А.С. Гончар
Звездные часы ракетной техники. Воспоминания

© Гончар А.С., 2008
Харьков 2008

Источник электронной версии: www.buran.ru

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Таким образом, постепенно возникло обоюдное желание работать вместе у всех, кроме Владимира Григорьевича, который всего себя посвятил боевым ракетным системам. Со скрипом он соглашался работать по «Алмазу», если его обяжут Постановлением. На этой почве возникали инциденты, которые вследствие особенностей характера И.Г.Медведева иногда принимали даже неприличную форму.

Однажды я и Сергеев по каким-то делам были в Химках у Глушко. На вечер мы планировали поездку в Реутово, где Медведев готовил решение, которое должен был подписать Владимир Григорьевич. Получилось так, что я вынужден был оставаться у Глушко, а Сергеев сам уехал в Реутово. Поздно вечером мы с ним встретились в гостинице «Маяк». Я никогда раньше не видел его в таком возбужденном состоянии. Он грозился выгнать Медведева немедленно, но тогда я так и не понял, что же произошло в Реутово. Позже мне рассказали, что когда приехал опоздавший Сергеев, Медведев уже был на трибуне докладчика и к тому моменту заявил, что систему управления для всех элементов комплекса «Алмаз» будет делать наша фирма. Сергеев пытался его остановить, но безуспешно, затем хотел его стащить с трибуны, но Игорь Георгиевич вцепился в трибуну и продолжал говорить о том, что вся наша организация горит желанием работать, но Сергеев противится.

В то время мой отдел не работал по этому комплексу. Я не помню точно все события, имевшие место в течение 4-5 лет, когда наша фирма еще не была подключена к этой работе. Единственное знаю, что прошло оно в борьбе за выживание комплекса. Достаточно вспомнить, что первый запуск ОПС состоялся только через семь лет после выхода Постановления, причем корпус был разработан и изготовлен фирмой Челомея, а «начинку» станции осуществляло ОКБ-1. Эта станция известна как «Салют-1». Это был заметный удар по комплексу «Алмаз». Один из его основных элементов — пилотируемая станция — был изъят из его состава и передан Королеву. Правда, Челомей передал только корпус станции, основная «начинка» была снята. Срочно изготовлялись следующие станции в надежде, что последующие запуски будут в интересах так хорошо задуманного комплекса. Королев оснастил станцию своей «начинкой», и запуск был произведен 19 апреля 1971 года. Таким образом, в противовес успехам американцев в лунной программе, выходу в космос Франции («Астерикс» 26.09.1965 г.), Японии («Осуми» 11.02.1970 г.) и Китая (24.04.1970 г.) впервые в мире была создана орбитальная пилотируемая станция.

Весь 1972 и половина 1973 года, т.е. два года после гибели космонавтов, в Советском Союзе не было пилотируемых полетов. Тем более рельефно выделялись успехи Соединенных Штатов: 5 января 1972 года Никсон принял программу «Space Shuttle», а корабли «Apollo-16,-17» завершили лунную программу длительным пребыванием (до 75 часов) на ее поверхности.

Постановление правительства о создании у нас космического корабля типа Шаттл вышло только четыре года спустя 17 февраля 1976 года, но работы до 1979 года практически не велись. Время было опять потеряно в бесконечных спорах на тему: делать или не делать? Сложившаяся в этот период ситуация в нашем пилотируемом космосе в какой-то мере способствовала Челомею в его проталкивании комплекса «Алмаз». Даже отсутствие решения о создании нашей многоразовой транспортной системы было им использовано. Комплекс «Алмаз» противопоставлялся американскому Шаттлу. Длительность существования станции на орбите в какой-то мере была эквивалентна многоразовости Shuttle, транспортный корабль снабжения (второй элемент системы) имел большую грузоподъемность и мог доставлять на станцию необходимые материалы, в пристыкованном с ней состоянии, экономя ее горючее, совершать необходимые маневры. Он был своего рода складом и заправочной базой. Совершая полет рядом с орбитальной станцией, он мог многоразово с ней стыковаться в случае необходимости. И, наконец, третий элемент системы — возвращаемый трехместный аппарат действительно разрабатывался с условием его многократного запуска. Ракета-носитель «Протон», с помощью которого совершался запуск на орбиту элементов комплекса «Алмаз», сопоставлялся по стоимости запуска с теми элементами американского «Shuttle», которые терялись при запуске, т. е. были одноразовыми. Владимир Николаевич так умело доказывал эквивалентность «Алмаза», что это, безусловно, сыграло свою роль в том, что все три элемента системы «Алмаз» были созданы и испытаны, не смотря на сильнейшее противодействие целой правительственной группы высокопоставленных лиц, которую одно время возглавлял Д.Ф.Устинов, и непрекращающуюся критику со стороны руководства королевского ОКБ-1, особенно после того, как его возглавил В.П. Глушко (с 1974 года).

