Альберт Вахнов
ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ ДАЛЁКОМУ.

(Автобиографическое повествование)

Москва, 2007

© Вахнов А.Г., 2007
Разрешение на публикацию получено.

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

МОСКВА. НОВЫЙ ЭТАП ЖИЗНИ

Начался новый период нашей жизни — в Москве, где нам было суждено жить и работать всю оставшуюся жизнь

Алла сразу поступила на очное отделение географического факультета Московского педагогического института им. Ленина, правда, на второй курс, несмотря на то, что она представила справку об окончании заочно второго курса одноименного факультета в Сталинградце. По этой причине ей пришлось пройти второй курс дважды. Во всяком случае, качество жизни у нас обоих радикально изменилось. С началом учебы я был назначен начальником учебного отделения. Начальником курса был подполковник Жданов. В моем отделении состояли старшие лейтенанты Рощин, Рожченко, Шайтухов, Бажанов, Голубенко, Дмитренко, Кузнецов, младший лейтенант Лубенец и другие. Мы полностью погрузились в учебу, надеясь на хорошие перспективы. Казалось, все устроилось хорошо. Но уже к новому году нам пришлось снимать новое жилье. Дело в том, что хозяйка получила сообщение, что ее сына досрочно освободили из тюрьмы за хорошее поведение, и он возвращается домой. Нам пришлось срочно решать проблему с жильем и, как позже оказалось, не только с ним. Везде, где бы мы ни пытались снять комнату, нам ставили одно условие — только без детей. В конечном итоге нам пришлось просить Алиных родителей взять Иришку к себе в Горький на время. Алина мама согласилась, приехала к нам и увезла нашу маленькую двухлетнюю дочурку к себе. Вскоре нам удалось снять комнату в доме на ул. Самокатной, где находится ликеро-водочный завод «Кристалл», в непосредственной близости от моего института. Это была часть большой комнаты, разделенной двумя шкафами и занавеской, натянутой между ними на две половины, в одной из них, большей и светлой, жили мы, а в другой — темной и маленькой жили хозяйка комнаты и ее взрослая дочь. Была договоренность, что в нашем присутствии они не будут заходить на нашу половину. Первое время эта договоренность соблюдалась ими. И надо же было такому случиться во второй раз, что и ее дочь совсем недавно вернулась домой после отбытия срока наказания в тюрьме. Однажды эта возрастная женщина в отсутствии Аллы (она приходила домой из института позднее меня, так как ее институт находился довольно далеко от нашего дома), нагло зашла на нашу половину, легла, якобы, отдыхать, на диван, стоявший напротив стола, за которым я готовился к очередным занятиям в институте, и, сделав вид, что она задремала, опустила одну ногу на пол, халат сполз с ее ног, обнажая ее жирное голое тело, так как под халатом у нее намеренно отсутствовало какое-либо белье. Такими своими действиями она, наверно, пыталась привлечь к себе мое внимание. Конечно, в такой обстановке я злился и не мог сосредоточенно работать. Я был вынужден уйти в читальный зал библиотеки института и там продолжить свою работу. Когда вечером пришла Аля, я ей рассказал эту историю. Мы переговорили с хозяйкой квартиры по этому поводу. Она отказалась выполнять нашу договоренность, и я был вынужден снова искать комнату. Поскольку я был все время на занятиях или готовился к ним, у меня совершенно не было свободного времени, поэтому мне пришлось снять на этой же улице маленькую комнатушку, в которой стояла узкая железная кровать с досками вместо матраца, тумбочка и два стула. Комичный случай заставил меня срочно в отсутствии Аллы сделать первое ценное приобретение — деревянную, шикарную по тому времени, полутораспальную кровать с пружинным матрацем. Дело в том, что накануне ночью доски со стороны ног сдвинулись и упали на пол. Свалились на пол и мы. Посмеявшись над собой, мы уложили доски на кровать и вновь легли спать, но про себя я подумал, что спать на этой кровати мы больше не будем. Сразу по окончании занятий в институте, ничего не говоря Алле, я взял последние четыреста рублей и поехал в мебельный магазин, откуда вернулся с описанной выше кроватью. Когда Алла вечером пришла из института, я встретил ее на улице и сообщил, что в доме ее ждет сюрприз, который надо обмыть. Алла пыталась отгадать что это, но не смогла. Войдя в комнату, она не могла поверить своим глазам — вместо железной солдатской койки стояла прекрасная кровать. Эту ночь мы впервые за три года супружеской жизни спали как люди, на пружинном матраце, а не на досках. Контраст был разительный. Мы, как дети, радовались этому приобретению и удивлялись, почему мы не сделали это раньше. Бог ты мой, как мало надо людям, чтобы в тяжелых условиях почувствовать себя счастливыми. Это было наше первое и последнее приобретение мебели на ближайшие восемь лет

