, взгляд мой задел ее за живое, он показался ей каким-то снисходительно небрежным. Однако этот эпизод остался в моей памяти и заставил задуматься. В следующий раз, когда я встретил ее во дворе, мы поздоровались довольно приветливо, поговорили немного — словом, познакомились. Затем я пригласил ее в кино и во время общения с ней мы познакомился поближе. Она произвела на меня впечатление своими самостоятельными, независимыми суждениями, твердостью, строгим отношением к мужчинам, умением держать определенную дистанцию с ними. Я это быстро усвоил. Мы стали часто ходить в театр, филармонию, дом офицеров. Дружба наша постепенно крепла. Я стал вхож в ее семью, состоявшую из отца Федора Федоровича, матери Анны Павловны и сестер Арисы и Тамары. Может это показаться и смешным, но мое первое посещение их квартиры состоялось через окно. Дело в том, что их квартира была на первом этаже и выходила окнами во двор. Окна располагались сантиметров на пятьдесят выше уровня поверхности двора. В мае 1948 года Алла готовилась к сдачи экзаменов за первый курс педагогического института. Проходя мимо ее окон, я увидел ее голову, склонившуюся над книгой, подошел и спросил ее, что она читает. Алла ответила мне, что готовится к экзаменам и очень волнуется за их исход. Не задумываясь, я перекинул ноги через подоконник и оказался в ее комнате. На мой вопрос, к какому экзамену она готовится, Алла, вздохнув, сказала: по географии. Так как в географии я кое-что соображал, то предложил ей свою помощь в проверке ее знаний. Дело облегчалось тем, что у нее каким-то образом оказались экзаменационные билеты. И так каждый день вечерами, приходя со службы, я проверял ее знания по выученным ею билетам, пытаясь всеми силами убедить ее в полноте и твердости знаний предмета и вселить в нее уверенность в том, что ее оценкой на экзамене должна быть только «пятерка». И вот пришло время экзамена. Мы пошли в институт вместе. В приоткрытую дверь аудитории я видел как Алла, волнуясь, брала билет, а затем следил за ее ответом. Отвечая, она сидела перед преподавателем в очень напряженной позе, голос ее дрожал. За ответ Алла получила «четверку». Вышла она из аудитории почти обессиленная. Такое сильное волнение было трудно объяснить. Алла до поступления в институт успешно закончила авиационный техникум по профилю «конструктор крыла» и год проработала на саратовском авиационном заводе по распределению. В техникуме была активной участницей самодеятельности. Казалось, что весь ее опыт предыдущей жизни должен был исключить подобное волнение, однако все было точно так, как я описал. Тем не менее, мы сдали все экзамены за первый курс на 4 и 5. В начале лета 1948 года мы часто проводили время на Оке и Волге, катались на лодке, купались, загорали. В одну из таких прогулок мы впервые поцеловались. После того, как Алла окончила первый курс института, я подал заявление в вечернюю школу при доме офицеров для получения аттестата зрелости, так как цель получения высшего образования меня никогда не покидала, но судьба распорядилась в то время иначе.

Перед началом учебного года в школе при доме офицеров меня и еще двух офицеров из 85 ОУПРП москвичей Юрия Хоменко и Евгения Николаева, направили в командировку в ГЦП (Государственный центральный полигон), располагавшийся в селе Капустин Яр (теперь город Капустин Яр) в 100 километрах от Сталинграда (теперь Волгограда) для обеспечения радиосвязью испытаний ракет генеральных конструкторов Королева и Челомея. В июне 1948 года я простился с Аллой, обещая ей писать как можно чаще, и убыл в Капустин Яр воинским эшелоном, который состоял из подразделений трех полков связи минского, калининского и моего славного горьковского 85-го ОУПРП. Почему славного? Да потому, что он был единственным отдельным учебным радиополком в Союзе, который готовил кадры радистов для всей Советской Армии. По прибытии в с. Капустин Яр нас с техникой расположили на возвышенной окраине на ровной площадке. Был сформирован сводный полк связи под командованием подполковника Александра Дмитриевича Горбунова. В составе этого полка мы немедленно приступили к обслуживанию радиосвязью летне-осенних испытаний ракет. Я принимал участие в них в составе радиороты, в качестве начальника радиостанции средней мощности СЦР-399 американского производства, которая размещалась в селе Владимировка, где дислоцировался авиаполк МиГ-17, и обеспечивал связь с авиацией, сопровождавшей ракеты А-4 в их испытательном полете. По сути это были немецкие ракеты V-2 (ФАУ-2), которые мы захватили в Германии в 1945 году. Однако перед нами там поработали американцы и львиную долю аппаратуры (триста ракет) и немецких специалистов-ракетчиков, включая аппаратуру систем наведения ракет и выдающегося немецкого конструктора ракет Вернера фон Брауна, они вывезли в США. Нашим конструкторам пришлось многое делать самостоятельно, не владея достаточной информацией и документацией. Запуск первой ракеты состоялся в октябре 1948 года и прошел успешно. Однако ряд последующих запусков заканчивался неудачей. Эти ракеты пролетали примерно половину маршрута до цели и внезапно падали. Несмотря на все усилия наших специалистов, из одиннадцати запусков пять были неудачными, хотя вместе с нашими работали также и немецкие специалисты, которых привезли из оккупированной Германии.

