Николай Юдин
Воспоминания об армии
(фрагменты книги)

© Юдин Н.В., 2017
Публикуется на сайте с разрешения автора

Мнение редакции об отдельных событиях и фактах истории
может не совпадать с мнением публикуемых авторов...

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Как ракетчики взаимодействовали с особистами и прокурорами

В ракетной дивизии было три категории неприкасаемых людей: первая – это шифровальщики, 8 отделение дивизии. Они хоть и входили в штат дивизии, но всегда были на особом положении, отличающем их от всех остальных военнослужащих. Шифровальщики – это особая армейская каста. Их отбирали, проверяли соответствующие органы еще до призыва в армию.

Потом их учили шифровальной работе и одновременно учили печатать на машинке (компьютеров тогда еще не было). Жили, питались и занимались они отдельно от всех. Местом их постоянного пребывания был шифрорган, который располагался на командном пункте, в отдельном помещении. Вход в это помещение был строго ограничен. Туда допускались только командир и начальник штаба. Больше в свое помещение они никого не допускали.

Вторая категория – чекисты-особисты, которые были не то что независимые, а вообще существовали в дивизии как отдельная каста с особыми полномочиями. Их никто ни в чем не мог ограничивать, а вот они могли, да и еще как! Никто и никогда не знал, чем они на самом деле занимаются. Только вот время смены общественно-политических формаций здорово поменяло их статус. Когда была принята "Декларация о независимости Украины", они сразу, все как один, незаметно ни для кого, перешли в СБУ (Службу безпеки Украины).

И чего бы это им не перейти под новые знамена, когда в этой, сегодняшней, жизни у них были все блага: квартиры, дачи, машины, возможность через военторг получать любые вещи и продукты.

И потом – менять "шило на мыло"? Цветущую и благоухающую в то время Украину на такую безрадостную Россию с её трудностями и Президентом-алкоголиком? Опять переезд, опять муторное получение квартиры и её ремонт и прочее и прочее. Поэтому-то ни один из 20 особистов, обслуживающих дивизию, в Россию не поехал.

Они, как я уже сказал, в дивизии не были ничем ограничены. Машины заправлялись всегда до полных баков. А движение их кто мог отследить? Да никто. Вот они и катались, куда и когда им вздумается.

В дивизии у особистов было 10 машин. Так вот, когда я узнал, что они уже перешли под «жовто-блакитные прапора», все их машины я своим приказом остановил, кроме «Волги» начальника, которой выделил всего 20 литров на месяц. Взвыли они словно волки, воюшие на Луну! Были попытки заправиться на полковых АЗС через давление на командиров полков. Но прекратилось это сразу после того, как начальник ГСМ дивизии мне об этих случаях доложил, а командиры получили соответствующее внушение и разъяснение моей позиции.

Тогда особисты пожаловались Командующему армией и в Особый отдел армии. Командующий армией попытался перевоспитать меня. Однако, когда я предложил: «Пусть покажут мне удостоверение личности и особенно лист «Особые отметки». И если в нем не будет записи «Принял присягу на верность народу Украины», вопрос будет решен». Впоследствии вопрос о бензине больше никогда не поднимался.

Ну, и еще раз подчеркну: ни один особист в России не остался и в родные каря не вернулся, в отличие от истинно русских офицеров, которые переезжали в Россию на должности даже с понижением.

И наконец третья, самая независимая (даже от особистов) категория – работники прокуратуры. Каждую дивизию в то время обслуживал один помощник военного прокурора Винницкой армии. Надо сказать, и одного вполне хватало. В Луцкой дивизии это был капитан Николай Алексеевич Рыбалко.

Когда я пришел «на дивизию», он там уже был. Какие эмоции не только у военных, но и у любого гражданина возникают при вызове в прокуратуру? Конечно, возникает какая-то опаска, сразу начинаешь прокручивать: «А что я мог совершить такое, что мной заинтересовалась прокуратура?» Понятно, что в дивизии капитан Рыбалко внушал то ужас, то уважение.

Он ходил как хотел и куда хотел – для него всегда и везде были открыты все дороги. Кто ему и в чем мог отказать? Не знал я таких среди командиров дивизий, да и среди Командующих армиями тоже не встречал.

Рыбалко ни к кому с вопросами не лез, информацию добывал своими методами, известными только ему, частенько общался с КГБ. Он был среднего роста, всегда идеально одет, чист и опрятен (некоторым нашим офицерам не мешало бы поучиться у него). Ботинки блестели так, словно они были только что получены с вещевого склада.

