 |
|
 |
|
|
|
|
||
Алексей Песков
© «Военно-промышленный комплекс», 2019
|
Зияющие орбиты: Опубликовано в г-те
Когда премьер бросает: «Хватит болтать, куда мы полетим в 2030 году», значит, дела в космическом королевстве действительно хуже некуда. Но знали мы и другие времена. О золотом десятилетии отечественной космонавтики, в котором каждый год отмечен невероятными победами, и о том, чего недостает нынче, «Военно-промышленному курьеру» рассказал дважды Герой Советского Союза, доктор технических наук Алексей ЕЛИСЕЕВ.
– Как вы оказались в КБ Сергея Королева? – Я окончил институт в 1957-м, по распределению пришел в НИИ-1 Минавиапрома. Там работал Борис Раушенбах, один из родоначальников отечественной космонавтики. После создания системы ориентации корабля, сфотографировавшего обратную сторону Луны, Королев позвал его вместе со всеми подчиненными к себе. Так я в 1959 году пришел в ОКБ-1. На новом месте Раушенбах сразу же поручил мне разработку системы ручной ориентации первого пилотируемого корабля, который еще не назывался «Восток». Мы тогда ничего не знали о возможностях ручного управления, даже того, что будет видеть человек с орбиты: скажем, пролетая над океаном или находясь над облаками. Увидит ли он направление движения земной поверхности под собой? Будет ли она видна ночью? Мы могли только гадать и предполагать. На основе этих предположений и сделали очень простую релейную систему управления, когда пилот при помощи ручки задавал маленькие угловые скорости вращения корабля и зрительно определял, где его останавливать, чтобы добиться нужной ориентации. Все приходилось делать быстро, синхронно с другими разработчиками. – Мне до сих пор непонятно, как можно давать задание выдать то, чего никто ранее не делал, и при этом ставить жесткие сроки исполнения? – Начиналось все с постановки задачи: что необходимо создать? Здесь лидером был Королев, а детальное предложение готовил проектный сектор. После того, как цель сформулирована, определялся круг участников работ и каждый называл сроки, за которые берется решить свою задачу, понимая, что оказаться исполнителем сможет, если пообещает результат надежный и быстрый. На основе данных, полученных от исполнителей, составлялся общий сетевой график работ. Он включал не только все этапы создания систем, но и их проверку в составе корабля, и выполнение тестовых беспилотных космических полетов. Завершался график целевым полетом. Ход работ строго контролировался. – ОКБ-1 – большая организация, имевшая много смежников. Как удавалось добиваться того, что это содружество работало столь согласованно и успешно? – Прежде всего перед участниками стояли фантастически интересные задачи. Первый полет человека в космос, первый выход в открытое космическое пространство – в то время такие проекты были на границе фантастического и реального. Второй фактор – преданное делу талантливое руководство. Для Королева и его партнеров каждый из задуманных полетов был целью, которой они отдавали себя до конца. И эти люди умели передать интерес подчиненным, заразить их своей увлеченностью и энтузиазмом. Причем не только на уровне инженеров. Я знаю, например, что Королев мог ночью прийти в цех и делиться с рабочими своими планами, рассказывать, в решении какой интереснейшей задачи они участвуют. На всем предприятии Королева очень высоко ценили. – А когда вы с Королевым пересеклись лично? – Впервые я его близко увидел на Байконуре, когда мы с Раушенбахом прибыли вместе с Беляевым и Леоновым перед их полетом в космос. Королев приехал на аэродром встретить экипаж, а потом пригласил нас с Раушенбахом к себе в машину, чтобы ехать на площадку, где велись работы. Тогда я увидел его как человека, поглощенного своим делом. По дороге Королев обсуждал с Раушенбахом детали подготовки к предстоящему полету. Оказалось, что он был очень глубоко вовлечен в этот процесс. Сергей Павлович обладал невероятной трудоспособностью. Его можно было видеть