 |
|
 |
|
|
|
|
ГВАРДИИ ЛЕЙТЕНАНТЫ
При перепечатке ссылка на источник обязательна.
Наш адрес: ruzhany@narod.ru |
||||
|
Опубликовано в
газете "Спутник" (г. Юбилейный)
Автобиографическая справка
Иванченко Юрий Васильевич, полковник в отставке, кандидат технических наук, старший научный сотрудник, действительный член Российской Академии космонавтики им. К.Э. Циолковского, член-корреспондент Российской Академии естественных наук, Заслуженный испытатель космической техники, почётный радист СССР, Ветеран Байконура, Ветеран первого ракетного соединения Вооружённых сил СССР, Ветеран Космоса, Ветеран Космических войск, Ветеран военной службы, отдал ракетно-космической технике 53 года труда и продолжает работать в одной и на всю жизнь избранной области деятельности. О себе автор сказал так: «Держу мундир и сапоги в порядке, Целы перчатки, пояс и награды, Но по ночам мне снятся не парады, А будни испытаний на площадке.»
Воспоминания бывшего гвардии
лейтенанта Так это было Кто из офицеров первых поставленных на «боевое дежурство» ракетных дивизионов РВГК не помнит великое сидение на точках в лесах, горах, полях и пустынях, начиная с мая 1959 года? Для меня этот этап службы начался так. В начале апреля 1959 года курсанты Камышинского артиллерийского технического училища 3 дивизиона, 3 взвода выпускной батареи капитана В. Кочергина прибыли на войсковую стажировку в город Гвардейск Калининградской области в дивизион РВГК, которым командовал подполковник Спрысков Борис Михайлович. Стажировка шла по плану, но после 3-х недель нашей службы на офицерских должностях, нас немедленно, по приказу Министра Обороны отозвали в училище. Помню, что это случилось в субботу, когда мы работали с расчётами в хранилищах боевой техники, проводя регламент. Прибежал посыльный и сообщил, что командиром дивизиона приказано: «Курсантам немедленно прибыть в казарму!» Прибыв в казарму, мы едва успели сдать комбинезоны старшине, как нас построили с вещами. Далее поступила команда: «По машинам!», которые стояли у подъездов, и колонна рванула в сторону Полесска. Уже в пути нам объяснили, что срочно отзываемся в училище, а рывок на машинах нужен для того, чтобы перехватить поезд Калининград–Москва. Больше никто ничего не знал. Мы прикидывали разные варианты причин нашего отзыва со стажировки, но в конце концов сошлись на версии, что нас отправляют в Африку, поскольку там была какая-то заварушка с участием Египта, возглавляемого в то время «лучшим другом нашей страны» Насером. Поезд в Полесске дожидался, нас впихнули в прицепной вагон, вкинули в тамбур пару мешков с сухим пайком и: «Вперёд, в столицу !» В столице, на Белорусском вокзале, нас ждал комендантский взвод и гарнизонный транспорт, которые не мешкая перебросили нас на Казанский вокзал к поезду Москва–Камышин. Дорога в Камышин была приятной по нескольким причинам: во-первых, мы были уверены в нашем африканском будущем, а поэтому заботы об экзаменах и зачётах нас не обременяли, а во-вторых, несмотря на бдительность комендатуры и командиров, «у нас уже немного было» благодаря стараниям наших сослуживцев-москвичей Вити Смоликова и Валеры Закаржевского, приятели и друзья которых нашли пути к нашим вещмешкам. Немую сцену изобразили мы на вокзале Камышина, куда мы прибыли 30 апреля, когда нам объявили, что 1 мая праздник, а 2мая –первый выпускной экзамен. Вот тебе и Африка! Короче, 13 мая мы уже были лейтенантами и отправились без отпусков в те части, в которых проходили стажировку. Наши пути расходились в Москве, а поэтому выпускной вечер был устроен нами в ресторане «Якорь», который был в то время на улице Горького. Пир наш был, по нашему мнению, шикарным, тем более на руках имелись первые лейтенантские деньги. За две с лишним недели, что ушли на наше превращение в лейтенантов, дивизионы были преобразованы в полки, выведены на боевые позиции и приступили к активному формированию, обучению личного состава и несению боевого дежурства одновременно. Вот в эту кашу мы и попали. На становление не было ни одного дня. Лично мне после представления командир теперь уже полка Спрысков Борис Михайлович сказал: «Получи документы и пистолет с противогазом. Там на плацу старшина Валейчик грузит машину, которая пойдёт на точку БРК, скажи ему, пусть бросит лишнюю койку и матрац. Отправляйся старшим техником в отделение капитана Плыкина!» Вот и всё. По прибытии на точку я узнал, что капитан Плыкин В.И. в госпитале, а я пока единственный из десяти по штату офицер в отделении. Чуть позже, ко мне присоединился мой одновзводник по Камышину Женя Дорогин, задержавшийся с прибытием в полк по семейным обстоятельствам. Вот когда я добрым словом вспомнил суворовское училище, лагерные сборы и всю науку организации жизни, обучения и воспитания личного состава в полевых условиях.
