Письмо от 13 февраля 2009 года

ЗАПИСКИ РЯДОВОГО

Оглавление

Призыв

Начало

РЭЗМ

Не службой единой

Несколько слов в заключение

Фото 1. Пружаны.

Память – странный продукт сознания. Она как будто спит до определенного момента, периодически сквозь полудрёму выдавая обрывки воспоминаний прошлого. Но потом происходит нечто, которое не просто пробуждает её, а заставляет буквально взорваться брызгами фейерверка. И вдруг защемит сердце, а к горлу подкатится комок. И уже не знаешь, чего же тебе хочется - взвизгнуть в приступе щенячьего восторга: «Вот она – моя молодость!»… Или смущенно крякнуть: «Да, был и я молодым!».

Таким детонатором, для меня стали происшедшие в один день два события.

«Лазая» в Интернете, я открыл для себя сайт «Ружаны стратегические», впитав его информацию, как говорится «на одном дыхании».

А потом, ведомый какими-то смутными ассоциациями, полез в книжный шкаф за книгой Александра Покровского «72 метра». Одна из её глав называется «Я всё ещё помню…».

И очень захотелось тоже написать: «Я всё ещё помню!». 

Призыв.

Я помню, что в начале 70-х не было принято «косить» от Армии. Не знаю почему. Просто не принято и всё. Мы, молодые парни, заканчивающие в 1974 году институт, не имеющий военной кафедры, даже не обсуждали этой темы. Знали, что после распределения на работу, осенью будем призваны. Так и случилось. В октябре получил повестку, быстренько рассчитался с тракторного завода, где успел немного поработать мастером в кузнечном цехе и вот уже предстал перед призывной комиссией.

Нет, конечно, я не был уж совсем бесшабашным, и кое-что просчитал. Поэтому, когда на медкомиссии врачи вдруг обнаружили повышенное давление, начал лихорадочно обдумывать ситуацию. А дело было в том, что отсрочка от призыва ну никак не входила в мои планы. Летом я женился. Жена ещё училась на последнем курсе ВУЗа и мне хотелось, пока она его будет заканчивать, свалить с плеч груз, именуемый почетной обязанностью гражданина, исполнив эту самую обязанность. Поэтому медикам было заявлено о наличии похмельного синдрома (которого на самом-то деле не было) и испрошено разрешение на повторное прохождение комиссии через несколько часов. Медики несколько удивились, поскольку другие, более традиционные признаки употребления алкоголя, напрочь отсутствовали. Но обильное возлияние накануне явки на призывной пункт было делом широко распространенным, поэтому на повторное обследование согласились. Далее делом техники было перепрыгнуть через забор призывного пункта, добежать до жившей неподалеку матери друга - не только практикующего врача, но и бывшего врача фронтового, рассказать ей ситуацию, нашел полное понимание и, получив, если не запамятовал то в задницу, соответствующий укол, вернуться и успешно пройти повторное измерение.

Так я оказался в общем вагоне поезда, идущего на запад, в команде из тридцати человек, подобранной из призывников, имеющих высшее образование. Сопровождавшие нас офицер и сержанты упорно хранили тайну не только места нашего назначения, но даже рода войск, в который мы попали. Примерно через сутки, в течение которых была пересадка в другой поезд и первый опыт езды в КУНГе, нас завели в спортивный зал части и бодрый майор, должности которого не помню, объявил, что мы прибыли в тридцать первую Гвардейскую Брянско-Берлинскую Краснознаменную ордена Суворова ракетную дивизию. При этом было добавлено дословно следующее: «… Но если хоть одна б… об этом напишет в письме, я её за жопу и в конверт!».

Так я познакомился с одной из разновидностей великого и могучего русского языка – армейским жаргоном. «За жопу и в конверт» и «Я вам матки наизнанку выверну» - были расхожими и не считавшимися ни реальной угрозой, ни оскорблением присказками, регулярно украшавшими изречения начальства. Сразу оговорюсь, что, точнее некоторых его представителей. В целом же каких-то оскорблений, унижений со стороны офицеров, а их поведение, по моим наблюдениям, копировали сержанты, почти не встречал.

Начало

Я помню, что прибывшую команду разделили на пять групп и нашу, состоящую из шести «годичников», объединив с другими призывниками, уже поздно ночью доставили в полк. Было это в канун 7 Ноября – одного из главных праздников того времени.

Ночная баня, казарма с двухъярусными кроватями видятся смутно. Запомнились лишь три эпизода первого дня в части.
После завтрака сержант произнес насторожившие тогда меня слова: «Посмотрите на столы. Запомните – это последний раз, когда вы оставляете не доеденным белый хлеб!». И это была святая правда.