на работе с раннего утра до позднего вечера. Вызывало удивление: откуда у него столько сил? Помню, идут заключительные операции по стыковке корабля с носителем, расчет работает четко, по документам. Королеву, казалось бы, и делать нечего, но сидит в углу на табуретке и молча смотрит, ни во что не вмешивается. Просидел до полуночи, потом подозвал к себе руководителя работ и велел тому в случае любой проблемы звонить ему. С этим и ушел. А в шесть утра вернулся и снова включился в работу. Мой первый личный разговор с Королевым состоялся, когда я пришел к нему просить, чтобы меня включили в число кандидатов в космонавты. Помню, долго думал над тем, как построить разговор. Пошел советоваться к Раушенбаху. Он сказал: «Главное – будьте кратким, не вздумайте рассказывать свою биографию. Все, что хотите сказать, уложите в одну-две короткие фразы. СП (так мы все между собой звали Королева) терпеть не может, когда попусту отнимают время». Я пришел, коротко сказал о цели прихода и вдруг смотрю, он откинулся в кресле и начал разговаривать со мной не как с подчиненным, а как с равным. Стал рассуждать о том, чего он хочет добиться, причем говорил и такие вещи, которые не должны были выходить за стены его кабинета. Он об этом меня не предупреждал, но, наверное, верил, что я понимаю сам. В завершение разговора Королев сказал: «Позвони мне через три месяца». Из этого я понял, что моя цель достигнута. Королев был настолько занят, что соединиться с ним по телефону даже его заместителям было сложно. Точно по истечении трех месяцев я позвонил в приемную, назвал себя секретарю и та сразу меня соединила. Услышал голос Королева: «Я только что подписал ваше заявление, в ближайшее время вы поступите в обработку». Трубку повесили, я даже не успел сказать спасибо.
– Королев часто советовался с подчиненными? – Да, он любил советоваться. Иногда для этого приглашал человека к себе, иногда сам шел к тому, с кем хотел поговорить. Разговаривал непринужденно, чтобы лучше понять собеседника. Мог пошутить. Об одном таком забавном разговоре знаю со слов Раушенбаха. Королев позвал его в садик, чтобы не мешали ни телефон, ни посетители. Он делился своими соображениями о новом орбитальном корабле, о его задачах. В их число входили и маневры, и сближение, и разные виды ориентации. А потом спросил: «Как ты думаешь, сколько приблизительно будет весить система управления такого корабля?». Раушенбах ответил, что килограммов пятьсот. На что Королев: «Борис, как тебе не стыдно? Смотри, комар летает. Видишь, какая у него голова? И вся система управления там, внутри. А ты – пятьсот килограммов». Конечно, это была шутка, но вкрапленная в серьезный разговор. Вынашивая идеи, Королев обсуждал их со многими руководителями, включая главных конструкторов смежных предприятий. Это давало ему возможность представлять новый проект на заседании Совета главных конструкторов как совместное предложение, в котором каждый является соавтором. Таким был стиль работы Королева. – Гениальный менеджмент, выражаясь современным языком. И сколько всего проектов выполнялось под руководством Королева? – Много. Были полеты к Луне, Марсу, Венере. Создавались спутники связи. Готовился корабль с искусственной гравитацией. Проектировался даже межпланетный корабль. Макет жилого отсека стоял уже у нас в цеху. Королев с Келдышем провели встречу в этом макете и обсуждали возможность осуществления полета к Марсу. Королев готовил почву к выпуску соответствующего правительственного постановления, чтобы проект можно было запустить полным ходом. Очень жаль, что Сергей Павлович рано ушел из жизни. – В планах Королева был и пилотируемый полет к Луне... – Да, первоначально его предполагалось осуществить с использованием той же ракеты, которая выводила корабли «Восток» и «Восход». Был даже разработан предварительный проект космического комплекса. На орбите планировалось состыковать несколько модулей: с кабиной экипажа, с системой