Васильев В.Н.

Для внука Тёмы и не только...
Воспоминания испытателя ракетной техники

© Васильев В.Н., 2008

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Вспоминая рыбалку в пойме, надо отметить, что далеко не во всех водоёмах этого места можно было безопасно купаться или просто бродить в воде. В одном из озёр, где мы часто ловили окуней, трое из нас подхватили болезнь, название которой удалось узнать лишь из статьи в журнале «Охота и охотничье хозяйство». У нас, Павлова, Байцура и у меня, на ногах выше колен вздулись какие-то бугры в полкулака размером. Они чесались и болели, из середины сочилась сукровица. Через несколько дней всё прошло. И что же это было? Оказалось, что виной тому были улитки и утки. Улитки в некоторых местах Прикаспия оказались заражёнными крохотными червячками – церкариями. Утки поедали улиток и выбрасывали в водоёмы фекалии с ещё большим количеством церкарий, чем съели. Эти червячки из воды проникали в незаражённых улиток и поедались утками. Эффект усилителя системы «утка – улитка» приводил к заражению всего водоёма. А церкария имеет свойство проникать через незащищённую кожу в ткань мышц. Отсюда и волдыри на ногах. Организм справляется с этой гадостью за несколько дней, в отличие от североафриканской болезни под названием «лейшманиоз». Защита от церкарии оказалось очень простой – следовало заходить в воду в одежде и обуви 

Зимой рыбалка оказалась не менее увлекательной. Я вообще не имел представления о ней – как это зимой можно ловить рыбу? Нашим учителем и проводником к первому месту подлёдного лова был Саша Куртынин. Он показал нам, как подготовить удочку, сделать блесну и черпак для очистки лунки от ледяного крошева. Блесны на окуней выделывались из 15 и 20 копеечных монет выпуска 1922 – 1924 годов (они содержат серебро), расплющивая их под колёсами поезда. Крючок на блесне не должен был иметь бородку. Это облегчало лов. Пойманного окуня просто стряхивали на лёд, не касаясь руками мокрой рыбы. Мотоцикла тогда ещё не было у меня и первое время на зимнюю рыбалку ездили на выделенной командованием части грузовой машине. Оказалось, что зимняя рыбалка тоже азартна, хотя и менее добычлива. Желающих порыбачить зимой всегда хватало. Лунки в раннем нетолстом льду пробивали топорами, черпаком очищали от ледяной шуги. С годами экипировка совершенствовалась, появились пешни и коловороты, позволявшие делать лунки в толстом льду. Но лунка при этом получалась значительно меньшего размера, и это однажды вызвало общий смех и сочувствие рыбаку. Ему не удалось вытащить через лунку крупного окуня. Этим рыбаком оказался Борис Фёдоров. Ему кинулись помогать соседи по рыбалке, лунку пытались расширить пешнями, но пока возились, окунь с крючка сошёл. Интересно, что пойманные окуни на льду замерзали, а привезенные домой и пущенные в воду, часто оживали и бодро плавали. Окуней мы ловили в пойме, озёрах и ериках. А кое-кто ездил на Волгу, где в затонах ловили судака. Иногда везло.

Если рыбаков на льду собиралась небольшая компания, то следовало приглядывать за уловом, иначе его могли сильно преуменьшить вороны. Они очень умно воровали пойманную рыбу. Делали они это так: пролетали над рыбаком как будто мимо, потом закладывали крутой вираж и резко снижались за спиной рыбака. Молча и с оглядкой подскакивали к добыче, хватали рыбку и взлетали. И такое проделывала не какая-то отдельно взятая ворона, а все. Удивительно сообразительные птицы.

