Вернер Альбринг

ГОРОДОМЛЯ.

немецкие исследователи ракет в России

Под редакцией Германа Винке

© СПб, «Европейский дом», 2005

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

«Конфликты были всегда»

Вернер Альбринг о разоружении, техническом прогрессе, о его решении остаться в ГДР и о Штази*

________________________

* Штази — система Государственной безопасности ГДР .

Финке. Господин Альбринг, оглядываясь назад, какой статус был у Вас в течении шести лет в Советском Союзе?

Альбринг. Как я уже говорил вначале, мы шесть лет были «мирными пленными». Одновременно это было время интенсивных встреч с интересными людьми. В нашем небольшом сообществе на острове Городомля большое значение имело искусство. При нормальных условиях очень просто посещать театральные представления и концерты. Мы организовали из наших собственных рядов камерный оркестр. У нас было две конкурирующие театральные труппы. Жизнь на острове имела также положительные стороны. У нас сложились дружеские отношения, которые поддерживались затем всю жизнь.

Ф. Было ли у Вас чувство потерянного времени?

А. Нет. Эти годы возвратили нас к очень простой жизни. Мы должны были заботиться только о том, чтобы не возникло психоза, чтобы нас не захватила «болезнь колючей проволоки». Поэтому мы так активно занимались культурной жизнью.

Ф. Господин Альбринг, теперь о Вашей собственной профессиональной деятельности: Вы многие годы работали над созданием военного оружия. Не тревожат ли Вас мысли еще сегодня, что. к примеру, ракеты, созданные при Вашем участии, в случае атомной войны наверняка найдут применение?

А. Об этом вопросе я много думал. Он меня не оставлял никогда. Я родился в 1914. В 1938 г. я закончил мою учебу и был ассистентом в институте аэродинамики. В 1939 г. началась война и наш институт должен был принять задачи, связанные с вооружением.

Во время войны очень трудно, даже практически невозможно отстраниться от работы, которая имеет дело с оружием. По существу все государства, принимающие участие в войне, считают всю деятельность, направленную на военное обеспечение, самой важной. Самое ужасное в современном обществе, что даже в мирное время разработка оружия форсируется изо всех сил. Это происходит при принуждении. — так было в нашем случае: и это происходит также за счет выплаты эффективной зарплаты. В данном случае следовало бы подвести рычаг и спросить: Как это можно справиться с гонкой вооружения, представляющего возрастающую угрозу для человечества? Силы разрушения становятся все больше. Их размеры станут ясными, если осознать, что применение одной атомной — или водородной бомбы высвобождает больший потенциал разрушения, чем за все прошедшие войны в истории человечества. Вся наша биосфера во время такого военного акта может быть полностью уничтожена. На эту главную опасность следует обратить внимание, а не на отдельного ученого, спрашивая его: «Как ты можешь над этим работать?». Ученый или инженер может всегда ответить: «Я не являюсь единственно неповторимым в этой области. Я, как и каждый другой инженер, получивший такое же образование, могу быть заменен. Если я буду делать эту работу, то вполне возможно, что другой сделает ее еще лучше».

Ф. Я не уверен, что Вернер Альбринг без разговоров может быть заменен. Есть ли у Вас размышления, что если результаты Вашей исследовательской работы однажды будут использованы в милитаристах целях, приведет это Вас к внутреннему конфликту?

А. Каждое знание в области аэродинамики, инженерное или прикладное исследование может быть применено как в мирных целях, так и для создания оружия. В истории человечества до сих пор было именно так. Первоначально оружие было простым. Ножом можно вырезать произведение искусства, но одновременно он может служить орудием убийства.

Ф. Мой вопрос заключается в том, берет ли на себя ученый, работающий над определенным проектом, ответственность не только за его результат, но и за его применение?

А. Эта постановка вопроса останется вероятно всегда без ответа. Фридрих Дюрренмат обдумывал эту проблему в своей драме «Физики». Ученый закончил свое исследование и пришел к выводу, что его исследования могут стать опасными для человечества. Он бежит из этого мира и попадает в психиатрическую больницу. Тем не менее результаты его работы не остаются тайной, они становятся достоянием общественности и используются. Вывод этой пьесы: что однажды подумалось, обратно уже не вернешь. И далее: что однажды разработано, уже никогда не может быть отменено.

Английский писатель Самуил Батлер описывает в своем утопическом романе «По ту сторону горы» группу людей, пытающихся устранить достижения современной техники. Батлер показывает, к каким необычайным последствиям это приводит. Например: часы запрещены. Кто делает записи, государственный преступник. Итог этой утопической истории: техническое развитие затормозить нельзя. Это означает, что на основании технико-физических закономерностей оружие будет создаваться до тех пор, пока это допускает общественная мораль, Только если общая моральная установка измениться, тогда может произойти изменение в производстве оружия.

