Первой ракетой дальнего действия была ракета с индексом 8А11. Разработчик у нас – Сергей Павлович Королев. Но фактическим разработчиком ракеты был немецкий конструктор Вернер фон Браун. А его ракета называлась ФАУ-2, то есть «Возмездие – 2». Именно этими ракетами немцы обстреливали Лондон. Нашим специалистам, в качестве трофея досталось несколько собранных ракет и частично некоторая документация по производству. Основной конструкторский коллектив и производственная база по ракетной технике достались американцам.
Ракета ФАУ-2 была одноступенчатой, с одним двигателем, горючим был 85% питьевой спирт (около 5 тонн), а окислителем – жидкий кислород (около 7 тонн). Дальность полета ракеты достигала у немцев 270 км. В основе системы управления ракеты были гироскопические датчики. Было три датчика: - гировертикант для управления ракетой в вертикальной плоскости, - гирогоризонт – для предупреждения отклонения ракеты в боковом направлении от заданной линии прицеливания, - гидроинтегратор, который, интегрируя ускорения ракеты, определял время отключения двигателя ракеты и, следовательно, отклонение по дальности.
Так как в верхних слоях атмосферы дуют сильные ветры, направление и силу которых определить трудно, то наиболее критичным по точности было боковое отклонение. Практическое боковое отклонение ракеты могло достигать 3-5 км. Отклонение по дальности было 2-3 км. Даже немцев, которые пускали ракеты по всей площади Лондона, без прицеливания по конкретным объектам, такая низкая точность попадания не могла удовлетворить!
Немецкие ученые для повышения точности стрельбы разработали специальные радиотехнические средства. Для уменьшения величины бокового отклонения было испытано наведение (боковая коррекция) ракеты по радиолучу. Использовалась так называемая равносигнальная зона (см. рис. ниже), то есть место в пространстве, где принимаемые сигналы от двух лепестков диаграммы направленности антенны равны. При отклонении ракеты в одну из сторон баланс напряженности поля нарушался и бортовой приемник вырабатывал сигнал, который после усиления отклонял вектор тяги двигателя так, что ракета возвращалась на линию прицеливания. Эта система получила название Боковой Радио Коррекции (БРК). Немцы провели в этом направлении много исследований, изготовили опытный экземпляр системы БРК и организовали малосерийное производство. Нам в качестве трофея досталось несколько экземпляров этой системы. Разрабатывать наш аналог этой системы было поручено институту Рязанского. Причем первое время там, в работах широко использовали вывезенных из Германии немецких специалистов. Но вскоре в НИИ случился пожар и всех немцев-специалистов вернули в Германию. Так бесславно окончилась эпопея использования немецких ракетных специалистов.
Но, скорее всего, причина была другая. Во-первых, нам в нашей зоне оккупации достались специалисты второго сорта, не ученые, а производственники. Они передали нам свои технологические секреты, и надобность в них отпала. Наши технологи оказались на голову выше, так как использовали в радиоэлектронике более новые технологии, многие из которых были заимствованы у американцев.
Вторым радиотехническим методом было уменьшение отклонения по дальности, для этого использовался эффект Доплера. Это изменение частоты принимаемого сигнала на движущемся объекте. Немцы только обозначили это направление и не довели его до реализации. Мы испытывали нашу подобную систему на полигоне, но она не была принята на вооружение. Эта система давала очень небольшой выигрыш по сравнению с бортовым гироинтегратором ракеты
Но оба радиотехнических метода повышения точности использовались только на полигонных стрельбах. При обстреле ракетами Лондона его не использовали. Систему «Гаваи» использовали не более, чем в 20% пусках.
Наша БРК-1 была почти полной копией немецкой «Гаваи», но выполненной на нашей элементной базе. Была увеличена мощность передатчика. Было вдвое сокращено расстояние между передающими антеннами, Дипольная антенна была заменена на антенну типа «волновой канал».
Точность улучшилась почти в 1,5 раза за счет использования эффективной директорной антенны и некоторого уменьшения длины волны передатчика. Высокочастотные кабели, идущие от передатчика к антеннам, в нашем комплекте аппаратуры оказались с немецкой маркировкой.
У нас БРК стали использовать только с второй королёвской ракетой Р-2 (шифр 8Ж38), с дальностью 600 км.
У нас исследования по радиоуправлению дальностью продолжались. Позже допплеровский метод определения скорости объекта, был использован при управлении «лунными» ракетами, и в системе радиоуправления малогабаритных «Королевских» ракет УР-100.