Зимнюю рыбалку мы прекращали в декабре, когда клёв становился плохим, а лёд слишком толстым. Особо заядлые рыбаки возобновляли лов ближе к весне. Все знали, насколько опасна такая рыбалка, но... Уже после моего отъезда из Капустина Яра, мне рассказывали, случилась беда. Пока рыбаки были увлечены любимым делом, солнце основательно попортило лёд на реке. Возвращаясь домой, один рыбак провалился под лёд, и помочь ему никто не смог, он потонул. Остальные рыбаки остались в пойме, не рискуя переходить реку по льду, ждали помощи. Генерал Вознюк прислал эту помощь в виде вертолёта, который и доставил всех спасённых прямёхонько на гауптвахту. Каждый из них получил десять суток ареста за нарушение письменного приказа о запрете в эту пору выходить на лёд. Объявлялся приказ всем офицерам под расписку.

Доводилось ездить на зимнюю рыбалку на мотоциклах в хорошую погоду, когда почти нет ветра, а мороз не ниже минус 10 – 12 ⁰С. Вот во имя чего Толя Гринь не хотел сдавать старую куртку на собачьем меху – она не продувалась при езде на мотоцикле. Голову хорошо защищала шапка из ондатры. Анатолий Григорьевич Гринь неоднократно приглашал меня порыбачить на облюбованное им озеро в пойме. Дорога хорошо известна, но озеро это другими рыбаками почему-то не посещалось. Это было очень удобное и добычливое озеро, но с одной особенностью: рыба ловилась не везде. Так, окуни выуживались только в одном заранее известном месте, а щуки – в другом, на яме, которую тоже следовало знать, приметив на будущее. Наловив окуней в достаточном для ухи количестве, шли искать эту яму, где можно вытащить щуку. Гринь находил первым – как же, прицельщик, а не кто-нибудь! Поймав по две – три, а иногда и больше некрупных щук, возвращались домой.

Вспоминаю ещё одну рыбу – аральского леща. Он, естественно, водился в Аральском море, а не у нас. Их, этих лещей, привёз из командировки Николай Смирнов. Поделился, конечно, с начальством, но и себя не забыл. А на мою просьбу дать возможность попробовать легендарную рыбу ответил:

– Славка, у тебя есть мотоцикл. Вот езди на нём и ищи, привези хотя бы пару бутылок пива. Вот тогда и попробуешь леща.

А где взять пива? Иногда можно было купить в вагон-ресторане стоящего на станции поезда. Очень уж хотелось попробовать аральского леща, и я вынужден был несколько раз предпринимать поездки на станцию к поезду (туда и обратно примерно двадцать километров), пока мне не удалось раздобыть это злосчастное пиво. С ним я и пожаловал однажды к Коле на квартиру. Он оглядел меня и повелел закатать повыше рукава рубашки и хорошенько помыть руки.

– Ладно, – говорю, – а рукава-то зачем закатывать?

– Сейчас узнаешь. Делай, что сказано.

Коля принёс большое блюдо и стал разделывать леща. Обильно потёк жир на блюдо и стало понятно, зачем следовало закатывать рукава рубашки. Ели мы аральского леща с чёрным хлебом и запивали пивом. Это было здорово – вкусно и сытно. Вспомнилась повесть Бориса Лавренёва «Сорок первый»: там тоже герои повествования пиршествовали, наслаждаясь вкусом тоже аральского леща.

У читателя может сложиться неверное представление, что я, говоря о рыбалке, охоте, особенностях природы и климата, уделяю этому много внимания. Мол, много же времени уделяли эти инженеры-испытатели своему досугу, отдыху и разным причудам, начиная от переделки мотоцикла, кончая борьбой с болезнью от внедрения на рыбалке церкарий. Действительно, все эти моменты очень ярко запечатлелись в памяти, вовсе не грешно и вспомнить, написать о тех счастливых днях. Однако на самом деле отдыхали-то мы только в выходные и праздничные дни, и то не всегда: то наряд, то срочные работы. В первые годы ведь выходным было только воскресенье, это потом, после кончины главкома Ракетных войск маршала Н.И. Крылова, выходной прибавился и в субботу. Правда, надо иметь в виду, у нас не было в подчинении солдат, а то и в выходные пришлось бы бывать на службе. Труд инженеров-испытателей – это тяжёлый труд. Тот, кто внимательно читал хотя бы эти записки, воздаст должное и нашему трудолюбию, терпению, и выносливости. Мы прекрасно понимали необходимость нашей работы, службы – всё это ради общих интересов, для страны. Это не высокие слова, а мы так были убеждены.

