Айзенберг Я.Е.
РАКЕТЫ. ЖИЗНЬ. СУДЬБА

Воспоминания

Харьков : Инвестор, 2010
Наш адрес: ruzhany@narod.ru

60-е годы

Оглядываясь назад, приходится считать вторую половину 60-х годов (с 1964 по 1970-й гг.) одним из наиболее спокойных периодов разработок. И дело не в том, что мы стали меньше разрабатывать, наоборот, я об этом и буду писать. Но все это были ракетные комплексы с аналоговыми системами управления, а после 8К64 мы потратили много сил и создали надежную методику проектирования таких систем, так что были уверены, что, если технология работ не будет нарушена, особых неприятностей при ЛКИ можно не ждать. Создание такой методики, в чем большая заслуга принадлежит В. В. Сорокобатько (моему тогдашнему единственному заместителю), В. Г. Сухореброму, занявшему должность начальника лаборатории после В. Н. Романенко (который, как только я с поста начальника отдела ушел на должность начальника комплекса, стал в очередной раз моим преемником на посту начальника отдела), В. С. Столетнему, создавшему методику определения степени влияния параметров колебания жидкого наполнения и др., благодаря чему мы не имели ни одной ошибки при проведении ЛКИ разных ракет, я считаю одним из своих достижений.

Начали мы после 8К64 с ракеты с жидкостным реактивным двигателем 8К66. Это было по существу достаточно ограниченное усовершенствование 8К64, меньше вес (а, значит, и меньшая «полезная» нагрузка), более аккуратно сделанная конструкция, естественный прогресс — в двигательной установке и системе управления (напоминаю, аббревиатура СУ) и прочие небольшие улучшения. Так что ничего странного, что эта работа была прекращена в 1965 г., тем более, что к снижению бомбовой нагрузки военные всегда относились отрицательно.

Затем наступила очередь 8К67 (Р-36). Эта ракета была продолжением 8К64, но с существенным развитием всех основных характеристик. Она была мощнее 8К64 и послужила началом целой серии самых тяжелых в мире межконтинентальных ракет, завершением которых явилась та самая «Сатана», с которой я начал свой рассказ. Кстати, это была и первая МБР (других ведь просто еще не было), которая размещалась не на открытой боевой позиции, а глубоко в Земле, в специальной шахтной пусковой установке, что радикально повысило ее защищенность от возможного нападения даже вражеской МБР.

Разработка Р-36 прошла достаточно спокойно, и в 1967 г. она была принята на вооружение Советской Армии, заменив 8К64. За создание СУ этой ракеты я получил Ленинскую премию. Она была присуждена в неурочное время (13 ноября 1967 г. вместо официально объявленных сроков присуждения таких премий ко дню рождения В. И. Ленина — 22 апреля). Имелись и другие особенности. Незадолго до этого была введена Государственная премия СССР, в том числе, чтобы увеличить варианты наград (Ленинскую премию можно было получить только один раз, и даже С. П. Королеву не удалось нарушить этот принцип и стать единственным дважды лауреатом Ленинской премии) и повысить значимость Ленинской премии. Ее стали присуждать раз в 2 года (ранее ее, а потом — Государственную — присуждали раз в год), коллектив уменьшили с 12 до 6 человек, так что 10000 рублей премии для каждого из нас означали 1666 руб. 67 коп., а само решение о присуждении стало оформляться не постановлением комитета по премиям, а Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров Союза ССР (привожу официальное название со своего удостоверения). Диплом лауреата Ленинской премии был образцом лучшего по дизайну советского диплома, большого размера и включал металлический барельеф Ленина.

Конечно, о том, за какие работы она присуждена, не было ни слова, писалось «за работы в области специального машиностроения». Для меня это был третий «заход», из двух предыдущих списков за другие работы меня бдительные «сотрудники» вычеркивали, да и вообще, это стало возможным, так как из-за непонятных причин кандидатуры не подписывались в обкоме партии (который уж точно меня бы не пропустил), а шли прямо в Москву, в комитет, возглавлявшийся Президентом АН СССР М. В. Келдышем, и попадали в ЦК КПСС уже из этого Комитета. Тем более, это считалось не государственной, а научной наградой, чем, возможно, объясняется процедура без обкома партии. Но самое интересное, что присуждение фактически произошло вскоре после «шестидневной войны» Израиля, что послужило поводом многочисленных острот многих главных конструкторов. Узнал я о присуждении мне премии из телеграммы Министра Сергея Александровича Афанасьева (в газетах — ни слова), которую работники канцелярии принесли мне в кабинет, где шло большое совещание. После его завершения я позвонил жене и маме, больше звонить было некому, на этом официальная часть закончилась, кроме того, что пришло письмо из комитета с сообщением, что мне положена некоторая сумма, и меня просят сообщить номер моего счета в банке. Его, естественно, тоже не было, пришлось открывать в нашей поселковой сберкассе.