Тактико-технические характеристики БРСД Р-5М 8К51 БРСД Р-5М 8К51 разработана по постановлению правительстваот10апреля 1954 года как модернизация ракеты Р-5. Суть модернизации, в основном, заключалась в оснащении ракеты впервые в СССР ядерной боевой головной частью. Ракета была создана ОКБ-1 под руководством С.П. Королёва, одноступенчатой, с ЖРД разработки В.П. Глушко. Тактико-технические характеристики: – длина –20,8 м; – max. диаметр –1,65 м; – старт – наземный; – стартовый вес – 29 т; – max дальность – 1200 км; – головная часть (ГЧ) – моноблок отделяемый с тротиловым эквивалентом 300 Кт; – круговое вероятностное отклонение – 3700 м; – тяга двигателя Д-103 у Земли-41 т; – горючее – этиловый спирт 92%; – окислитель – жидкий кислород; – турбонасосный агрегат (ТНА) на перикиси водорода; – система управления – (СУ) автономная с резервом и системой боковой радиокоррекции (БРК-2); – время предстартовой подготовки – 2 часа; – в состоянии полной боевой готовности ( на подпитке) – до 30 сут. Источник: С.Г. Колесников «Стратегическое ракетно-ядерное оружие», Москва 1996 год
На точке меня «прописывал» Юра Масалов из параллельного отделения БРК. Процедура была такой. После знакомства со своим отделением, захожу я в офицерскую палатку соседей, поскольку своей ещё не было и сажусь на кровать, так как другие сидения отсутствовали. Не успел я прикоснуться задом к одеялу, как прозвучала команда: «Товарищи, офицеры!» Я, естественно, вскочил, ища глазами прибывшего начальника, но кроме Масалова, Гены Путилова и Володи Черкашина, таких же техников как и я, в палатке никого не прибавилось. Но офицеры все стояли, и на лицах я не уловил ни тени розыгрыша. Вытянулся и я, ожидая, что же будет дальше. А далее на столе появились фляжка, очищенная луковица, открытая банка сельди в томате, хлеб и кружки. «Наливает каждый сам себе, по способности»,– объявил Масалов и первым плеснул себе в кружку из фляжки. Спирт обжёг мой голодный, не видевший с утра ни крошки, желудок, стало тепло, и голова приятно пошла кругом. «Ну, лейтенант, теперь ты прописан, садись!» – услышал я и плюхнулся на кровать. Не успел я прожевать бутерброд из хлеба с консервами, как старшина внёс тарелки картошки с тушёнкой. Далее всё шло как надо: рассказал о себе, ребята дали несколько советов с чего начинать и милостиво отпустили выспаться – после дороги и впечатлений пополам со спиртом я ничего другого не хотел.
Палатку моего отделения уже поставили, и в ней стояла солдатская кровать, а с утра следующего дня я впрягся в службу по полной программе. А сделать надо было буквально всё, поскольку отделение Ю. Масалова прибыло на точку всего за неделю раньше. На точке надо было разделиться на два отделения, пополниться личным составом, техникой, организовать жизнь, обучение и быт личного состава, найти по абрисам боевые репера, продумать и подготовить, если необходимо, подъездные пути, организовать внутреннюю и караульную службы, регулярное материально-техническое снабжение, связь, дежурство в сети боевого управления и сотни других архиважных дел. И всё это по срокам должно быть готово уже вчера, и проверяющих было столько, что проводы одних совпадали со встречей других. И требовали с нас, молодых лейтенантов, без скидки на неопытность и молодость. Вот так мы мужали и становились командирами, справлялись и на «помочах» нас никто не водил. Я до сих пор не могу понять, кто и зачем отобрал у младших офицеров права, превратил их в главноуговаривающих, обложил их подушками подстраховки. Стыдоба, да и только, когда в 70-х годах обрушились на командиров частей директивы типа «не назначать молодого офицера в караул в течение полугода после выпуска», «отдельно расположенные воинские подразделения должен возглавлять опытный старший офицер» и другие «перлы» подобного рода, рождённые в умах чиновников. пекущихся только о том «как бы чего не вышло», «дисциплина любой ценой» и т.д. Постепенно исчезли опытные старшие офицеры, ибо из безынициативного, лишённого всяких прав, боящегося любого самостоятельного решения младшего офицера. которого таким сделала повседневная опека, невозможно получить опытного, инициативного старшего офицера. Но время шло, и младшие офицеры росли и званиях и должностях. и «Теория непринятия решения» стала руководящей идеей их службы. Колокольчик прозвонил в связи с «делом Руста». но в пылу политических баталий должных выводов не было сделано. Теперь мы пожинаем плоды чиновной подстраховки. Больно и тревожно становится за армию и за Россию. Неужели великая суворовская «Наука побеждать» утоплена в жиже слезливых рассуждений типа «Ах! Как трудно». По-настоящему заниматься делом везде трудно. но коль скоро ты стал офицером, то сначала думай о России. Вот и вся мудрость. Но вернёмся на точку БРК. По-разному трактуется это сокращение, но в то время эти буквы означали для меня и моих сослуживцев систему боковой радиокоррекции. Для изделия Р5М (8К51). знаменитой «пятёрки» С.П. Королёва, была разработана система БРК-2. которая создавала равносигнальную зону для точного выведения изделия в точку отделения головной части.