Вот подтверждение этому суждению. Как я уже говорил, Николай Иконников написал свои воспоминания о Капустином Яре. Наш спецнаборовец Вадим Мальков после их прочтения, в декабре 1998 года в письме сделал такое заключение: «Я приобрёл уверенность в том, что жизнь в Кап.Яре прожита не зря». Завершая тему рыбалки, с горечью скажу, что огромный ущерб рыбным запасам был нанесен Волжским заводом (шинным или другим, не важно), на котором по разгильдяйству и недосмотру лопнули перемычки, отделяющие ядовитую воду отстойников с промстоками от реки. Вниз по течению Ахтубы (подобное случилось и на Волге) кверху брюхом плыли и плыли отравленные рыбы. Больше других пострадали придонные рыбы, в первую очередь осётр и сазан. Говорили, что виновных отдали под суд. Но разве это могло возместить нанесенный ущерб?

О друзьях, товарищах и сослуживцах хочется рассказать подробнее. Следует заметить, что я и мои товарищи по спецнабору работали и жили в офицерской среде не изолированно и представляли собой не обособленную касту. Всякий дружил с теми, кто ему нравился или, реже с теми, с кем дружить было выгоднее. Поэтому отношения между нами складывались по-разному, в основном это были хорошие товарищеские отношения. С течением времени мы как-то стали забывать, что мы из спецнабора, не такие, как другие офицеры на полигоне. А они, эти правильные офицеры, то есть окончившие военные академии или средние военные училища, не чурались дружбы с нами. Мы как бы смешались и растворились в общем котле полигонных забот и жизни в городке.

Вот примеры. С Юрой Борисевичем у нас дружбы не было, но товарищеские или сказать иначе приятельские отношения были всегда. Юрий Александрович человек невысокого роста, сложения далеко не богатырского, но зато с богатым умом и большими знаниями. Он сразу стал заметен на службе своим трудолюбием, упорством в достижении самим себе поставленных целей и склонностью к глубокому анализу, результаты которого частенько ставили в тупик главных конструкторов. Был честолюбив и не любил «дураков», над которыми открыто издевался прилюдно. Но, несмотря на такую черту характера, он, однако, обрёл семейное счастье, женившись на работнице секретного отдела на 2-ой площадке. Борисевич дослужился до поста начальника вычислительного центра на полигоне в Капустином Яре, защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертации.

Физкультурником Юра был весьма слабым, и над этим обстоятельством мы беззлобно шутили. А ведь не все, наверное, знали, что он ещё на «гражданке» имел огромный стаж прыжков с парашютом – слабый телом и сильный духом человек. Вскоре после приобретения мною «Запорожца» Юрий Александрович тоже купил себе «горбатого», и ездил на нём, как мы шутили – маленький гигант в маленьком автомобиле.

В одном с нами общежитии, в одной с нами квартире жил Николай Кравец, спортивного склада жизнерадостный и весёлый человек. Немалого ума и упорства, грамотный и толковый офицер. Получив перевод в Главный штаб РВСН, дослужился до поста начальника управления ракетного вооружения, генерал.

