Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Но то, что меня ожидало там, не укладывалось ни в какие рамки. На КПП штаба мою машину не пропускали во двор. Солдатам я ничего объяснить не мог — они не понимали ни русского, ни английского языка, а я не знал суахили. Время бежало быстро. Помог мне покидавший генштаб танзанийских офицер. Он, поняв серьезность момента, разрешил солдатам пропустить мою машину. Начальника генштаба не оказалось на месте, мало того, в его приемной отсутствовал дежурный офицер. Бегая по коридорам, я наскочил на какого-то военнослужащего, который сообщил мне, что начальник генштаба поехал играть в теннис, и его можно там найти. Поскольку я не знал, где у них находятся теннисные корты, я упросил его сесть ко мне в машину и показать дорогу. Видя мою необычайную взволнованность, он согласился, и через несколько минут мы подъехали на место. О, небо! Начальник генштаба преспокойно играл в теннис. Подбежав к нему, я, переполненный эмоциями, уже во второй раз за день возмущенно высказал ему свое негодование. Я ему сказал: «Как вы можете находиться здесь, на теннисном корте, когда наши президенты ведут переговоры и должны сегодня подписать соглашение, за подготовку которого мы с вами в ответе». Никто не сможет представить себе, что он мне ответил. Он сказал, что его рабочий день закончен, и он имеет право отдыхать, где и как ему заблагорассудится. Я долго уговаривал его поехать в генштаб, чтобы завершить подготовку проекта соглашения к подписанию и доставить его в президентский дворец.

Когда мы вернулись в генштаб, время уже перевалило за 19.00.Переговоры во дворце уже шли полным ходом. Когда я напоминал ему об этом и просил поторопиться, он был невозмутим и не проявлял никаких признаков ответственности за порученное ему дело. Слава богу, что когда я предложил ему срочно считать русский текст с английским, он спросил меня, считывал ли я их. Я ответил утвердительно. Тогда он сказал мне, что полагается на мою честность, и завизировал все четыре экземпляра проекта соглашения. Он долго не мог заполучить печать, так как клерк, отвечающий за нее, так же как и он сам, уже удалился домой. Его рабочий день также закончился. За ним послали машину домой, привезли в генштаб, и он, не торопясь, принес печать своему шефу. У них в штабе не оказалось сургуча и электроплитки для его разогрева. Хорошо, что я, имея плачевный опыт подписания соглашения в Нигерии, имел в своем кармане, в качестве запасного варианта, сургуч и зажигалку. С горем пополам мы опечатали проект соглашения. Время неумолимо двигалось к 20.00. Я очень волновался и переживал, что не успею доставить соглашения хотя бы до завершения переговоров. Я предложил начальнику генштаба поехать вместе со мной к месту переговоров, но он отказался. Мне пришлось ехать одному, ругая его на все лады по дороге. Когда мы остановились у входа во дворец, я понял, что переговоры еще не закончились, и был очень рад этому. Я схватил свой кейс с документами и бегом побежал вверх по парадной лестнице дворца, начало и конец которой охранялся советскими и танзанийскими автоматчиками. Когда я бежал по лестнице, я слышал окрики охраны, но не останавливался. Поднявшись на дворцовый балкон, я представился охране и сказал, что у меня в кейсе документ, который должны подписать президенты. Это не произвело никакого впечатления на охрану. Они сказали мне, что впустят меня в зал переговоров лишь после того, как в зале загремят стульями. Перед входом в зал находилась комната для советских охранников, дверь в нее была открытой, и я увидел на столе различные напитки и бутерброды. Только тут я почувствовал страшную жажду и попросил у них разрешения чего-нибудь попить. Попив воды, я снова вышел на балкон и, стоя рядом с входной дверью зала заседаний, еще раз проверил правильность произведенных мною расчетов. В очередной раз все сошлось. Я, в положении обреченного, ждал конца переговоров