Ф. Я хочу попытаться противопоставить этому тезису примеры, когда из общего доверия к прогрессу извлекалась польза. В определенных областях индустриального общества имеются положительные сценарии, к примеру, в ядерной энергии или в производстве горючих газов, которые разрушают озоновый слой. В военной области осуществляется разоружение, о котором десять лет назад нечего было и думать. Ракеты средней дальности, такие как СС20 и американские Першинги превращены в металлический лом. Технический прогресс очевидно больше нам не на пользу. Возможно доверие к прогрессу окажется в скором времени устаревшей моделью человечества.

А. То, что теперь уничтожается оружие и некоторые типы ракет в качестве носителей атомных и водородных бомб превращены в металл, и воспринимаю с большим воодушевлением. Я надеюсь, что конфронтация будет прекращена не только между США и Советским Союзом, но и остановлена гонка вооружений во всем мире.

Ф. Я упомянул о разоружении только в качестве примера наиболее значительный положительный сценарий, что указывает на окончание века индустриализации и на понимание об опасности угрозы для земли.

А. Вопрос звучит так: нуждается ли человечество в экзистенциализме, т. е. техническое развитие будет развиваться дальше? На острове Городомля у нас было время поразмышлять над этим. При этом иногда высказывались радикальные точки зрения. К примеру, я защищал тогда тезис и рассказываю об этом в качестве курьеза, сегодня я так не думаю, что нужно ликвидировать все технические высшие школы, если они ответственны за прогресс в развитии военной техники. Для поддержания уровня развития было бы достаточно иметь инженерные школы без исследовательских направлений; так я тогда думал. Сегодня я придерживаюсь того мнения, что не техник, не воодушевление физика дают в руки производителям оружия новые инструменты. Нет, я остаюсь на той точке зрения, что это вопрос морального воспитания, а также равновесия в естествознании и духовных науках. Возможно, будущие поколения оценят так: у них была высокоразвитая техника, превосходные естественные науки, но чахлая мораль.

Ф. Господин Альбринг, Вы пережили в Вашей жизни крушение двух систем, молодым человеком — крах национал-социализма и теперь конец режима SED*, правительства ГДР. Что означали для Вас эти два больших перелома в жизни?

А. Я пережил еще и третий важный перелом, конец Веймаровской Республики в 1933, первой немецкой парламентской демократии, за которую, мы молодыми людьми страстно боролись. Мы ужаснулись тому, что Гитлер обрушил на Германию.

_____________________________

* SED — Социалистическая единая партия Германии (правящая партия ГДР)

Ф. Вы были тогда политически активны?

А. Сердцем, разумеется. Но я не принадлежал ни к одной партии и в ГДР тоже никогда не был членом партии. К крушениям 1933, 1945 и 1989: это была моя судьба жить при диктатуре, начиная с 1933 года. Сначала диктатура наци, затем это продолжилось в Советском Союзе и потом по возвращению в ГДР. Для людей, которые так долго живут при диктатуре, к политике вырабатывается следующее отношение: каждый по отдельности не влияет на политику, так же как на погоду. Разумеется, как аэродинамик я мог бы задумываться о том, нельзя ли повлиять на погоду.

Но было еще одно крушение, которое я чуть не пропустил: 1939 год. когда началась война. Я думаю, что 80 или 90 процентов людей в воюющих странах не хотели войны, они проголосовали бы против войны, если бы их спросили. Но события всегда прокатываются по каждому отдельно. Но и демократия тоже выручает не всегда, хотя при всех недостатках я считаю ее наилучшей государственной формой. К примеру, вопрос следует ли вести войну, не голосуется. Чаще правительство ставит перед фактами на которые ни парламент, ни население повлиять не могут.

Ф. Многое, о чем Вы говорите, звучит фатально. Вы фаталист?

A. Нет, скорее и считаю себя оптимистом. Возьмите события 1989 года, в ГДР, мирная революции без пролития крови. Еще несколько недель до этого мы видели демонстрацию силового потенциала, танки прокатились перед трибунами в Берлине. Однако население не дало себя больше запугать, оно победило власть и даже взяло штурмом Бастилию - аппарат государственной безопасности. Тогда, 200 лет назад это было не небескровно, как в этот раз. Большая заслуга в этом мирном течении обстоятельств принадлежит церкви, в основном протестантской.

Ф. Вы являетесь членом церкви?

А. Нет, я был воспитан в христианском духе, но после Второй мировой войны вышел из церкви. С годами я опять приблизился к церковным кругам, так что Евангелическая Духовная Академия избрала меня в 1984 году своим членом. В этом кругу я познакомился с рядом людей, возвративших мне веру в силу морали.

Ф. Вы родились в Швельме в Вестфалии. Вестфальцы считаются оседлыми. Возможно, Вы получили это свойство твердой почвы под ногами, которое помогло Вам пережить эти крушения?

А. Вестфальцы говорят про себя, что они упрямые и своенравные. Это в известной степени справедливо и для меня, в том смысле, что я критичен в науке и политике.

Ф. В Вашей жизни было время, о котором я хотел бы спросить Вас несколько подробнее, а именно о возвращении из Советского Союза. Восприняли ли Вы ГДР как некоторое продолжение существования на острове в Городомле?

