Яков Гельфандбейн

Листая памяти страницы...
 

© Гельфандбейн Яков, Середа Ян
© Сайт «Капустин Яр»
Опубликовано на сайте «Капустин Яр».

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Своими воспоминаниями делится ветеран Великой Отечественной Войны, полковник в отставке, доктор технических наук, профессор, заслуженный изобретатель Латв. ССР, действительный член Нью-Йоркской академии наук Яков Гельфандбейн.

                                                                                                             Середа Ян
                                                                                         cпециально для сайта
                                                       «Капустин Яр. История, техника, люди...»

Биография Якова Ароновича Гельфандбейн

Родился в 1922 году. Окончил 14 Харьковскую специальную Артиллерийскую школу (1939), 2-е Ленинградское артиллерийское училище (1941). Воевал в качестве командира взвода арт. разведки, огневого взвода, старшего на батарее, начальника разведки дивизиона, начальника штаба дивизиона 331 Гаубичного артиллерийского Краснознаменного Севастопольского полка РГК на многих фронтах. Участник Московской битвы и Сталинградского сражения, прорыва Миус — фронта и освобождения Донбасса, прорыва обороны на Перекопе и освобождения Крыма и Севастополя, Белоруссии и Польши, в.т.ч. лагеря смерти Освенцим, Южной Силезии. Был дважды ранен и трижды контужен.

В 1952г. закончил Московскую Артиллерийскую Академию им. Дзержинского, служил главным инженером дивизиона Инженерной Бригады особого назначения, старшим инженером-испытателем, главным инженером испытательной части и старшим офицером-исследователем на полигоне Капустин Яр, старшим преподавателем и начальником научно-исследовательского отдела Рижского высшего инженерно-артиллерийского училища (РВСН). После увольнения в запас — главный научный сотрудник Центрального НИИ Автоматизированных систем управления Гражданской Авиации СССР.

Полковник-инженер. Награжден орденами «Отечественной войны» 1 и 2-й степени, двумя орденами «Красной звезды», двумя медалями «За боевые заслуги» и многими медалями.

Доктор технических наук и доктор инженерных наук, профессор, заслуженный изобретатель Латвийской ССР, действительный член ряда академий.

Александр Королев

— Расскажите, пожалуйста, как судьба привела Вас в Капустин Яр и как она сложилась в дальнейшем.

— В Капустин Яр я прибыл в составе группы выпускников Артиллерийской Академии им. Дзержинского в июле 1952-го года. Нас было пять одноклассников по Академии: Виктор Бутылкин, Михаил Фалькович, Евгений Савин, Алексей Остроумов и я. Все мы были направлены на должности в инженерную бригаду особого назначения генерала Колесникова. Я был назначен Заместителем по специальному вооружению командира ракетного дивизиона. Располагалась бригада тогда, на 11-й площадке вблизи военного города, в палатках и землянках. Когда встал вопрос о создании испытательной части полигона, выбор пал на мой дивизион, и такая часть была сформирована на его базе, на площадках 2 (техническая батарея) и 4 (старой), 4а — стартовые батареи. Позднее, при создании 4-й новой площадки, в нее вошел и дивизион, в котором служили мои одноклассники. После создания испытательной части (гл. инженер Михальчук), я был заместителем по специальному вооружению командира испытательной группы (три батареи — техническая и две стартовых) на площадках 2, 4, 4а. После взрыва на стапеле метеоракеты в феврале 1956 года, по состоянию здоровья, после четырехмесячного лечения, был направлен в лабораторию анализа в/части 15646 (начальник — В.Баврин) на должность ст. офицера-испытателя, где занимался анализом систем управления по данным телеметрии. В 1959 году был направлен в Рижское высшее инженерное училище на должность старшего преподавателя, а затем стал начальником Научно-исследовательского отдела. Имея опыт войны, и отслужив в армии 33 календарных года, уволился в запас, двадцать лет служил в научно-исследовательском институте гражданской авиации в должностях начальника лаборатории и главного научного сотрудника. Был также в течение ряда лет прикомандирован внештатным ст. научным сотрудником Института электроники АН Латвийской ССР

— Приходилось ли Вам бывать в тех местах, откуда собственно и начался полигон? Я имею в виду первую площадку, где было построено первое сооружение на полигоне — стенд огневых испытаний.