управления, с двигательной установкой и топливные. После стыковки этот комплекс должен был совершить полет к Луне. Потом решили, что программа получается слишком громоздкой, требующей множества пусков и стыковок, и приступили к проектированию лунных комплексов с ракетами большего размера. – Только что отметили 50-летие стыковки «Союза-4» и «Союза-5», значит, и вашего первого полета. Из наших космонавтов вы второй человек, которому довелось участвовать в проектировании корабля, а потом и в его испытательном полете. Первым был Феоктистов. Насколько вы считаете удачным сочетание двух разных видов деятельности: проектирование и полеты? – Если бы мне этот вопрос задали 50 лет назад, я бы сказал, что для организации, создающей космические корабли и станции, люди, сочетающие участие в проектировании с полетами, необходимы. Через таких людей полетный опыт может в полной мере передаваться в новые проекты. Именно поэтому Королев хотел, чтобы работники его организации участвовали в полетах. Первым стал талантливый проектант Константин Петрович Феоктистов. Он реализовал много собственных идей в проектах «Востока» и «Восхода», выполнил полет на «Восходе» и стал ведущим проектантом орбитальных станций. Но все это было на том этапе, когда наша пилотируемая космонавтика целенаправленно развивалась. Сегодня я уверенного ответа дать не могу, поскольку не знаю реальных планов головной организации. – А что из того, что вы проектировали, вам удалось оценить в полете? – На «Союзе» система ручного управления была сложнее, чем на «Востоке». Она обеспечивала ориентацию не только на Землю, но и на второй корабль и позволяла осуществить сближение. Нужно было разработать новую схему визира, систему индикации, которая позволяла бы визуально обнаруживать корабль и определять его ориентацию на самых разных фонах – от ярких облаков до черного неба. И требовались уже две ручки управления, каждая со своей логикой выхода на двигатели. На Земле этой работой мы занимались вдвоем с моим коллегой Валентином Литягиным. В космосе, увидев результаты нашей работы, я счел их вполне удовлетворительными. – Уникальный случай – все три своих полета вы работали вместе с Владимиром Шаталовым. Первый раз, как водится, случайность. А дальше? – Второй раз тоже был непредвиденным. Очень скоро после первого полета я вернулся на работу в КБ – гораздо раньше, чем планировал. Наш полет вызвал большой интерес в обществе, стали приглашать в разные организации, чтобы мы о нем рассказали. Вначале мы с готовностью принимали приглашения, но потом поняли, что им конца не видно, и я вернулся к своему делу. Шла подготовка следующего этапа – группового полета трех кораблей. Я занялся полетной документацией. Где-то за месяц до старта проходили комплексные тренировки экипажей. После одной из них меня неожиданно пригласил к себе Василий Мишин, ставший главным конструктором после Королева, и сказал, что один из экипажей он допустить к старту не может. Предложил лететь мне. Я согласился. Мишин позвонил Каманину, который в то время руководил подготовкой космонавтов, сказал ему о своем решении и попросил определить, кто полетит командиром экипажа. Каманин вначале возражал против замены, но в конце концов сказал, что командиром назначит Шаталова. Уже на следующий день начались тренировки. Вся подготовка шла в экспресс-темпе, и примерно через пару недель мы улетели на космодром. Третий полет, состоявшийся через полтора года после второго, обещал быть самым интересным – первый на орбитальной станции. Здесь нас с Шаталовым уже назначили как самых опытных. Третьим в экипаж определили Николая Рукавишникова. Мы должны были состыковаться со станцией «Салют-1» и провести на ней около месяца. Но не получилось. Оказалось, что нагрузки на стыковочный узел гораздо выше, чем при стыковке кораблей. В процессе подтягивания корабля к станции штырь узла деформировался, стыковка не была завершена. Нам пришлось возвращаться на Землю.