3 марта 1953 года по радио сообщили о серьезной болезни Сталина, о том, что он находится без сознания в тяжелом состоянии и врачи предпринимают все возможные меры к его спасению. В течение следующих двух суток регулярно сообщали медицинский бюллетень о состоянии его здоровья и постоянно звучала траурная музыка. В восемь часов утра шестого марта прозвучало сообщение о том, что Сталин скончался. В это время я завтракал и собирался в институт. Кусок застрял у меня в горле, и невольно брызнули слезы. Я сразу побежал в институт. На плац института прибывали слушатели. На их лицах было выражение растерянности, горя и печали от понесенной утраты, все интуитивно тянулись друг к другу, ничего не говорили, а только много и беспрерывно курили. На всех лицах был написан один вопрос: »Как мы будем жить дальше без Него?». Когда весь личный состав института собрался, нас построили для проведения траурного митинга. Слово взял начальник института старый заслуженный генерал-полковник Хозин, очень суровый человек, в свое время незаслуженно пострадавший от Сталина. Он долго не мог справиться со слезами, душившими его. Затем, справившись с собой, произнес короткую, но прочувственную речь. Мы, стоявшие в строю, с трудом сдерживали слезы. Был объявлен, по-моему, трехдневный траур. Мы долго не расходились, как бы боясь одиночества — вместе было легче переживать это свалившееся на нас, горе.