Когда в зале зашумели стульями, охранники разрешили мне войти в него. В это время члены делегаций пожимали руки президентам. Я пробрался до Соколова и сказал ему, что проект соглашения переделан, завизирован танзанийским начальником генштаба, опечатан и готов к подписанию. Соколов сообщил об этом министру обороны Танзании. Последний ответил ему, что соглашение поручено президентами подписать ему и Соколову, и ушел в свой кабинет, попросив Соколова подождать его в своей приемной. Он выдерживал время, приличествующее, по его понятию, его высокой персоне, не думая о том, что он заставляет ждать в своей приемной не кого-нибудь, а министра обороны СССР. Соколов очень нервничал. Наконец, нас пригласили в еще не прибранный зал. На столе валялись листки бумаги, оставленные членами делегаций после переговоров, вокруг стола в беспорядке стояли стулья в том положении, в котором их оставили ранее сидевшие на них люди. Этот вид зала привел в бешенство Соколова. Чуть не рыча по звериному, он приказал мне привести в относительный порядок хоть одну сторону стола, где можно было бы подписать соглашение. Не успел я это сделать, как в дверях зала появился министр обороны Танзании и, не чуть не смущаясь бардаком, царившим в зале, пригласил Соколова подписать соглашение.

Когда этот кошмар закончился, я почувствовал полное опустошение. Внезапно мое сознание пронзила мысль, что с 12.00 до времени подписания соглашения 21.00 я ничего не ел и только полчаса назад выпил стакан минералки. И все это в условиях жаркого тропического климата при крайнем напряжении нервов. Весь путь до гостиницы Соколов сидел, насупившись, и хранил полное молчание. Меня успокаивало то, что он не ругал меня. По приезде в резиденцию Подгорного он пошел доложить ему, что соглашение подписано, а мне приказал быть около двери, ведущей в апартаменты Подгорного на случай, если потребуется дать ему какие-либо разъяснения. Слава богу, в ходе доклада и после него он никаких вопросов не задал, и мы поехали к себе.

В гостинице Соколов пригласил меня к себе, как он делал это всегда во время командировки в Мали, находясь в хорошем расположении духа. Для меня это был позитивный сигнал. Когда мы пришли в его номер, он предложил мне виски, орешки кэшью и бутерброды и спросил меня, как мне удалось, хоть и с опозданием, подготовить проект соглашения. Я рассказал ему о своих злоключениях, особенно связанных с начальником генштаба. Мой рассказ попал на благодатную почву. Он еще не отошел от некоторого унижения, испытанного им при подписании соглашения, вызванного тем, что его, министра обороны великой державы, заставил ждать в своей приемной опереточный, как он выразился, министр обороны Танзании. Он раздраженно и неуважительно высказался о руководстве министерства обороны Танзании. В то же время он поблагодарил меня за проделанную мной работу. Думаю, что это было результатом того, что его просветил в этом отношении Иван Васильевич Архипов. Не задерживаясь долго, я попросил разрешения покинуть его, ссылаясь на то, что время позднее и ему надо хорошо отдохнуть перед вылетом завтра рано утром в очередной пункт нашего маршрута. У себя в номере я, наконец, почувствовал, какая гора свалилась с моих плеч и, успокоившись, быстро уснул.

Рано утром мы приехали на аэродром для вылета в Лусаку (Замбия). При посадке в самолет я стал свидетелем крайне хамского поведения охраны Подгорного. Один из молодых охранников, стоявший у трапа, при приближении к трапу члена делегации генерал-майора Григорьева Виктора Михайловича грубо отстранил его от трапа, закричав на него: «Куда прешь». Григорьев был в генеральской форме и, тем не менее, смущенно отступил от трапа. У меня это хамское поведение молодого человека по отношению к старшему по званию (он был максимум в звании старшего лейтенанта или капитана) и по возрасту члена делегации вызвало возмущение. Я был в гражданской одежде и, подойдя к нему, сделал ему замечание в довольно назидательной форме. Я сказал, что как члену охраны Подгорного ему не пристало вести себя так развязно по отношению к генералу — члену делегации Подгорного, что на его месте я бы извинился перед ним за допущенную грубость. Сказав это, я повернулся и отошел от трапа, оставив оторопевшего от моего замечания охранника в растерянности. Вероятно, за время своей службы в охране правительства он никогда не встречал подобного отпора и такой реакции на свое хамство. Через несколько минут мы, члены делегации, были приглашены на посадку. Когда я проходил мимо этого охранника, он как-то странно посмотрел на меня, не зная как на меня реагировать. По-видимому, он пытался понять, кто я и что может за этим последовать. Во время полета я спросил Григорьева, извинился ли перед ним охранник, он подтвердил факт принесенного ему извинения.

