 |
|
 |
|
|
|
|
|
А. Г. Гринь
Наш адрес: ruzhany@narod.ru |
Март 1953 года… Мрачные, тревожные дни похорон вождя народов и главы страны Советов И.В.Сталина. Бесконечно льющаяся траурная музыка в эфире, в подсознании… В эти дни, как снег на голову – повестка с вызовом в военкомат, призыв на военную службу. Я, Гринь Анатолий Григорьевич, студент 5-го курса Харьковского политехнического института имени В.И.Ленина (ХПИ), учился на энергомашиностроительном факультете «паровые и газовые турбины». Только-только вернулся с преддипломной практики на Калужском турбинном заводе (КТЗ). В моём чемодане, ещё не распакованном, лежит готовый, бережно уложенный, дипломный проект – разработка турбины для железнодорожного энергопоезда мощностью 6000 киловатт. Забота одна: на носу в мае месяце защита моего проекта и предвкушение новой жизненной ипостаси в качестве дипломированного инженера с радужными перспективами работы в конструкторском бюро Харьковского турбогенераторного завода имени С.М.Кирова (ХТГЗ) по специальности, к которой я стремился за годы учёбы. На вызов в военкомат не реагирую, идти туда не собираюсь, так как чётко знаю, что ничто не должно мне помешать получить заветный диплом. Хожу в родной институт, но не на занятия (они были отменены по случаю траура), а для участия в каждодневных скорбных митингах. Военкомат настойчив, прислал вторую повестку. Но у меня нервы крепкие, к тому же закалённые практикой прошлого, когда на неоднократно получаемые во время учёбы в институте повестки я уже привык их игнорировать. И меня тогда, в то суровое и строгое время, не трогали. Но тут получаю уже третью повестку опять с вызовом в военкомат. Первая мысль опять пренебречь этой докукой, но, взглянув внимательно на повестку, пришлось прочесть подчёркнутое красным карандашом грозное предупреждение: «за неявку Вы будете привлечены к уголовной ответственности». В сердце призывника проник тревожный холодок, я почувствовал, что на этот раз всё складывается по-другому… Являюсь к военкому, который с облегчением для себя наконец-то дождался. Его действия были решительны и нешуточны, взяв мой паспорт, он, глядя мне в глаза, с остервенением рвёт его и бросает в корзину… Я понял, что игра в прятки окончена. В моей груди что-то дрогнуло, холодок пополз к ногам: «Всё, назад, домой, вернусь другим человеком». Неординарность действий военкома по отношению к моему паспорту стала ясна, когда он объявил, что состоялось совместное постановление правительства и Центрального комитета партии о спецнаборе в новый вид Вооружённых сил. Военком не скрыл и того, что, по его мнению, должно было меня обрадовать, он с пафосом провозгласил, что приказом Министра Вооружённых Сил СССР мне присвоено воинское звание техник-лейтенант, и что меня уже зачислили слушателем в Военную артиллерийскую академию имени Ф.Э.Дзержинского в Москве. Военком добавил, что он всех студентов из нашего Харькова, попавших в приказ министра, давно отправил в столицу, «а с тобой пришлось повозиться». Без промедления, пока я не пришёл в себя, военком вручил проездные документы, и даже в купейный вагон, где мне ещё не доводилось ездить. И вот я в столице. Впервые. На улице мороз, а я в видавшем виды осеннем пальтишке бреду мимо гранитных цоколей домов на престижной улице Горького, прохожу Котельническую набережную, вот и академия. Длинные коридоры старинного здания времён Екатерины Великой, какие-то подвалы, в которых мы бродим, получая офицерское обмундирование. К моей неподдельной радости вижу земляка, даже моего друга харьковчанина Володю Сухинина. Но «друг» смотрит на меня как-то отрешённо, больше того – сухо. Оказывается, он теперь у меня командир учебного отделения, и не без основания, зная хорошо меня в прошлом в качестве, как мы теперь говорим, «диссидента», подозревает во мне потенциального нарушителя дисциплины. Он теперь нас строит и водит на занятия. Своей «карьерой», по-видимому, он обязан отцу, который был в то время заметной фигурой – полковник могущественного и таинственного Комитета государственной безопасности в Харькове, как стал вскоре называться этот орган. Моё учебное отделение, имевшее шифр 652-10, – выходцы из Харьковского политехнического института: С.Струк, Г.Левчук, В.Бородаев, Б.Дунаев, Л.Завгородний, Д.Касаткин и я – по специальности турбостроители; В.Гайдук, В.Самойлов, В.Сухинин – представляли специальность по двигателям внутреннего сгорания; А.Ляшенко, Якименко – паровые котлы и котельные установки; В.Лебедь – паровозо- и тепловозостроение; Бутенко, Волошин (воевал старшиной в Великую Отечественную войну, теперь он у нас старшина академического курса), Науменко (тоже воевал, но в звании старший лейтенант), Е.