Тем временем Сталин поставил перед несколькими конструкторскими бюро и предприятиями промышленности задачу создать свою ракету, названную P-1. Она представляла собой точную копию немецкой Фау-2. Спустя менее года состоялся запуск ракеты P-1. Забегая вперед скажу, что уже к ноябрю 1950 года первая баллистическая ракета, созданная советскими конструкторами под руководством Сергея Павловича Королева, была принята на вооружение советских вооруженных сил.

По окончании осенних, 1948 года, испытаний, когда мы уже готовились мысленно к убытию в свои части, пришел приказ о расформировании сводного полка связи и о формировании вместо него отдельного батальона связи ГЦП (государственного центрального полигона), для чего использовать личный состав полка, то есть всех нас, ранее командированных в Капустин Яр из трех лучших полков связи страны. Так был сформирован этот отдельный батальон в составе трех рот, в том числе радиороты, в которой я получил назначение командиром взвода радиостанций средней мощности СЦР-399. В том необычном взводе было одиннадцать радиостанций, начальником каждой из которых был офицер. Экипаж радиостанции состоял из четырех военнослужащих: начальник (офицер), старший радист, радист и механик-водитель. Таким образом, во взводе насчитывалось сорок четыре военнослужащих. Всего с командиром взвода 45 человек из них 12 офицеров. Кроме того, в роте было еще два взвода: взвод маломощных радиостанций РБМ и разведывательных приемников КВН, а также большая ЗТБ (зарядно-техническая база) и радио-ремонтная мастерская. Учитывая, что только один мой взвод радиостанций средней мощности, по существующему штатному расписанию, представлял собой полнокровную радиороту, наша по составу была близка к радиобатальону, но по утвержденному штату она числилась радиоротой со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я, по сути дела, командовал радиоротой радиостанций средней мощности, а числился командиром взвода с зарплатой, несоответствующей фактически исполняемым мною обязанностям.

