Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

ОТРОЧЕСТВО. ЮНОСТЬ. ВОЙНА.

22 июня ровно в 4 утра немцы подвергли воздушной бомбардировке Киев.

Было прекрасное воскресное летнее утро. В небе ни облачка. В этот день мы благодушно всей семьей вместе с семьей тети Гали собирались на Днепр. Накануне в субботу были заготовлены все припасы. Мы, дети, с нетерпением ждали тот воскресный день. Настроение у нас было праздничное, но празднику не суждено было состояться.

Рано утром нас разбудили характерные хлопки разрывов зенитных снарядов и очереди счетверенных зенитных пулеметных установок. Мама, расталкивая отца, говорила ему взволнованно: «Жоржик проснись, война!». А он ей в ответ: «Дай поспать — это маневры». Но тут в городе раздались разрывы бомб. Тогда отец и мы все высыпали на балкон и впервые увидели признаки войны — высоко в небе летали «юнкерсы» — немецкие бомбардировщики, прикрываемые истребителями «мессершмидт» — мессерами, как мы потом их называли. Они казались такими маленькими, словно игрушечные, и поблескивали в лучах солнца. Под ними, но гораздо ниже, то и дело возникали белые облачка разрывов зенитных снарядов и доносились их хлопки. Немецкие самолеты в первый день войны летали на высотах, недосягаемых для наших зениток. Как позднее стало ясно, фашистское люфтвафе в первый день проводило, что называется, разведку боем — засекали расположение и оценивали эффективность зенитных средств ПВО Киева. На крышу нашего дома падали осколки от разорвавшихся зенитных снарядов. Мы мальчишки потом их собирали. Ошеломленные люди высыпали на улицу. Все чаще звучало страшное слово «Война», хотя официального сообщения о нападении немцев на СССР еще не было. Такое состояние длилось до полудня. Ровно в 12 часов дня началось выступление В.М. Молотова, народного комиссара по иностранным делам, по всесоюзному радио. Он сообщил, что 22 июня гитлеровская Германия вероломно без объявления войны напала на Советский Союз, и завершил свою краткую речь словами: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами».

Не могли мы знать в ту минуту, когда и какой ценой будет завоевана эта Великая Победа. В тот миг мы были полны уверенности в том, что война коснется нас своим крылом и уйдет на запад, откуда и пришла. Наша армия будет бить врага на его собственной территории. К этому мы были подготовлены всей довоенной пропагандой коммунистической партии. Предвоенные фильмы: «Александр Невский», «Иван Грозный», «Петр Первый», «Суворов», «Нахимов», «Если завтра война» и др., пресса (газеты, журналы, книги), военная подготовка в школе — все это вселяло в нас уверенность в том, что будущая война будет легкой, короткой и победоносной. Она закончится нашей победой над любым противником, который может посягнуть на нашу свободу и независимость. Но уже на третий день войны, 25 июня, фашистская авиация совершила массированный налет на Киев — 75 бомбардировщиков Ю-88 («юнкерс») тремя боевыми группами, по 25 самолетов в каждой, вторглись в воздушное пространство Киева с трех направлений и практически беспрепятственно бомбили заранее разведанные и намеченные к уничтожению объекты в Киеве. Так, недалеко, в 250-ти метрах, от нашего дома была сброшена серия бомб (4 или 5) на казарму воинской части. К счастью, только одна бомба попала в правое нежилое крыло казармы, в котором размещалась кухня и солдатская столовая, а остальные взорвались на футбольном поле этой же части.

Вторая серия бомб взорвалась на территории завода им. Артема, метрах в четырехстах от нашего дома. В тот день я впервые испытал ужас, вызываемый падающими бомбами. Когда бомбы, нацеленные на казарму, приближались к земле, они издавали страшный, ни с чем не сравнимый вой. Я в это время находился во дворе, ограниченном с четырех сторон домами. Все нарастающий их вой создавал впечатление, что бомбы летят точно в меня. Я от страха пытался вжаться спиной в стену дома. Придя в себя после разрыва бомб, мы бросились к месту их падения и уже издали увидели дымящиеся развалины казармы. Это было шокирующее зрелище.