Запомнилось на всю жизнь как в первый же день, подчеркну праздничный день, нас вывели на стартовую позицию одной из батарей и там объявили о том, что предстоит служить в 403 Гвардейском Белостокском орденов Суворова и Кутузова третьей степени ракетном полку. Сказано это было очень умным офицером, потому, что сказано без наигранного пафоса, а достаточно буднично и, вместе с тем, торжественно. Сделав короткую паузу, дабы мы могли проникнуться услышанным, офицер этот также буднично, показывая на вообще-то не выглядящую внушительной без установленной на стартовом столе ракеты позицию, добавил: «А вот здесь мы с вами будем умирать, когда начнется война». А потом спокойно объяснил, что задачей нашей части в случае войны является хотя бы один пуск ракет. Если удастся, то и повторный пуск. Помешать этому может лишь одно – более ранний прилет ракет противника, нацеленных на нас, и неизбежная гибель нашего полка. Но и в этом случае, по его словам, можно будет считать выполненным долг перед Родиной, так как такая ситуация означает то, что мы отвлечем «на себя» ядерные боеголовки противника, которые могли бы упасть на города и села, откуда мы прибыли и где остались близкие нам люди.

Ни в этот, ни в другие дни мы не обсуждали услышанное.

Нечего было обсуждать.

Настолько точные слова нашел этот офицер и настолько верно он сумел донести их до нас. Был ли это штатный политработник или нет – не знаю. Для меня он всегда останется образцом того, как можно и нужно говорить с подчиненными.

Третьим запомнившимся эпизодом были котлеты во время обеда.

Точнее, в тот день они мне не запомнились. Ну не знал я ещё тогда, что котлеты буду видеть исключительно в дни государственных праздников, которых в те годы было почему-то меньше, чем сейчас. Зато уже чуть позже часто вспоминал этот первый праздничный обед с ностальгией.

А вот последующих дней пребывания в «карантине» почти не помню.

Вспоминается постоянное нервное напряжение, достаточно серьезные физические нагрузки.

И …, пожалуй, всё.

Ну, ещё чуть-чуть принятие присяги. Как-то так случилось, что ритуал этот, хоть и готовился тщательно, но произвел меньшее впечатление, чем тот первый выход на стартовую позицию. Хотя сам текст «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных сил…» - это на всю жизнь!

РЭЗМ

Я всё ещё помню номер своего автомата: ГЗ 4008.

Стрелковым вооружением роты электротехнических заграждений и минирования (РЭЗМ), в которую я с двумя товарищами-годичниками попал служить, были автоматы Калашникова АКМ и несколько пулеметов Дягтерева. Пулеметы считались оружием коллективным, поэтому, хоть и записаны были за штатными пулеметчиками, но стреляли из них достаточно часто все.

Стрельбы были вообще часто – несколько раз в месяц.

Основное упражнение - стрельба из огневого сооружения.

В самом начале это было интересно, но потом, когда «охотка» спадала, а появлялось понимание насколько это нудно чистить автомат после стрельбы, многие пытались «сачкануть» от неё. Впрочем, был и один вполне законный способ облегчить процедуру чистки. Порядок в роте был заведен такой. Если отстрелялся на пятерку – устная благодарность перед строем. Те же, кто получил менее четверки, повторяли упражнение до той поры, пока не выбивали эту зачетную оценку или заканчивались взятые на стрельбище патроны. Их брали много. Неудачникам приходилось стрелять по два-три раза. Поэтому все старались с первой же попытки получить заветные 5 или 4, что впоследствии давало возможность тратить заметно меньше усилий и времени на чистку оружия.

Несколько раз бросали боевые гранаты РГ-42.

Как это было впервые – отчетливо помню и сейчас.

Два окопа на одной линии, удаленные друг от друга на расстояние метров пять.

Метрах в тридцати впереди траншея.

В одном из окопов обучаемый. В другом офицер-руководитель занятий. Задача – попасть гранатой в траншею, которая впереди. Это – пятерка. Если забрасываешь за траншею, получаешь четверку. До траншеи – двойка.

По команде офицера ты должен отогнуть усики на чеке, аккуратно её вынуть и после этого совершить собственно бросок, сразу же присев в окоп. После разрыва с криком «Ура» бежать с автоматом наперевес в сторону траншеи.

Фото 4. Беседа перед заступлением на боевое дежурство. На ней секретарь партбюро КПСС второго дивизиона капитан Щепетильников, заступающий помначкара заместитель командира 2-го взвода сержант Тарасюк, по-моему Лёша Удеревский и я. Капитан отличался умением найти общий язык с солдатами и был, по общему мнению, замечательным человеком. Сержант Тарасюк был, как сейчас принято говорить, ещё и неформальным лидером взвода.

Спокойно стою в окопе. Граната в руке. Абсолютно никакого волнения. Команда «Огонь!»… и моментальный мандраж. Ладонь мокрая от мгновенно выступившего пота. В голове лихорадочно сталкиваются две диаметрально противоположные информации. Первая, тщательно вложенная в нас отцами-командирами на занятиях о том, что конструкция гранаты не даст ей возможности взорваться после выдергивания чеки, пока не отпущен предохранительный рычаг. Да и после того, как его отпустишь, до взрыва 4 секунды. Но вторая, вторая-то информация основана на приобретенном во время практик, да и уже в должности мастера, хоть и небольшом, но личном опыте работы на заводе! Там бракованные детали прячутся от контролеров и любыми путями пропихиваются на последующие операции производства, а нарушения технологии – обыденное дело. Уверенности, что на заводе по производству боеприпасов порядки другие – нет никакой. Поэтому – к черту предписание медленно вынимать чеку! Остервенело выдергиваю её, бросаю гранату и приседаю, боковым зрением заметив, как офицер шустро ныряет в свой окоп.