Для создания такой зоны точка БРК должна была находиться в отдалении от стартовой позиции на 40 километров. Вот почему офицеры отделений БРК решали весь комплекс задач самостоятельно и проходили великолепную школу командирской закалки. На точке вопросы, которые в полку решаются соответствующими службами, становятся проблемой. Начальником гарнизона нашей точки был Юра Масалов, как офицер, уже прослуживший 2 года и начавший свой путь в дивизионе ещё с посёлка Медведь. Он участвовал в марше — передислокации по лесам Белоруссии, Латвии и Литвы. Умудрённый опытом полупартизанской жизни, он одной из первейших задач, после боеготовности, считал добрые отношения с местным населением. Это нам удалось установить. Не в ущерб боеготовности мы помогали соседнему отделению совхоза в ремонте техники, транспортом в сенокос, что в условиях Прибалтики очень важно - убрать сено под крышу в ясную, солнечную погоду. Помнится, как ефрейтор Никитин из моего отделения, парень с царём в голове и золотыми руками, сумел в сенокос поставить на колеса 3 из 4-х тракторов совхоза. А попасть на закладку сена под крышу солдаты рвались как на праздник. Ещё бы! И в поле, и на сеновале работало много молодых девушек и женщин. А сало с рассыпчатой картошкой и огурчиком, кринка молока и тёплые девичьи губы. разве можно это сравнить с тушёнкой и пшённой кашей, а вместо девушки — сержант Миша Цирельсон! Никаких сложностей из-за этого у нас, молодых командиров, не было. А вот рядовой Лазарев из моего отделения после демобилизации женился на хорошей девушке из соседней деревни, а я был посаженным отцом на свадьбе. Жили они в согласии, хотя и бедно, а мы не забывали нашего «выдвиженца», помогали, чем могли. Так, по условиям эксплуатации системы на позиции растительность должна быть не выше 3-х сантиметров. Поэтому нам приходилось регулярно косить огромное поле. Сено мы отдавали нашим молодожёнам. Были и более осязаемые результаты наших хороших отношений с местным населением. Во-первых, местные парни и наши солдаты понимали друг друга, а это снимало проблему конфликтов. Во-вторых, питание наших солдат, благодаря усилиям совхоза, которому мы помогали, было санаторным. По дивизиону пошла молва, и на нашу точку начали проситься солдаты. что было совершенно непонятно в условиях. когда везде от точки шарахались, как чёрт от ладана. Естественно, всё это породило как здоровое, так и не здоровое любопытство других подразделений и командования. Однажды по связи боевого управления поступил сигнал на занятие боевой позиции - так началась внезапная проверка точки. Я до сих пор преклоняюсь перед опытом командиров того времени — фронтовиков. Проверку они начали с главного — с боеготовности. А сколько я за 39 лет своей службы со своими подчинёнными сдавал проверок, начинающихся с политподготовки, уставов, строевой и т. д., оценивающихся по каким-то субъективным критериям и непонятным баллам! На этой первой своей проверке я понял, что могут люди, если они понимают ответственность перед Родиной и хотят сделать всё для неё. Ведь мы не знали, для чего разворачиваемся. Как ребята работали! Поднятые по тревоге, они бросились к технике в трусах и сапогах на босу ногу. Главное — боевая задача, а остальное в паузах. И это, конечно, была далеко не моя с Женей Дорогиным заслуга. Я помню солдат отделения почти всех: Витю Фролова. Лёву Карпухина, Валеру Мудрака, Петю Кулака, Валеру Беспалова, Борю Мордвинова, Петра Горелова, Еврасьева, Мелехова, Никитина, Лазарева, Колчина и многих других. Они поняли главное, что мы — молодые офицеры на точке не сачковали, а впряглись в телегу службы и тянули её по 24 часа в сутки. А в ответ была полная отдача подчинённых. Я считаю, что главным принципом в армии был и должен быть возрождён принцип: «Делай, как я!», а не ныне существующий: «Делай, как я сказал!», приказ же даёт только юридическую основу действиям подчинённого. А вот с какой отдачей он будет действовать после, от приказа не зависит, а зависит от воинского воспитания, которое проводится только личным примером. Другого, как показал опыт, не дано! Развернулись мы, перекрыв норматив в три раза, и майор Милка, прибывший из полка, увидел не процесс занятия позиции, а готовое к бою отделение. Проверка техники, теоретических знаний и навыков боевого расчёта особых замечаний тоже не вызвали. Общая оценка отделения была «хорошо» и то, наверное, из-за меня: уж очень молод был начальник! К обеду отделение оставило боевую позицию и прибыло в лагерь. В мою палатку зашёл секретарь парткома полка подполковник Матросов, и мы с ним беседовали «за жизнь», т.е. о трудностях и способах их преодоления. Интересовался он и питанием солдат, а в это время старшина приносит обед для него и для меня. Я не помню, что было на первое, а на второе – точно жареная курица с гречкой. Смотрю я, секретарь подхватился и побежал к столам солдат в нашей столовой. Я за ним. А на солдатских столах тоже каждому курица с гречкой. Подполковник пошёл в палатку, сел к столу, усадил меня и спросил: «Откуда сие изобилие?» Я рассказал о шефской помощи совхозу, об отношениях с местным населением, о своём видении этого процесса. «Вот что, лейтенант, все эти дела не должны влиять на боеготовность, а участие солдат – только добровольное», – сказал Матросов. На том и закончились нездоровые слухи, а здоровая известность нам помогла при отборе солдат при пополнении. Но и в этом вопросе иногда были осечки. Как-то приехал я в полк на грузовой машине за всяким МТО. Помощник