– Сейчас «Союз» признан весьма надежной системой, но его история начиналась со страниц тяжелых и трагических. Первый полет привел к гибели Владимира Комарова... – Мы тогда понесли первую тяжелую утрату и увидели, насколько неожиданными могут быть отказы. На следующий день после старта Комарова должен был взлетать второй корабль с тремя космонавтами на борту (Валерий Быковский, Евгений Хрунов и я), и планировалось выполнить ту программу, которую впоследствии реализовали при полете кораблей «Союз-4» и «Союз-5». Полет Комарова начался почти нормально. Не открылась одна из панелей солнечных батарей, но электричества, вырабатываемого раскрытой, было достаточно для выполнения всей программы. Шла нормальная подготовка второго старта. Но сработала какая-то интуиция у президента Академии наук Мстислава Келдыша. Ему не понравилось, что полет Комарова начался с отказа, и он настоял на том, чтобы второй старт был отменен. Комаров погиб из-за того, что не сработала парашютная система. Этого никто не ожидал, поскольку она многократно проверялась при сбросах макетов спускаемого аппарата с самолетов. Все было нормально. Система сработала при приземлении беспилотного аппарата, который выполнил полет до старта Комарова. Уже потом поняли, что во всех проверках условия работы парашютной системы отличались от нормальных. Парашютный контейнер находится в кабине и испытывает наружное давление воздуха, близкое к одной атмосфере. При самолетных сбросах наружное давление на контейнер было меньше – оно равнялось атмосферному на высоте открытия парашюта. При беспилотном пуске оно тоже было меньше, поскольку перед открытием парашюта спускаемый аппарат был разгерметизирован. В «Союзе-1» из-за большей разницы забортного и внутреннего давления контейнер сдавило, что не позволило основному парашюту выйти из него. И если бы старт «Союза-2» не отменили, произошла бы вторая катастрофа. – После полета Комарова корабль был доработан, следующие восемь полетов завершились успешно. Но при девятом – опять катастрофа: погиб первый экипаж орбитальной станции, Добровольский, Волков и Пацаев. Почему это произошло? – Да, это была вторая тяжелая утрата. Известно, какой отказ привел к ней, но неизвестна его причина. В спускаемом аппарате есть два клапана, которые должны открывать сообщение с атмосферой после того, как сработал основной парашют. Это нужно для того, чтобы давление в кабине перед открытием выходного люка было равно атмосферному. Клапаны начинают выполнять свою функцию автоматически – по электрическому сигналу подрывается пирошнур, который вырезает металлическую мембрану. На «Союзе-11» один из клапанов оказался открытым сразу после разделения корабля на отсеки, то есть почти на высоте орбиты. Может быть, он был открыт и раньше, но мы этого не могли заметить, поскольку отверстия были перекрыты еще и шпангоутом орбитального отсека. Что явилось причиной, неизвестно. Может быть, ложный электрический сигнал, а может, самодетонация пирошнура. Попытки воспроизвести отказ в процессе анализа произошедшего к успеху не привели. В итоге принятые меры заключались в основном в том, что ужесточили контроль на всех этапах производства и испытаний клапанов. Этот случай лишь подтверждает, что риск в той или иной степени таится в любом полете. Космический корабль – очень сложная техническая система, в его подготовке и эксплуатации участвуют много людей, все стремятся к абсолютной надежности, но путь к ней хранит много тайн. – После смерти Королева главным стал Василий Мишин. Что изменилось с его приходом? – Мишин до этого был заместителем Королева и его сподвижником. Он вел лунную программу. Главным его детищем была ракета Н-1. С вступлением в должность главного конструктора он начал заниматься и околоземным космосом. Так же, как Королев, Мишин полностью отдавал себя делу. Суммарный объем работ был огромным: ракета Н-1 со стартовыми сооружениями, два типа лунных кораблей, околоземные корабли и орбитальные станции. Чтобы не замыкать все вопросы на себя, Мишин ввел должности главных конструкторов по направлениям. Время показало, что