Когда я прибыл на полигон в Капустин Яр, мы уже имели в своей части первые серийные системы БРК. Поэтому нас откомандировали в испытательную часть полигона для обеспечения испытательных пусков ракет.
Все первое лето мы постоянно меняли позиции. Видимо это было связано с изменением места старта ракет или изменениями направления стрельбы (коридора) при смене типа и назначения головной части. Если нам давали команду, задействовать при пуске второй комплект аппаратуры и к нам приезжал представитель полигона полковник Юртайкин, то сразу возникала догадка, что пуск ракеты необычный, важный.
«Воздушная пляска» над Волгой
Примерно месяца через два после моего «боевого крещения» нашу позицию перенесли за город Ленинск, что было близко к Сталинграду. Видимо, испытывалось поведение системы БРК на значительном удалении от старта. Позиция снова оказалась вблизи шоссейного грейдера. Связь нас со стартом была только по радиоканалам. И впервые нам придали радиорелейную станцию (опытный экземпляр) с автоматической зашифровкой и расшифровкой сообщений.
После серии пусков объявили нам отдых на 3-4 дня. Мы втроем (я, Белоусов и Кривошея), по инициативе Бори Белоусова решили на один день съездить и посмотреть Сталинград, в котором ранее никто не был. Сели на рейсовый автобус, доехали до ст. Паромная, а затем переправились на речном трамвайчике на другой берег.
Сталинград – это город, вытянутый в многокилометровую линию вдоль Волги. По центральной улице ходит трамвай. Осмотрели «Дом Павлова», Планетарий, посетили Мамаев курган, где шли кровопролитные бои, район Тракторного завода, прошлись по набережной Волги. Во второй половине дня вернулись на ст. Паромная. Но оказалось, что из-за сильного ветра по Волге ходят большие волны и все виды переправ запрещены по погодным условиям. Что делать? Боря Белоусов предложил переждать непогоду до утра, и переночевать в Сталинграде в гарнизонной гостинице, где размещали всех офицеров по удостоверению личности. На крайний случай у него в комендатуре города служил его друг-однокашник, с которым они переписывались. Но нас без всяких проволочек разместили в гостинице с припиской «прибыли для осмотра мест боев».
Утром снова поехали на ст. Паромная. Но ничего не изменилось, шторм на Волге продолжался и сказали, что по прогнозам синоптиков он продлится еще не менее трех дней. Это нас не устраивало, так как через два-три дня снова могли начаться пуски. А у нас письменного разрешения с полигона о временном отпуске не было! Надо искать пути переправы. Переговоры с владельцами моторных лодок ни к чему не привели, так как была очень сильная волна!
Тогда началось строительство Сталинградской ГЭС, и мы подумали, что там возможна переправа. Доехали до строительства и увидели, что стройка только началась (вопреки всем утверждениям прессы). На обоих берегах Волги были воздвигнуты металлические мачты, каждая высотой 60-80 метров. Мачты крепились к берегу двумя стальными тросами толщиной в руку. Эти тросы шли далее на другой берег. В средней части пролета к тросам крепились какие-то металлические конструкции. Как потом оказалось, это строилась бетоновозная воздушная дорога. Для бетонирования плотины. Когда мы это все рассматривали, то к нам подошел лейтенант в красных погонах, оказывается это был начальник караула, который охранял эту стройку. Мы объяснили ему, что мы с полигона и нам срочно надо переправляться на ту сторону Волги, так как ожидается завтра боевая работа. Он подобрел и спрашивает: «Так вы из тех, кто запускает в небо звездочки, которые с этого берега хорошо видны?». Да, отвечаем. Ну, хорошо, только предупреждаю, что не все монтажники выдерживают переход по вантовому переходу на ту сторону! Ведь это более 1,5 км! Для надежности я вам дам монтажные пояса с карабинами, и если закружится голова, то пристегивайтесь карабином к вантовому тросу. По железной лестнице, окруженной крупной металлической сеткой, мы поднялись на площадку мачты, откуда начинался вантовый переход. Это два троса, на которых закреплены большие железные скобы. На нижней части скоб - настил из толстых досок, прикрепленных болтами.