начальника штаба полка капитан Боря Пелевин говорит мне: «Слушай, лейтенант, тут солдат прибыл с десятилеткой, забирай его, ведь тебе первые номера расчётов нужны». По неопытности и простоте душевной я не обратил внимание, откуда солдат. Когда же вышел к машине, то вместе со старшиной Валейчиком на погрузке работал солдат, как теперь называют «лицо кавказской национальности». Открытия начались уже на точке. В первой беседе с полученным мною рядовым Маргиевым, обнаружилось, что он с большим трудом говорит по-русски, а аттестат зрелости ему дед купил за четырёх баранов. Сам Маргиев в школе учился мало и детство с отрочеством провёл при отаре, а когда пришло время служить в армии, дед совсем перестал пускать его с гор в аул. Однако не уберёг себе подпаска аксакал–внук ослушался, спустился в аул, был прихвачен участковым и препровождён в военкомат. Вот таким образом у меня оказался рядовой Маргиев. Маяться бы мне с Маргиевым три года, но, как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло» – при заступлении в караул сей воин заявил, что не возьмёт в руки оружие, т.к. ему это запрещает его вера. Я не стал его особенно переубеждать, а с соответствующим рапортом очередной машиной отправил в полк. Там его определили в котельную кочегаром – подальше от оружия. Через полгода он подошёл ко мне, когда я в очередной раз приехал в полк, с просьбой взять на точку, поскольку он многое понял, служить будет исправно, а фокус с оружием ему подсказали в родном ауле его отслужившие приятели. Я его назад не взял, тем более, как кочегар, он был на хорошем счету, но если бы такой воспитательный приём был проделан не в 1959 году, а в армии образца 1980 года, то не миновать мне было бы разборок по поводу бездушного отношения и т.д. и т.п. По-моему настоящая требовательность в рамках законов и уставов к восьмидесятым годам была размыта ахами и охами насчёт трудностей службы, а истинная воспитательная работа и забота о подчинённых – показухой с «сиропным умилением» типа телефонов «доверия» и других сексотских штучек , что является одной из причин «дедовщины». Короче, у меня сложилось твёрдое мнение: подчинённый тебе личный состав нельзя жалеть, его надо любить и во имя этого учить с полной отдачей, требовать с него на полную катушку и заботиться о нём непрестанно. Для этого необходима жёсткая регламентация прав и обязанностей командиров и подчинённых, а также юридическая защита прав и ответственность за неисполнение обязанностей тех и других. И широкие права младшим командирам и офицерам, поскольку они работают непосредственно с личным составом! Всё другое приведёт к, мягко говоря, неуставным взаимоотношениям. Абсолютное большинство подчинённых это понимает, а плохо от такой постановки службы только любителям пристроить свою «тачку» в руки другого. А таких любителей развелось в армии в настоящее время ох как много... Это ли не почва для дедовщины?! Вскоре после проверки меня отпустили в отпуск, и я поехал в город Актюбинск за молодой женой (ныне Иванченко Людмилой Борисовной), с которой мы прошли все годы и места службы и готовимся к грядущей золотой свадьбе. С жильём в городке было не просто плохо, а архиплохо, поэтому офицеры селились с семьями в самых невероятных местах: на чердаках, в подвалах, сараях, в служебных помещениях и казармах, даже в приспособленных старых ДОТах. Дефицитом было всё: кровати, тумбочки, табуреты и т.д. В связи с этим помнится мне такой диалог Гены Овсянникова с замполитом дивизиона капитаном Зайцевым, имевший место в курилке: – Овсянников, а на каком основании живущая с вами женщина называет себя вашей женой? – На полу! – отрезал Гена, возмущенный бестактностью вопроса и местом, где его задали – вот старшина обещал дать солдатскую кровать и всё будет нормально! Мне повезло: я сумел «снять» чердак в здании на центральной площади Гвардейска. На чердаке не было удобств, даже электричества, но там я поставил солдатскую койку возле небольшого оконца. Вот в такие апартаменты я и привёз свою молодую жену. Пару дней мы пожили вместе, и я знакомил её с городком.
Гвардейск, бывший Тапиау, был по тому времени уютным, небольшим городком, почти не пострадавшим от войны, поскольку был взят без боя, и старожилы-фронтовики рассказывали, что, войдя в город, они в квартирах находили на столах горячий, приготовленный к завтраку, кофе. Бросок войск был неожиданным и стремительным. Жителями городка в наше время были офицеры и их семьи, а также большое число людей, переселённых из разорённой войной Белоруссии. Местные жители были, в основном, выселены в Германию. Городок утопал в зелени, аккуратные, замощенные брусчаткой улицы отличались чистотой, поскольку система дождевых стоков была такой, что потоки воды смывали всю грязь с улиц, а дожди шли очень часто. Мне и моей супруге он нравился, только жить в нём мне приходилось мало. В городе был прекрасный по тому времени кинотеатр, и, не в пример другим городам Союза, свободно продавалось отличное пиво, изготовленное ещё на немецком оборудовании. Достопримечательностями города были «морской» кооперативный магазин, в котором продавались всякие заграничные товары и продукты, богатейший книжный магазин и колония строгого режима. Несмотря на частые дожди, у нас с женой об этом городе самые солнечные воспоминания. Между тем отпуск закончился, и я отправился на точку на неизвестное время. Конечно, при первом удобном случае я примчался на свой чердак и в ночной тиши под всхлипывания я услышал от любимой: – Юра, я, наверное, уеду домой... – Что ж, уезжай, – ответил я, – только решай сразу, чтобы людей не смешить. Поутру я отправился снова на точку. Описать всё то, что я чувствовал, – невозможно, а поэтому и не нужно. В очередной приезд в городок я не спешил домой, однако, дела в части закончились, надо было подумать о ночлеге и я отправился на свой чердак. Каковы же были мои радость и счастье, когда на чердаке я обнял свою женушку, которая никуда не уехала. С той поры и по сей день,«куда бы нас Отчизна не послала», мы – вместе. Выросли наши сыновья, стали взрослыми внук и две внучки, но мы стараемся соблюдать правило «куда иголка, туда и нитка». Хорошие отношения с местными жителями позволяли решать нам на точке не только продовольственную проблему. Текущий ремонт техники остро требовал наличия ремонтной базы и регулярного снабжения запасными частями. Всё это было, конечно, в расположении полка, но за каждой мелочью за 85 километров не наездишься. Поэтому ремонтные нужды частенько удовлетворялись в сельских и районных мастерских по договорённости. Что греха таить, на эти нужды уходила часть регламентного спирта, благо нормы на него для систем БРК-2, да ещё в погодных условиях Прибалтики, были не скупыми. Однажды возвращался я из расположения полка в паре с машиной с соседней точки, которой командовал старший лейтенант Гурьянов. На машине соседей старшим был лейтенант, тоже выпускник Камышинского училища, только годом раньше. «ГАЗ-63» соседей бежал впереди, а мы не отставали. А дороги Калининградской области, несмотря на асфальт, весьма строги к автомобилю. Тем более «ГАЗ-63» – автомобиль неустойчивый и превышения скорости на поворотах не терпел. Катятся грузовики по дороге, в кузовах под тентами солдаты поют... В таком размягчённом состоянии и зеванул водитель первой машины поворот. Смотрю я – только что была машина впереди и нет её! Командую водителю: «Тормози!» Выскакиваем, бежим к обочине и видим, что внизу, в глубоком кювете лежит на боку наш «газончик». Кубарем летим вниз и ... валимся, задыхаясь от хохота. Из-под тента выползли два солдата и старшина, облитые постным маслом и круто обсыпанные мукой. К счастью, и в кабине, и в кузове люди отделались лёгкими ушибами и царапинами. Машина моего отделения была «ГАЗ-63А» с лебёдкой, поэтому мы довольно легко вытащили «автоакробатов» на дорогу и отбуксировали их на точку. Продуктами с ними мы поделились, что. с учётом совхозной дотации, не сказалось на столе солдат, а машину соседи отремонтировали в РТС. Вот так и выкручивались, что было типичным для всех подобных точек. Неэффективность «посиделок» в палатках и с техникой под открытым небом стала очевидной к концу лета 1959 года. Наступало прозрение, что наскоком настоящее боевое дежурство не организовать, необходимо строительство капитальных комплексов, если не для личного состава, то хотя бы для техники. Для начала отделения БРК были отведены с точек в расположение полевой дислокации дивизионов, с объяснением, что пока развёртывается к бою дивизион – БРК совершает марш и успевает занять боевую позицию. Правда, даже мы, молодые лейтенанты, сомневались, что в условиях ведения боевых действий, такой 60-километровый марш специальной техники по лесным дорогам будет успешным. Но правила игры задавались не нами и даже не нашими командирами. Пятая батарея второго стартового дивизиона имела на редкость уравновешенный коллектив офицеров. Тон задавал комбат капитан Виктор Гранкин. Это был внешне спокойный, сероглазый, улыбчивый человек, но с железной хваткой, когда дело касалось боеготовности, судеб подчинённых ему офицеров, службы и быта его личного состава. Среднего роста, с основательной житейской философией, он почти всегда находил правильные решения в очень трудных ситуациях. Его опыт стартовика, прошедшего Капустин Яр, был бесценным учебным пособием и офицерам, и солдатам. Начальником стартового отделения нашей батареи был лейтенант Олесь Василий, тот самый Олесь, который стал потом начальником штаба ракетной дивизии в Ясном. Худощавый, поджарый, с серыми глазами, он был остроумен и прекрасно подготовлен как специалист. Командир он был требовательный, с подчинёнными не сюсюкал, но и заботился о них с усердием. Его резкой и принципиальной оценки того или иного факта побаивались и более высокие начальники. А ещё у него была красавица-жена Ядвига, которая заставляла трепетать многие лейтенантские (и не только лейтенантские) сердца. Мы дружили семьями, и это одна из хороших страниц нашей службы. Начальником двигательного отделения был старший лейтенант Абрамов Веня. В нём угадывалась природная мягкость воспитанного человека, которую он пытался скрывать, считая её неуместной в столь суровых условиях. Специалист он был великолепный, образование высшее, но служба как-то у него не получалась. Наверное, суровое время требовало более суровых людей. Начальником электроогневого отделения служил старший лейтенант Калинин Вячеслав. Высокий, стройный, дамский сердцеед, хороший специалист, требовательный командир, анекдотчик, душа застолий и мастер преферанса. Встречал я его на Байконуре уже полковником – военпредом. Славка остался таким же. Вообще-то, РВСН должны поставить памятник изобретателю преферанса, ибо эта игра (если в ней не ставилась задача обмана и наживы) спасла от смертной тоски и глубоких депрессий многие поколения ракетчиков. Помню, как урезонивал командир дивизиона фронтовик подполковник Чуняев замполита капитана Зайцева. В офицерском общежитии