Я никогда не знал, когда он приходит и когда он уходит. Да, по большому счету, это мне было и неинтересно. Но когда в дивизии случалось происшествие или преступление, он всегда был на месте и говорил, что нужно делать. Конечно, это был профессионал своего дела.

Как-то он обратился ко мне в плане замены 2-комнатной квартиры на 3-комнатную в новом доме, хотя она ему по метражу и не положена была. «Да не вопрос, Николай Алексеевич!». Чего гусей дразнить, конечно же, выполнил его просьбу, хотя потом получил за эту, как сказал Командующий, «махинацию» по полной программе.

Жена его Люба, была ему полной противоположностью. Вздорная, крайне некультурная, беспринципная, всюду подчеркивающая, что она жена прокурора, и ей все можно. Она была значительно крупнее Николая Алексеевича, широка в плечах и заднице, талии вообще не наблюдалось, грудь было похожа на два молочных ведра, крутизну изгиба бедер надо было измерять лекалом. В общем, полный антипод Рыбалко. На этой почве у них достаточно часто возникали ссоры и, по-моему, даже с «мордобитием». Иногда по понедельникам ко мне в кабинет заходил Рыбалко и предупреждал, что у него жена заболела и чтобы её не искали. Потом я её видел иногда с синяком под глазом. Она служила в дивизии начальником КПП (контрольно-пропускного пункта) в звании старшины. На КПП у неё был идеальный порядок, но подчиненные, тоже женщины-военнослужащие, звали её «цербер в юбке». Пила спиртное она тоже неприлично много, и даже у себя на КПП, в кабинете. И когда мне докладывали об этом, я передавал эту информацию Рыбалко, и он увозил ее домой. После этого она и не выходила на службу дня три.

Кроме того, она его сильно ревновала к другим женщинам, это было видно невооруженным взглядом, и всячески провоцировала его на ответные действия. Видимо, поэтому-то Николай Алексеевич очень любил рыбалку и часто пропадал на трое, а в праздники и на пять суток.

В Советской армии была создана удивительно идиотская система оценки состояния дел в подразделении, мы называли ее между собой «палочной системой». «Палка» – это происшествие или преступление, совершенное в подразделении, дивизии. Порой, на подведении итогов за год или период обучения весь доклад был сфокусирован именно как раз вот на этих «палках», а не на боевой готовности и других показателях успешности того или иного подразделения или дивизии. Поэтому естественным желанием каждого командира было не допустить у себя в подразделении эти самые происшествия и преступления, а если уж они совершены, то как-то скрыть их или сделать так, чтобы они обошлись без серьезных последствий и желательно без наказания.

На уровне полка эти «палки» почти не учитывались при оценке состояния дел в подразделении, если, конечно, не было чего-то экстраординарного. Командир полка должен быть знать истинное состояние дел и объективно оценивать все составляющие и, прежде всего, состояние боевой готовности, состояние воинской дисциплины, боевой подготовки и других показателей боевой готовности. А вот при подведении итогов в дивизии, армии и особенно при подведении итогов на уровне Ракетных войск основным мерилом оценки состояния дел было исключительно наличие «палок», потому как состояние других показателей в дивизиях было примерно на одном уровне.

Скрыть от прокуратуры преступление было почти невозможно, хотя, прямо надо сказать, у некоторых командиров получалось (конечно, не без участия в этом деянии помощника прокурора, который постоянно находился на страже закона и правопорядка в дивизии). Все зависело от того, какие между собой отношения были у помпрокурора и командира дивизии. Помпрокурора сам иногда подсказывал, что и как надо сделать, чтобы преступление было расценено как грубое нарушение воинской дисциплины и «палкой» не считалось. Но такие подарки со стороны прокуратуры случались крайне редко, но иногда все-таки случались.

У меня с моим «юридическим помощником» капитаном Рыбалко такого не случилось ни разу, хотя у нас и были добрые, можно сказать, душевные, дружеские отношения. Такие дружеские отношения с прокурорскими работниками у меня складывались на протяжении и последующей моей службы на космодроме «Плесецк». Прокурором на космодроме в те годы был замечательный человек, «душа компании» и грамотный военный юрист – Александр Иванович Скляров, «человек с бородой» – такую он имел «партийную» кличку. Умница во всех отношениях. Все дела, связанные с проишествиями и преступлениями, начальник космодрома генерал-лейтенант Ю.М. Журавлев почему-то всегда поручал «разруливать» мне, а не заместителю по воспитательной работе, хотя это было по его «столу», я же был начальником штаба.