После приземления в Лусаке я слышал своими собственными ушами как уже слегка выпивший начальник президентской охраны давал команду одному из своих подчиненных заказать в его номер ужин на двоих, для него и одной из стюардесс. Услышав эти слова из уст распоясавшегося, никого не стеснявшегося начальника охраны, я понял, что от его подчиненных можно ожидать любого хамства.

После торжественной встречи Подгорного на аэродроме в Лусаке и размещения Подгорного в резиденции, а нас в гостинице, президент Замбии дал обед в честь высокого гостя. Столы были накрыты в огромном зале, мы, гости, были рассажены за столами по рангам. Одна стена зала c овальными проемами была обращена к зеленой английской лужайке, на которой сидел президентский оркестр, облаченный в торжественную униформу, готовый по команде капельмейстера заиграть запрограммированную музыку. Я сидел между заместителем директора института Азии и Африки Громыко, сыном А.А. Громыко, с одной стороны и политическим обозревателем газеты «Правда» Петром Демченко — с другой. Вероятно, стараясь сделать приятное Подгорному, оркестр заиграл гимн Российской империи «Боже, царя храни». От неожиданности у всех членов нашей делегации лица, с отвисшими челюстями, выражали недоумение. Через мгновение все стали шептаться между собой — к чему бы это. Дело в том, что в то время уже ходили слухи о возможной отставке Подгорного. Со стороны все выглядело так, как будто бы замбийцы прознали про это и выразили свою поддержку ему в такой необычной, экзотической форме.

Не могу не сказать несколько слов о своих соседях по столу. Петр Демченко — политический обозреватель газеты «Правда». Во время войны боевой офицер, командир танковой роты. После войны окончил МИМО и занялся журналистской деятельностью. Он был достаточно умен и поднялся до довольно высокого уровня в своей специальности. Его подвальные обозрения в «Правде», главной газете партии и страны, появлялись почти еженедельно, наряду с публикациями ее ведущего политического обозревателя Валентина Зорина. К партии и правительству он относился с известной долей скептицизма, и свою позицию, во всяком случае передо мной, не скрывал. В ходе нашей поездки он несколько раз уклонялся от торжественных обедов и ужинов, предпочитая проводить время в баре или кафе в товарищеской обстановке. Почему он выбрал меня в качестве своего собеседника, не знаю, но проводить с ним время вместо официальных мероприятий мне было интересно, гораздо интереснее, чем сидеть за официальным столом и наблюдать за дебильным поведением Подгорного. Во время одной из бесед Демченко вспомнил анекдотичный случай исполнения «Боже, царя храни» президентским оркестром во время торжественного обеда и заметил, как бы мимоходом: «Дни правления нашего «царя», практически сочтены». В скором времени после нашего возвращения в Москву его прогноз подтвердился, и Подгорный был отправлен в отставку со всех своих партийных и государственных постов.

Громыко-младший большим умом не отличался. Многие детки членов Политбюро и ЦК, невзирая на их слабые знания, отсутствие опыта и способностей, зачастую выдвигались на высокие посты только благодаря положению своих родителей. На своем жизненном пути я неоднократно сталкивался с ними по службе. Вспомните приведенную мной ранее, градацию специалистов ГИУ — «ВОРы, ДОРы и СУКИ», бытовавшую среди порядочных офицеров нашего главка. Как правило, это были бездари с высоким мнением о своих собственных персонах и непомерными амбициями. Так и сын Громыко был назначен заместителем директора института, который должен был подготавливать аналитические материалы для использования их сильными мира сего во время принятия решений.