Тросы вантового перехода крепились примерно через 50 -70 метров к металлическим рамным конструкциям, подвешенным к несущим тросам. Эта незакрепленная часть под порывами сильного ветра сильно раскачивалась. В связи со штормовым предупреждением все монтажники покинули свои места. Даже стоять на площадке мачты, которая дрожала под порывами ветра, было страшно. Мы стояли в раздумье. Потом Борис Белоусов говорит мне: «Ну, что, Евгений, рискнем!» Я говорю: «Пошли!» Тут Боря Кривошея говорит: «Извините ребята, но у меня сильно кружится голова!» Я, как начальник, не должен подвергать своих подчиненных излишнему риску, Отвечаю ему «Ну ладно Борис, оставайся, мы с Борей можем провести пуск вдвоем! Хорошо, ждем, как только установится погода! Если мы доберемся, то сработаем!» Надели монтажные пояса и пошли. Выбирали время, когда порыв ветра затихал, и шли дальше. Как начинался порыв, останавливались и пристегивались карабинами к тросу. И так передвигались, отдыхая в местах, где тросы перехода крепились к рамам металлоконструкции. Там маленькая площадка, огороженная перилами, не качается!
Внизу под нами волны Волги. Вниз при переходе не смотрели, а смотрели только вперед. Наш переход длился, наверное, не меньше часа. Нам казалось, что мы шли полдня.
Когда перешли Волгу и спустились с левобережной мачты вниз, нас встретил с радостью тоже лейтенант, но заместитель начальника караула. «Ну, ребята, Вы даете! У нас, даже монтажники в такую погоду не ходят по трапу!» Пригласил нас в комнату дежурного и напоил горячим чаем. Он был искренне рад за нас и за своего начальника, который, разрешив наш переход, конечно, рисковал своей карьерой. А тот, всей душей осознал необходимость нашего перехода, и поэтому дал разрешение. Отдохнули, поблагодарили гостеприимного хозяина и пошли на остановку транспорта.
О себе скажу, что после перехода ноги были, как будто ватными, и отказывались идти. Боря Белоусов крепился, храбрился, как и всякий одессит. Нервное напряжение ушло, и мы почувствовали голод. Поэтому решили зайти вначале в чайную, чтобы подкрепиться.
В Сталинграде мы позавтракали в гостинице в 7 часов утра, а сейчас часы показывали половину пятого. Зашли в чайную, хорошо пообедали, не забыв снять стресс при помощи 150 гр. русского напитка.
Пошли на автобусную станцию и уже через полчаса катили по дороге в Ленинск. Возле нашей точки попросили шофера остановиться, он удивился, но остановился. Мы пошли в сторону наших машин.
Узнали, что на завтрашнее утро назначен пуск. Мы с Борей решили о своих похождениях никому не рассказывать. Отсутствие Бори Кривошея объяснили тем, что он встретил своих друзей и немного задержится. Утром рано прибыл наш контролер подполковник Юртайкин, а это означало, что пуск будет не рядовой. Наша работа прошла, как всегда, без замечаний, и нас вполне уже официально по бумаге, за подписью Юртайкина, отпустили на три дня для отдыха. За старшего на позиции добровольно остался Боря Кривошея, который, к этому времени, приехал из нашего похода. С нами на позиции находился еще расчет стажеров из второй стартовой батареи под командованием только что прибывшего к нам выпускника Ростовского Высшего Инженерного Училища лейтенанта Саши Романова. Это был первый выпуск Ростовского училища. Саша имел рост 152 см и вес 48 кг. В дальнейшем мы выжимали его по утрам вместо штанги.
«Шоу» с
часами
Весной 1955 года произошел интересный случай, о котором стоит рассказать. В это время исполняющим обязанности командира бригады был полковник Коваленко И. Г., начальник штаба бригады. Как я ранее об этом написал, он был очень жесткий, крутой командир. В общении с подчиненными он был почти всегда груб, любил «сильные» выражения, считая это нормой командира.
Нам зачитали секретный приказ, из которого следовало, что американцы осваивают новое разведывательное средство – высотные (12-15 км.) воздушные шары. Шары запускались с территории сопредельных государств. Шары, снабженные фотоаппаратурой, запускались на высоту и дрейфовали под воздействием воздушных масс над СССР. Они летали значительно выше потолка наших истребителей и, кроме того, их было трудно обнаружить. Один из шаров удалось сбить с помощью зенитной установки размещенной в фюзеляже высотного бомбардировщика ТУ-4.
