Яков Гельфандбейн

Листая памяти страницы...
 © Гельфандбейн Яков, Середа Ян
© Сайт «Капустин Яр»
Опубликовано на сайте «Капустин Яр».

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

— Насколько я понял из Ваших рассказов, офицеры были не прочь выпить чего-нибудь крепкого, тем более, что и стужа зимой и великолепная рыбалка или охота летом к этому не только располагали, но и, наверное, даже обязывали!. Не расскажите ли какой-нибудь запомнившийся забавный случай, связанный с употреблением спиртного? Уверен, такие случаи есть в арсенале каждого!

— От чего же не рассказать? Помню, например такой случай: в 1954-55 годах, на полигон стали регулярно прибывать молодые специалисты — инженеры, подготовленные Артиллерийской академией, часть из них получала назначение в нашу испытательную часть. Однажды несколько человек прибыли на четвертую старую, доложили о прибытии, получили места для отдыха и, расположившись в холодке под грушами заброшенного сада и распаковав съедобные запасы, собрались пообедать. Принесли наваристый борщ из кухни, нарезали хлеб большими ломтями, копченую колбасу из офицерского пайка, соленые огурчики — на всяк случай, копчушечку, у кого-то оказалась и икорка. Но как всё это великолепие есть «на сухую?», надо ведь и прибытие обмыть. Проблема не дискутировалась, знали, что на площадке нет недостатка в спирте — святой источник с «Голубым Дунаем» ещё не иссяк. Попросили у начальника отделения заправки, тот не пожалел, отлил из собственных запасов и укатил домой, благо время подошло. Время к вечеру, сели за стол друзья, нарезали арбуз, налили в кружки, подняли,… и вдруг один из них вспомнил: друзья, говорит – а вы знаете, что вместо спирта уже используют ГИМ, его заменитель. Ба, ведь на заправочных емкостях знак то нарисован — череп и кости! А спросить — не у кого, к начальству с этим вопросом не пойдешь. Сообразили быстро. На площадке жили собачки — солдаты их любили, кормили и баловали. Решили проверить горючее на живом объекте. Приманили её кусочком колбасы — те на колбасу «клевали» и готовы были делать за неё всё, даже в космос слетать. Предложили ей попробовать жидкость — не захотела. Это насторожило желающих выпить, и они влили в её горло насильно с полстакана сомнительной жидкости, запахом, однако, от спирта не отличавшейся. Посидели минуток с десять. Смотрят — Жучка повеселела, стала быстро крутиться, ловить свой хвост и весело лаять. Ну, братцы — всё в порядке, поехали! Поехали по полкружечки, закусили солененьким, поговорили и приступили к борщечку из свежей капусты. И тут взгляд одного из них застыл: Жучка лежала вверх ногами, голова набок, язык — наружу, глаза закрыты, не дышит… Вот она, наша судьба! Тревога, вызов дежурного по площадке, связь по радио с дежурным по гарнизону, скорая — в пути. Чрезвычайное происшествие, отравилась группа офицеров, нужно срочно докладывать в Москву! Ехала машина «скорой» с час. Офицеры сидят согнувшись, у кого уже заболело брюхо, кто-то уже не то что пить, жить не хочет! Бравые эскулапы тут же приступили к работе: у кого желудок промывают, кого-то ставят с ног на голову и крутят слева направо и справа налево, кто-то глотает слабительное, кому-то клизму ставят. А про Жучку забыли.

А Жучка тем временем проспалась, потянулась и бросилась искать водичку. Увидели её в тот момент, когда она, уже придя в себя, дрожа всем телом и поджав хвост, большими глотками жадно лакала воду из лужи под водопроводным краном у водонапорной башни. Позднее экспресс анализ выпитого показал: чистый 92%-ый спирт, заправщик не подвел!

Долго ещё эта славная история рассказывалась в Капустином Яре, стала легендой, и долго ещё эти офицеры боялись взять в рот что-либо из заправочных ёмкостей. Зато «сучек“ — «красная головка», из базарной лавочки был в почете!