На следующий день был объявлен доступ граждан к телу Сталина для прощания с ним. Гроб с его телом стоял в Колонном зале Дома Союзов. Вечером шестого марта мы решили, что Аля пойдет туда вместе со своим институтом, а я с ВИИЯ. Однако институт не получил разрешения на организованный проход через Колонный зал в тот вечер и я решил пойти проститься с вождем один. Часов в восемь вечера я вышел из станции метро Кировская. Площадь перед ней была полна народу. Люди двигались вниз по левому тротуару улицы в направлении Трубной площади. Справа вдоль тротуара стояли грузовики, один впритык к другому, канализируя поток двигавшихся вниз людей так, чтобы обеспечить какой то порядок их движения. В кузовах автомобилей стояли солдаты. Народ постепенно втягивался в эту узкую кишку-тротуар, ограниченную слева стоящими сплошняком домами, а справа грузовыми автомобилями. Люди двигались очень медленно, потому что внизу на Трубной площади организаторы этого мероприятия с благими намерениями устроили нечто вроде пропускного пункта и пропускали людей небольшими группами с тем, чтобы предотвратить давку на подходе к Колонному залу. Но не зря же говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Случилось то, чего не сумели предвидеть организаторы похорон. На «Кировскую» прибывало гораздо больше людей, чем они пропускали через пропускной пункт, и давление в толпе постоянно нагнеталось. Мы двигались мелкими шажками, наступая друг другу на ноги, так как никакой, даже относительной, свободы для движения не было. Люди были буквально спрессованы как сельди в бочке. В отдельные моменты, когда, вероятно, после пропуска внизу очередной группы людей толпа на несколько метров резко двигалась вперед, меня несли прижатые ко мне люди и я чувствовал потерю опоры под ногами, что было очень опасно. Стоило упасть, подняться человеку было уже невозможно, в образовавшееся свободное место мгновенно под давлением толпы вталкивался человек, идущий сзади. Остановится он не мог и, чтобы не упасть, должен был шагать по упавшему человеку — по другому он поступить не мог. Представьте себе, что в ту холодную мартовскую ночь люди шли, сдавленные плечо-к-плечу и голова-к-голове, дыхание было затруднено, так как человек не мог дышать полной грудью, а кроме того на уровне наших голов стоял сплошной туман из выдыхаемых нашими глотками испарений. Меня спасало то, что я в то время активно занимался снарядной гимнастикой, был молод и крепок. Периодически я умудрялся большими усилиями, на мгновение раздвинув локти, освобождать свою грудь и сделать один-два полных спасительных вдоха и выдоха. Вдруг до нас дошел слух, что временно пропуск людей на Трубной прекращен. Вот тут-то и началось самое страшное. Действительно движение вперед, хоть и очень медленное дотоле, прекратилось, а давление со стороны Кировской все увеличивалось. Людей прижимали к машинам, стенам домов, фонарным столбам. В отчаянии люди, кто мог, разбивали стекла подвальных квартир и оказывались в помещениях домов, кто-то пролезал под кузовами автомашин, некоторые, прижатые к столбам, влезали на них. Тут и там были слышны отчаянные вопли людей, особенно женщин. Солдаты, стоявшие в кузовах автомашин, стали подавать женщинам свои ремни пряжкой вперед, женщины хватали их мертвой хваткой, как утопающий хватается за соломинку, по нашим плечам и головам они втаскивали их в кузова и опускали затем на мостовую с обратной стороны, чтобы они смогли уйти прочь от этого кошмара. К их счастью, этот кошмар для них на этом заканчивался. В это время меня постоянно не покидала мысль: что с Аллой, прошла ли она с институтом организованно или пошла в одиночку, как и я. Если да, то ей грозила большая опасность. На моих глазах умер человек, прижатый к фонарному столбу, два упавших человека были насмерть растоптаны толпой. В этой обстановке я решил сделать все от меня зависящее, чтобы выбраться на мостовую. Я все время старался держаться в середине потока, чтобы не оказаться прижатым ни к стенке дома, ни к столбу, ни к борту грузовика, и мне это до поры до времени удавалось. Но в какой то миг поток людей стал меня вытеснять вправо к автомашинам. Когда я оказался совсем недалеко от борта автомашины, я обратился за помощью к одному из солдат, он подал мне руку и буквально выдернул меня из толпы. Оказавшись в кузове машины, я огляделся и, с высоты своего положения, отчетливо осознал, в какой страшной опасности оказались люди, шедшие проститься со Сталиным, среди которых мгновение назад был и я. А с другой стороны машин на мостовой я увидел цепи солдат, перегораживавших пустую мостовую через каждые сто метров. В голову мне пришла удачная мысль. Я слез с кузова грузовика и уверенно пошел к центру ближайшей ко мне цепи солдат, обращенных ко мне спинами, я, ничего не говоря, решительным и властным движением брал за руки двух рядом стоявших, рука-в-руке, солдат, разнимал их руки, делал шаг вперед и соединял их руки за своей спиной. Глядя в спину прошедшему офицеру, они не успевали сообразить, в чем дело, а я уже твердым шагом приближался к очередной цепи. Таким образом мне удалось миновать в считанные минуты Трубную площадь и оказаться на повороте улицы, ведущей к Колонному залу. Казалось, что все уже позади, и я нахожусь близко от своей цели, но не тут-то было. Я вновь оказался в мощной, спрессованной толпе, которая, как и я, стремилась скорее преодолеть небольшое расстояние, отделявшее нас от входа в Колонный зал. Но улица эта на каждом перекрестке была перегорожена двумя рядами грузовиков от стен домов одной стороны улицы до другой. В это время, это было уже где то около четырех часов утра, на борт одного из грузовиков поднялся какой то генерал-лейтенант и, обратившись к толпе, сказал, что с пяти часов утра начинается допуск в Колонный зал иностранных делегаций, и просил всех разойтись по домам. Это было его ошибкой. Усталая, проведшая бессонную ночь, разъяренная толпа взревела от негодования, подбежала вплотную к грузовикам, на руках разнесла их по сторонам и, ревя, рванула к очередному перекрестку, перегороженному такой же баррикадой из грузовиков. Это был страшный момент. Я понял, что спастись можно только обогнав толпу, я сумел это сделать, напрягая все свои силы и, слыша за своей спиной угрожающий рев толпы, подал руку солдату и он быстро помог мне взобраться в кузов одного из грузовиков. Так я снова оказался в безопасности с другой стороны баррикады. Я слышал крики и стоны людей, которые оказались прижатыми к стоящим поперек улицы грузовикам, но ни я и никто другой не мог оказать им помощь — это были страшные мгновения. Люди, стремившиеся проститься с телом умершего Сталина — тирана, по чьей вине в тридцатые-сороковые годы погибли десятки миллионов ни в чем неповинных людей, вновь, по злой иронии судьбы, погибали у ног Его. Уходя в потусторонний мир, он в последний раз унес за собой в могилу несколько сотен людей, раздавленных обезумевшей толпой. А толпа эта, невзирая ни на что, разнесла и второй заслон, образованный грузовиками. Впереди был последний заслон непосредственно у дверей Колонного зала. Слава богу, что в этот критический момент тот же генерал с кузова одного из грузовиков через мегафон обратился к угрожающе надвигавшейся толпе и, призывая всех к спокойствию, объявил, что все люди будут пропущены в Колонный зал, для чего будет освобожден от грузовика правый тротуар. Он попросил выстраиваться в колонну по три человека в ряд вдоль стены дома и, как только мы организуемся, начнется пропуск в Колонный зал. Удивительно, но эта, усталая от бессонной ночи, нечеловеческого напряжения, крайне возбужденная и неуправляемая, толпа людей вдруг успокоилась и быстро самоорганизовалась, как бы сознавая торжественность момента — еще мгновение, и мы увидим Его в последний раз в жизни, а затем можно и умереть. Прошло еще около часа и в шесть часов утра нас начали организованно пропускать. Помню, как я проходил мимо утопающего в цветах гроба со Сталиным, поставленного с наклоном на высоком постаменте перпендикулярно к веренице проходящих мимо него людей, но совершенно не помню, что я чувствовал в тот момент. Выйдя из Колонного зала, я почувствовал полное опустошения и побрел к станции метро «Охотный ряд», но тут же меня пронзила беспокойная мысль — Что с Аллой?! Все, связанное с этой ужасной ночью, осталось позади и уже не волновало меня. Я бросился к метро, доехал до станции «Бауманская», сел в трамвай, который доставил меня до Красноказарменной улицы. Ужасно волнуясь я побежал домой все с той же единственной мыслью — «Что с Аллой?!». В таком состоянии я влетел в комнату и увидел свою жену, спокойно ожидавшую моего возвращения — в то раннее утро еще никто не знал о трагедии, происшедшей на улицах Mосквы и приведшей к многочисленным жертвам. Об этом жители Москвы и всей страны узнали значительно позже, при этом руководство партии и страны приняли все меры к тому, чтобы скрыть от народа реальные размеры катастрофы. Счастливый, я бросился к ней, обнял ее и спросил, как она так благополучно прошла через этот ад. И тут Алла вылила на меня ушат холодной воды, ответив буквально следующее: «Что я — дура? Я вышла из метро, увидела громадную толпу народа и решила, что это не для меня, и поехала домой, поздно вечером легла спать и вот встречаю тебя». Еще возбужденный от всего увиденного и пережитого за прошедшую ночь, я подумал, что кто-то из нас сошел с ума. Через мгновение, придя в себя, я понял, что это именно я, и мне стало стыдно. Как же могло так случиться, что я, офицер, прослуживший в армии более восьми лет, отец и мать которого сидели в сталинской тюрьме в 1938-1939 годах, и который не понаслышке знал о преступлениях сталинского режима, мог так легко поддаться общему настроению людей и совершать неадекватные поступки. Казалось, что я должен был радоваться уходу из жизни этого тирана, ан нет! А вот моя молодая жена, семью которой напрямую не коснулись сталинские репрессии, не поддалась этому всеобщему угару и сохранила трезвый подход к происходящему. Прошло совсем немного времени и общество успокоилось, стал исчезать постоянный страх за свою судьбу, люди становились раскованнее. Соответственно изменялось место, которое занимал Сталин в сознании людей, многие стали осознавать, что образ его был искусственно создан и возвеличен.