1970, Рига. Вверху Яков Гельфандбейн, внизу слева направо: Ольга Макаровна Гельфандбейн, Елена Сергеевна Розина, Борис Наумович Розин

— Да, эти места я знаю и даже очень хорошо: в 1952-м году в балке Смыслина, на склоне которой он построен, приходилось делать прожиг. Тогда рядом стояли останки железнодорожного ремонтного поезда, а сам стенд, поезд и всё оборудование было привезено из Пенемюнде, группой под руководством Бориса Наумовича Розина, который с момента создания БОН был главным инженером первой бригады. Моя встреча и первое знакомство с ним и произошли в балке Смыслина, на прожиге, где он возглавлял инспекторскую группу. Но тогда этот огневой стенд не называли первой площадкой, его называли просто стендом прожига, на котором провели, кстати, очень незначительное количество прожигов, а потом оборудование демонтировали. Была проблема с системой зажигания на первом двигателе, но кажется, её решили успешно, путем заклеивания охлаждающих форсунок специальной лентой и клеем «Калоша». Эта операция была важной, и качество её выполнения всегда строго контролировалось. По большому счёту главные предполагаемые трудности с устойчивым зажиганием двигателя не подтвердились и «хлопоты» со стендом оказались напрасными. В любом случае всё было в запустении уже в 52-м году. Вагоны же ремонтного поезда ещё действовали, и промышленники имели громадный запас инструмента и станочного оборудования, который охотно меняли на спирт. А вот, например, американцы долго не могли эту систему отработать и запустили двигатель от ФАУ-2 только в 52-м году. У меня же ещё долгое время хранился уровень от стартового стола ещё немецкого производства и патрон от немецкой дрели. Если уж говорить о сувенирах, мне при отъезде в Ригу подарили немецкую вычислительную машину — арифмометр от Фон Брауна, на котором я проводил необходимые расчёты по анализу данных телеметрии.

На самой же площадке в моё время кроме стенда был один каменный МИК, один или два деревянных ангара, ряд двухэтажных гостиниц параллельно железной дороге и отдельно, вне огражденной территории стояло здание управления.

Кстати, пару слов об истории места расположения стенда. Местные жители мне рассказывали, что Капустин Яр получил свое название, как село, где жили семьи разбойничавших на Волге «ватаг», по имени их атамана Капустина. А вот слово «Яр» отражало то место, где эти ватаги прятались, делили и прятали добычу и было это место тем, которое стало балкой Смыслина, названной по имени главаря одной из таких ватаг, а конкретно это было место непосредственно под нынешним стендом, где в кустах терновника вытекает подземный ручеек с пресной и очень вкусной водой.

— Да, вот и Черток упоминал в своей книге, что запустить двигатель для них тогда была большая проблема.

— Чертока я знал, но лучше знал его предшественника — Илью Марковича Раппопорта, доктора физмат наук, профессора МАИ, Главного научного консультанта С.П.Королёва. Мы дружили семьями, он часто приезжал в Ригу на защиты диссертаций, оппонирование которых он принимал по моему совету. Интересный это был человек. Его С.П. Королёв забрал к себе из Киева. Занимался он самыми сложными проблемами конструирования, а в то время важнейшей была проблема упругих колебаний корпуса (многоступенчатость) и эту проблему, назвав «Теорией колебаний упругой линии тела, частично заполненного жидкостью», он решал в течение ряда лет, ежегодно выпуская книги по 350-400 страниц, в которых практически не было текста — одни формулы. В одной из них он допустил две ошибки, в документах гл. Конструктора исправил их, а потом объявил конкурс среди аспирантов и студентов МАИ на их поиск, пообещав тому, кто их выявит ученую степень кандидата наук без защиты диссертации. Ошибки были найдены, и обещание было им выполнено.

— Кстати, коли уж речь зашла о Королёве, Ваши личные впечатления о нём отличаются от того, что уже публиковалось в прессе?

— Как человека его часто представляют в слишком идеализированном виде, хотя его представление как главного конструктора близко к действительности. Я с ним общался по работе примерно семь лет и в самой различной обстановке — от его служебного кабинета в памятном зеленом здании его КБ, до еды за одним столом в ходе испытаний и подготовки пусков, на заседаниях Госкомиссии в «банкобусе» или при разборах аварий и неудач. В жизни он был «жизнелюбом», был суров, но справедлив. В общем, был всегда занят или озабочен, достаточно замкнут, и предпочитал слушать больше, чем говорить. В его команде всегда были женщины. К ним он относился уважительно, более того, с любовью, но на стартовую площадку суеверно пускать не любил. В случае крайней необходимости, он требовал, что бы они находились или в машине, или на специально сделанной для этого, деревянной подставке — «над» площадкой.

— Вы упомянули уже ставший легендарным «банкобус». Расскажите о нём поподробнее. А может, у Вас и его фотография каким-то чудом сохранилась?