С позиций сегодняшнего дня я, как, надеюсь, и другие офицеры — мои соратники того времени — понимаю, что министерство обороны поступало правильно с государственной точки зрения, когда оставило большинство из офицеров, прибывших из трех областных центров, в Капустином Яре. Было бы нелепо во всех отношениях где-то сформировать батальон связи и направить его для обслуживания ГЦП, имея на месте хорошо подготовленный и уже приобретший определенный опыт личный состав и необходимые средства связи. Если же учесть, что шел всего четвертый год после окончания тяжелейшей и разрушительнейшей войны, то станет очевидной крайняя необходимость экономии средств. В сложившейся обстановке тех лет этот аргумент был, вероятно, наиважнейшим, если не решающим, при принятии такого решения. Но мы, молодые офицеры, в то время думали только о своих личных интересах. До этого мы служили в лучших полках связи в крупных культурных центрах, там у большинства офицеров остались жены и дети, как-то уже устроенные в жизни, в довершение ко всему нам было запрещено привозить семьи в Капустин Яр. Зимних испытаний не планировалось. Материально-техническое снабжение не было должным образом организовано. Нам было приказано рыть землянки. Меня, как одного из самых образованных офицеров, послали на стажировку в инженерно-строительную бригаду. После чего я стал в своей части прорабом и руководил строительством пяти больших землянок — для радиороты, телефонной роты, штабной роты, штаба части и зарядно-технической базы. Землянка телефонной роты была перегорожена дощатой стенкой на две части. В большей из них размещалась телефонная рота, а в меньшей части все младшие офицеры. Поскольку мы их рыли в ноябре 1948 года, они были очень сырыми. Обувь у солдат была изношена до предела. Мы для ежесуточного караула еле-еле набирали со всей части двадцать пар более ли менее приличной обуви. Всю зиму в этих условиях солдаты пролежали на нарах. О занятиях по боевой подготовке и речи быть не могло. Мы проводили с ними только политзанятия; при этом солдаты сидели и лежали на нарах. Питались они здесь же на нарах из котелков, пищу в которых им приносили дневальные из кухни. Странно, но новую обувь им привезли только к весне из Москвы, так как мы оставались на довольствии в своих частях. Объяснение этому невозможно даже сфантазировать — обыкновенный русский бардак. Всю зиму солдаты играли в очко на нарах, а рядом через стенку мы, офицеры сутками играли в преферанс и пили спирт и водку. Не могу не вспомнить трагедию, произошедшую со старшим лейтенантом Игорем Насоновым. В офицерской части землянки мы устроили турник между столбами, чтобы разминаться на нем по утрам, да и в дневное время тоже. Однажды мы сидели за большим грубо срубленным столом и рассуждали, как выжать деньги у возвращавшегося в тот день из отпуска старшего лейтенанта Евгения Николаева. Дело в том, что мы в течение трех месяцев не получали командировочные деньги, и как раз перед его приездом нам их выдали. И вот мы обсуждали, как его расколоть на «шута», так мы называли трехлитровую бутыль водки. Предлагались разные варианты, тем более что он был очень прижимистым человеком. Вдруг Игорь, выслушав наши предложения, встал и сказал, чтобы мы молчали, он сам все оформит. Он отошел от стола, а мы продолжали болтать. Как вдруг я услышал за спиной странный хрип человека. Когда я обернулся, то увидел Игоря, стоящего в мокрых валенках на очень сыром земляном полу с руками, кисти которых были неестественно заломлены за металлическую перекладину турника. Я подбежал к нему, схватил его за талию и почувствовал, что меня ударило током. Посмотрев вверх, я понял, что случилось — на турнике лежал оголенный провод под напряжением. Я крикнул младшему лейтенанту Михаилу Савинову: «Миша, сбрось провод с турника!». Как только он сделал это, тело Игоря обмякло, и он упал мне на руки бездыханный. Я сразу позвонил в госпиталь, сообщил о случившемся и попросил совета, как нужно поступать в этом случае. Мне сказали, что надо положить его на стол и делать ему искусственное дыхание беспрерывно. Приехал врач, осмотрел его и приказал нам продолжать делать ему искусственное дыхание в течение восьми часов. Если он не придет в сознание за это время, это будет означать, что он умер. Так оно и случилось. Тело Игоря увезли в морг, и командир части назначил военного дознавателя для проведения предварительного дознания. Мы догадывались, кто в тот раз набросил провод под напряжением на металлическую перекладину, так как многие из нас устраивали неоднократно такую шутку ранее, и решили, что в равной степени виноваты в этом все и будем стоять на том, что не знаем, как это могло произойти. Ведь злого умысла в этом не было, да и Игоря уже не вернешь. Так, благодаря нашей глупой шутке, ушел из жизни наш молодой товарищ, фронтовик, лейтенант Игорь Насонов, вечная ему память.

К весне 1949 года, наконец, было налажено наше тыловое снабжение, мы стали частью гарнизона ГЦП. И тут мы столкнулись с совершенно новой проблемой: Трудно себе представить, как нам, офицерам, было первоначально тяжело построить свои подразделения. Солдаты и сержанты, провалявшись на нарах в течение почти пяти месяцев (с декабря 1948 по апрель 1949 года), потеряли строевую выправку, выглядели мешковато, разучились выполнять команды своих командиров, вели себя иногда вызывающе, поведение некоторых из них граничило с неповиновением. Для того, чтобы вновь сколотить свои подразделения в преддверии предстоящих испытаний ракет, нам потребовались невероятные усилия, учитывая, что для солдат и сержантов срочной службы это был шестой или седьмой год службы в армии — можно понять их состояние и настроение. В конечном итоге мы сумели выполнить свою задачу, но очень большой ценой, вплоть до отправки нескольких человек в дисциплинарный батальон.