Взрыв.

Уффф! У меня вырастают крылья, возносящие на бруствер. Я – пушинка! Я на нём, я бегу к траншее с автоматом наперевес…

А вот орать в полный голос «Ура!» не могу. Как-то сразу всё становится похожим на игру в «войнушку», но мне-то уже не 10 лет, поэтому лишь пытаюсь изобразить что-то подобное этому боевому кличу…

Граната попала в траншею. А мне выставляется не предусмотренная условиями упражнения тройка. За то, что не смог по-гвардейски кричать наступая.

…И всё же учили нас хорошо. Это я понял в начале восьмидесятых, когда, будучи уже офицером запаса, попал на высшие офицерские курсы. Прошло восемь лет, но упражнения стрельбы из автомата и метания гранат мною выполнялись только на пять, как будто и не было этого перерыва.

Ещё я помню, что РЭЗМ был специфическим, несколько обособленным подразделением дивизиона. Основная задача роты – охрана и оборона стартовых позиций, хранилищ ракет и складов спецтоплива.

Стартовые позиции расположены в лесу. Рядом с каждой хранилище ракет – бетонный капонир, обвалованный землей. В тот год всё лето возводились земляные валы, обложенные на финише дерном, и вокруг стартовых позиций. Предполагалось, что они защитят от ударной волны или обстрела из обычного оружия.

В технической зоне расположены ещё сооружения РТБ – отдельной части, в ведении которой находятся ядерные боеголовки.

Расположены в ней и склады ракетного топлива. Все это хозяйство соединено бетонными дорогами.

Ходить по ним приходится много. Каблуки сапог снашиваются быстро. Поэтому, чтобы упростить их починку, в РЭЗМ традиция – набивается второй каблук, который через несколько месяцев просто отрывается и выбрасывается, а на его место прибивается новый.

Ещё в РЭЗМе - нет, не традиция, - а предписанное кем-то правило: «Пустые магазины к автоматам не пристыковываются». Даже на строевом смотре мы ходим с оружием без магазинов. Сделано это, как мне кажется, на устрашение всем остальным. Чтобы помнили: «Незаряженного оружия у рэзмовца не бывает. Его требования подлежат безоговорочному исполнению – может застрелить!».

И ведь исполняли!

Правила несения караульной службы в технической зоне регламентируются не Уставом, а Наставлением. Оно во многом более жесткое.

Например, положение Устава о том, что часовой может применять оружие без предупреждения в случае нападения на него или охраняемый им объект дополнено, казалось бы, рядовой фразой примерно так (точно, извиняюсь, забыл) звучащей: «И нарушений правил в границах поста».

А в границах поста запрещено курение. А покуривают, в том числе и офицеры.

Формально часовой может стрелять в тех, кто украдкой или явно это делает. Можно это допустить? Конечно же нет!

Поэтому в роту шел отдельный отбор. В карантин к новобранцам одним из сержантов направлялся представитель РЭЗМ. Он и выбирал тех, у кого, по его мнению, «и мозгов побольше, и нервишки покрепче».

Я помню, один случай, хорошо иллюстрирующий сказанное.

Лето. Батарейцы ведут регламентные работы на складе спецтоплива. Молодой лейтенант, только прибывший в часть, решает закурить. Часовой, обходящий маршрут, спокойно просит его: «Товарищ лейтенант, здесь курить запрещено!». Лейтенант, вальяжно: «Свободен, сынок». Часовой: «Товарищ лейтенант, прекратите курение!». Лейтенант, видимо решив «понтануться» перед подчиненными: «Я сказал «свободен», обмылок». «Обмылком» он решает унизить часового, у которого рост где-то в районе метра шестидесяти. Лейтенант не только молод, кичлив, неопытен. Не только «с гнильцой в душонке». Он ещё и дурак, потому что не замечает, как его подчиненные явно демонстрируя ему, что нельзя себя так вести, бочком-бочком отодвигаются от него. Более того, он не просто дурак! В дивизионе знают все, что только законченный идиот может позволить себе не выполнять требование часового РЭЗМ.

Щелчок предохранителя, лязг затвора и ледяная команда: «Стой! Стрелять буду! Всем сесть! Лейтенант ко мне! Вперед к хранилищу шагом марш!». По маршруту до хранилища несколько телефонных розеток. Но часовой ведет задержанного мимо них к дальней и лишь оттуда сообщает оператору об инциденте. Это его маленькая месть за «обмылка» - пусть подольше потрясется, напустит в штаны. А лейтенанту на самом деле страшно. Он в первый раз под дулом автомата и не известно, что на уме у оскорбленного им рядового.