Очень хорошо характеризует этого, тогда еще молодого человека его тирада, которую я вынужден был выслушать в ответ на мой вопрос о том, что у него, должно быть, очень интересная и ответственная работа. Он упиваясь, как ему казалось, своей значительностью, стал взахлеб рассказывать о своих заграничных поездках, об отношении к нему со стороны местных властей, что даже в США к нему, как к руководителю такого важного института, относились с особым уважением. В качестве примера он бахвалился, как его охраняли в Штатах, когда он ездил по стране. Над его лимузином во время его поездок якобы постоянно висел американский вертолет. И т.д. и т.п. Мне надоело выслушивать хвастовство этого бездарного сынка, и я, извинившись, повернулся к Демченко, давая понять, что больше не хочу выслушивать его досужую болтовню. Не могу не сказать, что его отец очень торопился поднять его, как можно выше по служебной лестнице, пока он еще обладал большим весом в органах партии и власти. Вскоре его сынок стал членом-корреспондентом Академии наук, для чего не требовалось тайного голосования академиков черными и белыми шарами, и был назначен директором института, в котором он числился заместителем директора. После ухода из жизни старшего Громыко его отпрыск как-то незаметно исчез из поля зрения.

Во время обеда президент Замбии предложил Подгорному слетать в город Ливингстон для ознакомления с водопадом Виктория, вторым в мире по величине водопадом после Ниагары. Как нам потом стало известно, Подгорный согласился, но при условии, что полетят все члены делегации и сопровождающие лица на двух самолетах. Эта экскурсия состоялась утром следующего дня. Я не стану описывать этот водопад на реке Замбези. Он хорошо описан многими путешественниками. Мой рассказ ничего не добавил бы к их описаниям. Скажу только, что это грандиозное создание природы. Воды реки Замбези спокойно текут широким фронтом, и вдруг ложе реки резко обрывается и водный поток шириной несколько сот метров низвергается вдоль отвесной стены высотой более ста метров, создавая невообразимый шум от встречи этого падающего водяного потока с поверхностью водоема, образовавшегося на месте его падения за долгие столетия, а скорее тысячелетия. Это грандиозное зрелище. При встрече этих водных стихий возникает огромной высоты столб мелких брызг, который поднимается на несколько сот метров над рекой Замбези. Чтобы зрители сумели наглядно оценить, на какую же высоту поднимаются брызги, сквозь образованное водяное облако время от времени пролетал маленький биплан. На это уникальное движение и падение огромного, не поддающегося оценке объема воды можно смотреть завороженным взглядом часами, как на прибой океана или на пылающий огонь костра. Но время нашего пребывания там было ограничено программой визита Подгорного. Через некоторое время последовала команда посадки на самолеты, и мы с сожалением заняли свои места в самолетах, которые доставили нас в столицу страны. Это путешествие с лихвой компенсировало мои треволнения, вызванные перипетиями подготовки и подписания соглашения в Дар-Эс-Саламе. Под впечатлением увиденного водопада Виктория и в ожидании встречи с последней страной нашего визита Мозамбиком я пребывал в радужном настроении.

И вот, наконец, последний пункт нашего визита — Мопуту, столица Мозамбика. Он находится на юге Африканского континента, южнее расположен только ЮАР (Южно-африканский Союз), с его широко известным мысом Кейп-Таун, самой южной точкой Африканского континента. Это небольшой, малоэтажный, состоящий в основном из коттеджей, живописный южноафриканский городок, возведенный на возвышенном берегу залива Васко-де-Гама. Чуть южнее протекает известная с раннего детства река Лимпопо.

Нас встретил министр обороны Мозамбика. После того, как Соколов прошел вдоль строя почетного караула, нас рассадили по машинам, и мы отправились в гостиницу. Я, больше не отягощенный какими-либо обязанностями, чувствовал себя почти туристом. Соколов, напротив, должен был провести ответственные переговоры и подписать с мозамбикской стороной соглашение об учреждении в Мозамбике аппарата советских военных советников. Предварительное согласие на подписание такого соглашения было получено Соколовым еще в Москве. Казалось бы, ничто не предвещало грозы. Однако Соколов не дал мне возможности почивать на лаврах. Он приказал мне принять участие в работе своей делегации с целью увеличения ее состава, чтобы она выглядела более представительной. Мы прибыли в генштаб Мозамбика, где состоялся первый раунд переговоров, во время которого было принято решение о подписании соглашения о советских военных советниках на следующий день, причем не в генштабе а на военной базе.