Из моего взвода я отправил в дисциплинарный батальон только одного солдата Силаева, призванного в армию из Москвы. Он был совершенно неуправляемым, вел себя высокомерно не только в своей среде, но даже в отношениях с офицерами проявлял фамильярность, часто совершал самоволки, нарушал практически все порядки и требования воинской службы. Никакие меры воспитательного и дисциплинарного воздействия положительных результатов не приносили, поэтому я и принял такое решение. Это было трудное решение. Я сделал ему последнее предупреждение. В ответ на это он только улыбнулся, надеясь на мое снисхождение. Так он попал в этот батальон на два года. Несколько забегая вперед, скажу, что жизнь нас свела снова в Москве, когда я уже учился в ВИИЯ. Однажды у станции метро «Бауманская» я рассматривал объявления о сдаче комнат. Вдруг слышу знакомый мне голос Силаева: «Здравия желаю товарищ старший лейтенант». Судя по интонации, пожелание это звучало благожелательно. Я обернулся на его голос и подал ему руку. Он смущенно пожал ее. Помня, каким он был в Капустином Яре, я был поражен его скромным поведением. Честно говоря, я ожидал увидеть и услышать нечто другое и был приятно удивлен. У нас состоялся короткий разговор. Я спросил, как у него сложилась жизнь в Москве. Силаев рассказал мне, что после увольнения работает в Москве радиомастером, жениться еще не успел, так как пришлось долго служить в армии по своей собственной вине. Прощаясь со мной, он сказал: «Спасибо вам за науку». Этим он снял с меня груз сомнений в правоте принятого когда-то мною решения. Я порадовался тому, что оно пошло ему впрок. Хотелось бы надеяться, что его дальнейшая жизнь сложилась удачно. Дай-то бог!

Для того, чтобы лучше понять настроение молодых офицеров части, я хочу дать краткое описание этого села, одного из районных центров Астраханской области. Капустин Яр расположен в балке между р. Волга и р. Ахтуба, в ста километрах от Сталинграда. Это было большое село (райцентр), население которого составляло около тридцати тысяч человек. Главной улицей этого населенного пункта являлась, как и во многих населенных пунктах СССР, улица Советская. Она протянулась на два-два с половиной километра. К ней с одной стороны сбегались с возвышенной части балки коротенькие улочки. Такие же улочки примыкали к центральной улице с противоположной низменной стороны села. Село было застроено одноэтажными деревянными домиками еще в конце девятнадцатого — начале двадцатого столетия, и только в центре его на площади стояла каменная церковь и три двухэтажных кирпичных дома. Церковь использовалась в качестве клуба и кинотеатра, в одном из двухэтажных домов находился райком коммунистической партии и райисполком, во втором — дом культуры с библиотекой и актовым залом, а в третьем — почта, телеграф и магазин, в котором можно было купить водку и папиросы, соль и иногда черный хлеб. Деревянные домики были в основном очень старые, даже ветхие, часть из них вросла в землю настолько, что рамы их окон практически опирались на землю, зачастую с перекосом. Абсолютное большинство дворов не имели бань, не было в селе и общественной бани, почему точно не знаю, но люди мылись в деревянных бадьях в сараях. Мы нашли только одну баньку во дворе отставного безногого солдата, инвалида 1-й мировой войны. В одном конце улицы Советской располагалась базарная площадь, на которой, съезжаясь по воскресеньям, торговали колхозники из окрестных сел. Только в эти дни можно было приобрести там мясо, овощи и фрукты на предстоящую неделю.