Не знает лейтенант, что фактическая опасность намного меньше.

Прием, который применил часовой, передается из поколения в поколение рэзмовцев. Прицельная планка незаметно отводится вверх и отпускается. Рождается звук, похожий на щелчок предохранителя. После этого при передергивании затвора патрон в патронник не досылается, хотя имитация этого почти полная.

Фото 5. Второй взвод перед заступлением в караул. В первом ряду слева направо 1-замкомвзвода Тарасюк, 4 - я, 5 - ряд. Паику, 6 - ряд. Грипич, 7 - ряд. Удеревский Во втором ряду 2 - ефр. Шура Чернов, 5 - ефр. Марченко

Это только ростом часовой не вышел. А все остальное у него, в том числе и нервы – образцовые.

Об инциденте моментально узнал весь дивизион. Узнал и ждал, что же будет. Больше всех ждала РЭЗМ. В казарме уже гадали сколько дней отпуска на Родину получит отличившийся боец.

Что было с лейтенантом - не знаю.

Позже мне рассказали о том, как мучалось командование, решая, что делать с часовым.

Нет, то, что он действовал правильно, - это решили сразу.

Поощрить? Так после этого рэзмовцы каждый день нарушителей ловить будут! А там и до стрельбы недалеко.

Решение было мудрым.

После окончания несения боевого дежурства ВСЕМУ караульному взводу была объявлена благодарность. Вроде бы и поощрение, а лишний раз ТАКОЕ поощрение получать не очень то захочется…

В роте вообще-то три взвода и отделение КПП.

Два взвода – караульные. Каждый неделю на боевом дежурстве, неделю в казарме.

Третий взвод – регламентный. Его задача содержать технические системы сигнализации и заграждения в боевой готовности. Он же – поставщик бойцов в караульные взводы взамен временно отсутствующих. Взвод дислоцируется постоянно в казарме. Хотя все, кто в казарме – ещё и подвижный резерв дивизиона и по команде «Занять боевые посты!» выскакивают в Зону, усиливая находящийся на дежурстве караульный взвод. Такое усиление может происходить и в плановом порядке, например, когда по неведомым причинам поступает приказ выставить в Зоне патрули.

Вообще-то в дивизионе официальных зон две – жилая и техническая.

Но есть и третья. Так называют в РЭЗМе находящийся исключительно в её ведении участок леса вокруг технической зоны.

Его длина – несколько километров. Около КПП ширина всего двадцать метров, а немного далее она доходит до четырехсот. Внешняя и внутренняя граница ограждена колючей проволокой в несколько рядов, призванных удержать тех, кто может попасть внутрь случайно. Для большей надежности прямо по проволоке растянуто МЗП – малозаметное препятствие или «сетка Карбышева». Оно представляет собой переплетение тонкой проволоки, своеобразную паутину. После внешнего ограждения две линии систем сигнализации и снова забор из колючей проволоки. Забор должен оградить от случайного попадания на «Сетку №100» - проволочную сетку с размером ячейки 100 на 100 миллиметров, по которой в дежурном режиме пропущен электрический ток напряжением двести двадцать, а в боевом – более полутора тысяч вольт. Для того чтобы погибнуть, человеку или животному не обязательно коснуться самой сетки. Когда она в боевом режиме, убивает даже шаговое напряжение за полтора-два метра. Вот почему и с внутренней стороны сетка также ограждена забором из колючей проволоки, который должен остановить случайного военнослужащего. А кто ещё кроме них может оказаться со стороны технической зоны?

Фото 3. Схема технической зоны 2-го дивизиона. На втором дивизионе они были расположены в 2 линии по 2 батареи. На продолжении одной из них (дальней от КПП) размещались также хранилища спецтоплива и отдельно небольшой заглубленный в земле склад стартового горючего.

В год, когда я служил, за сеткой мы ещё построили систему «Кактус» - управляемые минные поля. В дежурном режиме она работала в качестве дополнительной системы сигнализации, но установить на ней противопехотные дистанционно управляемые мины было делом считанных часов.

Всё это лесное пространство пересечено просеками, на схождении которых расположены огневые сооружения. Оно то и называется нами уважительно Зоной. Зоной с большой буквы. Основным местом службы моего третьего взвода.

Служить в нем, как мне представляется, всё же было легче, чем в первом и втором – караульных. Прежде всего, потому, что приходилось реже заступать на недельное боевое дежурство. Хотя бытовало мнение и о том, что в карауле время летит быстрее, а значит и дембель ближе.

Ближе то он может быть и ближе. Только вот какой ценой?

Караул состоял из начальника караула (офицера, часто двухгодичника), помощника начальника в звании сержанта, двух разводящих, операторов и часовых. Труднее всех приходилось часовым.