Комплекс «Алмаз» постепенно воплощался в металле. То, что из этого комплекса взят носитель «Протон» для запуска «Союзов» и орбитальная станция «Салют-1» без возвращаемого аппарата, стыковочный узел которого был просто заглушен, играло на руку Челомею. Высокая квалификация его конструкторов — авиационных инженеров сказывалась на качестве носителей «Протон» и орбитальной станции. Контраст тем более заметен на фоне неудач кораблей «Союз»: два первых пуска закончились гибелью Комарова и неудачей опытнейшего пилота Г. Берегового. Групповой полет трех кораблей «Союз» был успешен только в сообщениях ТАСС. Челомею было обещано, что запуск корабля «Салют-2» будет осуществлен в интересах его программы. К этому времени с большим трудом Челомею удалось создать кооперацию разработчиков. Подключилась и наша организация совместно с Запорожским филиалом во главе с Раубишко. Распределение работ было следующим: ОКБ-692 разрабатывало систему управления полетом, филиал ОКБ — приборы системы управления бортовым комплексом ТКС и возвращаемым аппаратом.

Страшко Владимир Яковлевич

Активно развернулись работы в 1972 году, а в 1973 году В.Г.Сергеев создал специальный комплекс N 8 под работы, связанные с космосом. Начальник нового комплекса Э. В. Лысенко сумел в сжатые сроки «сколотить» работоспособное подразделение. Его отделы возглавляли опытные специалисты. Г.Я.Шепельский был назначен начальником комплексного отдела, В.Я.Страшко — испытательного, братья Игорь и Михаил Трегубовы — подразделениями бортового электроснабжения и командных приборов, кабельные сети разрабатывали Игорь Привало и Леонид Кравец. Особенностью вновь созданного комплекса была почти полная замкнутость выполняемых работ, даже разработка эксплуатационной документации осуществлялась в комплексе специальной группой и только теория и разработка приборов велись в смежных комплексах и отделениях. В целом инженерно-технический состав комплекса был подобран удачно. Комплекс разместился в новом корпусе, лаборатории и стенды располагались компактно.

После ухода Эдуарда Викторовича Лысенко, менее чем через год, Сергеев в довольно категоричной форме на одном из заседаний парткома предложил мне занять должность начальника 8 комплекса и Главного конструктора систем управления по космической тематике. Обстановка сложилась так, что я уже не мог вторично отказаться. Первый раз Владимир Григорьевич предложил мне должность начальника 3 комплекса, когда с этой должности ушел Д.Ф.Клим. Я в то время увлекся баллистикой, работа была очень интересной и перспективной. Предстояло создать систему наведения глобальной ракеты, разделяющейся головной части с индивидуальным наведением боевых блоков на разные цели, начинались работы по наведению на цель по радиолокационным картам местности и т.д. Бросить эти работы и занять должность с гораздо большей долей администрирования мне представлялось неприемлемым. Я тогда отказался. Теперь мне пришлось дать согласие. Приказом N 370 от 24 июня 1974г. я был назначен начальником комплекса 8 и вскоре приказом по министерству Главным конструктором системы управления по космическому направлению. Еще до моего назначения мне довелось не однажды обсуждать с Владимиром Григорьевичем ход работ по ТКС и особенно его сложный приборный состав. Там впервые была применена бортовая вычислительная машина типа «Аргон-16», разработки Московского НИЦЭВТ.