С появлением первых сведений о шарах-шпионах началась компания по максимальной маскировке ракетных частей. Для скрытности такие операции, как вывоз ракеты из хранилища, ее транспортировка на стартовую позицию, установка ракеты в вертикальное положение на стартовый стол должны были проводиться исключительно ночью. При соблюдении максимальной светомаскировки. Уже в те временя, с помощью приборов инфракрасного видения, пламя горящей свечи обнаруживалось за десяток километров и более. На ракетной технике и транспортировочных средствах (машинах, транспортировочных тележках) в качестве габаритных указателей использовались обычные электрические лампочки в стеклянных или пластмассовых затенителях, которые и прикрывали свет лампы от наблюдения с самолетов. Но лампы накаливания давали сильное инфракрасное излучение, которое хорошо просматривается с воздуха. Ученым поставили задачу создания светильников для обозначения габаритов техники, которые бы не могли быть обнаружены с воздуха. Были созданы «холодные» люминесцентные габаритные огни на основе свечения некоторых материалов под воздействием ядерного альфа- и бета-излучения. Излучающие радиоактивные материалы смешивали с люминофором и наносили на габариты различной формы, выполненные из стекла или пластмасс.
Такими габаритными светляками снабдили всю ракетную технику. Светляки обеспечивали светомаскировку, но не были безопасны из-за радиоактивного излучения. Поэтому было строжайше запрещено приближаться к ним ближе одного метра. Кроме того, установка их на технику производилась специально обученными людьми, руки которых защищались перчатками из содержащей свинец резины, лицо закрывалось специальными очками, а на груди навешивался свинцовый нагрудник.
У нас такие светляки устанавливались на колена антенны контрольного пункта при ее развертывании для проверки вертикальности антенны. Светляки имели пружинные зажимы и их устанавливали специальными метровыми клещами. Лицо защищалось маской, а руки перчатками. Все это я рассказываю для того, чтобы читающие поняли опасность работы со светляками.
Многие солдаты (да и офицеры) не понимали тогда опасность радиоактивного излучения. Солдаты стали воровать радиоактивные светляки, счищать светящуюся массу, и наносить ее на свои часы (цифры и стрелки). Хищения приняли массовый характер, оно наносило не только вред тем, кто использовал радиоактивные материалы, но и боеготовности частей. К счастью у нас в отделении солдаты в основной своей массе были достаточно образованными, чтобы понять и исполнять мои предостережения.
Но в нашей Бригаде РВГК «радиоактивные» часы получили достаточно широкое распространение.
И вот однажды нас вызвали с позиции (впервые) на общее построение Бригады. Никто не знал причину построения. Вывели всех, даже свободную часть суточного наряда. Нас построили в «каре» (квадрат). Три стороны «каре» образовывали три дивизиона, а четвертую обслуживающие подразделения и оркестр. В центр вышел полковник Колесник, ему доложили, что личный состав Бригады построен. Он поздоровался со всеми. Затем сказал, о хищениях светляков и недопустимости и вредности такого явления. После скомандовал перестроиться в одну шеренгу и вытянуть всем вперед руку с часами. Сам пошел вдоль строя в сопровождении начальника химической службы бригады и офицера штаба с металлической коробкой. Как только дозиметр у начхима показывал излучение, приказывалось сдать часы. Так он обошел весь строй бригады, и в коробке оказалось около сотни часов. После этого он взмахнул рукой, и барабанщики оркестра стали выбивать дробь. Под бой барабанов на середину вынесли кузнечную наковальню, и вышел молотобоец с огромной кувалдой. Колесник скомандовал «Раз!» - коробку установили на наковальню. «Два!» - молотобоец ударил кувалдой по коробке, «Три!» - начхим в перчатках сбросил остатки от часов в свинцовый контейнер-гильзу. Стояла жуткая тишина!
«Смирно!» - раздалась команда, «Перестроиться к торжественному маршу! Шагом марш!» И личный состав Бригады под оркестр прошагал мимо контейнера. «Вольно! Разойдись!»
Солдат развели по казармам, но с тех пор хищения светляков прекратились!
Позже мы достали дозиметр и измерили изучение нашего светляка. Сейчас я не помню, сколько он показал, но в перерасчете на «светящиеся часы» это бы составило не менее 5-10 рентген за год. Это значительно выше, чем допустимая доза, набираемая людьми, работающими по обслуживанию ядерного реактора.
К слову сказать, во время Отечественной Войны и десяток лет позже, стрелки авиационных приборов покрывались люминофором с солями радия, которые тоже давали облучение, хотя и в меньшей степени, чем наши светляки!