На стартовых позициях выставлялось два поста. Один круглосуточный, другой ночной. В границах круглосуточного поста, помимо позиций двух батарей, находились склады спецтоплива. Караульная служба заключалась в постоянном патрулировании по бетонке от одного хранилища ракет до другого, проверки сохранности техники, наличия печатей на хранилищах. Вдоль маршрута было несколько розеток телефонной связи и часовой регулярно докладывал оператору о ситуации. Это, в свою очередь, позволяло контролировать самого часового, так как точка, с которой он выходил на связь, обозначалась на пульте.

До службы я успел поработать во время практики и потом на тракторных и автомобильном заводах. В то время на них применялся трёхсменный режим работы. Работали в каждой смене по неделе. Самой тяжелой была третья, ночная. Как бы ты ни пытался отдохнуть перед ней, всё равно к трём-четырём утра неудержимо тянуло в сон, а к концу недели наваливалась усталость.

В РЭЗМе же я столкнулся с совершенно фантастическим режимом отдыха во время несения боевого дежурства. Заступившему на недельное дежурство представлялось ежесуточно 8 часов для сна. Представлялось, но как? Сон разбивался на две части. Один раз три часа и один пять. При этом каждые сутки часы начала и окончания каждой порции сна менялись. От этого организм приспособиться просто не успевал и хроническая усталость от недосыпания была постоянным бичем тех, кто ходил в караул. К тому же посты были трёхчасовые и в холод или дождь приходилось не сладко.

Как я писал выше, в РЭЗМ нас, годичников, попало трое. Через несколько дней выяснилось, что одному по неким инструкциям служить в этом подразделении нельзя. По ним в нашей роте не могли быть солдаты, у которых нет родителей. Считалось, что морально они менее устойчивы. Такой же ситуации как у него, инструкция не предусматривала. А был к этому времени Василий уже женат и имел ребенка, то есть семейными узами связан покрепче, чем многие, имевшие пап и мам. Но всё равно его перевели. Самое смешное, что перевели в штаб полка фельдегерем спецсвязи. И возил он до окончания службы всякие секретные документы, что по другим инструкциям вовсе не возбранялось.

Я помню, как в самом начале моей службы в роте, дивизион принимал участие в учениях по выходу в запасной позиционный район.

Была зима, но пока не очень холодная и почти без снега.

Вывезли нас в глухой лес.

Батарейцы стали обустраивать стартовые позиции.

Один из наших, РЭЗМовских, выставлен в караул у командного пункта, а остальные расставили палатку, в которой потом как-то при нещадно дымившей печке прожили несколько дней и занялись выполнением «чуднόго» приказа.

А приказано нам было вырыть окопы вокруг палатки.

Вырыли. Проверяющих, которых ждали, нет.

Приказали соединить окопы ходами сообщения. Соединили. Проверяющих нет.

Приказали вырыть, цитирую, ибо запомнилось, «вторую линию обороны». Вырыли там, где было велено. А велено было на расстоянии пяти метров от первой. Проверяющих опять нет.

Тогда вырыли подземный ход из палатки в окопы.

Рыли всё это, помнится два дня. И кроме рытья и охраны командного пункта почти ничем не занимались.

Помню, что даже тогда мы понимали глупость такого устройства опорного пункта обороны.

Через восемь лет на высших офицерских курсах я узнал настоящую глубину этой глупости.

Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

Проверяющие пришли в самом конце учений, когда батарейцы уже сворачивались. Видимо, про нас просто забыли. Были они слегка «под шафе» и очень высоко оценили наши фортификационные способности. Особенно впечатлило их то, что по команде «Караул, в ружьё!», которую прокричал наш командир роты, мы не выскочили, как ожидалось проверяющими, из палатки, а по подземному ходу расползлись по окопам.

Вспоминаю этот эпизод как образец, кстати, не так уж часто потом встречавшегося мне, «армейского идиотизма». Может потому, что был он достаточно редким, и запомнился. Пишу это искренне. Уж слишком часто сейчас читаешь или смотришь о, якобы царившей в тогдашней Армии, тупости. Во многие последующие годы, поверьте, я встречал в различных сферах дури не меньше, а, зачастую, гораздо больше. Поэтому прошу относить эту часть воспоминаний к разряду «армейских баек», хотя баек и правдивых.

А вот по-настоящему глубокое впечатление на меня произвело находившееся неподалеку кладбище партизанского отряда.

В те годы книг, фильмов о партизанах было много. Но здесь мы вживую соприкоснулись с историей страны, народа. Соприкоснулись с бережным отношением к этой истории. Поразило, что в глухом лесу есть ухоженное место с памятником и тщательно сохраняемыми могилами, в том числе детскими.

В деревне, откуда родом мой отец, тоже есть памятник односельчанам, которых фашисты сожгли живыми. Несколько десятков фамилий, включая моего деда. Среди погубленных много детей, в том числе даже годовалых.

Такие вот прикосновения к прошлому - жизненные вехи, да и многое другое формировали у нас, тогдашних, тогдашнюю мораль. И было в этой морали понятие долга.

Я помню, как после учений на гарнизон навалилась эпидемия гриппа.

Считается, что если им переболел, то вырабатывается иммунитет. У нас в роте почему-то болели по нескольку раз кряду.
В дивизионе отменили утреннюю зарядку, заменив её прогулкой. Под кровати в казарме наложили еловый лапник.