дивизиона, созданного путём разделения сборно-щитовой (щелевой, как её окрестили офицеры) казармы на клетушечки на двоих, слышимость была абсолютной. Замполит стучал в дверь одной из клетушек и требовал открыть дверь. Проходивший мимо командир дивизиона одернул его: – Слушай, Зайцев, оставь ты их ради Бога! – Товарищ командир, так они же в карты играют и спирт пьют! – Давай, замполит (уже шёпотом сказал Чуняев), пойдём ко мне: выпьем, посидим… Середина августа в прибалтийских лесах – это уже осень. А в 1959 году, вообще, над нами «разверзлись хляби небесные». Непрерывные дожди превратили лесные дороги в болота, в палатках стояла вода по щиколотки, техника, несмотря на бесконечный паркохозяйственный день, потихоньку ржавела. Сидение в лесу постепенно превращалось в самоцель и становилось непонятным большинству личного состава. Вопросы, даже примитивного быта, для личного состава стали неразрешимыми. Помню, как по субботам офицеры повторяли деяния Владимира Мономаха, загоняя голых солдат в реку Дейму с кусочком мыла, тем самым обозначая баню. Массовым заболеванием стал фурункулёз. Слабела дисциплина. Заступил я как-то дежурным по дивизиону. После отбоя обошёл расположение подразделений и направляюсь в дежурку, мимо палатки начальника штаба дивизиона майора Никольского, железного ракетчика, о котором ходили легенды. Одна из них. Когда дивизион находился в Капустином Яре на пусках, случилась такая неприятность: кабель «наземки» был уложен не в желобок, в результате кто-то зацепился за него и при движении выдернул разъём со штатного места на ракете. Комиссия во главе с С.П. Королёвым долго ломала голову– идти на пуск или нет. Выход предложил майор Никольский в виде берёзового полена, которым зафиксировали разъём между пусковым столом и конструкцией ракеты. Пуск прошёл отлично, как тогда говорили: «Попали в кол!» Так вот, иду я мимо палатки начальника штаба и слышу: «Эй, кто там, зайди-ка сюда!» Захожу. Начальник сидит за столом: «Ну, как там дела?» Докладываю и с тревогой замечаю, что он меня не слышит. Я закончил доклад, и наступило тягостное молчание. Стою, переминаюсь с ноги на ногу, а начальник молчит. Бросаю руку к козырьку фуражки: «Разрешите идти?» – и вдруг слышу: «Лейтенант, выпей со мной...» Я отказался, сославшись на службу, а Никольский прикрикнул на меня и тут я понял, что он пьян до беспамятства. Начальник пообещал снять меня с дежурства, и я отправился дальше. Через полчаса я заглянул к нему в палатку – он спал, не раздеваясь. У этого, уважаемого мною и всем лейтенантским поколением майора, Капустин Яр и сидение в лесах сломали личную жизнь. Когда даже такие столпы службы содрогаются, дисциплина падаёт. Я выключил свет лампочки и пошёл править службу. Караульное помещение было таким же как сотни других «караулок» в армейских частях: со стандартным набором плакатов, портретов, лозунгов и призывов, со стойким запахом сырого обмундирования и помойки. И как и везде на плакате, вещающем о том, что караульная служба – есть выполнение боевой задачи, красовалась приписка: «Бог создал любовь и дружбу, а чёрт старшину и караульную службу!» В комнате для бодрствующей смены юморист-питерец Валера Беспалов обучал молодого солдатика Мелехова «секретам караульной службы». – Ты, браток, вникай, что в уставе написано, – вещал Беспалов менторским тоном и на самом деле держа в руках устав: «Услышав лай караульной собаки, продублируй его голосом! Ну-ка, попробуй!» Мелехов, чуя подначку, обводил взглядом сослуживцев, но лица ребят были каменно серьёзны. Тогда он издал робкое: «Гав!», после чего, окружающие зашлись в хохоте, а «солист» понял, что попал впросак. Из комнаты отдыхающей смены появился с заспанным лицом сержант Еврасьев и пообещал Беспалову, что если не будет тихо, то тот будет не только лаять, но и выть. Пришлось по-уставному заняться чтением газет и тихими играми. Закончил я проверку караула ко времени «спортивных утех». Когда личный состав после отбоя затихал в палатках, начиналось движение молодых офицеров на берег реки Деймы. Внешне это было похоже на массовое увлечение ночными купаниями в свинцовых водах прибалтийской реки. Суть же заключалась в том, что, переплыв реку, можно было оказаться в городке после двух часов форсированного марша. Поэтому схема была простой: на противоположном берегу реки под заветным кустиком лежали спортивный костюм с тапочками, а бег по пересечённой местности для офицеров, подготовленных в «кузницах» маршала Г.К. Жукова, был так же естественен, как свободное дыхание. Таким образом, ночь распадалась на следующие части: заплыв, форсированный марш, общение с любимой женщиной, снова марш и заплыв, с таким расчётом, чтобы успеть на развод. Несколько циклов такого «офицерского многоборья» в течение месяца приводили офицера в состояние душевного равновесия и исключительной телесной щуплости в сочетании с лёгким головокружением. «Батя»– командир дивизиона подполковник Чуняев – наверняка знал об этих супермарафонах, но как офицер-фронтовик совершенно отчётливо понимал необходимость такой разрядки, в отличие от штабников, присылавших нам грозные приказы и директивы, которые они сочиняли, не отрываясь от тёплой квартиры и любимых женщин. Подобные самоволки были не результатом нашей несознательности или легкомыслия, они происходили после трезвого анализа нашей боеготовности: если состояние лесных дорог оценивать не по карте, а в реальности, то головные части в дивизион из ПРТБ могли поступить не ранее 12 часов (а в