— Скажите, а Вы читали книги Резника (Суворова) «Ледокол», «День М», «Аквариум»? Вы вспомнили о Сталинграде, а я тут же вспомнил о том, что недавно праздновали юбилей Сталинградской битвы и впервые прилюдно упомянули о существовании заградительных отрядов. Вспомнился Суворов, который, если мне не изменяет память, первым о них рассказал.

— Суворова читал, но не люблю лжецов, тем более предателей. А Суворов не просто лжец, но и предатель, причем корыстный, а предателей всегда называли своим именем и поступали соответственно. Это мое кредо.

В отношении заградотрядов. Да, они были и до Сталинграда. Но с совершенно иными задачами. Никогда и никого не гнали в бой пулеметами. Ну, не видел я и не слышал такого! Врёт Суворов, отрабатывая серебряники. Заградотряды собирали на дорогах отступающих и выходящих из окружения, направляли их на проверку в органы «Смерш», после чего эти люди направлялись в новые формирующиеся части. Несли они и комендантские функции, особенно под Сталинградом,при подготовке наступления, контролируя передвижения на дорогах с целью сохранения тайны подготовки наступления. Почему то, Суворов не пишет о немецких заградотрядах, которые ловили своих бегущих солдат, без суда и следствия расстреливая их или приковывали к пулеметам. Сам видел на р.Миус, у Таганрога, такого смертника — прикованного к бронеколпаку. Когда его расковали, он сорвал с головы нашего солдата пилотку, схватил свой пулемёт и пошёл в атаку вместе с нашей пехотой.

Я же сам прошёл через это дело в 41-м, после выхода из окружения, того самого, о котором писал Симонов в книге «Живые и мертвые». И если говорить о писателях, то именно он мой идеал писателя военных лет (но не журналиста). Служа в Капустином Яре, пришлось с ним встретиться, когда он облил грязью новую науку кибернетику, называя её «оружием мракобесов». Бывал я у него в редакции «Литературной газеты», пытался выступить против, но понимания не нашёл.

— Я читал эту книгу. Надо сказать, что первые главы производят весьма удручающее впечатление. Интересно, а что испытывали тогда Вы и те, кто Вас окружал?

— Симонов очень хорошо, а главное правдиво, описал эту мрачную картину войны. Первое и главное, что вполне естественно, все наши чувства были направлены на то, чтобы выжить и не попасть в плен. Для меня, например, это было равноценно гибели. Было гнетущее чувство недоумения, непонимания - как такое могло случиться, ведь не к такой войне мы готовились.

Чувство гнева и ненависти к врагу, как и чувство уверенности в победе, не покидало нас: наше дело правое! Мы видели, что немца можно бить. И не только видели — били. Но всякое было. Были и такие, которые уходили к немцам. Были и такие, которые уходили домой, особенно из районов по пути следования, уже оккупированных к тому времени немцами. Но основная масса, организуемая по маршрутам следования в подразделения и управляемая кадровыми офицерами, сплачивалась в боевую силу и подходя к линии фронта, была в состоянии вести бой и пробиваться к своим. Так случилось и со мной. После двадцативосьмисуточного перехода по лесам, ведя многочисленные стычки с врагом, вышли из окружения в районе жел.дор. станции Белёв, после чего ещё раз попали в кольцо в районе станции Плавск. Вышли из окружения к г.Тула, где, после соответствующего контроля, влились в ряды её защитников. Из моего взвода ушел домой лишь один человек. И то, ушёл по моему разрешению, но не вернулся. Почему — не знаю. Хочется думать, просто не сумел найти нас на лесных дорогах.

— А кого из старых ракетчиков, которых без сомнения можно назвать первопроходцами, Вы помните? Я имею в виду военных, заложивших основу служб полигона.