А остановить эпидемию не удавалось.

Нам разрешили днем лежать на кроватях. В Армии днем на кроватях – кто служил, поймет!

Но это тем, кто в казарме. А каково караульному взводу? На посту ведь не поваляешься.

Перед заступлением на очередное боевое дежурство в роте здоровых не осталось. Были уже больные, пока заболевающие и ещё выздоравливающие.

И тогда нас построили и, не говоря никаких красивых фраз, просто попросили, подчеркну, попросили, выйти только тех, кто добровольно согласен заступить в караул. Вышли все! Пусть кому-то покажутся высокопарными мои слова, но ТАКИМ был тогда моральный дух в нашей роте, да и во всем дивизионе.

Фото 6. Вся РЭЗМ за исключением тех, кто на боевом дежурстве. Снимок сделан 9 мая 1975 года. Сидят 6 слева - заместитель командира 3 взвода Канцевич, 7- командир отделения КПП Ковба. Я стою вторым справа в первом ряду. .

Помню и последний караул.

В те годы четкой, как сейчас, заранее известной даты увольнения в запас не было. Увольняли партиями. Все мечтали, конечно же, уволиться пораньше. Поэтому прикидывали, просчитывали. По моим расчетам выходило, что ни в первую, ни во вторую партию я не попаду. А вот в третью, после ноябрьских праздников – вполне возможно. Поэтому когда на очередное боевое дежурство я назначен не был, сердце ёкнуло: «Хороший признак!».

Караульный взвод отправляется на развод. И вдруг через считанные минуты мне поступает приказ срочно прибыть для заступления в караул. Вот тебе и дембельнулся!

А произошло следующее.

Командиром дежурных сил в тот раз был замполит дивизиона. После развода он подошел к рэзмовцам побеседовать. Увидев в строю комсорга роты Чернова, спросил: «Ну, Шура, последний караул?».

Далее события развивались как в дурном фильме.

Стоящий в этом же строю ефрейтор, тоже «дембель» и по этой причине слегка «забивший на службу», но «забивший» не по наглому, а так, по традиции, почему-то вмешивается: «А может и не последний». Замполит: «А тебя и не спрашивают». Ефрейтор: «А Вам и не отвечают».

Ну не могло такое закончиться мирно! И не закончилось.

Замполит фонтанирует в адрес командира роты и снимает ефрейтора с дежурства «в связи с низким моральным духом», одновременно приказывая ротному найти замену, которая отвечала бы высоким критериям воина-ракетчика.

Ротный в ауте. Ротный лихорадочно думает, кого бы назначить, чтобы не проколоться. Чтобы, даже «вышедший из себя» замполит не смог забраковать.

Ротный вспоминает, что несколько дней назад я занесен в Книгу почета полка, и принимает гениальное решение вызвать меня. Ну, кто же забракует такого передовика? Стопроцентное попадание!..

Я его и тогда, и сейчас полностью понимаю. Молодец, умнό придумал!

И вот я уже на дежурстве…

Каково же было мое удивление, когда поздно вечером в последние сутки караула, к нам пришел старшина роты и сообщил о том, что и я, и Чернов завтра увольняются в запас и нам надлежит утром сдать оружие.

Знаете, что такое войсковое товарищество?

Это, в том числе и то, когда в такой ситуации тебя сослуживцы укладывают спать, заступив за тебя на смену, пришивают тебе к шинели новенькие пуговицы, погоны и нашивки. И всё это сами, без малейшей просьбы, более того, не взирая на твое сопротивление, просто радуясь за тебя и вместе с тобой.

Спалось плохо. Вставал. Разговаривал с ребятами, с Черновым. А на память об этой ночи ещё осталась подаренная Шурой фотография, на обороте которой проставлена дата « 14 ноября 1975 года. 2 часа 30 минут».

Не службой единой

Я помню нашу ротную казарму. Достаточно большое спальное помещение. Достаточное, чтобы кровати стояли в один ярус. Оружейную, ленинскую и бытовую комнаты, сушилку, каптерку, канцелярию и умывальник.

Через двадцать три года мы с женой приехали в часть к сыну на принятие присяги. Другая часть. Другая казарма. Даже страна уже другая.

А вот запах, запах в казарме тот же: ни на что больше не похожая смесь пота, сапожной ваксы и мастики для натирания полов.

И все же каждая казарма чем-то отличалась от других.

Украшением нашей была лучшая в дивизии стенная газета.

Она на самом деле была лучшей.

Для номера склеивались два ватманских листа. Шура Чернов, закончивший в Москве оформительское отделение театрального училища, рисовал какую-нибудь «забойную» заставку размером не менее чем в треть листа, заголовок. Затем с помощью красок, ваты и чего-то ещё создавал текстурный фон. Тут наступал мой черед. Закончил я перед армией машиностроительный факультет политехнического института. Чертить приходилось много все пять лет учебы и, соответственно, подписывать чертежным шрифтом.