После его отъезда в этой комнате поселился Лев Смирнов. Весьма оригинальный человек, большой дока в радиоделе и вообще в электронике. Характером обладал скверным. Его строптивость весьма раздражала начальство, и его светлая голова не смогла послужить здесь достаточным противовесом. Он со временем перевёлся в Артакадемию имени Дзержинского и работал там в одной из лабораторий. Но, как мне рассказывал Коля Бачурихин, карьеры не сделал и там – дослужился всего лишь до звания майора. А, между прочим, это именно им, Львом Смирновым, была изобретена ультразвуковая стиральная машина. Он своими руками соорудил её из металлической упаковки какого-то гироприбора и наладил её работу. Лев ставил машину на кухне и стирал в ней своё бельишко без мыла и стирального порошка. В Артакадемии Смирнов тоже делал какие-то изобретения, но какие именно – не знаю.

С Виталием Кукушкиным и Виктором Веселовым мы жили в одной комнате общежития. И, если с Виктором мы любили послушать классическую музыку на кухне (чтобы не раздражать соседей), то Виталий устраивал коллективную читку стихов Демьяна Бедного или Сергея Васильева, юмориста и пересмешника. Кое-что из его пародий на известных тогда поэтов даже запомнилось:

... вот воробей чирикнул
– сколько в нём сноровки,
Вот сушится соседское бельишко на верёвке.
Каким оно мне кажется родным и милым,
Как замечательно, что есть торговля мылом...

Или:

Шагай вперёд, мой экскаватор,
Ведь на тебе сидит новатор!
Новатор крутит регулятор.
Шагай вперёд, мой экскаватор!

Или:

Труба трубит в трубу трубою,
Труба трубою – по трубе!

На стихи каких авторов написаны эти пародийные строчки, я вспомнить не могу.

Витя Веселов долго смеялся, вычитав в журнале «Крокодил» выдержку из репортажа одного лихого журналиста с места пуска какой-то гидроэлектростанции: «... вода поступила в турбину, стал вращаться электрогенератор и ток медленно пошёл по проводам...»

Вообще мы читали много, и художественную литературу, и научно-популярные издания, и технические книги по специальности. Делились впечатлениями о прочитанном.

Виталий поражал меня своим умением во время завтрака пить «раскалённый» чай быстро и не обжигаясь. Да ещё мне пенять при этом:

– Что ты там возишься? Ехать на работу пора.

Вот примерно так мы и жили – весело и дружно.

Как-то я наводил порядок в своей тумбочке. В комнату зашёл почти незнакомый мне лейтенант и, представившись соседом по общежитию из квартиры напротив, попросил одолжить ему на вечер танцев академический значок. Странно, но значок в это время оказался как раз у меня в руках. Свой-де значок у него был приколот к парадному кителю, а тот находился в кладовке под замком. Я ему поверил и одолжил свой «поплавок». Больше я его не видел, пришлось добывать дубликат, который и сейчас у меня вместо фирменного. Дубликатом же поделился со мной один из новеньких, у которого оказался лишний экземпляр. Значок – пустяки, это всего лишь железка, покрытая эмалью. А вот поступок этого, с позволения сказать офицера, до сих пор в памяти. Бывают же такие!

Коля Бачурихин в общежитии жил не с нами в одной комнате, а по соседству. Но это не мешало нам дружить. Мы часто встречались и много времени проводили вместе. Николай Николаевич тоже, как и я, лысеть начал рано, и мы частенько, желая как-то сгладить такое не совсем приятное для нас состояние, обращались иронично и ласково друг к другу:

– Коля, безволосик ты мой, поедем завтра на рыбалку?

– Сам ты безволосик. Забыл что ли, что завтра я встречаюсь с Люсей.

Люся, Людмила Сергеевна Прудцовская, в то время аспирантка биофака Ленинградского университета, проходила практику в нашем степном захолустье. Она временно жила в селе Средняя Ахтуба. Для того чтобы иметь возможность почаще встречаться с ней, Коля и купил самый простенький и дешёвый мотоцикл К-125. Он верно служил Коле и исправно доставлял его к месту свидания. Иногда и я присоединялся к их компании.