Сложность системы управления обуславливалась необходимостью выполнения всех задач в космосе, как говорил Яков Ейнович «полного джентльменского набора», а, с другой стороны, боязнью возможных отказов БЦВМ. К тому же, в системе управления предусматривалось два параллельных контура: аналоговый — на традиционных приборах, и цифровой — на БЦВМ. Контуры дублировали друг друга в большинстве режимах и, кроме того, их аппаратура разрабатывалась в резервном исполнении. Все это усложняло систему как аппаратурно, так и в смысле надежности отработки во всех возможных вариантах функционирования. Ее вес и потребление энергии были чрезмерными. Помню, что я как-то резюмировал: «Нужно упрощать!» Назначая меня на эту должность, Владимир Григорьевич сказал: «Вот бери и упрощай!»

Итак, мне пришлось почти через двадцать лет расстаться с математикой, механикой и окунуться в вопросы общего проектирования, организацию отработки и испытаний аппаратуры, ее изготовления, а также взаимодействия с головными организациями и многочисленными смежниками.

В наследство от Эдуарда Викторовича, наряду с прекрасно оборудованным кабинетом, мне достались и некоторые его странности. Кабинет имел приемную, где размещался секретарь; дверь направо вела в кабинет, дверь налево — в комнату, где размещались ведущие конструкторы. Секретарь никого не впускала без доклада, а при моем входе в комнату ведущих конструкторов их начальник Б.В.Щукин подавал команду «Встать!» и докладывал, кто, чем занимается. Я, естественно, все это упростил, как и тот порядок, что предварительно перед моим выездом в командировку посылался за 1-2 дня ведущий конструктор, который обеспечивал гостиницу, обратный билет, прием в той организации, куда едешь в командировку и т. д. Были и другие оригинальные порядки, которые я привел в норму.

Первым важным делом я считал максимальное упрощение системы, главным образом, за счет аналогового контура управления. Мне удалось убедить в этом моих коллег, но головная фирма как в Реутово у Челомея, так и Филях у Полухина категорически воспротивились этому. Обсуждения этого вопроса принимали порой весьма острый характер, так как велика еще была боязнь и неверие в надежность бортовых вычислительных машин. Головники прощали нам даже превышение веса аппаратуры, лишь бы мы сохранили аналоговый контур. В конце концов, мне пришлось с этим согласиться, так как другие меры по упрощению системы дали весьма мизерные результаты. Пришлось целиком положиться на надежность аппаратуры и тщательную ее конструкторскую и стендовую отработку. Для этого, в частности, на комплексном стенде мы установили многотонный трехстепенной агрегат «Кардан», на котором устанавливались гироскопические приборы, и имелась возможность их поворачивать в любое положение относительно трех осей. Эту громоздкую установку пришлось поднять на специальную эстакаду, сооруженную за окном на уровне третьего этажа, затем разобрать стенку и по специальным рельсам затаскивать в помещение стенда. Другим важнейшим мероприятием в плане отработки было использование «безэховой камеры», имевшейся в организации Полухина, и специального стенда отработки системы стыковки на второй площадке космодрома Байконур. Последнее потребовало значительных усилий и вынесения вопроса на уровень министра, так как стенд принадлежал фирме Королева, и нас там встречали не очень гостеприимно. В третьем комплексе был создан стенд отработки программно-математического обеспечения, а чистовая проверка производилась на комплексном стенде, где была представлена реальная аппаратура. Система стыковки и командная радиолиния отрабатывались в головной организации и на космодроме. У нас в организации эти системы по условиям режима на излучение не включались — необходимой защиты мы не успели создать. К концу 1974 года полностью был определен приборный состав бортовой и наземной аппаратуры, состав смежных организаций и заводов-изготовителей. В качестве командных приборов использовались: гиростабилизированая платформа, гироинтегратор, гироорбитант, комплекты инфракрасной вертикали, датчики солнца и радиотехническая система стыковки «Игла». Информация с командных приборов после соответствующих преобразований поступала на усилители-преобразователи аналоговой системы и на БЦВМ, команды с которых шли на управление маршевым двигателем и на двигатели грубой и точной стабилизации. Кроме того, приборы обеспечивали задание временных программ управления, связь с командной радиолинией, управление системой перекачки топлива, контроль наработки двигателей стабилизации. Отдельно функционировала система энергоснабжения с панелями солнечных батарей и аккумуляторов. Штатного объема памяти БЦВМ «Аргон-16» оказалось недостаточно, и нашими прибористами 4 комплекса был разработан специальный прибор «расширитель памяти», который позволял использовать два комплекта приборов внешней памяти. Наземная проверочно-пусковая аппаратура также в своей основе имела вычислительную машинуМ-6000 серийно изготовляемую Донецким заводом и систему приборов — блоков, сопрягающих ее с бортовой аппаратурой. Такое построение наземной аппаратуры, впервые реализованное в Советском Союзе, позволяло с помощью программ, вводимых в М-6000, реализовать широкий спектр проверочных работ, проводить анализ хода проверок и документировать их результаты.