Летом 1953 года в стране произошло невероятное для нас событие. Мы перед отпуском проходили тактический лагерный сбор под Москвой. В это время по радио сообщили о деле Берия, о том, что он пытался узурпировать власть в стране путем переворота, но был арестован и расстрелян. Генеральным секретарем ЦК КПСС был избран Н.С. Хрущев, а председателем Совета министров Г.М. Маленков. Я не собираюсь описывать всю эту историю, думаю, что любознательные люди знают ее в подробностях, а те, кто не знают, но хотят узнать, могут прочесть о тех событиях в соответствующей литературе. Чтобы передать атмосферу тех дней, расскажу только один эпизод. Алин двоюродный брат, Борис Сергеевич Ладыгин, работавший парторгом на Метрострое, после этих событий рассказывал, что за несколько дней до объявления об аресте Берия им пришло из центрального комитета партии указание снять все портреты Берия и изъять из библиотек всю литературу, так или иначе связанную с его именем. Казалось, всем и все должно было быть ясно, но фигура всесильного Берия, так глубоко внедренная в наше сознание, заставляла людей даже между собой говорить об этом шепотом и оглядываться по сторонам, как бы кто-нибудь не подслушал.

Побывав в отпуске в Горьком, проведя с дочкой почти целый месяц, мы вернулись в Москву и стали искать новое жилье. Случай свел нас с такой же, как и мы, молодой парой Анцифировых, Зинаидой и Анатолием, и вскоре мы перебрались к ним на Народную улицу недалеко от станции метро «Таганская». Анатолий был рабочим сцены Большого театра, а Зина работала на картонажной фабрике. Они оказались людьми очень общительными. Мы быстро подружились с ними и жили у них в течение шести лет, пока нам не предоставили жилплощадь в общежитии на территории училища в Филях, прямо против домовой церкви Нарышкиных. Отношения у нас были очень теплыми, если не сказать семейными. Мы могли запросто обратиться к ним, а они к нам с вопросом: «У вас чего-нибудь поесть найдется?» и подкармливали друг друга. Сам этот факт хорошо характеризует наши отношения. К тому же у нас были доченьки одного возраста — у нас Ира, а у них Таня. Сначала мы жили в маленькой девятиметровой комнатке, а потом летом 1954 года, когда я оканчивал второй курс института и мы собирались в отпуск к дочери в Горький, Зина сказала, что мы можем приехать из отпуска с дочерью и они предоставят нам свою большую комнату, и добавила, что дочери наши станут подружками и всем нам от этого будет лучше. Мы с радостью приняли это предложение, привезли Иру к себе. Ира и Таня действительно подружились как сестры. Их дружеские отношения продолжаются и поныне. Идя по жизни, они все время помогают друг другу. Семейные отношения отличались согласием и любовью. C приездом дочери семья стала полноценной. Ощущение счастья не покидало нас.