— «Банкобусом» — назвали длиннющий немецкий, скорее всего ещё довоенный автобус бело-голубого цвета, привезенный ещё группой Розина из Пинемюнде. Стояло это чудо, постепенно раздеваемое до последних гаек, на подставках в районе огневой на 4-й старой, имело две деревянные лестнички и в салоне стол со скамейками для заседаний. Название его было синтезировано из двух слов — «банковать» и «бас» — суть автобус. Потом, когда построили глубокий бункер, его также по традиции называли «банкобусом». Так что Капустин Яр внес свой вклад и в развитие языка. А фотографий нет по простой причине — секретность. Даже в городке и то делали фото осторожно. Кинофильмы снимали много, но на опечатанную секретным отделом пленку. Возможно, где-то в госархивах они и сохранились.

— Хотелось бы немного и об обычных солдатах услышать. Обычно, когда говорят о строительстве полигона, говорят об офицерах, но ведь фактически не их руками строился полигон. На мой взгляд, они тоже заслужили своего места в истории, не смотря на то, что обычно о них молчат, как будто их и не было вовсе. Это не справедливо. Как им жилось?

Будем знакомы!

— Солдатам было, в общем-то не легче и не тяжелее офицеров, но они знали, что отслужив срочную, уедут домой, а офицеры служили на полигоне долго, многие годы. Питались из одного котла, спали одинаково плохо или одинаково хорошо. Если жили в землянках или палатках — так все. Если в казарме — так тоже все. Если мерзли или потели — так все. Если не спали — тоже все. Правда, начальство повыше, жило в домиках. Всё это несколько уравнивало отношения, и на почве быта роптаний не было, даже в самое плохое зимнее время в буран и непроходимые заносы, когда питались сухарями и запивали соленой водой, а самолеты доставляли пищу очень не регулярно. Офицеров, правда, поддерживал небольшой доп. паек (сухая колбаса, плитка шоколада на месяц и сигареты) запасы, взятые из дому, особенно — копчушка, да икра. Но, бывало, что не могли устроить банный день с месяц, и это была большая беда. А летом — дизентерия, эпидемии, но с ними справлялись, правда, с трудом. Много хлопот доставляли суслики, которых травили специальные противочумные отряды, да и солдаты тоже. Были случаи, когда недостаток продовольствия компенсировался охотой на сайгаков, и это здорово помогало. Но это трудности военной жизни, их переносили стойко. Были сложности и другого порядка — например нападения волчьих стай или озверелых собак, в большом количестве бегающих по степи в поисках пищи. Собаки остались после выселения и переселения местных степных жителей с территории полигона. Вопрос этот стоял остро, были случаи нападения на часовых, гибели людей на займищах. Ну и, конечно — мошка. Что это такое, разъяснять не нужно. Ну, а офицеры, образно говоря, тоже с лопатами в руках если не бегали, то этим трудом не гнушались. И не только офицеры, но и их семьи, каждая из семей имела свой участок в городке, который обслуживали — сажали деревья, цветы и кохий. Именно их усилиями городок за несколько лет превратился в цветущий сад.

Экскурсия для солдат в Сталинград

В стартовых командах ещё в 55-56 годах служили сержанты и старшины, призванные в армию во время войны. В частности это были специалисты стартовики — выполнявшие работу по установке ракет (механики лафета), аккумуляторщики и т.п. Они служили даже не как сверхсрочники, их просто не демобилизовали, хотя, конечно, они пользовались и уважением и какими-то льготами. Фамилию одного из них помню — ст. Сержант Губанов. Но эти люди, понимая свою ответственность, выполняли работу очень добросовестно и служили для других образцом. Мы старались скрасить тяготы службы, устраивая всяческие мероприятия, например экскурсии в Сталинград по местам боев. Будем говорить прямо, чувства и эмоции людей были в то время востребованы, это был передний край жизни страны, и люди это понимали, отдавая все силы своей работе. Ходил тогда термин «пленники долга» и таким пленниками были и мы и солдаты. Ведь ракетные дела затрагивали не только Капустин Яр, но территорию всей страны — и её жаркие, и её холодные районы, люди отдавали не только силы, но и жизни и много жизней. Вот один пример (зима1950-51г.). Солдат-шофер, фамилия не известна, но это факт, отправился со второй площадки в городок на «Студебеккере». Бетонки ещё не было, и машина шла целиной. Неожиданно спустило переднее колесо и пришлось для его замены поднять машину на домкрат (можно было бы доехать и на спущенном колесе). Случилась беда, машина соскользнула с домкрата и придавила солдату руку. Попытки освободиться ни к чему не привели и несчастный, пытаясь освободиться, чтобы не замерзнуть на морозе с ветром, стал грызть руку зубами. Не сумев этого сделать, так и погиб от потери крови. Его нашли замерзшего утром следующего дня.