Однажды в министерстве состоялся научно-технический совет по вопросам построения наземных проверочно-пусковых систем; я и Е.М.Михлин принимали в нем участие. Вначале ход совета вызвал у нас некоторое смущение. Дело в том, что в зале заседаний мы увидели стены, увешанные представленными различными организациями громадными плакатами с красочно нарисованными пультами, стойками, дисплеями и другой аппаратурой. Мы же привезли весьма скромный плакат, где на ватмане квадратиками были изображены приборы сопряжения с бортовой аппаратурой, и более длинным прямоугольником изображалась машина М-6000. Внизу была небольшая табличка с некоторыми цифрами, показывающими объемы возможных проверок, скорость их выполнения и кое-что по экономике. Одним из последних, после обстоятельных докладов других фирм, пригласили доложить и меня. Я, несколько смущаясь скромностью своего плаката, приколол его кнопками к доске и вкратце доложил, как мы строим систему проверок транспортного корабля снабжения и что это дает по срокам и объемам. В заключение с итогами выступил Б.Е.Черток — известный специалист и сподвижник Королева. Борис Евсеевич, указывая на мой скромный плакат, сказал буквально следующее: «Этот скромный листок стоит гораздо больше, чем все остальные плакаты!», и широким жестом обвел все развешанное. Он хорошо понял преимущества применения для таких систем универсальных серийных машин, изготовляемых нашей промышленностью и снабженных стандартным программно-математическим обеспечением. Впоследствии серийные вычислительные машины применялись в разработках многих организаций.

Изготовление аппаратуры производилось на нашем опытном заводе и, как всегда, сроки срывались. Тогда директор завода и я начали систематически проводить в сборочном 15 цехе ежедневные оперативки для того, чтобы быстро устранять все возникающие задержки. На оперативки вызывались начальники других цехов, разработчики, конструкторы, и шел далеко нелицеприятный разговор. Нужно сказать, что Борзенко умел «выжать» нужное из каждого и в случае необходимости помочь. Благодаря оперативкам нам удалось укомплектовать аппаратурой наши два стенда: запасными приборами стенд головной организации («Г»), и в третьем квартале 1976 года поставить первый летный комплект для изделия N 161. С аппаратурой смежных организаций дело обстояло несколько сложнее, приходилось ездить, просить и уговаривать, но и эта задача была, в конце концов, решена. В это время «Алмаз» в планах министерства, да и вообще в среде партийно-правительственных руководителей, занял первое место. Полеты станций «Салют-1» и особенно «Салют-3» показали, какие большие возможности открываются и для военной разведки при наличии в космосе экипажей, вооруженных современной фото- и телеаппаратурой.