По окончании практики Люся в Ленинград не уехала, а сняла комнату в селе Капустин Яр, и встречаться с Колей она стала гораздо чаще. Вскоре они поженились. Люся защитила диссертацию и со временем стала учёным секретарём Института экспериментальной медицины, который тогда возглавлял член-корреспондент Бирюков. После смерти Бирюкова институтом стала руководить Н.П. Бехтерева, с которой у Люси отношения не сложились из-за разницы научных подходов к проблемам человеческого мозга. Люся подала в отставку, уволилась и... заболела. Наукой больше не занималась.

Во время наших с Ниной отпусков мы регулярно встречались с семьёй Бачурихиных в Ленинграде. Люся так и не оправилась от болезни и скончалась в возрасте около шестидесяти лет.

Коля остался один, живёт и работает в Ленинграде – преподаёт в Высшей пожарной школе. Он тоже защитил диссертацию, получил звание полковника. Сейчас встречаемся реже, так как живём в разных городах, а здоровье уже не позволяет легко путешествовать. В Ленинграде я не был уже почти два года, то есть с 2001 года, а Коля, однажды проезжая через Москву, смог позвонить лишь по телефону. К нашей общей радости состоялась можно сказать «историческая» встреча, приуроченная к 50-летию спецнабора в Артакадемии имени Дзержинского. Ко мне на квартиру заявились старинные друзья: Коля Бачурихин, Виталий Кукушкин и Вадим Кушаев. Спасибо им за память и наше светлое в основном прошлое. Мы состарились, но дружбу не прерываем. Сделали несколько фотографий – «50 лет спустя».

То ли дело в молодости, когда встречам были рады. Когда беседа затягивалась до полуночи, а копчёная осетрина и шампанское нам тогда были доступны и не вредили здоровью. Люсю мы с Ниной и сыном Мишей навещали даже в зоопарке, где она ставила опыты на обезьянах. Мы удивлялись, как могла она, хрупкая и интеллигентная женщина, войти и как-то общаться с такой могучей обезьяной, как мандрил, ярко окрашенным самцом с агрессивным взглядом, легко разгрызавшим косточку от персика.

Общаться с такими доброжелательными и умными людьми, как Коля и Люся, было приятно, мы всегда искренне были рады встречам. Если позволяло время, Коля приглашал меня поиграть в шахматы и я, кстати сказать, регулярно ему проигрывал.

Из спецнабора в отделе Иоффе, кроме меня с Раевским, служили ещё несколько офицеров.

Леонид Завгородний, занимавшийся заправкой ракет компонентами топлива и прицеливанием. Худощавый и высокий, ярый и непреклонный сторонник буквального выполнения всех пунктов инструкций и требований других документов. Даже в быту. Например, он поразил меня однажды своей жалобой на невозможность установки оптимального момента зажигания на мотоцикле ИЖ-56, приобретенного им накануне. Всё выставлено точно по инструкции, а чувствуется, что зажигание раннее. Я помог ему настроить мотор без инструкции, по ощущениям. Стало лучше. Но Лёню это не впечатлило и он, огорчённый, продал свой мотоцикл, возможно, из-за осечки с установкой зажигания. Я тоже огорчился, но по другой причине: мне было жаль, что такой разумный и рассудительный человек по буквоедски решил судьбу своего железного коня.

Лёня Завгородний запомнился как весёлый, общительный и жизнерадостный человек. Надо добавить, что его жена в городке работала пионервожатой, и её характер почти не отличался от Лёниного.

Коля Сергеев – двигателист. Аккуратный и всегда выглядевший чистеньким, скромно и незаметно сидел за рабочим столом, молча и сосредоточенно работал. На стартовой позиции он тоже не выделялся при испытаниях и подготовке двигателя к пуску, но на этого скромного офицера можно было положиться. Начальство ценило Колю, он никогда не задавал трудных вопросов, тем более не вступал в пререкания.

Коля Голубцов. В отделе тоже занимался двигательной установкой ракет, но в основном работал на технической позиции. Когда последний раз мы встретились в Кап.Яре, он был уже заместителем начальника отдела. Между прочим, этот офицер, помимо добротно выполняемой работы, сочинял и добротно сложенные стихи, описывая нашу жизнь и товарищей.