Во время учебы еще на втором курсе ВИИЯ произошло событие, которое оказало серьезное отрицательное влияние на мою дальнейшую службу. Все, что бы я ни делал или говорил, как командир учебного отделения, становилось тут же известно начальнику курса подполковнику Жданову. Я не знаю, имел ли он какое-либо отношение к члену политбюро Жданову, но вел он себя вызывающе и был уверен в своей безнаказанности. К тому же он был самой посредственной личностью — как говорится, ни знаний, ни ума. Тем не менее, окончив пехотное училище в 1941 году, он не попал на фронт, всю войну отсиделся в Москве в Центральном аппарате наркомата обороны. Во время моего поступления в ВИИЯ в 1952 году он оказался уже подполковником со значительной выслугой лет в этом звании и это всего за четырнадцать лет службы в армии, считая также годы учебы в училище, и был назначен начальником курса, на котором мне пришлось учиться. У меня есть почти стопроцентная уверенность в том, что без большого блата здесь не обошлось. Позднее, в 1954 году, он поступил на заочное отделение академии им. Фрунзе и сразу стал использовать моих подчиненных, которые готовили ему курсовые домашние задания по английскому языку, тактике, военной истории, вычерчивали ему карты в соответствии с тактическими заданиями и решали на картах тактические задачи, которые он получал на сборах в академии. По сути дела он эксплуатировал слушателей курса, используя их знания, не прилагая при этом серьезных собственных усилий. Таким образом, он к 1955 году закончил заочный курс академии и получил диплом об окончании высшего военного учебного заведения.

Cпустя некоторое время произошло следующее. Однажды во время занятий я обратился к старшему лейтенанту Бажанову и просил сходить в секретную часть и принести топографические карты для подготовки к занятиям по тактике. Он начал мне перечить и отказываться идти за ними, ничем не объясняя свой отказ. Этот разговор имел место в присутствии других офицеров отделения. Я настаивал на выполнении моего приказания. Он ответил мне, что никакого приказания от меня не получал. Тогда я был вынужден поставить его по стойке «Смирно» и по всей форме дать ему приказ: «Товарищ старший лейтенант, я приказываю вам получить топографические карты на отделение в секретной части, принести их к месту занятий и доложить мне об исполнении». После этого он выполнил мое поручение. Буквально через день меня встретил в коридоре факультета подполковник Жданов и пригласил меня в свой кабинет, где он сказал мне, что у меня в отделении процветают фамильярные отношения с подчиненными. На мой вопрос, в чем это выражается, этот неумный и наглый человек сообщил мне об инциденте с Бажановым точь-в-точь, как это случилось в отделении совсем недавно. Я был сражен этой глупостью наповал и спросил его: «У вас в академии Фрунзе слуги приносят карты для занятий? Он ответил, что они сами приносят их. Тогда я задал ему еще один вопрос: «А как к вам обращается командир учебного отделения в таком случае?». Ответ последовал: «Василий Григорьевич». Я сказал ему, что точно так и я попросил Бажанова: «Володя, принеси карты», и когда он заартачился, я отдал ему приказ по всей форме. Казалось бы, разговор исчерпан, но он не нашел ничего иного, как сказать мне, что он все знает во всех подробностях, что делается в каждом учебном отделении и что в каждом отделении у него есть осведомители. Ничего глупее он сказать не мог. Во-первых, офицерам, кроме тех, кто служит в специальных органах, запрещено заниматься такими штучками, во-вторых, он сказал об этом мне — члену партбюро факультета. Я был страшно возмущен и направился к секретарю партбюро факультета майору Илларионову Сергею Ивановичу, который закончил ВИИЯ ранее. Он тоже возмутился и доложил об этом заместителю начальника факультета по политической части полковнику Мудрому и, по-видимому, сообщил ему обо мне, как об источнике информации. Как позднее стало известно, Жданов и Мудрый были в близких семейных отношениях, и мое обращение в партбюро стало известно Жданову. Мщение мне за это последовало незамедлительно. Как раз в это время у ряда наших слушателей, и у меня в том числе, закончилась выслуга лет в звании старшего лейтенанта, и на них готовились представления в ГУК на присвоение воинского звания «капитан». У меня не было никаких сомнений, что с моим представлением не возникнет каких-либо вопросов и все пройдет гладко — я был командиром учебного отделения, членом партбюро факультета, отличником учебы, мое отделение было одним из лучших на курсе. И тут я узнал, до какой низости и подлости может дойти человек, а именно мой начальник курса. За два дня до отправки дел в ГУК (главное управление кадров) сей «джентльмен» сообщает мне, что в моем личном деле не оказалось фотографий, наличие которых в представлении обязательно, и обнаружил это он якобы только сегодня, а очередное направление документов на присвоение званий состоится только в мае следующего года, то есть через шесть месяцев. Я после окончания занятий бросился в фотоателье, упросил срочно сфотографировать меня и отпечатать четыре фотографии за отдельную плату. Утром следующего дня принес их Жданову, но он сказал, что уже поздно, почта уже запакована и оформлена. Я немедленно пришел к начальнику факультета герою Советского Союза полковнику Федоренко, доложил ему о случившемся. Мир не без добрых людей, он позвонил при мне Жданову и приказал ему немедленно доложить ему на подпись мое представление, что было, естественно, немедленно им исполнено. Он поставил свою подпись, вручил мне представление и, хитро улыбаясь, сказал: «Наклей фотографию и верни представление Жданову». Теперь я понимаю, что он лучше меня представлял себе натуру этого человека, но не сделал малого — не потребовал от него доложить об отправке моего представления в числе других в ГУК. Я вернул документ Жданову. Казалось бы, все разрешилось благополучно. Но я зря так подумал. Прошло два или три месяца. Присвоение званий состоялось, но меня в этом списке не оказалось. Жданов в это время находился на сборах в академии Фрунзе и я, обескураженный происшедшим, обратился к его писарю из слушателей Ивану Люткину. Он мне рассказал причину случившегося. Жданов не выполнил указание начальника факультета и не отправил мое представление с почтой, а приказал Люткину положить его в сейф и не говорить об этом Вахнову, что он и сделал. Этот поступок Жданова дорого мне обошелся, так как в начале следующего года вышел приказ ГУКа приостановить присвоение очередных воинских званий слушателям до выпускных государственных экзаменов. Таким образом, Жданов сумел отомстить мне за мою попытку восстановить справедливость. Все это соответствовало духу времени. В результате я проходил в звании старшего лейтенанта шесть лет, то есть два срока. Мир от этого не перевернулся, и я продолжал свою учебу на втором курсе также успешно, как и ранее. Иришка подрастала, и мы решили следующий отпуск летом 1954 года провести в Киеве у моей мамы, поплавать в Днепре и позагорать на прекрасных днепровских пляжах. Мы хорошо отдохнули в Киеве и с новыми силами вернулись в Москву для продолжения учебы.