На совещании, проводимом Д.Ф.Устиновым по вопросу сравнительного качества наших и американских фотоснимков, полученных из космоса, Дмитрий Федорович сформулировал задачу комплекса «Алмаз» именно в плане непрерывной оптической радиоразведки. В помещении были развешаны плакаты с нашими и американскими снимками, разница была далеко не в нашу пользу. Главные конструкторы сидели за длинным столом. Устинов ходил по кабинету за их спинами и в ответ на заявление Челомея о том, кто из них и в чем задерживает разработку, подходил к виновнику, клал руки на его плечи и уговаривал: «Вот видишь, он тобой прикрывается, отдай ему аппаратуру! Пусть останется один — тогда я с ним поговорю!» Министр Афанасьев, в свою очередь, проводил почти еженедельные совещания или коллегии, где рассматривался ход работ.

На одной из коллегий я получил свой первый из шести выговоров по министерству. Обычно это выглядело достаточно обыденно: готовилось заранее решение, в котором указывались все срывы сроков и их виновники, а в конце «раздавались соответствующие награды». Не помню, что мы тогда сорвали, я доложил о ходе работ по своей части, где среди выполненных работ было два-три срыва сроков на непродолжительное время, затем услышал свою фамилию среди нескольких «отмеченных» таким образом. Сергеев очень чутко реагировал на такие события. Если кому-нибудь из его замов грозил третий выговор по министерству в течение года, Владимир Григорьевич его на коллегию не посылал, так как после третьего выговора он должен был принимать «организационные» меры, а посылал кого-нибудь другого. Чаще всего доставалось А.Ф.Соболеву в бытность его главным инженером. Аркадий Федорович стоически переносил такие невзгоды, как и подобает военному человеку.

Министр часто практиковал выезды в организации, а когда на заводе им. Хруничева шла сборка станций, ТКС и ВА, оперативки и выездные коллегии в сокращенном составе проводились иногда прямо в цехах. Наличие «живых» изделий благотворно сказывалось на ходе заседания, и обычно не было строгих взысканий. И действительно, в громадном сборочном цехе, где в разной степени готовности находились до десятка изделий, раздавался производственный шум, и сборщики в белых халатах делали свое дело, министр и его чиновники поневоле понимали, что дело делается именно здесь, а не в кабинетах министерства. Да и докладчики чувствовали себя более уверенно. Помню, как Владимир Николаевич на одной из таких коллегий доказывал, что комплекс «Алмаз» имеет несравненные преимущества перед американским «Shuttle». В ходе выступления с ним случился сердечный приступ, и когда его под руки пытались увести в другую комнату, Владимир Николаевич вернулся к плакатам и, держась за грудь, закончил свое, как всегда страстное, выступление. Таков был Владимир Николаевич... Такими были и Янгель, и Бармин, и матерщинник Пилюгин, и интеллигентный Кузнецов... Да, были люди в наше время...

Когда Афанасьев приезжал к нам в Харьков, я всегда предлагал Владимиру Григорьевичу в повестку дня вначале включать стенды или вообще докладывать в стендовом зале, развесив плакаты на стойках с аппаратурой. По комплексу «Алмаз» на стендах обычно докладывал я. Эффект работающих стендов был такой же, как и сборочных цехов. Встреча гостей обычно происходила следующим образом: министра и его спутников у въезда на предприятие, а иногда и на вокзале или в аэропорту, встречал Сергеев; кортеж автомашин в сопровождении ГАИ следовал до предприятия, гостей заводили в кабинет Сергеева, точнее в «заднюю комнату», где их ждал завтрак. Затем в «греческом зале» (так назывался зал заседаний рядом с кабинетом Сергеева) проходило «пленарное» заседание с общим докладом Сергеева и с предлагаемым планом работ. Затем краткую речь произносил министр, и после этого мы разбегались по своим местам, т.е. по тем местам, которые будет посещать министр.