“Крючок”
инверсии загнулся вниз, или как падают ракеты
Обычно, при пуске ракет 8Ж38 позиция БРК-1 располагалась на расстоянии 25-30 км от стартовой позиции. Топографы провешивали линию стрельбы от стартовой позиции через контрольный пункт БРК до позиции БРК. При этом точка падения ракеты определялась с помощью достаточно сложных баллистических расчетов, включающих множество параметров. Учитывались координаты старта и цели, кориолисово ускорение вращения земли, отклонения реальной формы земли от шара, ветры в стратосфере и т. п. Топографы отмечали все узловые точки специальными столбиками-реперами, на которых на закладной металлической части выбивалось специальное перекрестие, соответствующее выбранной координате.
Старты ракет на полигоне обычно проходили ранним утром, так как днем температура воздуха была 35-45 градусов. Кроме того, утренние часы, когда солнце не такое яркое, были благоприятными для работы кинотеодолитных станций, определяющих параметры движения ракеты. Вот однажды нас предупредили, что на следующее утро намечается ранний старт. 4-х часовая готовность будет объявлена около 6 часов утра. Утром, мы дозаправили электростанции бензином и стали ждать, команды. По 2-х часовой готовности проверили работу всей аппаратуры, проверили наводку антенн. По 30 минутной готовности, запустили все агрегаты, проверили равенство мощностей в каждой антенне, подстроили по контрольному пункту диаграмму направленности и ждем пуска.
Связь у нас со стартовой позицией была обычно только телефонная, с помощью обычных полевых телефонов и телефонной линии-шестовки. Шестовка - это, когда полевой телефонный кабель подвешивался на специальных шестах длиной около 1,5-2,0 метров, имеющих на конце изолятор. Расстояние между шестами 10-15 метров Второй телефон устанавливался на стартовой позиции непосредственно в МУС (Машина Управления Стартом).
МУС - бронированная машина на базе танка Т-34 (без башни) располагалась в капонире метрах в 100 от стартового стола. Последние предстартовые проверки и команда на пуск проводились из этой машины. Броня и внутренняя изолированная система обеспечения жизнедеятельности обеспечивали стартовой команде эффективную защиту на случай каких - либо непредвиденных обстоятельств. Например, взрыв ракеты на старте и т. п. Бронированная часть корпуса была увеличена и там внутри располагалась вся аппаратура подготовки и проведения пуска. Машина электрическими кабелями соединялась с электростанцией и самой ракетой. В передней части имелся большой люк, который при проверках обычно был открыт. Но как только начинались опасные операции по заправке ракетным топливом, люк должен был закрываться. Но фактически его закрывали только с началом предстартовых проверок. В машине не было кондиционеров, и там было в условиях Капярского полигона очень жарко. Обычные вентиляторы не спасали от жары. В верхней части бронированного корпуса был перископ, в который наблюдали за стартом ракеты. Впоследствии вся аппаратура проверки и пуска на полигоне была размещена стационарно в бетонном бункере. Бронированная машина управления осталась только в боевых частях.
Наконец прошла команда “СТАРТ”. Двери аппаратного КУНГа были обращены в сторону старта, и каждый старт мы наблюдали визуально, а иногда в теодолит, который давал 5-ти – 10-тикратное увеличение. Ракета из-за горизонта появлялась как яркая звездочка. Когда ракета поднималась на высоту нескольких километров, то в атмосфере от работы ракетного двигателя образовывался белый след инверсии. Затем “звездочка” гасла. Для нас это было предварительным сигналом об успешном старте.
На этот раз след инверсии повел себя очень странно. Только начавшись, он вдруг загнулся книзу. Я, не дожидаясь команды “Отбой”, звоню в МУС своему другу Боре Коржу. “Боря, что там у вас стряслось?” Он говорит: “Сейчас уже смешно, но вначале было не до смеха! Потом дома все расскажу! А сейчас Вам отбой!”
В тот день у нас на позиции был наблюдающий от полигона подполковник Юртайкин. Он обычно появлялся у нас только в тех случаях, когда пуск ракеты был “специальный”. Под этим словом могло пониматься все, начиная от присутствия на старте высокого начальства и кончая пуском ракеты с реальной атомной головной частью. Нас, как правило, в эти тонкости не посвящали, а мы не особенно любопытствовали. Все же расстояние от нас до старта в десятки километров! Даже, если взорвется атом, то мы не пострадаем! Юртайкин обычно наблюдал за нашими действиями со стороны и никогда не вмешивался. С одной стороны он слабо (так нам казалось) знал боевую документацию и технику, а с другой он хорошо знал наши деловые качества и нам полностью доверял. После работы он делал обычную запись в боевом журнале, что замечаний к расчету нет. Я ему доложил, что старт ракеты был неудачным. В чем причина неизвестно, так как по телефону об этом говорить нельзя.
