Анатолий Корешков
За стеной секретов

© Корешков А.А., 2019
Публикуется на сайте с разрешения автора

Мнение редакции об отдельных событиях и фактах истории
может не совпадать с мнением публикуемых авторов...

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Глава 5

Последний, наиболее существенный, по его мнению, вклад в отработку космической техники мой друг, вместе со своей лабораторией, сделал перед самым выходом на пенсию в конце 1976 года. Статью на эту тему под названием «Дамоклов меч» он опубликовал в одном из журналов, и она приводится здесь лишь с небольшими сокращениями.

«В 1966 году на космодроме начались испытания корабля «Союз», в состав радиокомплекса которого (условно «система ДРС») входила радиолиния выдачи на борт (в случае необходимости) команды на включение САС. «В металле» эта командная радиолиния (КРЛ) была выполнена в виде станции КРЛ-САС, размещённой в бункере непосредственно возле перископов, с антенной, установленной на крыше, и отдельного бортового приёмника метрового диапазона с выходом на общий дешифратор ДРС. Технически «аварийная» команда выдавалась при одновременном нажатии двух выносных кнопок, находящихся в руках руководителей запуска корабля – у военного и гражданского, контролирующих ситуацию на старте через перископы.

Вести сам радиокомплекс ДРС я поручил Виталию Валевскому и Виктору Морозу, а ответственность за канал КРЛ-САС командованием была возложена на меня лично. На первых порах в процессе подготовки кораблей «Союз» особых проблем с системой ДРС не возникало. Но вот однажды при испытаниях в МИКе одна из поданных с пульта радиокоманд не прошла на борт корабля. Однозначно установить причину этого сбоя не удалось, а при повторном включении система работала, как часы. Поэтому у испытателей не было веских оснований для занесения этого замечания в бортовой журнал. Тем более что ведущий по системе от института НИИ-885 Израиль Исаакович Пиковский дал понять, что не может исключить в данном случае и оплошности оператора: не будешь же «писать жалобу» сам на себя! Он был старше и опытней меня, к тому же по статусу имел решающее слово в технических вопросах, а потому мне не оставалось ничего иного, как согласиться с его доводами.

В дальнейшем подобные сбои в системе ДРС происходили ещё несколько раз и на других кораблях «Союз». Но все они носили кратковременный и спорадический характер – уловить их связь с какими-то конкретными обстоятельствами либо с работой других систем никак не удавалось. Но вот однажды на космодром пришла копия письма руководства НИИ-885, адресованного предприя– тию-поставщику микрореле, используемых в системе дешифрации команд ДРС. Из письма следовало, что в снятом с борта неисправном дешифраторе обнаружен чрезмерный износ контактов этих реле, и на этом основании сделан вывод о поставке в институт недоброкачественной продукции.

Мы, испытатели, вздохнули с облегчением, полагая, что, наконец-то, причина сбоев в работе системы установлена, и будут приняты надлежащие меры для её устранения. Но наша радость оказалась преждевременной: в ответном письме руководство завода напрочь отвергло это обвинение. В последовавшей затем переписке институт продолжал настаивать на своём, а завод – приводя веские аргументы – отрицать наличие брака в своей продукции. Эта бодяга тянулась около года, но так и закончилась ничем. Но было очевидно, что в системе ДРС есть скрытый дефект, вызывающий преждевременный износ контактов реле дешифратора, который рано или поздно может сыграть с космонавтами злую шутку.

Очередной инцидент на этой почве возник в октябре 1976 года, когда я уже заканчивал службу на космодроме. Дефект дал о себе знать лишь на заключительном этапе работ с кораблём в МИКе и на этот раз проявился наиболее отчётливо: на борт не проходила ни одна из команд в течение четверти часа. Этот факт был зафиксирован в бортовом журнале, испытания прерваны, а Пиковский, будучи не в силах хоть как-то его объяснить, отправился на узел связи для консультации с Москвой.