А. Нет, нет, так жизнь в ГДР не была ограничена. ГДР, несмотря на многие недостатки и слабости, была государством, в котором искусство, наука были востребованы; это было государство с достаточно высоким уровнем жизни. Нет, так угнетенно и взаперти я себя не чувствовал.

Ф. Все же вопрос: Как мог кто-либо с таким жизненным опытом, как Ваш, жить в этой ГДР? Как можно объяснить, что это существование протекало до некоторой степени бесконфликтно?

А. Почему я остался в ГДР? Для этого было много оснований. В Городомле я познакомился с профессором Фризером и профессором Пауером, которые были для меня примерам, и стали моими друзьями. Оба работали прежде в Технической Высшей школе в Дрездене, в которую вернулись из Советского Союза. «Приезжайте в Дрезден», сказали они мне. Другие Дрезденские преподаватели Высшей школы аргументировали тем же: «Каждый ученый несет теперь ответственность. Дрезденская область не должна превратиться в духовную пустыню. Мы обязаны в нашей высшей школе дать хорошее образование молодым людям.

Кроме того, тогда в 1952 году я еще верил в возможность нормально жить и работать в этом государстве, на флагах которого были начертаны принципы социального равноправия и помощи слабым.

Ф. И как долго Вы этому верили?

А. Альберт Швейцер сказал однажды; интеллигенция должна постоянно жить в состоянии напряжения с правительством, так как она является его коррекцией. Конфликты в ГДР были всегда, в каждой области. До 1961 года существовало еще относительное право на возможности зарубежных поездок. Позднее начались ограничения.

Конфликты были также и в духовной жизни. После 1968 года стало невозможным получать определенные книги. Еще одно: так как в министерствах было мало специалистов, определенные разработки и результаты исследований оставались невостребованными промышленностью. Кроме того, экономика в качестве специальности чрезвычайно переоценивалась. Часто даже технические специальности и рабочие группы руководились экономистами. Это могло привести к полной остановке технического развития.

Ф. Госбезопасность оказывала воздействие на Вашу область? В какой степени был представлен разведывательный аппарат?

А. У меня не было опыта общения с государственной безопасностью. Иногда я слышал от коллег, что к ним обращались и они должны были дать сведения о чем либо. Меня это не коснулось.

Следили ли за мной, этого я не знаю. Но, думаю нет. Я говорил себе: я слишком незначителен, чтобы за мной следил шпион. Если кто-то хотел услышать мое мнение, не требовалось кого-то ко мне приставлять, можно было это услышать непосредственно от меня. Это была моя точка зрения. Таким образом, собственного опыта общения со штази у меня не было.

Ф. Но как аппарат — Штази был Вам известен?

А. Да, конечно. Государственная безопасность охватывала многие области. Собственно говоря, самым неприятным была слежка в частной жизни. Это было угнетающим для всего общества.

Ф. Ужасает Вас сегодня, если Вы читаете о таких вещах? Вы подозревали, что шпионский аппарат так глубоко проник в частную жизнь?

А. Да, это верно, подозревать можно. Знаете, тот кто долго жил при диктатуре, вырабатывает шестое чувство, если кто-то приходит и задает особенные вопросы. Здесь тут же почти автоматически включается сигнал опасности и одновременно благоразумие отвечать так, чтобы никого не задеть. После падения режима SED можно было слышать, что почти к десяти процентам жителей приходил осведомитель. Ужасающее число!

Ф. После возвращения из Советского Союза Вы больше не участвовали в разработках, направленных на вооружение?

А. Это правда. В ГДР я не принимал участие в милитаристских разработках. Так как у меня был свободный выбор, я использовал эту возможность и больше не занимался исследованиями по заказу бога войны и его Паладина на земле. В 1952 году я должен был принять пост декана в Ростокском университете на вновь созданном факультете. Я это отклонил. Я даже отказался от работы в обществе астронавтов в Дрездене. С 1952 года я мог сконцентрироваться на исследованиях, которые не имели отношения к военным целям.

Сначала я был профессором на кафедре гидромашин — чудесное применение гидроаэродинамики в мирной области. Позднее к этому присоединились все виды энергетических машин, от паровых турбин до компрессоров: наконец я занялся детальными исследованиями эффектов течения, особенно турбулентного, т.е. видимыми завихрениями в потоке, турбулентными вихрями, которые можно видеть везде, в водном потоке, в облаках, они тормозят движение летящих тел, они узнаваемы как громадные галактические образования. Между этими разного рода явлениями существуют связующие законы. Это значит, что есть подобие между вихрями в Млечном Пути и пограничными вихрями на поверхности самолета и автомобиля.

Ф. Здесь просится философская метафора: все в течении.

А. В предисловии к первому изданию моего учебника я процитировал Гераклита: ««Panta rhel«»— все течет». Аэродинамик ищет закономерности в этих движениях, даже если они имеют очень беспорядочный характер. Но это укрепляет мой оптимизм применить их и для других областей, получить возможность познать причины конфликтов внутри человеческого общества и достичь ясности, решения для устранения недостатков с помощью деятельности человеческого духа.