Как я ранее сказал, связь со стартовой позицией была обычная с помощью полевого телефона. Никаких средств засекречивания не было. Даже в то время иногда отсутствовали обычные переговорные кодовые таблицы. Для надежности связи использовалась вторая шестовка, которая шла параллельно первой, но на расстоянии около 50-100 метров. Сбои связи, вызванные однажды порывом линий трактором, вынудили вскоре начальство полигона придавать нам для дублирующей связи специальную радиостанцию, но это было не всегда.
Вечером я у Бори Коржа в общежитии узнал все трагикомические события на старте.
Подготовка пуска проходила, как специальная. Это повышенные меры безопасности при допуске на стартовую позицию. На позицию допускался по списку только минимально необходимый для работ персонал.
Но за два часа до старта, на позицию прибыл автобус с “Генералами-экскурсантами” из Генерального штаба. Несмотря на противодействие начальника стартовой команды, генеральскую экскурсию допустили на стартовую позицию. Им очень кратко рассказали и показали процесс подготовки ракеты к старту. Одновременно их предупредили, что пускается ракета со специальной головной частью. Часто это означало, что головная часть имеет определенное отношение к ядерной начинке или эксперименту с какими-то ее элементами. А это все повышенная безопасность.
Когда операции подготовки к старту подошли к заправке ракеты топливом и окислителем, генералов попросили спуститься в бетонный бункер. Бункер обеспечивал хорошую защиту при всех неполадках, но для наблюдения внешнего мира имел только один перископ, так как тогда бункера еще не оборудовались окном-амбразурой закрытой специальным многослойным толстым стеклом, выдерживающим взрыв.
После того как ракета ушла со старта, генералы резво покинули бункер и, задрав головы, стали смотреть на ракету. Тут кто-то сообразил, что ракета не поднимается, а падает назад к месту старта.
У генералов (и, очевидно, не только у них) в головах всплыл термин “Специальная ядерная головка” и ожили фотографии Хиросимы и кадры из специальных секретных фильмов, посвященных нашим испытаниям ядерных бомб. Это послужило отличной мотивацией занять спасительное место в бункере. Все рванули одновременно и с завидной резвостью в спасительную камеру бункера. Но ступеньки, ведущие к заветной двери, оказались скользкими от жидкой глины. Кто-то успел спуститься, а кто-то поскользнулся и упал. Образовалась русская «куча-мала». На погоне с большой золотой звездой оказался кирзовый сапог в липкой капъярской глине. Но жажда жизни толкала людей заползти все глубже. Удивительно, что внутреннюю железную дверь, обеспечивающую только герметичность, сорвали с петель.
С большим трудом разобрали это человеческое переплетение. Хорошо, что все обошлось без жертв. Но некоторые получили переломы ребер, а другие сердечные приступы и сильные ушибы. Поэтому около половины из приехавших генералов были направлены на их же автобусе в наш госпиталь для обследования.
А что с ракетой? Ракета плавно упала, без взрыва, так как все горючее успело выгореть. Головная часть была телеметрическим эквивалентом ядерного устройства.
Вскоре нашли причину аварийного старта. Причина – «человеческий фактор», как сейчас часто говорят. Солдат, который после заправки перекиси водорода в бачок, крышку-гайку заправочной горловины завинтил от руки, так как ключ для затяжки оставил внизу, а спускаться вниз не хотелось. Перекись водорода в ракете использовалась в качестве рабочего тела турбонасосного агрегата (ТНА) для подачи в двигатель окислителя и горючего. Перед стартом в перекисный бак дали наддув сжатым воздухом. Перекись пошла в реактор, а оттуда пар в турбину. Ракета стартовала. От сильной вибрации и давления заглушка перекисного бака постепенно открутилась. Перекись продолжала поступать за счет силы ускорения и силы тяжести, но турбина снизила обороты, а двигатель тягу. Ракета стала падать. Все просто. Вот вам роль «человеческого фактора».
Это все были предшественники более тяжелых катастроф, которые произошли позднее.