— Вы уже отметили, что в эти же годы происходило и становление Инженерных бригад особого назначения. Очевидно, это было очень не лёгкой задачей, ведь это было ново и соответствующего опыта ни у кого ещё не было?

— Конечно, никто тогда не знал, как использовать новое оружие и тактические приемы его применения отрабатывались, с целью составления боевых уставов и наставлений, так сказать, по ходу дела. Руководил той работой лично начальник Главного штаба РВ генерал-лейтенант Никольский — образец военного интеллигента, военная косточка, говорили — из царских генералов. Грамотнейший штабной работник, обходительнейший человек, знаток артиллерийского, но, увы, не очень большой знаток ракетного дела. Впрочем, и не было тогда таких генералов-знатоков. В своем большинстве, даже командиры бригад (особенно отличался этим командир бригады, в которой служить пришлось мне), путали транспортные тележки с установщиком, заправщики с водообмывщиками, полевые генераторы с полевыми кухнями, перманганат калия с перекисью водорода, проводники с полупроводниками. Правда, отдавая им должное, спирт они хорошо отличали от жидкого кислорода и прочих ракетных жидкостей, поэтому начальники заправочных отделений пользовались у них уважением, большим, скажем, чем начальники двигательных или электроотделений.

По началу считалось, что боевое применение ракетных бригад 8А11, должно быть аналогично артиллерийским батареям РГК большой мощности в ходе ВОВ и должно происходить по-батарейно, с марша и скрытного занятия заранее подготовленной полевой позиции. Поэтому учения происходили с 50-100 километровым маршем, в ночное время, с соблюдением всех средств маскировки и боевого охранения. Боевое положение должно было приниматься в темное время, а подготовка пуска должна была обеспечить его проведение к утру с тем, чтобы в быстром темпе покинуть позицию. Для этого, проверки ракет на технической позиции, в палатке, планировались заблаговременно и в светлое время, с расчётом доставки её на стартовую позицию и проведения её перегрузки на лафет, установки на стартовый стол так, чтобы оставалось достаточно темного времени для заправки, проведения генеральных испытаний и пуска. Наземная кабельная сеть также разворачивалась заблаговременно, машины управления и стартовое проверочное оборудование окапывались и маскировались также в темноте. Объемы работ был громадными, сроки строго лимитированы, начальство психовало, а измученные люди падали с ног и засыпали на ходу. А техника по своим эксплуатационным параметрам никак не обеспечивала их выполнение. Техника была громоздкая, дороги, особенно в займище, плохо проходимыми с малыми радиусами закруглений, местами топкими, а мосты хилыми.

Самым сложным делом, даже в условиях полигона, имеющего завод по производству жидкого кислорода, была его доставка. Он успевал испаряться до полной заправки в таком количестве, что требовалось иметь его с двойным запасом. Это удваивало количество техники, участвующей в учении и умножало и без того большие трудности его проведения. Кроме того, слив компонентов топлива на учениях, после имитации старта, также должен был быть произведен в темное время, чтобы не нарушить маскировку. Это вообще выходило за пределы возможностей, и при учениях в займище и вблизи населенного пункта, заправку компонентов топлива лишь имитировали. Такая имитация здорово помогала, сберегала время, но нарушала боевую технологию и искажала результаты учений. Но во всем этом витал дух поиска, люди это понимали и делали всё возможное для решения поставленных задач.

Даже невооруженным глазом было видно, что технология боевого применения и подготовки ракеты к пуску, её эксплуатационные качества никак не соответствовали требованиям, предъявляемым военными. Скорее всего (но мы тогда этого не понимали), проверка эксплуатационных качеств техники на учениях такого рода, имела целью не подготовку боевых расчётов, а отработку требований со стороны военных к главному конструктору, обеспечивающих её боевое применение. Эти учения привели к выводу о необходимости отказа от переноса опыта артиллерии, накопленного за годы войны, в ракетное оружие стратегического назначения и создания параллельно шахтных средств стационарного базирования тяжелых ракетных комплексов и мобильных подвижных комплексов ближней, средней, а позднее и большой дальности.