В начале нового учебного года произошло немаловажное событие в нашей семье. Представьте себе, что в то время, когда мы имели в месяц одну тысячу триста рублей, на одну из наших пятисотрублевых облигаций выпал невероятный выигрыш — по пятьсот рублей на каждую сотню, то есть две тысячи пятьсот рублей. На радостях мы решили купить отрез самого дорогого материала, сшить мне костюм на заказ, купить хорошие полуботинки, рубашку и галстук. Впервые в своей жизни, по настоянию своей любимой жены, я шикарно приоделся.

В 1954 году состоялся ХХ-й съезд КПСС, на котором Хрущев выступил с докладом о культе личности Сталина. Надо отдать должное Хрущеву за его смелый политический шаг — он пошел на конфронтацию со значительной и влиятельной группой членов политбюро. Всем известно, чем кончилась эта борьба внутри политбюро и какова была действительная мотивация этих его действий. Наступила так называемая хрущевская «оттепель», на которую откликнулся известный в то время писатель Илья Эренбург одноименным произведением. Нам, членам партии, была зачитана стенограмма его доклада, который мы встретили с одобрением и надеждой на светлое будущее. Это были напрасные ожидания. За исключением нескольких мелких штрихов все осталось по-прежнему.

В 1955 году моя сестра Людмила с отличием закончила Киевский институт иностранных языков и приступила к работе в киевском интуристе. Мы с Аллой с радостью узнали об этом.

В этом же году я продолжал учиться на третьем курсе института. К этому времени руководство приняло решение об изменении профиля ряда переводческих факультетов и готовить не переводчиков-референтов, а офицеров разведывательных отделов и управлений корпусного и армейского уровней. По существу это было мудрое решение, так как оно позволило при малых затратах готовить столь необходимые кадры высокой квалификации для вооруженных сил, добавив всего несколько предметов военного профиля, входивших в программу академии им. Фрунзе (например стратегия, военная история и военная география) и подняв на одну ступень масштаб изучения тактики, стратегии и военного искусства. Ранее на эти должности назначались выпускники академии им. Фрунзе, которые при прочих равных знаниях в сравнении с выпускниками ВИИЯ проигрывали им в области гуманитарных знаний и языковой подготовки. В академии был школярский подход к преподаванию иностранного языка с выделением незначительного количества учебного времени для его изучения, в нашем же институте иностранный язык являлся одним из основных предметов. Каждый выпускник должен был владеть иностранными языками в совершенстве и на госэкзаменах один из военных предметов (тактику, стратегию, военную историю, военное искусство или военную географию) сдавать на английском языке. Соответствующее было и отношение слушателей к изучению иностранных языков, а их было два (у меня, например, английский и болгарский). На третьем курсе мы с еще большим рвением относились к учебе. Дело в том, что после окончания института при назначении на должность наша штатная категория была бы не ниже майора, конкретно для меня это создавало бы условия для беспрепятственного роста в звании на ближайшие десять лет службы после завершения обучения в институте, то есть от капитана до подполковника. Однако судьбе было угодно распорядиться по иному. Не зря бытует пословица «Человек полагает, а бог располагает».