Само вручение происходило в Москве в здании Президиума Академии Наук на Ленинском проспекте (нормально — в Кремле в Георгиевском зале) в приемной между кабинетами Президента и Вице-президента АН СССР, проводил его Келдыш, и заняло оно на всех шестерых лауреатов не более 5 минут. Мы, конечно, вечером пошли в московский ресторан, а потом, уже в значительно расширенном составе, повторили ресторан в Харькове с начальниками из ОКБ, на что ушли все деньги, полученные в виде премии. Но, все равно, и мне и моей немногочисленной семье (жена и мама) было очень приятно, первая награда за 13 лет работы, и сразу такая.

…Уж не знаю, кто автор идеи сделать ракету Р-36 не только в баллистическом, но и в орбитальном варианте. Чисто советская идея, американцы этим даже не занимались. Ракета разгонялась до первой космической скорости (как практически и МБР), становилась искусственным спутником Земли, совершала один виток, а над целью включался тормозной двигатель и ракета совершала баллистический спуск с орбиты.

Предполагалось, что коль скоро США начали заниматься противоракетной обороной, у орбитального варианта ракеты больше шансов через нее прорваться, так как она могла достичь США с разных направлений, а не только через Северный полюс, как баллистические боеголовки. Для нас это означало, что, кроме обычной СУ для ракеты 8К69 (такое у нее было несекретное название) пришлось сделать и СУ, работающую на орбите (правильнее сказать, добавить новые функции традиционной СУ МБР).

Естественно, так как СУ работы на орбите и тормозной двигатель занимали какой-то вес, величина бомбовой нагрузки на эту величину уменьшалась, что военных только огорчало. Тем не менее, орбитальный вариант ракеты Р-36 был полностью разработан, прошел все этапы ЛКИ, был принят на вооружение, и в очень небольшое количество ракетных шахт были установлены орбитальные ракеты 8К69.

После удачных опытов по модернизации боевых ракет 8К63 и 8К65 в ракеты -носители небольших космических аппаратов, эта же попытка была сделана и для обоих (баллистического и орбитального) вариантов Р-36. Получились 11К67 и 11К69, и, так как они сразу были двухступенчатые, можно было обойтись без дополнительных ракетных ступеней. Ракета 11К67, в отличие от своего боевого родителя, развития не получила, все сделанные заводом №586 экземпляры шли прямиком в боевые шахты, а вот 11К69 ждала другая участь. Во-первых, военным не нужно было много боевых образцов 8К69 (тот факт, что США не стали делать ракет такого типа, подействовал на них отрезвляюще), а завод №586, уже освоив производство этих ракет, заинтересован был делать их побольше, во-вторых, благодаря тому, что СУ 8К69 имела большие возможности, чем на 8К67 (для 8К69 мы создали совершенно новую СУ, впервые применив дискретные цифровые приборы в системах управления дальностью). Это отнюдь не бортовые цифровые вычислительные машины (аббревиатуру БЦВМ надо вводить сразу, так как она будет часто повторяться), но все равно возможностей у них больше, чем у механических аналоговых, стоявших в системах управления дальностью в 8К64 и 8К67. Благодаря этому ракета-носитель 11К69 (международное название «Циклон-2», НАТОвское — SL-11) получила относительно широкое применение.

Более того, войдя во вкус, мы решили сделать и трехступенчатый вариант 11К69 , чтобы расширить ее возможности как по массе выводимого груза, так и по достижимым орбитам. В качестве третьей ступени была взята вторая ступень 11К65, а разработчиком (мы уже были перегружены к этому времени «поверх головы») определили КБ киевского радиозавода. Это был наш серийный завод, куда мы передавали документацию на сданные на вооружение СУ, там же оказалась и документация на 11К65. Сопровождая нашу документацию на заводе, сотрудники КБ приобрели необходимый опыт в разработке приборов, а в вопросах теории (устойчивость полета, точность и пр.) мы обязались передать им всю свою документацию и оказать максимальную поддержку при обучении, тем более, что речь шла не о боевой ракете, где вопросы точности — важнейшие. Очень полезным оказался тот факт, что руководил этим КБ мой первый начальник и друг А. И. Гудименко, и киевляне рвались в самостоятельные разработчики, что мы всячески поддерживали, видя в них не конкурентов (уж очень далеко мы ушли вперед в вопросах теории), а помощников в ситуациях, аналогичных той, о которой я пишу. Киевляне хорошо справились с этим делом, и появилась трехступенчатая 11К68 (две ступени 11К69 плюс третья — С5М), получившая названия «Циклон-3» или SL14.