действительности, на учениях, они прибыли через 20 часов), а за это время из городка можно было доползти по-пластунски. Конечно, набирался опыт боевого дежурства, выявлялись недостатки его организации, но то, что это происходило на первых порах с игнорированием человеческого фактора было очевидным. Потом об этом факторе напишут десятки диссертаций, разработают сотни методик и рекомендаций, но что было, то было: «ребёнок» Ракетные Войска Стратегического Назначения – РВСН рождался в полевых условиях и с повторением ошибок прошлого. Первая ошибка – это желание «шило в мешке утаить». Движимые страстным этим желанием – спрятать всё и навсегда, руководители всех рангов и ведомств прятали бригады Резерва Верховного Главного Командования – РВГК , а затем и РВСН в места, где «Макар телят не пас». Кто не помнит стандартные распределения тех лет офицеров-выпусников Камышина и Ростова-на-Дону: Капустин Яр, Медведь, Бычки (Белокоровичи) и ещё ряд угрюмых мест. В глухомани, вдали от транспортных магистралей, энергетических линий и линий связи, короче в отрыве от нормальной инфраструктуры любого рядового города, строились военные городки ракетчиков, что превращало проживание в них в бесконечный ряд проблем и обходилось в огромные расходы, при совершенно примитивном быте. Вторая ошибка – это стремление прикрыть несовершенство систем боевого управления и плохое состояние дорог в позиционном районе избыточным и зачастую бессмысленным сидением боевых расчётов в дивизионах, что смахивало на откровенную показуху. Третья, и по-моему главная ошибка, заключалась в том, что все эти «посиделки» решали задачи политические, от военного командования не зависящие, а объяснять личному составу приходилось, исходя из концепции боеготовности. Но люди видели всё в конкретной обстановке, и им такие объяснения казались недальновидностью командования. А уж молодые лейтенанты запросто решали все вопросы, вплоть до проблем министра обороны! Потом-то и мы начинали понимать глубинную подоплёку некоторых решений, например, Карибский кризис открыл глаза, но откровенную бестолковщину, рождаемую по принципу «чтобы служба мёдом не казалась», воспринять даже после 39 лет службы я, да и многие мои сослуживцы не можем. Поэтому нет у меня угрызений совести за «офицерское многоборье». В конце октября 1959 года, после учений, показавших, что даже при абсолютной самоотверженности и самоотдаче личного состава, необустроенность позиционных районов ведёт к задержке выполнения боевых задач, стартовые дивизионы отвели на зимние квартиры, а в позиционных районах закипело строительство. В Гвардейске мы занимали часть городка бывшего танкового училища Гудериана, и технике моего отделения досталось отличное хранилище. С рвением и задором молодого начальника отделения (начальник отделения В. Плыкин стал зампотехом батареи) я принялся приводить хранилище в уставной порядок. Новый зампотех с пристрастием контролировал своего приемника по отделению, особенно донимал он меня тем, что пожарный щит и ящик с песком были плохо окрашены в красный цвет, а на вопрос: – Где взять краску ? – следовал неизменный ответ – Достань! Однажды, после очередных препирательств по поводу злополучного пожарного имущества, я зашёл в каптерку старшины Валейчика и увидел на полке большую банку великолепной чешской красной эмали. Без разговоров беру банку и, игнорируя возражения старшины, направляюсь к двери. – Это краска зампотеха! – как последний аргумент выкрикнул Валейчик, но именно этот возглас утвердил меня в мысли, что краску капитан Плыкин приготовил мне. Короче, через час пожарный щит, ящик с песком, все багры, топоры, крючья, лопаты и вёдра сияли красным глянцем. К концу паркового дня подошёл зампотех, всё внимательно осмотрел и довольный увиденным пророкотал: – Ну, вот нашёл же краску... Принимая игривый тон, я стал во фрунт, выгнул грудь колесом и проорал: – Так точно нашёл в каптерке у Валейчика! – Как у Валейчика? – как-то невесело прохрипел зампотех. – В каптерке, на полке стояла банка красной эмали, я её взял... – Взял, взял! Ну-ка покажи банку ! Увидев банку, капитан как-то обречённо махнул рукой и пошёл прочь. Позже я узнал, что банка этой краски Вадимом Плыкиным была с трудом добыта для перекраски собственного мотоцикла «Чезетта». Другим событием октября 1959 года для меня стало завоевание жизненного пространства, т.е. обретение своей комнаты в том же доме, в котором я снимал «шикарный» чердак. Пребывание дивизиона на зимних квартирах позволило мне чаще быть дома и приглядеться к жизни и быту обитателей коммуналки, из коей лестница вела на мой чердак. Так я обнаружил комнату, которую изредка посещали различные люди, но постоянно в ней никто не проживал. Умудрённый опытом борьбы за жизнь в коммуналках Ленинграда сержант моего отделения Виктор Фролов посоветовал мне занять это жильё, тем более, что на руках у меня был документ на приз за первое место в полку – разрешение от части на заселение КЭЧевской комнаты, которая оказалась занятой. Фролов заверил меня, что это дело верное, в Питере проверенное. Ему я верил, так как он был на 4 года старше меня и из студентов. Короче, с его помощью я занял комнату и врезал свой замок. Дня три меня никто не беспокоил, но для страховки жена моя не покидала нашу великолепную комнату. На четвёртый день вечером заявился ко мне домой дедок, который представился работником домоуправления и заявил, что прибыл с целью моего выселения из комнаты. Наивный дед, он не знал, что выселить меня