С начала 1955 года институт стало лихорадить. Министерство обороны, с учетом нового профиля ВИИЯ, приняло решение о новом штатном составе института, при котором численный состав слушателей практически сокращался вдвое. Руководству ВИИЯ было предписано войти в новый штат к сентябрю этого года. Чтобы придать видимость справедливости при отчисления слушателей из института, было принято решение отчислять «троечников», но дальнейшая практика показала, что и этого недостаточно, слишком медленно шло сокращение, так как все стали более ответственно относиться к учебе. Тогда начали отчислять хотя бы за одну полученную «тройку». Происходило это следующим образом: во время поточных лекций, на которых присутствовал весь личный состав курса, в аудиторию заходил представитель отдела кадров института и объявлял список фамилий слушателей, обязанных явиться в отдел кадров для расчета. Иногда это звучало следующим образом: «Прошу пятое отделение в полном составе покинуть аудиторию и явиться в отдел кадров». В течении нескольких месяцев мы чувствовали себя как в осажденной крепости под постоянным артобстрелом, неся огромные потери. К июлю 1954 года вхождение в новый штат было завершено. Мы закончили третий курс, потеряв более половины слушателей. Из поступивших в институт 110 человек осталось около пятидесяти. Все оставшиеся слушатели были либо отличниками учебы, либо имели одну-две «четверки» при остальных «пятерках». Но и это было не все. Худшее еще ждало нас, слушателей четвертого курса, впереди.

В сентябре 1955 года начались занятия на четвертом курсе. Теперь, казалось, все стало на свои места и можно было спокойно продолжать учебу, что мы и делали. Состав у нас был очень сильный после такого искусственного отсеивания. Дело шло к окончанию института и учились все с большим напряжением, думая о безоблачных перспективах, которые скоро откроются перед нами. Аля начала учиться на последнем курсе педагогического института имени Ленина, который должна была закончить в 1956 году, а я в том же году перейти на пятый последний курс ВИИЯ. Все складывалось как нельзя лучше.

Вскоре в жизни страны последовали некоторые послабления в области информации и культуры. Впервые появилась возможность, сначала для деятелей культуры, смотреть некоторые иностранные фильмы непосредственно в залах театров ночью после спектаклей. Нам представилась возможность с помощью Анатолия Анциферова посмотреть ночью в Большом театре французский фильм «Большие маневры». Возвращались мы домой на Народную улицу пешком, так как метро уже не работало. Хорошо, что мы жили примерно в часе ходьбы от этого театра. После этого стали появляться зарубежные фильмы на экранах отдельных кинотеатров. В кинотеатре «Орион», также ночью, мы посмотрели фильм «Осенний марафон». Показ таких фильмов производился после последнего сеанса. Делалось это власть предержащими специально для того, чтобы уменьшить количество советских зрителей, посещавших такие просмотры, которые были связаны с большими неудобствами. Мы вышли из кинотеатра во втором часу ночи, пытались безуспешно поймать такси и вынуждены были добираться до дому пешком. На сей раз мы пришли домой только утром. После этого охота смотреть иностранные фильмы как-то сама собой отпала, и мы решили отложить такие походы до лучших времен, тем более, что наши ожидания увидеть что-то сверхъестественное не оправдались.

Учеба моя на четвертом курсе шла к концу, Аля готовилась к госэкзаменам. Все шло своим чередом и не предвещало ничего худого. Мы жили в ожидании новых горизонтов, которые должны были вот-вот открыться перед нами, но случилось нечто ужасное, непредвиденное и не поддающееся какому-либо разумному объяснению.

К завершению четвертого курса руководство получило приказ принять в последний раз экзамены всех уровней, после чего институт ВИИЯ будет расформирован и закрыт. Меньше всех пострадали слушатели, оканчивавшие пятый курс, а далее чем ниже курс, тем больше проблем возникало у бывших слушателей, решать которые им предстояло самим. Представьте себе, это были не безусые юнцы студенты гражданского вуза, а, в своей основной массе, женатые офицеры, за спиной которых стояли их жены и дети. Словом, обстановка была гнетущая, на головы всех свалился ком проблем, которых никто не ожидал и к решению которых абсолютно не был готов. Прибавьте к этому внезапно рухнувшие надежды и планы, потерю прежней квалификации, вызванной перерывами в военной службе от одного до четырех лет, и печальная ситуация станет достаточно ясной.

В этой обстановке мне, как члену партбюро факультета, было поручено войти в контакт с министерством высшего образования или с ректорами институтов соответствующего профиля (со стороны руководства института этим никто не занимался, они были заняты решением своих собственных проблем) и попытаться устроить наших слушателей на заочные или вечерние факультеты с тем, чтобы годы проведенные в ВИИЯ, не пропали для них даром. Я пробился в министерстве до уровня заместителя министра, в красках описал ему весь трагизм создавшейся обстановки для молодых офицеров, часть из которых будет демобилизована, но он остался безучастен к моему рассказу, мне даже показалось, что он не слушал меня вовсе. Я понял — передо мною стена, и пошел в два института — Ленинский педагогический, который заканчивала Аля, и в институт иностранных языков. Мы его называли Метростроевский, потому что он располагался на улице Метростроевской, недалеко от станции метро «Парк культуры». В первом мне удалось договориться о том, что на второй, третий и четвертый курсы они смогут принять на очный, вечерний или заочный факультеты всех наших слушателей, пожелавших учиться в этом институте, а во втором — о допуске к сдаче госэкзаменов экстерном всех слушателей, закончивших четвертый курс нашего института. Эта маленькая для меня победа означала для многих возможность продолжить учебу в высших учебных заведениях и получить определенную профессию, что было особенно важно для тех, кто был позже демобилизован из рядов вооруженных сил, а таких оказалось немало. Неоценимую помощь в этом мне оказала профессор Зоя Васильевне Цветкова, преподававшая ранее в ВИИЯ. К этому времени она работала в Институте иностранных языков заведующей кафедрой.