Когда мы вернулись в гостиницу, Соколов в хорошем настроении сказал, как бы упрекая меня и в моем лице все ГИУ, что только тогда все идет гладко, когда правильно выполнена предварительная работа. Черт меня дернул за язык. Я сказал ему, что, несмотря на то, что я не знаю португальского языка, у меня создалось впечатление по обмену мнениями членов мозамбикской делегации между собой за столом, и по выражению их лиц в тот момент, что они не собираются подписывать это соглашение. Соколов сердито отмахнулся от моего замечания, сказав, что все уже окончательно согласовано. На следующий день мы выехали к месту предполагаемого подписания соглашения. Нас завели в помещение, в котором должно было состояться подписание. Там стоял большой стол с флажками наших государств, но отсутствовала делегация министерства обороны Мозамбика, которая, на правах хозяев, должна была ожидать нашего прибытия и встречать нас. Уже одно это настораживало. Соколов занервничал. Через своего переводчика он поинтересовался у сопровождавших нас лиц, где же мозамбикская делегация. Хотя можно было уже и не спрашивать. Было ясно, что таким демаршем они грубо дали понять, что не собираются подписывать это соглашение. Через некоторое время подошел офицер связи и сообщил Соколову, что мозамбикская сторона приносит ему свои извинения, но по возвращении в столицу у него состоится встреча с министром обороны, и он объяснит ему причину этого недоразумения.

Так, не солоно хлебавши, мы вернулись к себе в гостиницу. Что и говорить, настроение у Соколова было аховое. Подписание соглашения о военных советниках было его главной задачей, с которой он был введен в состав делегации Подгорного, и ее выполнение оказалось перед угрозой провала. Через некоторое время ко мне подошел упомянутый мною ранее генерал Григорьев, член его делегации, и по товарищески предупредил меня, что Соколов сейчас чернее тучи, и лучше мне не попадаться ему на глаза, так как я ранее высказался, что соглашение может быть и не подписано. Мое предположение оказалось пророческим — подписание его действительно не состоялось. Я принял к сведению совет Григорьева и старался не встречаться с Соколовым. Первое время мне это удавалось, как при вылете из Мопуту, так и в Замбии. Однако, в гостинице в Танзании мне это сделать не удалось.

Однажды во время обеда делегации в ресторане, на котором мы с Демченко отсутствовали, мирно беседуя в укромном месте о разном, он мне рассказал, не помню в какой связи, довольно поучительный случай, произошедший недавно с резидентом ГРУ в Бейруте подполковником Покровским. Вскоре после его прибытия в Бейрут, в качестве журналиста АПН, он получил сообщение, что ему переведена значительная сумма долларов в один из местных банков для организации им корреспондентского пункта. Получив деньги, он на обратном пути проезжал мимо казино и черт его дернул зайти туда. Ну, а дальше — все, как описано у Куприна: он проиграл всю полученную сумму. Вернувшись в посольство, он сообщил, что он где-то, выходя из автомобиля, выронил сумку с деньгами. Ему поверили. Не успел он еще проинформировать свое руководство в Москве о случившемся, как один из служащих банка, каким-то образом узнавший об этом, предложил ему взять кредит в банке c погашением его в течение довольно длительного времени. Он взял этот кредит и арендовал офис. Пока он лихорадочно раздумывал, где найти деньги для погашения взятого кредита, к нему подкатился служащий американского посольства в Ливане (без всякого сомнения — агент ЦРУ) и предложил ему взаймы соответствующую сумму. Надо отдать ему должное, он не клюнул на эту приманку, честно сообщил нашему послу и в центр о случившемся и был немедленно отозван в Союз. Конечно, он был разжалован и уволен из армии. Вот такая печальная история.

В этот раз я, дождавшись пока вся наша делегация не покинет ресторан, решил, что Соколов уже поднялся к себе, вошел в пустой лифт. Не успели двери лифта сомкнуться за мной, как в него вошел не кто иной, как Соколов. Оказавшись с глазу на глаз с ним, я ожидал от него чего-то нехорошего в мой адрес. К моему удивлению, Соколов дружелюбно посмотрел на меня и сказал: «Ну, что, теперь у тебя здесь больше нет начальников?» Я ответил ему, что такого быть не может по определению. У меня был и есть только один начальник — это министр обороны маршал Соколов. Он оценил мой ответ. Я думаю, что во-первых, он уже успокоился от пережитого фиаско, а во-вторых, он, по здравому размышлению, понял, что в этом не было никакой моей вины. После этой встречи с ним я летел дальше до Москвы в полном спокойствии, обратная дорога домой больше не сулила мне каких-либо неприятностей. Было только одно желание — побыстрей добраться домой и увидеть близких мне людей в добром здравии.