Фото 2. Вручена перед 7 Ноября 1975 г..

И вот этим чертежным шрифтом, за несколько дней я заполнял тушью всё подготовленное пространство заметками о жизни роты.

Было это в годы, когда ещё не вошли в нашу жизнь всякие там персональные компьютеры, принтеры, плоттеры и тому подобные умные устройства. Поэтому газета получалась эксклюзивной, а мы получали постоянные похвалы за неё.

Хотя, помнится, был и случай прямо противоположный.

Только что произошло какое-то важное международное мероприятие с участием Леонида Ильича Брежнева. По этому случаю в газете «Правда», главной газете страны, был опубликован рисунок с голубем мира на фоне Земного шара.

Конечно же, мы не могли пройти мимо такого события. Поэтому рисунок Шура тщательно скопировал чуть ли не в половину газеты, а я добавил пафосного текста о мире во всем мире.

Нужно было видеть выражение лица замполита полка, зашедшего к нам в казарму и увидевшего её. Его слова, полные неподдельной горечи, я помню до сих пор: «Ну, уж от вас такого я не ожидал! Вы что сюда прибыли за мир агитировать или за Родину воевать?!».

Кстати об агитации.

Так уж вышло, что в самом начале службы принял я особое участие в выборах депутатов областного Совета.

Из разных полков нашей дивизии в Пружаны привезли представителей на собрание по выдвижению кандидатов. А точнее одного кандидата – командира нашей дивизии Кокина. Не помню уж кто, но кто-то предложил мою кандидатуру в качестве выступающего от полка. Видимо, исходя из некой разнарядки, по которой нужен был рядовой первого года службы. Моя кандидатура была подходящей, поскольку, закончил я институт с красным дипломом и говорить умел достаточно связано.

Согласиться я согласился, а вот о чем говорить – не знал. Что-то казенное не хотелось, поэтому стал я расспрашивать ребят о командире дивизии. Был он до назначения командиром нашего полка и отзывались о нем солдаты тепло. Вот эту теплоту я и решил передать. Выступление на бумажку, как было тогда принято, не записывал, а сказал с трибуны «своими словами», сказал от сердца. Как потом говорили, растрогал комдива до глубины души.

А через некоторое время мне сообщили, что я назначен доверенным лицом кандидата в депутаты.

Помнится, что это меня и обрадовало (рассчитывал поездить по полкам) и встревожило (как бы не опозориться).

Но всё оказалось гораздо проще.

Все поездки ограничились одной. Снова в Пружаны. Снова на общее собрание. Был, правда, маленький инцидент. За несколько минут до начала какой-то офицер политотдела пытался навязать мне готовый текст выступления.

Я отказался. Он пытался надавить, но вышло, по-моему. На этом инцидент был исчерпан.

В день выборов я был в карауле и голосовал прямо на посту, куда ко мне пришли с переносной урной.

А ещё я помню тридцатое апреля 1975 года. Не весь день, а важное событие, произошедшее в канун первого мая. Ну-ка, служившие срочную в тот год, вспомнили, что было первого мая?

Теплый вечер. Мы, свободные от дежурства, играем в волейбол перед казармой. Команда дневального: «Рота, занять боевые посты! Ограничение - оружие не брать!». Несколько секунд и мы бежим в техническую зону, выстраиваемся перед командным пунктом дивизиона. Выходит замполит (он в этот день дежурит) и торжественно сообщает: «Товарищи! Партия и правительство заботятся о солдатах. С завтрашнего дня в выходные и праздничные дни на завтрак вы будете получать по два яйца. Ура!». Секундная пауза, чтобы осознать услышанное, и мы исторгаем громогласное «Урааааа!».

А потом было возвращение на волейбольную площадку и игра на «завтрашние яйца». И было завтра. И два яйца на завтрак.

И был один боец, через пару часов прибежавший испуганно в медпункт по случаю обширного высыпания сыпи. Испугался не шуточно. Ну не знал он до этого, что такое диатез от съеденных за раз шести яичек: двух положенных по норме и четырех выигранных в волейбол и домино.

Вообще, кормили у нас средне. А в карауле возникала и специфическая проблема. От ужина до завтрака был достаточно большой промежуток. И если все остальные в это время спали, то рэзмовцы ходили на посты. Поэтому ночью аппетит разгуливался не на шутку. Решалась эта проблема за счет регулярного жаренья «реквизированной» из дивизионного овощехранилища картошки, к которой летом добавлялись грибы. Грибов было много. Собирали в основном лисички. Собирали вещмешками и жарили в упёртом из столовой котелке на паяльной лампе. Иногда на сетку №100 попадалась живность. В основном зайцы. Но бывали случаи, что и кабанчики. Тогда мы пировали. Не знаю как в другие годы и в других частях, но в мое время, к сожалению, эти пиры случались достаточно редко.

Была ещё солдатская чайная. Покупали, в основном, в ней лимонад или молоко с печеньями.

А вот возможности пожарить картошечки у других подразделений дивизиона было поменьше, чем у нас.