— Мне с руководством полигона встречаться по службе не приходилось. Помню хорошо начальника штаба полковника Карась, начальника связи полигона полковника Халинева, позднее сослуживца по Рижскому Высшему командно-инженерному училищу. Умер он нелепой смертью во время физкультурных занятий — на волейбольной тренировке. Похоронен он в Риге, на гарнизонном кладбище. Там же похоронены один из самых старых ракетчиков — главный инженер Первой Инженерной бригады генерала Григорьева — Борис Наумович Розин, позднее — начальник кафедры эксплуатации Училища, начальник политотдела этой же бригады — полковник Иван Иванович Захаров. Позднее он был начальником политотдела Училища, а семья его и сейчас проживает в Риге. Начальником этого училища в конце 50-х, начале 60-х годов, был генерал Анатолий Алексеевич Васильев, мой однокашник по Академии, потом начальник баллистического отдела в.ч. 15646, а затем — начальник космодрома Байконур и лауреат Ленинской премии, сменивший пострадавшего при катастрофе генерала Герчика. Позднее он стал начальником Главного управления ракетного вооружения. А вот генерал-лейтенант Александр Курушин, следующий, как мне помнится, начальник космодрома, мой коллега по работе в лаборатории Всеволода Баврина, позднее генерала. Именно Курушина, я сменил на должности старшего офицера — испытателя лаборатории, при его назначении на Байконур, Не могу не вспомнить генерала Калашникова, сменившего генерала Головчанского на посту начальника Управления 15646, полковника Тюрьменко, в разное время командовавших в.ч. 31925, ранее начальника боевых полей, а позднее генерала, начальника арсенала в Столбцах и командира дивизии в Литве. Ну, а долгое время главным инженером этой испытательной части был Григорий Михальчук, обаятельный человек доброй души, уехавший после демобилизации на завод к Янгелю в Днепропетровск. Мне лично, приходилось также взаимодействовать с начальниками основных отделов управления 15646. Это были подполковник А.С.Нахамчик, полковник (позднее генерал, герой Соц.труда) Н.И.Меньшиков, подполковник (позднее лауреат Ленинской премии) Г.С.Иоффе, подполковник (позднее генерал) В.М. Эйбщиц, подполковник И.Золотенков, а в первые годы и с подполковником А. Носовым, позднее погибшим при известной катастрофе на Байконуре.

Колоритной творческой фигурой в в.ч 15646 был полковник Родин, сменивший Васильева на должности начальника баллистического отдела. Меня с ним связывала творческая, изобретательская работа. В частности, мы совместно отрабатывали заявку на электроэрозионный двигатель для управления объектами в космосе. При весе в несколько десятков грамм, и размерами с карандаш, он мог развивать тягу, достаточную для вращения обитаемого космического объекта относительно его осей.

Ну, и конечно, не могу не вспомнить одну из колоритнейших фигур, прибывающих на пуски ракет в качестве представителе Главного Управления Ракетного вооружения (ГУРВО) — полковника Мрыкина. В течение всей моей службы на полигоне, я помню его полковником (слышал, что где-то к концу 50-х он всё-таки стал генералом), но это был свирепый полковник. Когда он приезжал на полигон, вся власть и всё управление выполнением заказов, негласно переходило в его руки. Многие даже поговаривали, что сам Василий Иванович робеет перед ним. Помню, в году 55-м, не удавалось подготовить ракету к пуску в заданное время — то одно, то другое никак не получалось. Приказал выстроить личный состав на старте перед ракетой, и без всяких обиняков объявил, что если старт не будет произведен в назначенное время, весь списочный офицерский состав будет понижен в должностях и званиях, а солдаты и сержанты — отправлены в штрафной батальон. Такое обращение в духе царствующего Павла, воодушевило личный состав на подвиги, старт был произведен во время. Но тяжелое моральное испытание было компенсировано: офицеры получили повышения в звании и денежные премии, а солдаты и сержанты — десятидневные отпуска на родину или довольно крупные денежные премии.

Судьба подарила мне и других именитых сослуживцев из однокашников: Александр Максимов, однокашник, стал генерал-полковником, Начальником Главкосмоса, Генерал Легасов — начальником одного из ведущих управлений ПВО страны, о генерал-полковнике Бутылкине, почетном академике АН СССР и РФ, Герое Сов.Союза, я упоминал многократно. Вообще, из академического выпуска 1952 года, из моей группы в 40 человек, осталось всего несколько человек, не достигших высоких постов, воинских, геройских, лауреатских или ученых званий и степеней.