Сколько бессонных ночей я провел вместе с Александром Ивановичем, расследуя то или иное происшествие или преступление, сейчас уже и не сосчитать. Видимо, вот эти бессонные ночи сблизили нас и между нами образовались добрые дружеские отношения. Скляров был рассудителен, профессионально въедлив, дотошен и справедлив. Он был объединяющим звеном в системе правоохранительных органов космодрома.

Прокурорские и судебные работники по вторникам и пятницам постоянно играли в волейбол, и достаточно неплохо, по крайней мере, не на уровне дилетантов. При своем командовании он всю прокуратуру ставил на лыжи, и они даже участвовали в итоговых гонках на призы космодрома. Мне часто в бассейне доводилось плавать с его офицерами Олегом Мосиным и Денисом Землянухиным, они плавали на уровне 1-го разряда, и уж мне-то, как специалисту в этой области, было понятно, что они не один год провели в бассейне, прежде чем научились так плавать. Они всегда участвовали в соревнованиях на первенство космодрома по плаванию и почти всегда были в первой тройке. В общем, был сплоченный, во всех отношениях работоспособный, коллектив, с которым командованию, и мне в том числе, было приятно работать.

...

Скляров был для всех прокурорских работников этакой глыбой, монолитом, на которого равнялись все его подчиненные. В последующем он стал прокурором Владимирской армии, что, мне кажется, им было вполне заслужено. Он же сыграл решающую роль в юридическом становлении моего сына...

Но я немного отвлекся. Возвращаюсь на Украину.

Так вот, если преступление в армии скрыть было практически невозможно, то с происшествиями была как раз обратная картина. Командирами всех степеней, если это было юридически возможно, происшествия скрывались. Умудрялись командиры всеми правдами и неправдами уходить от этого. Случалось это и у меня в дивизии.

9 мая 1991 года, День Победы, который в те годы на Украине и в Луцке, в частности, отмечался как национальный праздник, с размахом на мемориальном комплексе, на который весь народ перемещался после парада. В параде участвовали мы, ракетчики, и военные авиаторы. От РВСН шли 26 «коробок», а от авиадивизии – 6. Всего в параде принимали участие где-то порядка 3500 военнослужащих, достаточно много.

И вот стою я на трибуне, а ко мне «тылами» пробирается начальник полиотдела дивизии Валерий Сергеевич Уфимцев и на ушко, чтобы никто рядом не слышал, говорит: «Командир! У нас ЧП, труп на ПКП дивизии (подвижный командный пункт)!» Больше ничего сказать не успел, торжественным маршем пошли части дивизии, отвлекаться уже нельзя было. А у самого в голове крутится: «Какой труп? Почему? Когда это случилось?».

Потом вместе с «правителями» Волынской области, во главе колонны мы переместились на мемориал «Памяти» – там тоже торжественные мероприятия.

Опять ко мне прокрался Уфимцев и задал один вопрос: «КДС (командир дежурных сил дивизии) спрашивает, докладывать ему или нет?».

Дело в том, что в РВСН существовал неписаный закон: без разрешения командира дивизии наверх, то есть КДС армии и дежурному генералу Ракетных войск, никто ничего раньше командира дивизии о ЧП докладывать не может. Только после того, как на это даст разрешение командир! Я ответил: «Не докладывать! Закончится мероприятие и я, разобравшись, сам доложу! А пока сами поработайте!».

Мероприятие затянулось, после мемориала был прием в облисполкоме с «возлияниями» – как положено, посвященными Дню Победы. Всегда на это мероприятие приглашалось высшее руководство Волынской области и мы с начальником политотдела, столы накрывались, ломились от «яств». Дело было в том, что область одной из первых в Советском Союзе была захвачена фашистами и испытала все «прелести» фашистской оккупации, здесь произошла и «волынская резня». Многие среди стоящих за столом были и свидетелями этих кровавых событий. Разве я мог подумать тогда, что в Украине, полюбившейся мне, когда я туда приехал, так все поменяется, и к власти придут именно «бандеровцы», устроившие резню. «Совещание» затянулось, а голову сверлила одна мысль: «Что же могло там, на ПКП дивизии случиться?» Председатель облисполкома, в то время Владимир Иванович Блаженчук, спрашивает: «Что-то ты, Николай Владимирович, сегодня какой-то не такой! Что-то случилось?» Что ему было ответить? «Да, Владимир Иванович, у меня труп на ПКП и только этим я сейчас и озабочен?» Конечно, я ответил, что все в порядке.

«Вечер» продолжался и закончился далеко за полночь. Наконец-то я приехал в штаб дивизии, где замкомандира дивизии, ответственный за этот пункт управления, доложил о том, что произошло.