Рогозин – автотракторостроители; Заика – представлял сельско-хозяйственное машиностроение. Всех нас директор нашего политехнического института отозвал в Харьков ещё во время преддипломной практики. Мы предстали перед медицинской и мандатной комиссией. Последняя тщательно копалась в наших анкетных данных. Например, у Вити Бородаева были осложнения на благонадёжность, очевидно по линии родителей, – недаром, он был переведён к нам в «политех» из явно оборонного авиационного института (ХАИ) ещё на четвертом курсе учёбы. Ему пришлось писать дополнение к анкете… На медицинской комиссии я заявил, что длительное время находился в контакте с демобилизованным инвалидом Отечественной войны дядей, больным туберкулёзом после фронта, Павлом Стефановичем и систематически подвергаюсь контрольным проверкам в госпитале, тем самым, полагая, что обладаю неотразимым аргументом против призыва в армию. Но не тут-то было: военком, председатель комиссии, после конфиденциального обмена мнениями с членами комиссии подозвал меня, неловко прикрывавшего обеими руками мужское «достоинство», к столу, и воскликнул: «Если таких, как этого, не будем брать в армию, то кого же?» И вопрос был решён. В самом деле, я в то время был крепким парнем, несмотря на жесточайшие голодные годы в войну и после неё, занимался боксом, был неплохим гимнастом, а в волейбол играл так, что был принят в институтскую команду. После меня эту комиссию прошли даже такие явные нестроевики, как Митя Касаткин со зрением минус 7,5Д и некоторые другие. Но представитель академии из Москвы взял, однако, меня на заметку, Я только порадовался этому, в надежде, что меня в Москве забракуют. Ведь так не верилось, что я попаду в армию, и придётся расстаться с моими планами на гражданскую, вольную жизнь. Находясь в институте на сборах в военных лагерях, где нас готовили к присвоению звания инженер-лейтенант запаса по специальности заместителя командира танковой роты по технической части – ЗКТЧ, за неуставные взаимоотношения с начальством я получил четверо суток домашнего ареста. Как сейчас понимаю, во время призыва в Харькове я мог возразить против власти: пойти на разрыв, полную конфронтацию, например, отказаться от заполнения анкеты, бойкотировать прохождение медицинской комиссии. Но мы ведь все были воспитаны совершенно по-другому. Да и как можно было поступать иначе, статья 31-ая Конституции СССР гласила: «Защита социалистического Отечества относится к важнейшим функциям государства и является делом всего народа. В целях защиты социалистических завоеваний, мирного труда советского народа, суверенитета и территориальной целостности государства созданы Вооружённые Силы СССР и установлена всеобщая воинская обязанность. Долг Вооружённых Сил СССР перед народом – надёжно защищать социалистическое Отечество, быть в постоянной боевой готовности, гарантирующей немедленный отпор любому агрессору». Мы были законопослушными гражданами! Комсомольцами. Верили в мудрость наших правителей, а переживаемые трудности, по нашему мнению – это либо пережитки прошлого, либо результат происков врагов советского строя. Вместе с родителями мы пережили военное лихолетье, эвакуацию вместе с заводом № 183 на Урал, тяжёлый труд после войны, голодные и холодные годы. Но мы чётко знали виновника, причину наших бед и страданий. Поэтому я не смог и не стал саботировать призыв в армию. Однако в нашей институтской группе по двигателям внутреннего сгорания нашёлся-таки один «отказник» по фамилии Портнов, за что его не допустили к защите дипломного проекта в мае месяце (когда мы были уже в Москве). Но ему помог папаша, ветеран партии с 1905 года, который куда-то написал жалобу, и молодому Портнову разрешили защиту дипломного проекта осенью того же года. Попав в армию, в совершенно новые непривычные условия, пришлось пройти адаптацию к суровым армейским порядкам и дисциплине. Да, в то время круто изменилась моя судьба. Впереди тускло замаячили неожиданно тяжёлые дни и, возможно, беспросветные годы. Вместо родных, друзей, подруг, студенческой вольницы – суровая казарма. На нас топорщится плохо пригнанная военная форма, столь необычная для вчерашнего студента. Почему-то в зданиях академии на окнах установлены решётки (это сейчас, в «демократическое» время решётки на окнах даже детского сада стали привычной и неотъемлемой приметой криминальной жизни), мы даём подписку о неразглашении военной тайны. Всё в учебном процессе засекречено, учебные тетради складываем в папку-портфель, опечатываем мастичной печатью, и не дай Бог, чтобы что-то из пособий оставить без присмотра на столе. А тут ещё и ограничение свободы – кругом академии высоченный чугунный забор с острыми наконечниками, а выход в город через строгий контрольно-пропускной пункт. Единственная отрада для глаз и разрядка для души – протекающая рядом Москва река, вид её набережной, куда мы часто обращали свой взор прямо из казармы или учебных классов. Моя железная солдатская койка стояла возле окна, и взгляд невольно перебегал с серой тоскливой, окружающей обстановки к извечно переливающемуся природному началу, пусть и закованному в творение рук человеческих. Набережная. Это по ней однажды ночью несколько часов в сторону Кремля шла военная техника, дрожали стёкла и что-то смутное было на душе… Главнейшее упущение И.В. Сталина: не сумел создать действенного механизма передачи Власти, не подобрал, не воспитал, не «обкатал» продолжателя-преемника. Сколько «бед свалилось на Родину из-за этого». На все народы Советского Союза.
|
|
|
|
|