Исключение составляла, пожалуй, эксплуатационно-ремонтная рота – ЭРР.

Подразделение это обслуживало котельную и т.п. объекты. То есть места, где всегда можно создать укромный уголок для жарки-варки.

В дивизионе служили люди многих национальностей. В основном русские и украинцы. Были ребята из Прибалтики, немцы из Казахстана, молдаване.

В ЭРР почему-то костяк составляли грузины. Отношение к ней в дивизионе было в какой-то мере пренебрежительное. Да и сами бойцы вечно попадали в те или иные неприятности.

И вот буквально в течение пары месяцев с приходом нового командира рота преобразилась. Молодой капитан решил сыграть на национальном менталитете личного состава. Началось все, как нам казалось, с мелочей. Например, роте было дозволено прикрепить на казарме вырезанного из дерева огромного орла.

Фото 7. Комсомольский билет, выдан за несколько дней до увольнения в запас (в тот год был обмен документов) .

Настоящей «клизмой» всем нам стала победа ЭРР в строевом смотре.

Где, когда они тренировались - осталось загадкой.

Только до сих пор в памяти чеканный шаг и песня ЭРР.

Надо сказать, что пели мы тогда все примерно одно и то же. Самой распространенной была «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…». Но ЭРР…!

Плац. И над ним после очередной «Девчонки» вдруг с чуть грузинским акцентом взлетает: « Там, где пехота не пройдет, и бронепоезд не промчится, тяжелый танк не проползет – там пролетит стальная птица!».

Победа ЭРР была абсолютной и всеми признанной безоговорочно.

Несколько слов о том, каким мне запомнилось местное население.

Увольнительных у нас не было и контакты с ним носили случайный характер.

Случай первый. Мы на заготовке картошки для дивизиона. Поле рядом с шоссе. Перерыв. Сидим на обочине и просто глазеем на проезжающие мимо машины. Вдруг, в кузове проносящегося мимо грузовика, встает женщина, что-то кричит нам и машет руками. Не успеваем ничего понять, а на нас обрушивается яблочный дождь. Это в машине, везущей на переработку яблоки, сопровождающая груз женщина увидела солдат и сбросила нам в подарок столько, сколько успела.

Случай второй. Ко мне приехала жена. Её приезд - целая отдельная история. Но речь не об этом. Меня отпускают к ней на свидание в Ружаны. Пешком дохожу до шоссе. В кармане ни копейки. Медленно иду по обочине, поджидая какой-нибудь попутный грузовик. Вдруг тормозит рейсовый междугородний автобус. Высовывается второй водитель и зовет. Подбегаю, благодарю и смущенно отказываюсь, так как платить нечем. А в ответ возмущенно: «Ты что, разве мы с солдата возьмем?». Можно ли такое забыть?

Нет нельзя.

Как не забыть и практического отсутствия у нас в роте того, что и тогда, да и сегодня именуется «дедовщина».

Конфликты, конечно возникали. Но не было издевательств, избиений и тому подобного.

Когда я, вернувшись со службы, рассказывал, что у нас уборщиком помещений или дневальным мог быть назначен солдат за день-два до увольнения в запас, мне мало кто верил. Но так было. А, если это было возможным тогда в нашей роте, почему не может быть возможным сейчас? Есть над чем поразмыслить.

Несколько слов в заключение

Я написал эти странички воспоминаний, каждый раз начиная их словами: «Я помню…».

Я действительно помню.

А ещё я не смущаюсь, когда заполняю анкеты и пишу автобиографию для личного дела. Спокойно смотрю в глаза своим сыновьям и не отвожу взгляда, когда женщины на работе поздравляют нас 23 февраля.

Я не помню, где видел этот лозунг во время службы: в газете ли, в казарме. Помню сам лозунг: «У нас сердца и ракеты в готовности номер один!».

Хочется верить, что у нынешних ракетчиков они в готовности номер один.

У нас они были!

Вакуленко Виктор 13 февраля 2009 года

P.S ( из других писем ).

На фотографиях того, что осталось от второго дивизиона [ Фотографии 1-2 части 21 фотоальбома, - Ред. ] , есть здание, названное КПП. Мы его называли караульным помещением. КПП же представлял собой небольшую пристройку к нему ( на снимке его видно) типа тамбура, через которую проходили люди.

На крыше караульного помещения (на фото не видно или его снесли) была надстройка, в которую поднимался пулеметчик. Окна караульного помещения не были такими большими. Они по высоте наполовину были заложены кирпичом в один ряд с бойницами для автоматчиков. Выше же проем окна затягивался металлической противогранатной сеткой.

Отзыв .

Добрый вечер!

Прочитал "записки рядового", потрясло до глубины души!

Написано точно, профессионально.

Читаю их вслух жене, а голос дрожит и набегают слезы.

Прошло 33 года, а сердце и душа по прежнему там среди берез и сосен, даже до сих пор чувствую запах раскаленной на солнце сосны!

С уважением, Юрий Шейков.

17 февраля 2009 года.