— А как было организовано обучение специалистов, ведь личный состав всё время обновлялся?

— Обучение шло по многим направлениям, одно из них — подготовка в школе младших специалистов. В одном из классов этой школы (начальник — полковник Шумилов), мы соорудили электрифицированный стенд с электросхемой — «одиннадцати листовкой», длиной метров в 20, на ней все элементы подсвечивались, отражая все бортовые и наземные команды.

Бубнов с детьми за два года до смерти

Схема содержала сотни элементов — реле, ключей, переключателей и сигнальных транспарантов, исполнительных элементов и сияла цветной иллюминацией, которой удивлялись все начальники, и каждый хотел иметь у себя такую схему — чудо классного оборудования. На этой схеме систематически проводились и тренажи офицеров — техников и начальников отделений. Делали эту схему техники Панюков, Бубнов и Запорожский. Судьбы Запорожского не знаю, а Бубнов был позднее командиров ракетной части в Чите, награжден орденом Ленина и умер молодым примерно в 70-м году. Ст. лейтенант Панюков стал позднее доктором наук и профессором, и именно он изобрел и сделал первый в мире автоматический пульт контроля ракет — машину испытания ракет («МИР-1»), ставшую прототипом всех последующих систем для их автоматических испытаний. Помню такой случай: при испытании 8А11, при поверке готовности наземной сети, не прошла какая то команда, горит красный транспарант. Следует команда Панюкова: «второй, я первый. Разобрать главный разъем, на 93-м контакте желтого поля - убрать соринку!» А главный разъем, размером с хорошую сковородку, имеет три поля со 120 контактами, коммутирующими три кабеля толщиной с руку. Все бросаются к разъему, его раскрывают и ... ничего не находят. Второй докладывает — «контакт чистый», разъем соединяют, проводят проверку, команда не проходит. Следует повторная команда: «второй, я же сказал, убрать соринку с 93-го контакта желтого поля!» Опять раскрывают контакт, ничего не видно. Первый командует промыть контакт и осмотреть его через лупу. Приносят лупу, контакт промывают спиртом и прочищают костяной лопаточкой. Собирают, проверяют — схема работает. Оказалась на контакте прозрачная жидкость от раздавленного насекомого. И это только один пример того совершенства знаний, которого добивались офицеры. Панюков просто ежедневно приходил к схеме, по часу глядел на неё и запоминал. Это было увлечение своей работой, граничащее с самоотверженностью.

— Полигон в то время был в центре внимания и приоритетов страны и правительства. Члены правительства, наверное, частенько наведывались на полигон. Вам приходилось сталкиваться с тогдашней правящей элитой на полигоне?

— Приходилось, конечно. Причём во время проведения операции «Тополь» произошёл один казус, о котором я сейчас с удовольствием расскажу. Это была та самая операция, где Хрущеву и Жукову в присутствии большого количества всякого иного начальства, демонстрировали образцы ракетного вооружения — от стратегических ракет до ракетных торпед подводных лодок и всё — последние образцы. Показ сопровождался пуском ракеты стратегического назначения, выставка и пуск производились на 4-й площадке. Так как моя группа в пусках не участвовала и была обеспечивающей это мероприятие, я был гидом по РВ. Докладывал Хрущеву и всей сопровождающей его группе, а Жукову — даже дважды (первый раз на репетиции). По результатам этой операции и были приняты решения о создании РВСН, пересмотре доктрины, о сокращении военной авиации и продаже новых крейсеров «на иголки». С одной стороны это было в интересах ракетчиков, с другой далеко не все ракетчики разделяли это решение.

А казус заключался в следующем. По установившемуся обычаю, когда до пуска оставалось пару минут, всему боевому расчету боевой машины пуска давалась команда освободить мочевой пузырь. Машина пуска располагалась на удалении 50-75 метров от ракеты, и такое мероприятие было далеко не лишним и предписывалось медиками. Когда перешли к пускам из бункера, этот обычай сохранился и соблюдался свято, и естественно, его не могли нарушить даже в таком торжественном случае.