Аркадий Захаров. Этот офицер был заметен, был на очень хорошем счету и многого добился. Если мы все чурались общественной работы, многие из нас были тогда и беспартийными, то Аркадий сразу стал секретарём комсомольской организации. Как испытатель на полигоне он работал с самого начала с тактическими ракетами. Во Втором испытательном управлении в конце шестидесятых годов по возрасту сразу ушли из армии практически все начальники отделов и заместители начальника управления. Аркадий по своим деловым качествам быстро прошёл ступени заместителя начальника отдела, начальника отдела и, наконец, начальника управления. Его опыт, знания, умение работать с людьми были востребованы, и он был переведен в Москву в Главное ракетно-артиллерийское управление, заслуженно стал генерал-лейтенантом. Из спецнаборовцев это второй случай. Ещё генерал-лейтенантом стал Рюмкин Виктор Михайлович, который служил по линии РВСН, возглавляя Научно-технический комитет.

Все заметили, что, несмотря на удержание кадров на полигоне генералом Вознюком, для офицеров, связанных с оперативно-тактическим ракетами, то есть по линии Сухопутных войск, динамика перемещения в войска, и в центральный аппарат оказалась на порядок выше, чем для офицеров по линии стратегических ракет. Из Второго испытательного управления, которое занималось оперативно-тактическим ракетами, можно привести десяток и более фамилий офицеров, получивших перевод и повышение, когда расставались с Кап.Яром.

Наконец, Саша Раевский, Александр Павлович. Мой коллега по службе в отделе Иоффе, рыбалке и охоте, друг в жизни. Дружили мы со знакомства в Артакадемии. С ним меня связывало многое. В академии мы вместе занимались самоподготовкой, вместе ходили на концерты и в театры, учились играть в настольный теннис и сражались в шахматы. Случалось и выпивали вместе. Саша познакомил меня с хорошими грузинскими винами, привил к ним вкус.

Успехи в учёбе у нас были сходными, но Саша лучше меня понимал автоматику борта ракеты и наземного оборудования. Это дало ему основание заниматься именно системой управления сперва в отделе Нахамчика, а потом у Иоффе.

Саша был весьма спортивным парнем. В волейбол и баскетбол он был не из числа последних, имел вторые спортивные разряды. Любо-дорого было смотреть за его действиями на баскетбольной площадке. Я там был всего лишь зрителем.

Саша женился, ещё будучи слушателем Артакадемии. Его супруга, Заира Абделькадировна, была хирургом. Капустин Яр ей явно не подходил для совершенствования по специальности и она стремилась перебраться всей семьёй в Ленинград. Но этому не суждено было сбыться, Сашу командование отпускать не собиралось. Надо добавить, что вообще на полигоне действовала железная установка генерала Вознюка – не разбрасываться кадрами. Люди здесь служили и десять, и пятнадцать, и двадцать, и более лет до отставки по возрасту. А некоторые даже и после ухода на пенсию, оставшись в городке, продолжали работать в войсковых частях. Даже в этом 2003 году наш спецнаборовец Вадим Мальков, полковник в отставке, продолжает работать в вычислительном центре, передавая свой богатейший полувековой полигонный опыт молодым специалистам. Этот пример не единичен.

Заира Раевская после окончания курсов повышения врачебной квалификации отказалась покинуть Ленинград, забрала дочку Наташу, и подала на развод... Саша был изрядно угнетён.

Далее Саша Раевский хотел сделать карьеру в науке – поступил в очную аспирантуру, но с диссертацией у него не вышло. Несомненно, он был надломлен семейной драмой. Пришлось вернуться к прежнему месту службы, в Капустин Яр. Уволился он из Советской Армии в звании подполковника и поселился в Ленинграде.