Капитан
Митрошкин – представитель политической когорты
В ту пору существовал институт заместителей командира по политической части рот и батарей. Нашему Михайлову «крупно повезло» к нему назначили замполитом капитана Митрошкина. По-моему, кроме вреда общей службе он ничего в батарею не принес. Итак, капитан Митрошкин (или «Матрешкин» по прозвищу солдат). Он из сержантов-сверхсрочников. Когда-то что-то краткосрочное политическое окончил. Глупее офицера я не встречал больше никогда. Когда он вещал что-то перед строем солдат, его было трудно понять, о чем вообще он хочет сказать (он был косноязычным политиком и говорил по-деревенски безграмотно). Солдаты его всерьез не принимали. Он очень любил лесть и сексотов, и часто хвалил тех солдат, которые ему постоянно льстили и сексотили. И часто это были приспособленцы – выпивохи и самовольщики. В технике он был полный профан. Его часто разыгрывали и дурили и офицеры и солдаты. Но верхом его дурости были политинформации, которые он проводил. Если при этом присутствовал майор Михайлов, то он только мрачнел, а иногда сильно краснел. Кстати, это была его особенность, когда ему что-то не нравилось. Но по мягкости своего характера, он вслух это не .выражал!
Когда нашу точку внезапно посетил командир бригады полковник Гарбуз, то ему у нас все понравилось, особенно оформление наглядной политической информации и коллективное прослушивание последних известий. Он побеседовал с нашими солдатами. И вот на совещании командного состава он высказал, претензии солдат о том, что на точке не бывают офицеры-командный состав батареи и дивизиона. Кроме того, там есть чему поучиться нашим замполитам в организации быта солдат вне гарнизона.
Командование дивизиона прореагировало, и послало к нам замполита Митрошкина. Когда он увидел нашу землянку, и наглядную агитацию на стенах, – карта мира с нанесенными на ней американскими военными базами - мастерски выполненную рядовым Харламовым. Мирошников лишился речи. Его поразило все. Наш бак с серебряной водой для предупреждения кишечных расстройств. Водяное отопление. Выкошенная трава вокруг позиции на случай степного пожара. Тир в балке рядом, выполненный по всем правилам, душ, умывальник, кухня и т. п.
Но особый интерес у Митрошкина вызвал почему-то «спиртовый» вопрос. Его заинтересовало, куда мы деваем то большое количество спирта, которое получаем на профилактику техники.
Об умственных способностях замполита Митрошкина ходили в дивизионе и бригаде легенды. Майор Михайлов всячески старался оберегать авторитет замполита. Лучший способ достижения этой цели – не давать, по возможности, Митрошкину открывать рот перед строем. Косноязычность замполита была уникальной (даже по сравнению с современным Черномырдиным).
И не мудрено иметь такого замполита, утвержденного начальником политотдела бригады полковником Данкевичем. О самом Данкевиче ходил такой анекдот. Якобы Данкевич получил приказ о повышении и переводе к новому месту службы. Он вызывает своего заместителя и говорит ему: «Вы, наверное, знаете, что меня представили к повышению?» «Так точно, да!». «Как Вы думаете, в бригаде должен быть хоть один дурак?». «Ну, конечно, должен быть!» «Так вот, поскольку я отбываю, то Вы остаетесь за меня!»
Объективно, следует сказать, что этот заместитель тоже недолго продержался в должности начальника политотдела. Чтобы избавиться от него, его перевели с повышением. Его сменил умнейший человек, полковник Иванов Иван Иванович, который прибыл «дослуживать» к нам из пехоты. Он вскоре познакомился со всеми офицерами бригады (более 400 человек). Когда он проводил лекции по какой-либо теме с офицерами или солдатами, все сидели тихо и ловили каждое его слово! Он обладал особым даром убеждения и был настоящим трибуном. Кроме того, он имел феноменальную память, знал всех офицеров бригады не только по фамилии, и не только имя и отчество, но и биографии каждого. Он знал по фамилиям многих солдат! Его уважали и любили за справедливость. Это был истинный «политрабочий». Пожалуй, единственный толковый и умный замполит, который мне встречался во время долгой службы в СА. Вышестоящим политикам он видимо не нравился своей образованностью и независимостью суждений! Поэтому, к сожалению, пробыл он в бригаде недолго, чуть больше года. И во время очередного сокращения вооруженных сил его сократили по возрасту и направили в запас. Все очень сожалели. Сменил его очередной солдафон. Наша Армия не терпит порядочных и квалифицированных людей!
Итак, наш «Матрешкин» решил расследовать «спиртовый» вопрос.