из этого рая можно было только мёртвым! Я предложил дедку два варианта: или вылететь в окно, или присесть к столу, выпить и поговорить «за жизнь». Папаша выбрал второе, и я рассказал ему между чарками свою короткую, но бурную жизнь, последним событием которой было надувательство с комнатой за первое место в полку. Ушёл дед от меня моим сторонником, и действительно от домоуправления меня больше не беспокоили, но зато пригласили в партком полка. Я и не был к тому времени коммунистом, но как комсомолец прибыл в точно назначенное время в партком. Общее мнение было, что я сделал несколько не по правилам, но когда я вынул из комсомольского билета «неотоваренный» приз части с подписью командира и печатью, подполковник Матросов заявил, что ко мне вопросов нет, а вопросы к другим задавались без меня. С этого времени я прожил ещё месяц без прав на проживание, а потом заявился мой старый знакомый из домоуправления и предложил мне сдать документы на прописку в паспортный стол. Вот так мы с женой стали обладателями комнаты с огромным окном на площадь, печью и скрипучими полами. Я до сих пор тепло вспоминаю те радостные дни, когда с гордостью и нетерпением я торопился в свой дом, куда принёс своего первенца-сына Мишу, где испытал радость отцовских забот и гнёт тревог за здоровье первенца. Окно в комнате не имело второй рамы, а сделать её было очень трудно в силу уникальной конфигурации окон в комнате бывшего публичного дома для немецких офицеров. Поэтому зимой, как бы не топили мы печь с вечера и не утепляли окно, к утру температура в комнате была на пару градусов выше, чем на улице. Сын за ночь успевал осваивать рукава и штанины моего мехового обмундирования, и от холода он не страдал, а нам с женой было как-то не холодно. Да и дров у нас было достаточно, поскольку мои солдаты, побывав в гостях у командира и оценив обстановку, заготовили в районе боевых позиций дивизиона столько поваленного леса, что выделенный домоуправлением сарайчик был набит дровами под потолок. Долгим мой «кайф» на зимних квартирах не был. Система БРК-2 дорабатывалась в ходе войсковой эксплуатации, что требовало включений в боевом режиме. Поскольку для технологических целей такие включения разрешались в глубине страны, то потребовались марши с техникой в Литву, на хутор Редикишке, что под городом Таураге. Так уж получилось, что первым на марш отправилось моё отделение. И снова никакой опеки, никаких «соплеподтирающих». Я получил задачу, карту, данные для боевой работы, радиосвязи и таблицы переговоров, продовольствие, полевую кухню и подвижную радиостанцию с расчётом, оружие и боеприпасы, сотни других мелочей, подробный инструктаж, и в назначенное время голова возглавляемой мной колонны прошла контрольный пункт. Многокилометровый марш, выход в заданный район, топографическая привязка, боевая работа, жизнь и быт в зимних условиях – всё на мне и таких же, как и я «зелёных» лейтенантах, прибывших осенью из авиатехнических училищ для укомплектования отделений. Если бы я в 1983 году, будучи полковником, предложил бы такой марш поручить лейтенанту, то меня бы упрятали к Логинову (начальник психиатрического отделения в Байконурском госпитале). Марш проходил по историческим местам. Так, Неман и границу Литвы колонна пересекала по мосту в городе Советске, бывшем Тильзите. Мост был сооружён в том месте реки, где стоял плот, на котором был подписан договор о мире между Францией и Россией – Тильзитский мир. Только предаваться историческим воспоминаниям нам долго не пришлось. Не проехали мы и часа по территории Литвы, как у одной из главных аппаратных машин загремела коробка передач. Колонна встала. Водитель неисправной машины Пётр Горелов вышел на мороз из кабины, заглянул зачем-то в двигатель, попинал скаты ногой и обречённо уронил: «Нужен ремонт...» Легко сказать, а как сделать: мороз, дело к вечеру, справа и слева от дороги лес. В этот момент подходит ко мне лейтенант Рудик Антошкин, начальник расчёта «загремевшей» машины и говорит, что слева от магистрали есть съезд в лес, а дальше вроде огонёк светится. Короче ремонтировались мы близ дома лесника, приветливого литовца с рыжей бородой и удивительно чистыми голубыми глазами. Он позволил солдатам ночевать в сарае, а офицеров пригласил в дом. С интересом наблюдал хозяин подворья, как я наряжал и инструктировал караул, потом подошёл ко мне и спросил: – Что, лейтенант, опасаешься? – Да не очень, – дипломатично ответил я, – просто выполняю устав. – И правильно делаешь, – отрубил лесник и пошёл в дом. От лесника по телефону мне удалось дозвониться до дежурного одной из наших частей в Таураге и сообщить о задержке в пути, о чём тот передал телефонограмму в мой полк. Поутру мы своими силами устранили неисправность и продолжили марш. С «лёгкой» руки помощника командира полка по радиотехническим системам майора Милки меня, как первого проложившего путь на хутор Редикишке, стали командировать со всеми отделениями, отправлявшимися работать на излучение. Эти марши продолжались где-то до конца января 1960 года, а в первых числах февраля наш дивизион принял участие в учениях с выездом в район боевых позиций. Отделения БРК вышли в район дислокации дивизиона, и пока отрабатывались действия расчётов на технической позиции, были в составе своих батарей, тем более, что расчёты испытательных машин работали на «техничке» по проверке бортовых приёмников системы БРК. Продолжение следует [К сожалению, газета прекратила публикацию воспоминаний... - Автор сайта]
|