После этого удара фашистской авиации нашей уверенности чуточку поубавилось. Мы оказались свидетелями низкой эффективности и даже бессилия наших зенитных средств и авиации в отражении налета немецкой авиации. Представьте себе, что «юнкерсы», прикрываемые «мессершмитами», истребителями, обладавшими фантастической по тому времени скоростью 500 км в час и мощным вооружением, выстраивались в круг и, летая по кругу, по очереди один за другим входили в пике, с высокой точностью сбрасывали бомбы на назначенные им цели и снова занимали свое место в строю. И так методично в течение довольно длительного времени они бомбили Киев.

Это действовало угнетающе на психику жителей и, думаю, на военнослужащих тоже, особенно на летчиков. Красная армия пыталась противодействовать им зенитными средствами и авиацией. В основном это были тихоходные бипланы У-2, («кукурузники», как их тогда называли), скорость которых не превышала 140 км в час, вооружение — малокалиберный пулемет. Силы противостояния были явно неравны. Но надо отдать должное мужеству и смелости наших летчиков, они входили в боевые порядки немецких самолетов и открывали по ним огонь. Однажды мы наблюдали за ходом воздушного боя с крыши нашего пятиэтажного дома. Вдруг мы увидели, как в небе вспыхнул купол парашюта. Парашютист опускался недалеко от нашего дома на соседнюю улицу. Мы нисколько не сомневались, что это был немецкий парашютист. Выбежав на улицу, мы стали свидетелями того, как солдаты вели огонь из винтовок по спускающемуся парашютисту. Когда он приземлился, все увидели, что это советский летчик, у него оказались простреленными обе ноги. Солдаты были обескуражены и выглядели смущенными, а летчик крыл их в бога и в мать, хотя их было трудно в чем либо винить, разве только в том, что они, как и мы, мальчишки, жаждали поражения немецко-фашистским летчикам и свято верили, что другого исхода воздушных боев и быть не могло — наша авиация и наши летчики лучшие в мире. Они, как и мы, не видели сбитого самолета, но были уверены, что это был немецкий самолет, а различить во время полета парашютиста — свой он или чужой — было невозможно. Все были в шоке. Мы не хотели верить собственным глазам. На наших глазах таял миф о нашем абсолютном превосходстве «на земле, в небесах и на море».

После мощной бомбежки 25 июня мы несколько раз бегали в бомбоубежище соседнего дома. Несколько дней спустя какой-то, с позволения сказать, специалист устроил так называемое бомбоубежище в нашем доме, подперев бревнами потолок полуподвального помещения. Мы туда никогда не спускались — даже женщинам и нам, пацанам, было ясно, что такой крепеж потолка не может спасти жителей дома от смерти в случае попадания в него бомбы. При бомбежках мы тесно прижимались к маме, лежа на ее кровати, надеясь на то, что беда обойдет нас стороной, а наша ПВО, включая славную авиацию, вскоре нас прикроет с воздуха. Наши ожидания не оправдались.

Мы тогда еще не знали, что первая линия нашей боевой авиации, базировавшейся на военных аэродромах западной части России, была практически уничтожена в первые часы войны. На аэродромах было уничтожено около 1300 лучших наших боевых самолетов. Аналогичная ситуация была и с бронетанковыми силами. Дело в том, что в 30-х годах по идее маршала Тухачевского были сформированы бронетанковые дивизии и корпуса, которые должны были выполнять стратегические задачи. Планировалось также формирование бронетанковых армий. Они должны были дислоцироваться при оборонительном варианте в 400-500 километрах от границ, со стороны которых могло ожидаться вторжение вражеских войск. При таком использовании бронетанковых войск командование имело бы возможность в первые дни войны определить основные направления наступления войск противника, выдвинуть навстречу силам противника крупные, хорошо организованные бронетанковые группы и во встречном бою остановить их, а то и опрокинуть. В этом случае уже на линии Молдавия — Западная Украина — Западная Белоруссия — Эстония война приобрела бы совсем иной характер. К великому сожалению такого поворота событий не произошло да и не могло произойти.