Для наблюдения пуска, на удалении примерно метров 400-500, была построена специальная веранда, на которой накрыли столы для руководства, полные всякой невиданной нами всячины. Начальство, вооружившись биноклями, удобно расположилось в ожидании пуска. В бункере был установлен микрофон, с помощью которого все команды после усиления транслировались на громкоговорители, установленные на веранде. Раньше это не практиковалось, и в бункере забыли, что все неслужебные команды должны блокироваться выключением усилителя. И когда пусковой расчет выстроился в рядок для исполнения ритуала, конечно видимого в бинокли с веранды, из громкоговорителя на веранде послышался зычный командный голос руководителя пуска Игоря Золотенкова, забывшего выключить микрофон: «Куда Вы, так Вас, и разэтак, мать-перемать, претесь!», на что немедленно последовала раздражённая реплика Жукова: «А нельзя ли динамики выключить, товарищ Головчанский?»

— Теперь уже не секрет, что всем известный космодром Байконур начинался из полигона Капустин Яр и основали его и строили именно кап.ярцы. Вы не помните подробностей его рождения?

— Фактически можно сказать, что Байконур начался 4-й старой. В 1954 году была создана Государственная комиссия по выбору места строительства космодрома. Председателем комиссии был назначен начальник испытательного полигона «Капустин Яр» генерал-лейтенант артиллерии В.И. Вознюк. Проведя рекогносцировку нескольких районов страны, комиссия вышла с предложением о размещении космодрома в пустынном районе Казахстана Тюра-Там, восточнее Аральского моря. Это место удовлетворяло всем требованиям по трассе запускаемых ракет и имело ряд преимуществ, среди которых важную роль играли такие, как равнинная полупустынная местность, наличие крупнейшей среднеазиатской реки Сыр-Дарья, близость железнодорожной магистрали и автомобильной трассы, количество солнечных дней в году и, главное, близость к экватору, дающая возможность использовать для запусков дополнительную скорость вращения Земли.

А дело было так. В начале января 1955 года, я получил приказание подготовить рекогносцировочную группу, которую затем возглавил генерал-лейтенант А.И.Нестеренко. Конечно, мы тогда не предполагали, что группа будет рекогносцировать полигон, называли его «целина», и считали, что это будут новые боевые поля. Подобрали группу солдат из моего дивизиона, самых лучших водителей для 2-х тяжелых артиллерийских тягачей АТТ с отоплением, под брезентовым кузовом и, помнится, несколько бортовых машин «Газиков» (только появившихся, с 4-мя ведущими). Снабдили их продовольствием, водой, спиртным и горючим из расчёта чуть ли не на два месяца, одели людей во всё новое (полярное обмундирование, запас белья), снабдили спальными мешками, одеялами, медикаментами, средствами радиосвязи, запчастями, шанцевым инструментом, средствами наблюдения, небольшой кухней, картами, в общем — всем необходимым для выживания в зимней снежной степи при низкой температуре и обеспечения безаварийного пробега, конечно — оружием, в том числе — охотничьим, включили в группу врача и техника по транспорту с инструментом, специалиста радиста. Группой же командовал ст. техник технической батареи ст. л-т Зотов (по специальности связист). Отправив экспедицию мы, естественно, обратной связи не имели и ничего не знали о её деятельности и только позже узнали, что эта группа определила место для нового полигона который и известен теперь как Байконур. Ни ст.лейтенант Зотов, ни солдаты и сержанты, ни приданные группе специалисты, обратно в часть не вернулись. Как потом рассказывали, то ли в шутку, то ли всерьез, самым привлекательным в облюбованном для жилого городка месте, они посчитали ржавую трубу, из которой текла минеральная вода, напоминавшая то ли «Ессентуки», то ли «Боржоми». Бывая потом в Ленинске, видел эту трубу. 12 февраля 1955 года правительством было при­нято решение о строительстве космодрома «Байконур».