Это — сделанная сравнительно «малой кровью» неплохая ракета-носитель, изредка летающая и сейчас с плесецкого полигона.

Последней разработкой этого периода стала 8К99 (SS-15), первая советская попытка создать твердотопливную МБР, используя частично (на одной из ступеней) не жидкое, а твердое топливо. США применяли только такие топлива на своих МБР — «Минитмен-2», «Минитмен-3» и M-X, как экологически чистые. И, как всегда, их пример был заразителен для нашего Минобороны.

Беда состояла в том, что требуемых твердых топлив в СССР не было. Даже в качестве ускорителей первой ступени «Бурана», спустя более чем через 20 лет после описываемых событий, были использованы самые мощные в мире ЖРД В. П. Глушко, несмотря на то, что на «Шаттле» уже много лет стояли твердотопливные ускорители.

Только на последней российской МБР уже сейчас используются твердые топлива. Тем не менее, попытка создать МБР, использующую два вида топлива, была сделана, и мы довели эту ракету до этапа ЛКИ. Основная трудность для нас, разработчиков СУ, состояла в том, что из-за огромных разбросов параметров твердого топлива при полном отсутствии возможности регулировать тягу порохового двигателя, разбросы параметров движения ракеты во времени оказывались настолько значительными, что выбрать параметры системы стабилизации, привязав их, как обычно, ко времени полета, не представлялось возможным.

Выход нашел один из моих самых талантливых сотрудников Виктор Александрович Батаев. Как ни странно, это — классический пример советского Ломоносова (если, конечно, правда то, что о том пишут).

Родом из глухого мордовского села, Виктор не мог получить хорошего школьного образования и привез в Харьков только умение кататься на лыжах. Окончил Харьковский авиационный институт, получил назначение к нам на фирму, и на его и мое счастье, в мою лабораторию.

Человек больших способностей и невероятного трудолюбия, он быстро освоил совершенно новую для него тематику. Поняв, что его знаний по математике не хватает, не прекращая работы, он закончил механико-математический факультет университета. Батаеву я поручал наиболее трудные системы стабилизации, и не было случая, чтобы он подвел. В конце всей нашей деятельности он возглавил разработку самой сложной в мире системы стабилизации — советского шаттла — «Энергии» и блестяще с первого же пуска справился и с этим.

Так что ничего удивительного, что он взялся и решил проблему устойчивого полета ракеты 8К99. Мы с ним пришли к выводу, что устойчивость ракеты в полете нужно обеспечивать, «привязывая» параметры ее системы стабилизации не ко времени, а к фактическим характеристикам движения, в частности, к частоте колебаний вокруг центра масс. Если не считать нормальной административной поддержки и твердой уверенности, что в случае неудачи отвечать «по полной катушке» перед министерством придется мне, а не ему, дальнейшего участия в конкретной разработке я уже принимать не мог. Времена 8К64 давно закончились, и на высоком уровне отвечать положено большому начальнику, ведь речь каждый раз идет о пуске дорогой ракеты, а не руководителю группы, так как его начальники отвечать не хотят и боятся. Да и не мог бы я позволить, чтобы спрос был с Батаева, а не с меня, это было бы совсем нечестно, как в принципе «Ты (т.е. — я) будешь кричать о первой самонастраивающейся системе, а ты (т.е. — Батаев), будешь за нее отвечать, если она не получится». Так что создание первой, как я понимаю, и единственной до сих пор, самонастраивающейся, т.е. меняющей свои характеристики в полете в зависимости от фактических характеристик данной ракеты, системы стабилизации — в основном заслуга В. А. Батаева.

Выдающееся достижение!!! И все же после нескольких пусков, в том числе и неудачных (не по нашей вине), в 1968 году работы по 8К99 были прекращены, конечно, из-за отсутствия требуемых порохов.

И последнее значительное событие в моей жизни в этот период — я стал доктором технических наук. Заслуга в этом принадлежит Борису Николаевичу Петрову, академику АН СССР, знавшему меня с печальных дней аварий ракеты 8К64.