В 1957 году нам стало известно почему был ликвидирован наш институт. Начальнику академии им. Фрунзе и каким-то неразумным, но амбициозным чинам из министерства обороны ВИИЯ стало бельмом на глазу. Дело в том, что предполагаемые выпускники ВИИЯ 1957 года, обучавшиеся по новой программе, были бы активно востребованы руководством управлений военной разведки, особенно в приграничных округах, где, не имея достаточных знаний иностранных языков, офицеры разведорганов, окончивших академию Фрунзе, не справлялись со своими обязанностями в должной мере. Я уже говорил выше, что их языковая подготовка не была адекватна требованиям, предъявляемым к их обязанностям. Таким образом начальник военной академии имени Фрунзе и иже с ним уговорили тогдашнего министра обороны Булганина, одного из самых тупых, но благообразных членов политбюро, закрыть ВИИЯ за ненадобностью, так как в нем, по его мнению, готовились такие же специалисты по профилю, как и в академии имени Фрунзе. То есть якобы имело место ничем не оправданное дублирование подготовки кадров, связанное с большими расходами государства. Они умолчали только о том, что выпускаемые Академией Фрунзе офицеры не могли расшифровывать материалы радиоперехвата, понимать, производить анализ содержания и определять ценность полученных документов на иностранных языках, что для этой цели им надо было иметь около себя переводчиков соответствующих языков, обучение которых они собственно и прекращали, закрывая институт. Все это происходило на фоне расширения военно-технического сотрудничества СССР с Индией, Китаем, англо- и франкоговорящими развивающимися странами. Произвести адекватную замену выпускников ВИИЯ выпускниками академии Фрунзе было невозможно по изложенным выше причинам. Словом, это было чистейшей воды ничем не оправданное волевое решение, а по правде говоря — головотяпство. Не могу не отметить, что именно в это время в США, в дополнение к уже имевшимся, был открыт еще один военный колледж такого профиля. К сожалению, работая за границей, наши офицеры, которые, как предполагалось, должны были владеть языком страны пребывания, при обращении к ним на иностранном языке, ну, скажем, на английском, говорили: «К сожалению, я не знаю английского языка, так как изучал немецкий». С большой долей вероятности можно предположить, что аналогичные ответы на подобные вопросы они давали и в других странах, попросту скрывая свое незнание иностранных языков. Уже к 1959 году стало ясно, что закрытие ВИИЯ было серьезной ошибкой и его вновь открыли, но изменили профиль — снова стали готовить военных переводчиков. Это было шагом назад. Мало того, ВИИЯ потерял большинство опытнейших преподавателей и организаторов учебного процесса. Они все нарасхват были приглашены на работу в гражданские вузы, многие стали начальниками кафедр, деканами, профессорами и т.п. И когда им вновь предложили вернуться в ВИИЯ они, естественно, отказались от таких предложений. Таким образом, уровень преподавания в институте неминуемо снизился, так как пришлось брать на кафедры бывших недавних выпускников ВИИЯ. Я не хочу сказать, что они имели плохую подготовку. Вовсе нет. Но они не имели надлежащего опыта преподавания иностранных языков. Этот опыт приходит с годами, и гораздо лучше, когда он приобретается в сотрудничестве с более опытными специалистами, у которых есть чему поучиться — это же элементарно. Тем не менее, все получилось по-иному. Кроме этого, при закрытии ВИИЯ была порушена учебная база и богатейшая библиотека института. Достаточно сказать, что она формировалась десятилетиями. В 1945 году ей была передана библиотека генерального штаба германской армии (тогда будущий ВИИЯ был военным факультетом при гражданском вузе в Москве). Ее растаскивали все, кому ни лень — московские вузы различного профиля, преподаватели, просто служащие нашего и других вузов, и когда все уже было растащено, разрешили даже бывшим слушателям института покопаться в остатках былой роскоши. К сожалению, нам там уже делать было нечего. Безмозглые руководители того времени не догадались хотя бы законсервировать такое богатство, среди которого находилась также богатейшая база методических пособий, которая накапливалась в течение многих лет за счет долгой работы весьма высококвалифицированных людей. Таким образом, воссозданный вновь ВИИЯ пришел к разбитому корыту. Далеко не уверен, что случись подобное в наши дни, сегодняшние руководители поступили бы лучшим образом. Ведь подобное в нашем «королевстве» случается, как правило, не от незнания, а от безнравственности, а нравственность они потеряли еще в 1917 году. К власти пришли люди не имевшие понятия, что это слово означает. Многие и сегодня не знают или умышленно расстались с этой «химерой». Именно это является основной причиной того, что вот уже в течение более пятнадцати лет Россия топчется на месте. Или, говоря иначе, по привычке делает шаг вперед, а затем два шага назад.