В 1936 году бездарные и безграмотные командармы Ворошилов и Буденный (язык не поворачивается называть их маршалами), которые не способны были представить себе возможный характер будущей войны, основываясь на опыте гражданской войны, считали основной ударной силой кавалерийские корпуса и армии с приданными им бронетанковыми частями и подразделениями. Они предложили Сталину расформировать бронетанковые дивизии и корпуса и передать танки в пехотные дивизии, корпуса и армии в качестве танков НПП (непосредственной поддержки пехоты), обвинив при этом Тухачевского в карьеризме и высокомерии. Можно также легко предположить, что они сыграли на мнительности, подозрительности и шпиономании Сталина, намекнув ему, что Тухачевский своим сомнительным новаторством может нанести урон авторитету Сталина и таким образом ослабить боевой дух армии. Сталин клюнул на эту приманку, так как он считал себя, и только себя, непревзойденным авторитетом в военной области, впрочем, как и во всех других областях. В 1937 году маршалы Тухачевский, Егоров, Блюхер были арестованы и расстреляны.

Идеями Тухачевского воспользовался фашистский генерал Гудериан. По его инициативе в 1936-1939 гг., то есть к началу войны в Европе, в Германских вооруженных силах (вермахте) были сформированы крупные бронетанковые соединения вплоть до танковых армий, которые в 1939-1941 годах приобрели боевой опыт в боях против Франции, Польши, Чехословакии и Югославии. В то же время наши танковые соединения были расформированы и небольшими подразделениями и частями были приданы передовым пехотным частям и соединениям и, таким образом, оказались рассредоточенными в непосредственной близости от нашей западной границы.

22 июня 1941 года немцы нанесли чудовищной силы удар по трем основным направлениям: Киевское, Минское и Ленинградское, для чего бросили на нас 179 дивизий (многие из них механизированные) и несколько танковых армий. Наша оборона была прорвана. Немецкие механизированные и бронетанковые соединения ускоренным маршем двигались на восток вглубь нашей территории. Наши танки после израсходования боезапаса и ГСМ (горюче-смазачных материалов) были либо уничтожены, либо захвачены, так как снабжение из тыла было весьма проблематичным (интенсивные бомбежки, потеря управления войсками, паника). Война стремительно катилась к Киеву. Ежедневно сообщали о захваченных немцами городах: Львов, Проскуров (моя родина), Каменец-Подольск, Иваново-Франковск, Бердичев, Чернигов, Винница. Жители Киева, особенно еврейское население, спешно покидали Киев, так как уже было известно, что при захвате городов немцы уничтожают прежде всего коммунистов и евреев.

Уже в конце июля бои велись на дальних подступах к Киеву, а в августе немцы высадили воздушный десант в Голосиевском лесу и бои шли буквально на окраине Киева. Мы, мальчишки, с крыши нашего дома видели этот лес и отчетливо слышали басовитые очереди немецких пулеметов МГ и знакомые нам на слух ответные очереди наших станковых пулеметов «Максим» и ручных пулеметов РПД (ручной пулемет Дегтярева). К нашему счастью, десант этот был уничтожен и Киев устоял.