Как оказалось, накануне, то есть 8-го мая, мой в обычное время уж чересчур «уставной» командир ПКП согласился на уговоры своих прапорщиков отпраздновать 9 мая – День Победы «по-настоящему»: поехать на ставок, половить карасиков сетями – ну, и так далее. Выехали к ближайшему ставку. Ставки на Украине – это такие озера, что хорошенько плюнуть – и плевок очутится на другой стороне озера. В этом случае озеро оказалось чуть больше – шириной в два плевка.

Рыбалка началась. Вытащили первый заброс, показалось мало. Сделали второй – и этого всем не хватило. Вот бы и уехать уже... Нет! Надо еще. Да и у костра и с выпивкой, как же остановиться! Когда сделали третий заброс, прапорщик, который был в лодке, что-то сделал неудачно, запутался в сетях, бухнулся в воду и все попытки его спасти ни к чему не привели. Захлебнувшись холодной водой, он скончался... Вот тебе и труп, получите пожалуйста!

Первый мой вопрос был: «Рыбалко проинформировали?» (Напомню, Рыбалко –представитель военного прокурора в дивизии) – «Нет! Жена сказала, что он на рыбалке и будет не раньше 13-го числа». Значит, у нас есть время... К трем часам ночи определились с планом действий. Все было так, как было, но с одной особенностью. Перед тем, как утопленник упал в воду и утонул, он схватился за левую часть груди (якобы сердце подвело) и с криком «Ой, больно!» упал в воду.

Вот на этом и была построена основная версия, которую мы совместно с замкомдива, начальником политотдела и выработали. Осталось найти судмедэксперта, который бы с этой версией согласился и потом стоял на своем и всем доказывал, что именно от сердечной недостаточности и скончался этот прапорщик. Нашли такого. И тогда на Украине, а уж тем более, сейчас, всегда можно было найти людей, не очень отличающихся принципиальностью и неподкупностью. Этому судмедэксперту надо было сделать на даче душ и ограду. И еще на свадьбу дочери ему нужна была большая палатка. Душ и забор на даче был сделан уже к 11-му числу, а палатка была обещана «по первому требованию». Справка была готова: «Смерть наступила в результате острой сердечной недостаточности». Дело было сделано, от «палки» в День Победы удалось уйти. Но не только.

А что было бы, если бы мы доложили о происшествии в тот же день. Красной стала бы не только редиска на праздничном столе, но и все телефоны, причем, не только у меня в кабинете, но и у Командующего армией и у Главкома Ракетных войск, да и на ЦКП Генерального Штаба от этой новости радости, уж точно, ни у кого бы не прибавилось. Где в это время были чекисты-особисты, не знал никто, они никогда не ставили нас в известность, где они и чем будут заниматься. Видимо, как всегда ловили «шпионов», которых за все командование мною дивизией не было поймано ни одного. Или работали с «агентурой», то есть, следили за офицерами, слушающими «Голос Америки» или «Немецкую волну» – не совершат ли они что-либо противоправное, что резонансом отзовется на Западе.

13-го числа, когда уважаемый помощник прокурора Н.А. Рыбалко прибыл на службу, я его проинформировал об этом «маленьком инциденте». Он как-то скептически улыбнувшись тут же уехал на ПКП. Но там уже все, кто был на рыбалке, были предупреждены и стояли в своих ответах «насмерть».

Что было дальше? Жена погибшего получила пенсию по утере кормильца. Муж-то «погиб при исполнении обязанностей на военной службе». На этом и закончилась эпопея с этим инцидентом. «Это нужно не мертвым, это нужно живым» – не раз повторял я, вспоминая о нем. Кто бы выиграл, доложи тогда мы всю правду. А никто! Дивизии была бы поставлена так не нужная ей «палка», а жена прапорщика с тремя детьми осталась бы без пенсии. «Очковтиратели», можете сказать вы. Может быть, и так. И я соглашусь. Но про себя опять повторю: «Это нужно не мертвым, это нужно живым». Пусть простят меня, сегодняшнего, правоохранительные органы несуществующего ныне государства – Советского Союза, и грозные правоохранительные органы, существующие и по сегодняшний день – прокуратура РВСН. Но мне кажется, что по-человечески, по совести и справедливости я в тот раз поступил правильно, и никто меня в этом не переубедит.

Ну, и заканчивая. Николай Алексеевич Рыбалко, наше прокурорское око, после «разгона» дивизии был прокурором Ровенской общевойсковой армии, в Вооруженных силах Украины стал полковником. Мы с ним, когда я приезжал к дочери погостить на Украину, всегда тепло и по-дружески встречались за «рюмкой чая» у него на даче, вспоминали минувшие дни. К большому моему сожалению, его уже тоже нет в живых.