— Ну а вот с Вами лично, не случались ли непростые, как говорят нештатные ситуации, которые запомнились на всю жизнь?

— Случались, конечно, уж если не трагические, или наоборот, комические, то во всяком случае, непростые ситуации, из которых приходилось, грубо говоря, выпутываться. Одна из таких ситуаций сложилась летом 56-го года. К августу выполнили все заказы, новых работ не планировалось, и я отпросился в отпуск. Взял путевку в Феодосийский санаторий, подлечиться после полученных травм в истории с метеорологической ракетой и, предвкушая удовольствие, направился в Крым. Обалдевший от крымских красот, Черного моря и художественной галереи Айвазовского, наслаждался крымскими фруктами, санаторным комфортом и песчаным пляжем. Но вот, где-то на 8-10-й день отдыха, в почтовой ячейке нахожу телеграмму: «Срочно прибыть в часть». Уж больно мне не хотелось бросать отдых, да и лечение, путевка пропадала и не восстанавливалась! Решил телеграмму игнорировать, сделав вид, что не получил её. Проходит дня три, вызывает начмед госпиталя и дает расписаться, указав время и дату, что я прочитал телеграфный вызов на службу, подписанный генералом Головчанским. Деваться некуда, дело принимает серьезный характер, просто так отозвать из санаторного отпуска, да ещё предоставленного для лечения, было нельзя.

Собрался и в тот же день приехал на Феодосийский полигон, откуда уходил служебный самолет на Конституцию — полевой аэродром в.ч.15644. Ждать пришлось недолго, но после взлета пришлось пережить несколько неприятных минут. Сидел у иллюминатора по правому борту и вижу — из-под капота правого двигателя потихонечку подтекает масло.

Наблюдаю — капельки превращаются в струйки, достигающие задней кромки крыла, начинают капать с него. Через пару минут двигатель останавливается, винт его становится «во флюгер», самолет идет бочком. Все бы ничего, ИЛ-14 самолет летучий, но беда не приходит одна. Где-то над Керченским полуостровом попали в глубокий туман, самолет стал терять высоту — в то время на передней панели салона висел высотомер. Летим минут пятнадцать — двадцать, самолет болтает, земли не видно, высота медленно падает. Голос летчика приказывает пристегнуться, крепче держаться за кресло, поджать колени. Суши лапти… Но любопытство берет верх, гляжу в иллюминатор, под самыми колесам самолета, на удалении нескольких метров пролетела линия электропередачи, взгляду открылась бетонная полоса, мы на земле Краснодарского аэродрома.

На исправлении неисправности ушло несколько часов и к вечеру мы на Конституции. Прямо с телефона дежурного по площадке. звоню дежурному по управлению, прошу доложить генералу Головчанскому о моем прибытии, тут же для реабилитации, докладываю о происшествии в воздухе, объясняя задержку, и прошу указания — что делать. Получаю команду прибыть к начальнику Управления на следующее утро.

Переспав дома, утром мотовозом прибываю на вторую площадку, докладываю, дежурному и немедленно приглашаюсь в кабинет. Первый же вопрос меня ошарашил своей несуразностью: «Доложите, каким образом три изделия без охраны отправили в Болшево!». Не понял, отвечаю, о каких изделиях идет речь. А выясняется, что маневровый мотовоз, собирая порожняк из спецвагонов для 8К11, зацепил одиночный вагон, включил его в состав, а затем, состав, путешествуя по железной дороге, прибыл в Болшево. Когда сняли крышки вагона, к изумлению всех увидели в нем три изделия. За кем они числились, как безо всякой охраны попали в Болшево — покрыто мраком неизвестности. Доложил генералу, так и так, ракеты за мной не числятся, учет ведет специальная служба Главного инженера части, комендант площадки с представителем ж.д. службы, Я же вагон не принимал и под охрану не сдавал. Не долго раздумывая, генерал объявил мне неполное служебное соответствие, со всеми вытекающими последствиями, но самым обидным для меня был испорченный отпуск.