На следующий день после возвращения в Москву я доложил руководству ГИУ о подписании соглашения в Танзании в сокращенном варианте и дал задание своим подчиненным проверить, правильно ли я выполнил в той суматошной обстановке все пересчеты, вызванные сокращением количества имущества, подлежащего поставке. В ожидании результата я очень волновался. К моей радости, мои волнения оказались напрасными. После этого я с легким сердцем пошел на доклад к заместителю председателя ГКЭС генерал-полковнику Сергейчику М.Е. Когда я рассказал ему обо всем, описанном мною выше, он в очередной раз удивился тому, что я сумел сделать, и сказал, что мой опыт будет учтен при подготовке к включению в подобные высокие делегации наших представителей. Он сказал, что в таких случаях надо командировать не одного, а двух офицеров и машинистку, допущенную к работе с совершенно секретными материалами, со своей машинкой в опечатанном контейнере. Я принимал его слова, как высокую оценку произведенной мною работы, которую должны были выполнять три человека, а выполнил я один, и понимал, что все останется по-прежнему — слишком дорого для ГИУ обойдется командирование трех человек вместо одного. До конца моей службы в ГИУ все шло, как всегда, с опорой и надеждой на успешную работу случайно уцелевших квалифицированных исполнителей.

Не могу не упомянуть еще об одной значимой командировке в Танзанию в 1978 году. Я был членом делегации, возглавляемой генерал-лейтенантом Фроловым В.Н., который должен был провести переговоры и подписать соглашение с танзанийской стороной о поставках военно-технического имущества в эту страну. Фролову кто-то еще в Москве порекомендовал попросить танзанийцев разместить нашу делегацию не в городской гостинице, а в экзотическом месте на берегу океана в 45 км от столицы. Я не помню, как называлось это место, и назову его кемпингом. Он состоял из десятка изолированных двухместных номеров с отдельными входами. Внешне они представляли собой круглые строения из необработанного камня, крытые соломой, стилизованные под танзанийские деревенские дома. Внутри это были вполне европейские, кондиционированные гостиничные номера, обставленные современной мебелью. Вся сторона такого строения, обращенная к морю, представляла собой витраж, который можно было прикрыть, задернув тяжело свисавшую штору. Мой номер находился в ста метрах от берега океана. В центре недалеко от этих строений находился ресторан на открытом воздухе под огромным соломенным навесом. Экзотика, да и только.

Окунувшись в океане и приняв душ в своих номерах, мы пошли на ужин. Фролов, заядлый рыбак, заказал жареную рыбу, остальные члены нашей делегации, глядя на него, последовали его примеру и заказали рыбу. Я же, не большой любитель рыбы, заказал себе хорошую свиную отбивную. Когда нам принесли заказанные блюда, кому-то показалось, что рыба была с душком, но все решили, что это ему только показалось, и принялись за еду, я же с удовольствием принялся за свою отбивную, распространявшую аппетитный запах, который вызывал явную зависть у тех, кто ел рыбу с душком.

Рано утром все вышли искупаться. Ребята рассказали мне, что всю ночь они мне завидовали, так как провели ее, в основном сидя на унитазах и матерясь, вспоминая мою аппетитную отбивную. Во время завтрака я ел в гордом одиночестве, остальные пили крепкий чай с тостами. К счастью нам повезло. Утром за нами никто в установленное время не приехал. Ближе к полудню приехал офицер связи, закрепленный за нашей делегацией. Он сообщил нам, что у них в министерстве обороны происходят незапланированные мероприятия и переговоры с нашей делегацией они смогут начать только через несколько дней. В случае нашего согласия нам будет предложена культурная программа. Нам ничего не оставалось, как согласиться на это. К вечеру тот же офицер приехал с трехдневной программой ознакомления со страной, которая включала посещение острова Занзибар с ночевкой на нем, экскурсию в национальный парк ‘Нгоро-Нгоро» (часть национального парка Серенгети) c ночевкой там и, наконец, экскурсию в национальный парк «Лейк Маньяра» (озеро Маньяра). Кстати, страна Танзания стала так называться после объединения Танганьики и Занзибара.