Возвращаясь к вопросу учений, скажу, что ничего более неуклюжего и неудобного, чем технику обслуживания 8А11 (а позднее 8Ж38), сделанную по образцу немецкой, представить себе невозможно. А ведь всё усложнялось проблемами постановки ракеты на стартовый стол в темное время суток. При испытательных пусках это делалось при свете мощных прожекторов, а на полевой площадке допускалось, с целью соблюдения светомаскировки, использование только света ручных маскировочных фонариков, при котором не то, что ставить ракету на стол, электрические схемы рассмотреть трудно было! Можно себе представить, каких усилий и волнений стоили эти учения, хотя ракеты были учебные! И вот тут мне хочется вспомнить один случай, после которого такие учения были вообще прекращены.

После ночного изнурительного марша в беспросветной степной пыли, автомобильная и тракторная батарейные колонны, почти из сотни единиц техники, двигающиеся по параллельным маршрутам и растянувшиеся на добрый десяток километров, с соблюдением всех уставных правил маскировки в артиллерии и боевого охранения на марше, чудом не заблудившись в степи, не имеющей каких либо ориентиров, подошли к броду через р. Подстепка в нескольких километрах южнее поселка. Расчистив и выпрямив с помощью бульдозеров спуски, переправившись на противоположный берег, на удаление примерно в 10-15 км., замаскировались в займищенских зарослях. Выполнив все положенные работы, похлебав «гороховой» супчик из полевой кухни и отдохнув, разметили стартовую позицию и закопали технику, оберегая её от авиационного удара «противника“, но ещё больше — от постороннего глаза. Выставили охрану (ещё генерал Брусилов говорил, что основное занятие русской армии, охранять самую себя). С наступлением сумерек, стали готовить ракету, для чего перегрузили её с транспортной тележки на лафет-установщик. Эта операция тоже не из приятных, но прошла она без каких либо осложнений. Осложнения начались при постановке ракеты, после нивелировки стартового стола. Сейчас не помню почему, то ли порыв ветра, то ли проседание стола на мягком грунте, то ли ошибка в нивелировке и совмещении опор ракеты с чашками стола, но ракета, покачнувшись, не удержалась в клиньях и «зависла» в наклонном положении, под углом градусов в 10-15 от вертикали, соскочив при этом, одной опорой с чашки стола.

Создалась катастрофическая ситуация, потребовавшая закрепить ракету в штормовых расчалках и принятия самых срочных мер, чтобы не допустить её падения в условиях, когда она торчала двадцатиметровой иглой, возвышаясь над кустарником и окружающим редким леском, что делало её видной не только из поселка Капустин Яр, но даже… и из Америки. Дело запахло подсудной ситуацией, анкеры для штормового крепления не держались в болотной подстилке верхнего пласта грунта. Как выпутаться из создавшегося положения, да ещё и в темноте, хотя бы и ценой срыва учений, теперь уже не знал никто, даже генерал Никольский. А ведь с кого-то спросят! Он, обескураженный случившимся, хорошо понимая ситуацию, как и всё остальные, ничего не мог посоветовать, кроме как сурово приказать снять ракету любыми средствами до наступления рассвета.

Думали не долго, решили действовать напролом. Нештатных средств для подъема на высоту или передвижных кранов с большой стрелой для удержания ракеты, в нашем распоряжении, естественно, не было. Да их в то время не было и на полигоне. Не перемещая стрелу лафета, чтобы не толкнуть ракету, находящуюся в неустойчивом положении, смельчак — механик поднялся по её боковым стремянкам на уровень удерживающих клиньев и с помощью веревки поднял на высоту достаточно прочный стальной буксировочный трос, благо был такой в ЗИП. Потратив громадные усилия и рискуя сорваться (страховочный пояс не позволял перемещаться на нужное расстояние и пришлось нарастить его страховочной цепью), он обернул трос вокруг корпуса ракеты, охватив раму стрелы установщика. Стянув концы троса хомутом, и действуя ломом как закруткой, подтянул ракету к ложементам лафета, причем в этой операции, ему помогал механик лафета, буквально миллиметровыми движениями сближая его захваты с корпусом ракеты. Наступил момент, когда она «плюхнулась» в ложементы, получив вмятины на корпусе, но всё же её удалось связать с лафетом, затянув ломом трос ещё более туго. Ситуация перешла в спокойное состояние, лафет с ракетой легкими перемещениями опустили в горизонтальное положение. Операция эта, обошлась погнутой кромкой двигателя, которой он, при опускании ракеты, опирался на опорный круг стартового стола и круговыми вмятинами на корпусе от закрутки троса. Находчивость позволила избежать катастрофического падения ракеты, которую позже сделали разрезной, а механику — смельчаку она принесла внеочередной отпуск на родину. Из-за косых перегрузок, полученной деформации корпуса и «хлопунов», её больше нельзя было ставить на стол, даже после замены двигателя. Это учение, пожалуй, и знаменует переход к иной доктрине ракетного вооружения.