Конечно, при моей загрузке работами по руководству теоркомплексом времени для написания докторской диссертации у меня и быть не могло, что я и сказал Борису Николаевичу, который твердо был уверен, что я давно уже доктор наук. Именно он реально мне помог.

Для больших начальников, которые тоже хотели стать докторами наук, но написать диссертацию и защитить ее в Ученом Совете в принципе не могли из-за отсутствия требуемой квалификации, была придумана специальная процедура, позволявшая обойти самый главный этап — собственно написание докторской диссертации.

Для этого в Высшую аттестационную комиссию (существовал и такой всесоюзный орган, занимавшийся диссертациями на государственном уровне) писалось письмо, как правило, от Министра, которому подчинялся тот или иной претендент, в котором ВАК просили разрешить защиту докторской диссертации по совокупности выполненных соискателем работ, без представления самой диссертации. К письму-ходатайству прилагались обращения уважаемых ученых — действительных членов и членов-корреспондентов АН СССР и республиканских или всесоюзных отраслевых академий типа, сельхознаук с просьбой дать такое разрешение, так как они знают соискателя и считают, что совокупность выполненных им работ (в основном, это коллективные научно-технические отчеты руководимой соискателем организации) вполне заслуживают присуждения ему ученой степени доктора наук. При наличии связей в аппарате ВАКа искомое разрешение получалось, а дальнейшее было, как мы говорили, «делом техники». Конечно, были и исключения из этой процедуры, когда ею пользовались настоящие ученые, для которых она и была создана, но это были исключения. Хочу верить, что я был одним из таких исключений, но без помощи Бориса Николаевича ничего бы не вышло, хотя моя просьба была поддержана действительно самыми серьезными учеными в области теории автоматического управления. Учитывая гриф секретности работ, по совокупности которых я защищался, мне определили Ученый Совет артиллерийской академии им. Дзержинского, считавшийся самым авторитетным в ракетной технике, членов которого «подкупить» или уговорить было невозможно, это была профессура с генеральскими званиями и с чувством собственного достоинства. Защита прошла весьма успешно, тем более, что на нее приехал сам Б. Н. Петров (он считался главным советским специалистом в теории автоматического управления, когда речь шла о закрытых работах). Б.Н. выступил на защите, что само по себе было весьма нестандартно для заседаний Ученого Совета, и сказал, что считает недоразумением отсутствие у меня ученой степени доктора наук, учитывая целый ряд образцов РКТ, уже стоящих на вооружении (т.е. результаты работ были внедрены, что являлось одним из непременных требований ВАК, и, обычно, подтверждалось справками из мест внедрения), в создании СУ которых я принимал непосредственное участие в качестве главного теоретика. Учитывая авторитет Ученого Совета академии им. Дзержинского и выступление Б. Н. Петрова на защите, ВАК достаточно быстро присудил мне степень доктора наук. Пожалуй, это все, что можно рассказать о моей работе в этот период времени.

Существенно более важные для последующей работы события происходили в это время в ракетной технике США, и мы точно понимали, что в самом ближайшем будущем они нас затронут.

США установили на своих МБР БЦВМ, что дало им целый ряд больших достоинств, и, самое главное, позволило создать МБР с несколькими разделяющимися боевыми блоками с индивидуальным наведением на цель. Это действительно было очень здорово, так как позволяло в несколько раз повысить эффективность ракеты, несущей не одну, а несколько боеголовок.

Реализовать эту идею можно было только при наличии на борту ракеты вычислительной машины, хотя безуспешно мы пытались сделать это с аналоговой СУ ракеты 8К67. Американское название таких боеголовок MIRV, так что и они пользовались аббревиатурами, состоящими из первых букв сокращаемых для удобства слов наименования.

Создание СУ для МБР с РГЧ (разделяющиеся головные части) и стало нашей главной задачей на последующие годы. Принципиальная трудность состояла в том, что в США в это время ЦВМ получили очень широкое распространение, а у нас обычная наземная гражданская ЦВМ была большой редкостью, преимущественно только в организациях, занимавшихся военной техникой, располагалась на огромных площадях, требовала постоянного обслуживания и потребляла столько электроэнергии, что об установке их на подвижных военных объектах, даже расположенных на Земле, не могло быть и речи.

Т.е. революция в ракетной технике должна была начаться с создания необходимой для нее микроэлектроники.

И еще одно важное событие прошло в ракетной технике, но отношения к нашей организации оно не имело. Тем не менее, о нем нужно рассказать, так как речь шла о соревновании СССР и США в космосе, носившем в значительной мере так называемый идеологический характер, а именно, чья общественная система более передовая в новейших областях науки и техники.