Но положение Киева оставалось критическим. Это было ясно по многими признаками. В Киеве можно было наблюдать группы растерянных, безоружных солдат, бродивших по дворам и просивших воды и чего-нибудь поесть. Люди понимали, или скорее почувствовали, что это было отражением катастрофы, произошедшей на фронтах. В это время началось массовое бегство людей из Киева на восток. В Киеве ходили слухи о том, что в захваченных городах специальные команды войск СС вылавливали и расстреливали коммунистов, советских работников и членов их семей, евреев и людей похожих на них (черноволосых, с характерным носом). Но для многих это бегство кончалось после пересечения поездами Днепра и их прибытия на станцию Дарница (сейчас это район города Киева), где большинство из них подвергалось бомбежкам. Люди, оставшиеся в живых, возвращались в Киев в шоке и без своего скарба.

В этой обстановке мама решила не уезжать из Киева и будь что будет. Но для нас это было равносильно самоубийству. Дело в том, что все в округе знали, что отец был военкомом Киева, и наверняка нашлись бы нехорошие люди, мягко выражаясь, которые выдали бы нас немцам. Последующие годы полностью подтвердили эти опасения. Только в нашем и в соседних домах оказалось не меньше трех человек, которые водили немцев по квартирам, в которых жили бывшие коммунисты, военные и советские работники. А некоторые людишки использовали эту ситуацию и просто сводили счеты со своими обидчиками. Раньше такие же люди делали то же самое и доносили на своих соседей в НКВД. Последовали массовые расстрелы в Киеве, но об этом поговорим особо.

Итак, мы остались в Киеве под угрозой оккупации и начали готовиться к жизни в новых условиях. Все жители начали сжигать документы, советскую литературу, фотографии и т.п., которые фашистские оккупанты могли использовать в качестве компрометирующих документов. Из труб домов постоянно валил черный дым. В воздухе летали полусгоревшие клочки бумаги. Люди были одержимы страхом. О жестокости фашистов на оккупированных территориях все были наслышаны. Не миновала сия чаша и нас, мальчишек. Мы начали готовиться к подпольной борьбе. Пытались скомпоновать свинцовые шрифты, которые мы нашли в брошенной типографии, расположенной на нашей улице, чтобы впоследствии печатать с их помощью листовки. Начали готовить взрывпакеты, используя порох и взрывчатку, которые мы нашли на территории ранее разбомбленной части, фантазировали, как мы будем их использовать, если останемся живы, а в это же время наши мамы сжигали все, о чем я говорил выше. Поэтому у нас не осталось большинства фотографий, связанных с отцом, книг посвященных гражданской войне, среди которых была также дорогая для меня книга «Под красным знаменем», в которой были фотографии отца, его артиллерийского дивизиона и документальный рассказ о его боевом пути, на котором мы воспитывались, его планшетка и будёновка. Вот уже и жизнь подходит к концу, а мне не дает покоя чувство вины за то, что мы не сумели сберечь материальную память об отце.

В середине июля 1941 года отец снова был призван в Красную армию. Ему было присвоено звание интенданта первого ранга (три шпалы в петлицах), и он был обязан явиться в пункт формирования части в дачный поселок, расположенный практически на последней остановке трамвая № 4, маршрут которого проходил по нашей улице. В конце июля отец в форме полковника приехал последний раз домой. К нему приехали бывший начальник киевской милиции Мешков в форме капитана милиции (до ареста он был полковником милиции) и еще один военный, фамилию, должность и звание которого я не помню. Была парадоксальная ситуация. Страна рушилась, население страдало, а, глядя на них, могло показаться, что для них это был праздник — еще вчера они были «врагами народа», лишенными всех званий, регалий, заслуг и вдруг благодаря войне вновь обрели себя, восстановилось, в какой-то степени, их реноме. Буквально через пару часов они простились с нами и разъехались. Отец вернулся в пункт сбора.