Вместе с Сашей мы участвовали в написании НИР «Руководство службы по эксплуатации СПУ». Он описал всю электрику (автоматику наземного оборудования рубки СПУ), я – механику. Одобрили нашу работу.

Вместе были на пусках ракет. Я после подготовки ракеты к пуску уходил в убежище, а Саша оставался на пуск внутри рубки СПУ и осуществлял контроль за правильностью срабатывания автоматики вместе с Золотёнковым.

Вскоре после моей покупки мотоцикла Саша приобрел и свой мотоцикл, марки ИЖ-49. Нам не понравилась работа мотора, и мы его разобрали. Что-то внутри как бы скрежетало. Разобрав, увидели, что шатун слегка погнут. Пришлось его выровнять в домашних условиях, «на глаз». Получилось неплохо, так и ездили.

Однажды Саша не вышел на работу. Вечером я прибежал к нему домой и увидел страшноватую картину: сидит он, родимый, на стуле и плачет. Один глаз прямо-таки выпучился, вот-вот вылезет из орбиты. А у меня утром того дня тоже один глаз болел – покраснел и загноился. Стали мы с ним вспоминать, как накануне вечером ехали с рыбалки в пойме. Припомнили, что переезжая небольшой овражек, столкнулись с тучей какой-то мошкары и нам обоим залетели в глаза по мошке. Это и явилось причиной недомогания. Саша лечил глаз несколько дней.

Мы оба любили ловить судаков. Я – на донку (донная удочка) с колокольчиком, а Саша, кроме того, и на спиннинг ради спортивного интереса. На спиннинг ловить было намного труднее, но интересней. Я тоже пробовал, но без успеха: поймал крупного окуня вместо судака и утратил к этому орудию лова интерес. Саше иногда везло и ему судаки попадались. Наибольший наш совместный улов судака составил двадцать семь штук, полный рюкзак под завязку. О себе Саша говорил, что рыбак он «вдумчивый», и по этой причине его уловы были больше моих.

На охоте Саша был менее удачлив, чем я. Я лучше стрелял по быстролетящим уткам (чирки, нырки), а Саша – по тихоходным (пеганки). Пеганки из всех уток были самыми крупными и тяжёлыми, внешне очень красивые. Саша однажды сбил таких четыре и употел, таская такую тяжёлую добычу по болоту. Кстати, на вкус они далеко уступали чиркам и кряквам.

Зима в тех краях наступала внезапно. Ещё вчера было сравнительно тепло, а завтра (как правило, на 7 ноября) ударял небольшой мороз и становился ледок на водоёмах. Мы, обманутые теплом, выезжали на охоту, но всякий раз попадались: на озёрах успевала появиться ледяная корочка и утки улетали от бескормицы. Но однажды нам с Сашей повезло, и мы добыли утку на льду: сошли с мотоцикла, подошли к камышам и из них вылетела вспугнутая кряква. Ружьё у меня было в руках, но пока я брал его наизготовку и взводил курки, утка отлетела метров на двадцать-двадцать пять и набрала скорость. Я выстрелил и попал в неё. Утка упала на лёд и заскользила к другому берегу, где и скрылась в прибрежной траве.

– Всё, – думаю вслух, – потерялась...

Саша потребовал:

– Славка, не опускай ружьё! Это ориентир! Я сейчас объеду озеро и найду утку.

Пришлось стоять с поднятым ружьём, пока Саша объезжал озеро и ориентировался на него. К моему удивлению он утку нашёл и подобрал. Дома выяснили по её худобе, что это был подлечившийся подранок, не нашедший ещё в себе сил для перелёта и оставшийся пока на этом озере.

Естественно, что с Раевским мы дружили домами. Собирались компаниями, вместе отмечали праздники и дни рождения. Саша бывал у нас дома в Ленинграде, я посещал дом его дяди, где жил и Саша до призыва в спецнабор, профессора Окорокова. Но студентами мы с Сашей знакомы не были.