этот шаг таил в себе неожиданные проблемы. Организация работ, связанных с созданием новой техники, – дело сложное. С одной стороны, надо определить новое содержание. Это должны делать авторы идей. С другой – для изготовления изделия требуется скоординированная, согласованная работа всех участников проектирования и производства. Значит, нужны грамотные организаторы. Сергей Павлович Королев сумел создать систему, в которой авторы и организаторы чувствовали себя игроками одной команды. С введением должностей главных конструкторов по направлениям система стала давать трещины. По этой причине, например, из НПО «Энергия» ушел Константин Феоктистов. В остальном Мишин сохранил королевскую школу и, как нам казалось, организация работала на уровне. Роковую роль для Мишина сыграли неудачные пуски ракеты Н-1. Работы по проекту закрыли, и Мишин покинул предприятие. – Что изменилось с приходом Валентина Глушко? – Глушко был выдающийся двигателист. Он много времени уделял поиску вначале теоретических, а потом практических путей создания новых ракетных двигателей. Придя в нашу организацию, он почти сразу приступил к разработке долгосрочных программ освоения космического пространства. Ближайшей целью была «Энергия», затем должны были появиться многоразовые ракеты. Он планировал планомерно увеличивать продолжительность полетов космонавтов и все рассматривал как шаги на пути к освоению Луны. Старался максимально освободить себя от решения административных вопросов, и по его инициативе была введена должность генерального директора. Глушко регулярно читал иностранную научную и техническую литературу, очень строго следил за культурой речи и требовал того же от подчиненных. Помню, он просил меня в проектах писем, которые я готовил от его имени, не использовать местоимение первого лица единственного числа. Собеседников Глушко выслушивал терпеливо, решения формулировал четко, на уровне правительства свои позиции отстаивал жестко. – Куда сейчас делись люди калибра Королева и Глушко, способные спорить на равных с руководством страны? Идет какая-то борьба за заказы, за финансирование, но не видно тех, кто способен проводить стратегическую линию и отвечать за это. Что вы на этот счет думаете? – Такие люди постепенно сошли со сцены. Конечно, и у Королева, и у Глушко были талантливые заместители, вполне способные с успехом продолжить дела своих шефов. Не просто грамотные специалисты, а единомышленники руководителей – люди, для которых создание новой техники было призванием и содержанием жизни. Но они выросли и сформировались в советское время при надежной поддержке работ со стороны государства. Когда страна перешла к капитализму, финансирование снизилось и питательная среда обеднела. Высококвалифицированные специалисты оказались маловостребованными. Со временем они уходили на пенсию или устраивались на другую работу, не оставляя после себя следующую смену, а к руководству организаций стали приходить люди без опыта и достаточных знаний. Результат всем виден – за 30 лет не создано ни одного нового пилотируемого аппарата. Это недопустимо большой срок, и есть основания сомневаться в том, что существующие организации еще сохранили способность разрабатывать что-то новое. Ныне борьба идет за финансирование, причем не столько проектов, сколько обещаний. Кажется, это уже поняли на уровне руководства страны. Вы помните, было обещано создать корабль «Клипер», даже президенту доложили. Потом программу тихо свернули. Пообещали создать другой корабль – «Федерация», правда, неясно, для какой конкретной цели. Сейчас о нем помалкивают. Недавно Рогозин сказал, что будут дорабатывать корабль «Союз» с тем, чтобы он обеспечивал полеты к Луне. Здесь уже все неясно. Во-первых, в размерах существующего «Союза» невозможно сделать современный лунный корабль. Во-вторых, непонятно, как будут делить задачи лунный «Союз» и «Федерация». Я думаю, что проблема в руководстве проектами. Существующее явно не справляется. При сегодняшнем состоянии дел у сотрудников теряется вера в то, что они занимаются нужной работой. Руководителями должны становиться