Шел август 1941 года. Немцы пытались взять Киев сходу. Был день и ночь, когда наши тыловые части и обозы уже покидали город. Утром мы с ужасом ожидали вступления немцев, но тогда им сделать это не удалось. Как потом рассказывал отец, Киеву тогда помогли устоять танки Т-34, эшелон которых прибыл с Урала и прямо с платформ танки вступили в бой. Это на некоторое время отсрочило взятие Киева немцами. Весь август горожане и мы, пацаны, привлекались к рытью траншей на окраинах и возведению баррикад на магистральных улицах города из мешков с песком.

Внезапно поздно вечером 2 сентября 1941 года раздался звонок. В квартиру вошел молодой лейтенант, потерявший левую ногу во время финской войны и награжденный медалью «За Отвагу». Он сказал нам, что по приказанию отца он должен организовать вывоз из Киева членов семей командования 361 запасного стрелкового полка, стоявшего в 185 км к востоку от Киева в деревне Борщна под городом Прилуки, при этом он предупредил нас, что на рассвете 3-го сентября мы должны быть готовы к отъезду из Киева. На сборы мы имели четыре часа ночного времени. Что тут началось! Мама растерялась, засуетилась, расплакалась, не могла решить, что из вещей брать с собой, что бросить, — разрешили взять только два места, не считая ручной клади. Услышав мамины причитания, пришли две соседки по коммунальной квартире Вера и Надя и стали помогать собирать вещи в два больших мешка по своему разумению. Это были более или менее приличные носильные вещи. Я успел распорядиться двумя дорогими для меня вещами: фотоаппаратом «Смена» и футбольным мячом. Я наивно считал, что они могут заинтересовать фашистов. Чтобы они не попали в руки фашистам, я привязал их веревкой к перилам балкона и спустил их вниз так, чтобы они висели примерно в 1-1,5 метрах от земли и ребята смогли бы утром их взять себе, а своих тридцать белых крюковских голубей, которых на меня оставил Владик, уходя на фронт (он вскоре погиб в боях за Киев), я не сумел передать кому-либо, так как дело происходило глубокой ночью. Я оставил ключи от голубятни, которая находилась на чердаке нашего пятиэтажного дома, тете Наде, нашей соседке, и просил передать их Володе, мальчику, жившему на четвертом этаже. Я предупредил ее, что, если она этого не сделает, голуби погибнут от жажды и голода.

Едва забрезжил рассвет, мы тронулись в путь, погрузившись в кузов полуторки ГАЗ. Из Киева мы выехали без происшествий. Благополучно пересекли Днепр по мосту в Дарницу. Памятуя бомбежки эшелонов в Дарнице, мы миновали ее без остановок и, наконец, выбрались на шоссе, ведущее к городу Прилуки и далее на Полтаву. В г. Прилуки, в 185 километрах к востоку от Киева, располагался штаб юго-западного фронта, которым командовал генерал Кирпонос. Естественно, что дорогу, ведущую к штабу фронта, систематически облетывали немецкие самолеты-разведчики и для нагнетания страха периодически обстреливали появлявшиеся на ней автомашины. Мы дважды подвергались обстрелу. По команде нашего лейтенанта Сорокина мы бросались из кузова машины на обочину дороги и прятались в бурьяне. К счастью все мы остались целы и невредимы. Машину немцы также не повредили. Вероятно одинокие автомашины, хотя и могли быть легкой добычей для немецких летчиков, не представляли для них целей, которые подлежали обязательному уничтожению, поэтому они не очень-то старались, даже второго захода на цель не совершали. Скорей всего, они проводили разведку маршрута, ведшего к штабу фронта, и не отклонялись от выполнения своей задачи. Это я теперь так оцениваю ту обстановку, а тогда было очень страшно и казалось, что пришел нам конец. Однако бог нас миловал, и к полудню того же дня мы прибыли в г. Прилуки и подъехали к штабу фронта, чтобы получить разрешения ехать дальше к месту дислокации 361 запасного стрелкового полка (с. Борщна). Получив разрешение, мы едва успели отъехать от штаба на 2-3 км, как немецкие самолеты начали бомбить штаб, который прикрывали только счетверенные зенитные пулеметы. Мы наблюдали эту бомбежку со стороны и особых разрушений не видели. Через час-полтора нас уже обнимал счастливый отец. Он все же сумел вывезти нас из Киева и, таким образом, спас нас от гибели во второй раз. Он прекрасно понимал, что могло бы случиться с нами, останься мы в городе, оккупированном немцами, а то, что он будет взят немцами, ни у кого уже не вызывало сомнения.