Летом село становилось ужасно пыльным, во дворах и на улицах практически не было ни травы, ни деревьев. Вокруг села была выжженная солнцем степь. Облака мелкой, как мука, пыли долго висели над селом, когда дул юго-восточный ветер из Казахстана или после проехавшей автомашины. Она забивалась в глаза, нос и уши, поэтому мы вынуждены были носить специальные очки, которыми пользуются в основном мотоциклисты и летчики, а уши затыкали ватой. Короче говоря, лето приносило три формы издевательства над людьми: тучи мошкары, пыльные бури и жара. Спрятаться от жары было негде — в дневное время дома и бараки превращались в печки. Мошкара была наказанием господним, избежать которого было невозможно. Мошки проникали везде и кусали нас безжалостно. Стоило приоткрыть рот на мгновение, как сотни их влетали в него. На протяжении всего лета люди держали свои дома с закрытыми ставнями и дверями. На ночь слегка приоткрывали их, пытаясь вызвать движение воздуха, но напрасно. Ночь превращалась в настоящий кошмар, вызываемый обильным потоотделением при полном штиле и жестоко кусающими нас насекомыми разных видов, включая клопов. Пытаясь спастись от этого кошмара, мы клали матрасы на пол и поливали водой пол вокруг них. Так эти умные твари заползали на потолок и из точки расположенной точно над нашими телами пикировали на нас, как пикирующие бомбардировщики. Осенью, в период дождей, грязь была непролазная. Довольно широкая улица покрывалась ровным, как асфальт, слоем грязи. Мы тогда шутили, говоря, что Капустин Яр — это та же Москва, только дома пониже и асфальт пожиже. Зимы, как говорили местные жители, были умеренными с сильными ветрами, гнавшими колючий снег при морозах, достигавших порой отметки минус 30 градусов Цельсия. Словом, это было богом забытое место.

Так вот, в этой обстановке мы решили вести себя так, чтобы нас отправили в свои части, что само по себе было безответственно, неумно и неуместно, тем более, что именно в то время и в том месте шло испытание советских ракет, будущих носителей атомного и водородного оружия, которое впоследствии явилось щитом нашей Родины и впервые в истории возможная третья мировая война не разразилась до сих пор. Но тогда мы оценивали обстановку неадекватно и дошли до того, что стали изрядно выпивать и иногда в состоянии легкого опьянения приходили в часть на утренний развод. Естественно, командир части Горбунов проводил с нами разъяснительную работу, некоторые офицеры были наказаны в дисциплинарном порядке. Однако, мы продолжали вести себя, как и ранее, но уже с меньшей уверенностью в благоприятном для нас исходе такого противостояния. Слишком уж не равны были силы сторон, кроме того, мы уже чувствовали, что морально наша позиция не выдерживает критики. Конфликт был завершен закономерно. Когда напряжение его стало заметно спадать, неожиданно для нас в часть приехал начальник полигона генерал-лейтенант Василий Иванович Вознюк, собрал нас, бунтарей, и спокойно сказал нам, что пора кончать это безобразие, так как оно бесперспективно для нас. Мы хорошие, опытные, в смысле обеспечения испытаний ракет, офицеры, других таких в армии нет, что льстило нашему самолюбию (ласковое слово и кошке приятно). Его слова падали на благодатную почву — мы уже сами почти осознали тщетность наших усилий и готовы были прекратить такое противостояние, но не находили правильного хода с нашей стороны, позволяющего сохранить свое лицо и достоинство, как мы это понимали в то время. Генерал подал нам руку помощи — он рассказал нам о планах развития полигона. Он обещал, что в довольно короткий период времени все будут обеспечены современным жильем, на полигоне будет функционировать ряд военных училищ, и офицеры, имеющие склонность к преподаванию, смогут в них работать. Все желающие и имеющие соответствующее образование смогут поступить в военную академию связи им. С.М. Буденного. Словом, карьера для всех будет обеспечена, альтернативой этому может быть только увольнение с военной службы, либо предание суду военного трибунала за злостное уклонение от исполнения своих служебных обязанностей. Вот вам альтернатива, — сказал он примирительно — делайте свой выбор. Естественно, мы выбрали службу, тем более что последними словами генерала были: «Я верю в ваш здравый смысл и верность присяге». Так был завершен этот, не самый достойный, эпизод моей жизни. Он явился важным уроком на всю мою последующую службу. Наша служба вошла в нормальную колею ко всеобщему удовлетворению. Однако отдельные рецидивы пьянства со стороны некоторых офицеров все еще имели место.