Делать нечего, догуливать не стал. Прошло несколько месяцев, выполнили очередной заказ, вагонов с ракетами никто больше не угонял. Вызывает меня генерал через пару месяцев, так и так, говорит, пойми ситуацию: кто-то же виноват, с кого-то должен быть спрос, иначе спрос — с меня. Ну, а теперь, за хорошо выполненный заказ благодарность тебе, да премия трехмесячным окладом. Ждал я, ждал, чтобы ещё раз вагончик то увели, — нет, дважды на одном месте не везёт!

— Как получилось, что Вы покинули свою родину и оказались в Канаде?

— Почему я был вынужден эмигрировать в Канаду — вопрос длинный и сложный. Кроме общей антирусской и противо-офицерской (а я был полковником в отставке) ситуации, были очень влиятельные силы, желающие депортировать лично меня из Латвии. С одной стороны это было связано с моим участием в войне на территории Прибалтики, а латышские националисты, неонацисты и бывшие фашистские легионеры набирали силу. С другой, был ряд обстоятельств, связанных с моей научной работой. Наши исследования уже стали приносить первые плоды, когда, как нередко бывало в подобных случаях, объявились «энтузиасты» от науки из числа партократической, академической и бюрократической верхушки, сумевшие, благодаря своему высокому служебному положению, обойдя первооткрывателей, заполучить сразу две государственные премии. Среди этих энтузиастов были и член ЦК КП Латвии, вице-президент Академии наук, директор института электроники этой академии, и министр здравоохранения со своим заместителем по науке и парочка «маститых” академиков из Академии медицинских наук и института биологических исследований в г.Пущино-на-Оке, некоторые из них заняли в самостоятельной Латвии высокое положение.. Но самое страшное заключалось в том, что они, заполучив высокие премии и стремясь спрятать «концы в воду”, засекретили работу и на 10 лет полностью запретили её публикацию под предлогом защиты государственного приоритета. Такой предлог можно было считать разумным, если бы при этом публикации разрешались после регистрации приоритета. Однако, куда более серьезным обстоятельством была травля авторов, организованная местными националистами, во главе с обойденной премиями и жаждущей лавр Главным онкологом республики. Это привело к разрушению всего коллектива разработчиков и развалу работы.

Не выдержав гонений, оскорбительных и облыжных обвинений (в том числе явно антисемитских и публиковавшихся только на латышском языке), коренной рижанин Борис Каплан, ведущий специалист городского онкологического диспансера, преподаватель медицинского института и главный хирург-гинеколог осажденного Сталинграда, доктор медицины доброго десятка стран, покинул СССР и умер в Голландии, а полковник Исаак Маерович, командир торпедного катера во время войны, доктор медицинских наук профессор Государственного университета, вынужден был оставить педагогическую деятельность. Но афёра высокопоставленных руководителей Латвии, поддержанная Комитетом по Государственным премиям при СМ СССР, не смогла остановить исследования. Оставшись в одиночестве, я всё-таки продолжил незавершённое дело и сегодня более чем 40-летний труд, при поддержке моего сына Владимира, доктора физико-математических наук, в основном завершён.

— Ну и подводя итог нашей с Вами беседе: как бы Вы охарактеризовали в целом годы жизни проведённые в Кап.Яре?

— Жизнь и служба в Капустином Яре, представляется как какая-то глыба бесконечно тяжелого воинского труда в бесконечном времени и пространстве Астраханской степи, с ее запахами полыни и шелестом волнующегося степного ковыля, свистом сусликов и клекотом орлов, с ее бездонным звездным небом и огромной, нигде больше не виданной луной, захватывающей, казалось с половину неба, с ее пыльными бурями и снежными заносами, степными пожарами и солнечными миражами, бесконечными полями цветущих маков, джунглями оазисов с гордо вышагивающими дрофами и с шумом вспархивающих из под ног стрепетов, с мириадами насекомых и изнуряющей мошкой, с незабываемой прелестью ее рыбалки и прожитой в Капустином Яре молодости.