К тому времени немецкие войска уже форсировали Днепр севернее и южнее Киева и углубились на 190-200 км на восток от Днепра. Образовался огромный мешок, у горловины которого находился г. Прилуки, где располагался штаб юго-западного фронта. Существовала огромная опасность того, что со дня на день немцы могут завершить окружение 500-тысячной группировки войск (завязать горловину этого мешка), что позднее и произошло. А пока мы поселились в украинской хате, в которой квартировал отец. Село Борщна казалось нам совсем мирным местом. Война действительно его еще не опалила своим огнем. Как мне помнится, деревушка эта была очень живописной: аккуратно выбеленные белые хаты, крытые свежей соломой, садочки около каждой, спелые яблоки и сливы — точь-в-точь как в кинофильме «Свадьба в Малиновке». В одной из таких хат мы провели с отцом двое суток. Я с мальчишеской завистью наблюдал за молодыми, стройными, красивыми лейтенантами в новенькой командирской форме, перетянутой ремнями, с двумя кубиками в петлицах. Все они казались мне героями, которые были призваны нас защитить, и я не сомневался, что они сумеют это сделать.

К 5-му сентября обстановка настолько осложнилась, что отец принял решение срочно отправить нас на восток на той же полуторке. Дело в том, что в тот день штаб юго-западного фронта должен был передислоцироваться в район г. Сумы, чтобы избежать окружения. Отцу разрешили пристроить нашу автомашину в хвост штабной колонны. Я помню, как мама спрашивала: почему командование части не пытается вывести ее из возможного окружения. Отец объяснял, что они не получили никакого приказа от командования фронта — ни выводить полк на восток, ни следовать на какой-либо участок фронта, а принимать какое-либо решение без приказа они не имели права.

Итак, мы покинули село Борщна и вскоре прибыли в Прилуки, где отец согласовал вопрос нашего следования в колонне штаба и вернулся к нам. К вечеру 5-го сентября колонна тронулась в путь. Отец на своем легковом ГАЗике долго ехал вслед за нами так близко, что невольно возникала мысль, что он никак не может найти в себе силы остановиться. Так, наверное, это и было. Он тогда знал то, чего мы знать не могли — мы видели друг друга последний раз. В какой то момент он громадным усилием воли, это я сейчас хорошо понимаю, развернул машину в обратном направлении, вышел из машины и долго стоял на обочине шоссе, махая нам рукой до тех пор, пока мы не исчезли в клубах пыли, поднимаемой колонной, и перестали видеть друг друга. На всю оставшуюся жизнь эта картина, этот образ отца, стоящего на обочине с поднятой рукой, — последняя память о еще живом отце.

В той ужасной неразберихе и панике, когда многие части были укомплектованы необученными солдатами (в основной массе украинцами), а штаб фронта бросил свои войска, находившиеся под угрозой окружения, армия стала неуправляемой. Отец это предвидел. Он говорил маме, и я это сам слышал, что, как только окружение состоится, армия рассыплется, украинцы, мобилизованные из близлежащих городов и районов, разбегутся по домам. Как потом стало известно, огромная 500-тысячная группировка была действительно окружена. Мешок захлопнулся буквально за нашей спиной. Штаб фронта и мы, ехавшие в его колонне, чудом избежали окружения. Предвидение отца сбылось. Потерявшая управление группировка, распалась на многочисленные группы, которые в основном были пленены немцами, часть людей разбежались по домам.