Чаще всего первым делом министра вели в корпус моделирования, где Яков Ейнович докладывал об общетеоретических вопросах и вопросах программирования, как всегда очень умело и обстоятельно. Стенды в комплексе Якова Ейновича всегда были прекрасно оснащены, везде были чистота и порядок, люди в белых халатах работали у машин, вот здесь, с помощью простых и доходчивых плакатов, Яков Ейнович знакомил министра с основными проблемами заказа и, между делом, решал вопросы о необходимости приобретения нового оборудования или финансирования. Обычно министр благосклонно относился к этому, тут же давал соответствующие указания сопровождавшим его чиновникам. На комплексных стендах и я, следя за настроением министра и стараясь не «переборщить», аналогично решал свои проблемы.

В нашей организации я считался неплохим докладчиком и умел готовить как простые и доходчивые плакаты, так и знаменитые «тезисы». Когда мы все дружно готовили доклад шефу — Владимиру Григорьевичу, я был автором понравившейся Сергееву формы тезисов его доклада в виде таблицы, где были такие графы: «Вопрос», затем: «Что я должен говорить», «Какие вопросы мне могут задать» и ответы на них. По этой форме он требовал составлять тезисы всех без исключения, заставлял многократно переделывать. Короче говоря, готовить его к поездке на доклад к министру, в ВПК или ЦК было далеко непростым делом. Обычно два-три дня перед этим мы, его заместители, в основном только и занимались, что докладом и плакатами. Впрочем, во время доклада наш шеф мог, как угодно далеко уйти от заготовленного текста, и тогда можно было видеть на лице Якова Ейновича следы явного внутреннего переживания, так как эти «рейды» не всегда были согласованы с основным стройным текстом.

Посещения предприятий высокопоставленными руководителями и военными, и штатскими были довольно обычным делом, к ним готовились — «мыли шею», пытались подогнать сроки сорванных поставок, готовили «догонные графики». Хуже было, если приезд уже имел цель дать разгон, «навести порядок». В этом случае никакой доклад помочь не мог, всегда находился предлог типа: «Что от вас можно ждать, если у вас пыль на стендах!?» «Пыль», при желании, всегда и везде можно найти. Но стенд, работавший стенд, где четко функционировала аппаратура, где можно было воспроизвести подготовку к полету, сам полет и многократно его повторить, всегда производил на посетителей впечатление готовности к выполнению долгожданной задачи. Я водил по стендам и Афанасьева и приезжавшего к нам Я. П. Рябова, который был короткое время секретарем ЦК по оборонным вопросам. Многое для него в ракетно-космической технике было новым, и я подробно рассказывал ему о ТКС, системе управления. Рябов воспринимал рассказ прекрасно, и мы довольно долго, растеряв всех сопровождающих, переходя из помещения в помещение, ходили по громадному стенду комплекса «Алмаз», и я подробно рассказывал, все более и более воодушевляясь, его интересом к новой для него технике.

Кстати сказать, Рябов не сумел прижиться в оборонной технике из-за того, что недооценил роль Генеральных конструкторов в определении направлений развития ракетно-космической техники и их связи с Д.Ф.Устиновым и пытался проводить свои решения.

Бывал у нас часто и Л.Н.Зайков, который производил неприятное впечатление не столько тяжелым взглядом бесцветных глаз, сколько всегда грубым разносом, явными и скрытыми угрозами. Мне мало довелось с ним встречаться «в деле», но впечатление у меня о нем осталось плохое. Гораздо больше мне импонировал и нравился наш министр Сергей Александрович Афанасьев — громадный человечище, прямой, бесхитростный, грубоватый, но в душе добрый и отзывчивый. Мне довелось много раз с ним встречаться, и я не помню ни одного случая, чтобы эта встреча оставила тяжелое впечатление, даже если при этом разговор был не из приятных. Главные конструкторы Королев, Челомей, Янгель, руководители ракетно-космической промышленности и оборонного партаппарата Смирнов, Афанасьев, Зайков, Устинов — люди сталинской закалки, привыкшие к непрерывному давлению сверху и передающие это давление до самих низов со значительным коэффициентом усиления.