Добровольцем для беседы с Митрошкиным вызвался техник-лейтенант Боря Белоусов. По происхождению он был «Одессит» с большой буквы и обладал чисто одесским юмором. При этом он мог нести несусветную ахинею и делал это настолько серьезно, без малейшей улыбки, что у собеседника даже не возникало малейших сомнений в правильности того, что он говорит.
Боря завел Митрошкина в КУНГ аппаратной машины, В передней части помещения располагался мощный передатчик метрового диапазона волн (по излучаемой мощности сравним с передатчиком первого канала Останкинской башни). Для охлаждения его выходных радиоламп диаметром около 30 см использовались два специальных турбовентилятора с мощностью двигателей около 1-1,5 киловатт каждый. При работе вентиляторы оглушительно шумели, поэтому их установили с внешней стороны в передней части КУНГа (см. рис.). Но их шум все равно проникал внутрь кузова по воздуховодам и поэтому мы иногда затыкали уши ватой, если не были одеты шлемофоны. Поэтому во время боевой работы все переговоры велись только через шлемофоны.
Справа находился шкаф размером 1700х900х1000мм антенного коммутатора, который содержал немыслимое (для профана) переплетение серебрёных труб, между собой они имели фланцевые соединения и соединения типа «тромбон». В нижней части шкафа было два вентилятора для охлаждения эквивалентов антенн (для проверки без излучения мощности).
Под этот немыслимый шум Боря (уши у него были заткнуты ватой) прокричал на ухо Митрошкину, что в эти трубы мы при каждой профилактике заливаем 20 литров спирта и с помощью вентиляторов целый час гоняем спирт по трубам до тех пор, пока трубы не очистятся от окислов и грязи. Затем «грязный» спирт выливается. Для использования отработанного спирта его выливаем в трубчатые буры-заземлители аппаратуры - это значительно снижает сопротивление заземления. Когда объяснения в кузове окончились, Митрошкин с большой радостью выскочил из кузова. Боря показал ему мокрые (от мочи) трубы заземлителей. Все свои пояснения Боря проводил настолько серьезно, что мы не смогли вытерпеть и спрятались за кузов, где буквально катались от смеха.
Так окончилось историческое посещение замполитом Митрошкиным боевой позиции комплекса БРК. Но самое смешное было тогда, когда Митрошкин с нами, начальниками отделений (все имели высшее институтское образование, плюс Академия им. Дзержинского) пытался проводить «политические» занятия. Это был смех! К занятиям мы никогда не готовились. Первоисточники Марксизма-Ленинизма мы не конспектировали. Использовали старые академические конспекты. Иногда меняли у конспектов заголовки и обложки. Парадокс заключался в том, что если бы мы конспектировали все рекомендованные работы классиков Марксизма-Ленинизма, то не то, что дней, ночей бы не хватило.
К моей радости, мои свидания с Митрошкиным были очень редкими, так как я был беспартийным и, кроме того, постоянно находился на «точке». У меня был статус «самостоятельно изучающего классиков МЛ». Опыт конспектирования «классиков» я затем позже с успехом использовал во время службы в НИИ-4 МО, где придурков – политиков тоже хватало!.
Наше
перебазирование на постоянное место
Поздней осенью, в самую распутицу и с ночными заморозками, каждое перебазирование техники БРК превращалось в очень серьезную проблему, поскольку даже машины высокой проходимости застревали в вязкой Кап Ярской глине. И если ночью случался мороз, то машины шинами примерзали к земле в полном смысле этого слова. Спасали нас только АТТ (Артиллерийский Тяжелый Тягач), которые буквально волоком перетаскивали наши машины с места на место.
Наконец часть нашей техники перетащили на новое место, расположенное вблизи кислородного завода «Шарик», как его обычно звали за блестящую шаровую поверхность хранилища кислорода. На старом месте еще оставили часть личного состава под командой лейтенанта Белоусова. и один комплект БРК.
На новом месте мы стали обживаться, поскольку нам сообщили, что это будет наше стационарное место. На полигоне был создан специальный «пусковой коридор», обустроенный стационарными средствами контроля полета ракет. Кино-теодолитные, телеметрические и радиолокационные станции. В этом «коридоре» предполагалось испытывать все ракеты средней дальности: Королевские ракеты 8Ж38 (до 650 км); 8А62 (до 1100 км); 8К51(до 1300 км и Янгелевские 8К63 и др..
Командование полигона дало нам команду о капитальном обустройстве позиции Было обещано помогать нам стройматериалами и техникой и строителями.