самые квалифицированные люди. Вспомните, как в руководстве космической отраслью оказались Королев и Глушко. Их нашли как самых знающих, причем в лагерях для политзаключенных. Тогда понимали, как много зависит от руководителя, и в интересах дела власть даже отказалась от собственных надуманных обвинений. Сейчас часто слышишь ссылки на американский опыт: есть директора проектов, которые не являются авторами идей, но хорошие организаторы и добиваются выдающихся результатов. Все правильно, но там это происходит в условиях сложившегося капитализма. В Америке, когда проект получает одобрение и финансирование, для его реализации назначается директор, обычно из уже имеющих опыт, и судьба этого руководителя полностью зависит от того, как пойдут работы. Он формирует новый коллектив исполнителей, куда включаются те, кто лучше других зарекомендовал себя в прошлом при решении аналогичных задач. Судьба исполнителей тоже зависит от результатов их работы. Тот и другой стимулы являются очень сильными. Хотя при американской схеме необязательно, чтобы руководитель был автором крупных идей, он тем не менее должен знать, из каких компонентов будут состоять предстоящие работы, кого лучше всего пригласить к участию в них, и иметь достаточную компетенцию, чтобы оценивать ход выполнения проекта. Мы же пока находимся на этапе «социалистического капитализма». У нас работы выполняют не специально сформированные под задачу коллективы, а существующие государственные организации, кадровый состав которых мало зависит от проектов. Я не сторонник капитализма, и мне та организация работ, которая была и при Королеве, и при Глушко, нравится больше. – Вы сказали, что сегодня в космической отрасли деньги получают под обещания. Но в таких условиях проектировать можно вечно и при этом ни за что не отвечать... – Соглашусь, во многом так и получается. Большие работы начинаются и не заканчиваются. При этом о запуске проектов и о создании макетов кораблей общественность широко информируется, а о прекращении работ – нет. Раньше традиция была другая: сначала делали, а потом показывали и рассказывали. К сожалению, мало мы узнаем и о целях, под которые проектируются корабли: какая программа полетов в околоземном пространстве, какая в окололунном, для каких задач предполагается строить базу на Луне, планируются ли экспедиции на Марс. А без представления обо всем этом трудно оценивать целесообразность ведущихся работ. – Есть ли основания надеяться, что наша космическая отрасль возродится и начнет радовать народ, как это было полвека назад? – Страна обязана сделать все, чтобы такие основания были. Недавняя реплика Медведева по поводу сегодняшнего состояния дел вселяет надежду, что правительство начинает всерьез заниматься этим вопросом. И очень хотелось бы, чтобы мы больше опирались на отечественные разработки, чем на импортные, несмотря на то, что это может оказаться дороже. Научно-техническое развитие не должно оцениваться только деньгами, оно нам совершенно необходимо для повышения общего интеллектуального потенциала. При переходе к капитализму чисто экономическая конкуренция приводит к нашему нарастающему отставанию по тем видам техники, где мы не были первыми. Если рынок открыт, то потребитель покупает то, что лучше, а значит, деньги на развитие уйдут к тому, кто и так впереди. У нас же хороших перспектив не останется. Вспомним, что получилось с персональными компьютерами. 30 лет назад наша страна их выпускала. Импортные оказались несколько лучше, и люди стали покупать их, а выпуск наших прекратился. И мы потеряли не просто рынок, а и людей, которые умеют создавать компьютеры. То же произошло и в других отраслях. Чем больше видов производств у нас будет закрыто, тем больше мы потеряем в интеллектуальном развитии. Мы сейчас должны создать максимально благоприятные условия не для тех, кто умеет манипулировать деньгами, а для тех, кто увлечен творчеством, созиданием, для кого Россия не склад природных ресурсов, а страна, в которой интересно жить. На этой основе должна возрождаться и космическая отрасль. Алексей Елисеев
 |