Мы, испытатели, при обсуждении данной ситуации сошлись в одном: на приёмник ДРС – уменьшая его чувствительность – действует радиопомеха, препятствующая прохождению полезного сигнала. Прорабатывая эту версию, я дал задание Морозу и Валев– скому: установить по бортовым журналам корабля и ракеты – какие радиосредства включались во время работы ДРС. Единственным из таковых оказался передатчик телеметрической системы «Трал» ракеты-носителя. Поначалу это обстоятельство охладило наш пыл: указанная система стояла на ракете ещё задолго до появления корабля «Союз», и рабочие частоты обоих приёмников ДРС, несомненно, должны быть увязаны с ней на этапе эскизного проектирования.

Но, решив довести дело до конца, мы сравнили точное время работы обеих систем и получили обнадёживающий результат: команды ДРС не проходили на борт как раз при включённом «Трале»! Убедившись, что ключ к разгадке найден, мы провели тщательный анализ документации обеих систем, но и на этот раз поначалу нас ждало разочарование? При простом сравнении их рабочих частот оказалось, что разница между ними для исключения помех была вполне достаточной. Но интуиция и опыт подсказывали, что мы на верном пути, поэтому начали копать глубже. И тут-то, как нельзя кстати, нам пригодились знания по высшей математике. Проведя с помощью известной формулы спектральный анализ сигнала передатчика «Трала», мы убедились, что одна из ближайших составляющих спектра точно совпадает с частотой радиолинии КРЛ-САС, а значит, сам сигнал передатчика является активной радиопомехой для приёмника этого канала системы ДРС.

Обнаружить данный казус раньше в условиях стартовой позиции мы не могли, поскольку – согласно графику подготовки корабля «Союз» – проверка прохождения команды на включение САС по радиоканалу проводилась здесь в автономном режиме, при неработающем «Трале», а поэтому никаких замечаний в процессе её никогда не было. А при предстартовом включении станции КРЛ-САС она работала в ждущем режиме, и данный дефект тоже не мог быть обнаружен. Таким образом, выходило так, что все предшествующие годы система спасения космонавтов во время запуска кораблей «Союз» была не работоспособна, и в случае возникновения аварийной ситуации экипажу грозила неминуемая гибель. Образно говоря, над их головами на стартовой позиции постоянно висел дамоклов меч, а мне при этом – в случае аварии – была уготована роль козла отпущения.

Осознав, какой опасности всё это время подвергались космонавты, я был в шоке и мысленно стал искать выход из столь критической ситуации. В оперативном плане для исключения помех для КРЛ-САС при предстоящем запуске «Союза» сразу же напрашивался радикальный способ – вообще не включать передатчик «Трала». Но при этом будет утрачена вся информация с борта ракеты о работе её систем во время полёта, а значит и невозможно установить причину аварии в случае неудачного пуска. Поэтому для Госкомиссии такой выход вряд ли приемлем. Более реальным представлялось использование для выдачи команд на включение САС командно-измерительного комплекса «Сатурн», тем более, что подобная практика у меня уже была в период подготовки к запускам ракет Н1 с кораблём Л 3. Но эта схема имеет свои недостатки и может быть использована лишь как временная – впредь до проведения конструкторских доработок в приёмнике ДРС и в станции КРЛ-САС по смене их рабочей частоты.

По прибытии с узла связи Пиковского мы ознакомили его с результатами наших исследований и с предложениями по выходу из создавшегося положения. И события дальше развивались следующим образом. Осознав в полной мере, чем грозит выявленный в системе дефект, Израиль Исаакович снова отправился на консультацию с главным конструктором системы ДРС Е. Н. Галиным. Я же счёл нужным поставить в известность о случившемся своего начальника Р. Т. Крутова. Тот, внимательно выслушав меня, предложил оставаться и ждать его в своём кабинете, а сам немедленно убыл для доклада начальнику Управления В. С. Патрушеву. Вернувшись оттуда, он сообщил, что мне приказано подробно изложить свою версию случившегося членам Государственной комиссии сразу после обеда.

Выступать на столь высоком уровне мне раньше не приходилось, поэтому, воспользовавшись обеденным перерывом, я стал готовиться к докладу. Исследуя механизм воздействия помехи, я установил, что она:

 1) загрубляя чувствительность приёмника канала КРЛ-САС, препятствует прохождению на борт аварийной команды на спасение космонавтов;

 2) беспрепятственно проходя по этому каналу в дешифратор и воздействуя на его кодовые реле, препятствует расшифровке и прохождению команд и по рабочему каналу ДРС (что и произошло во время испытаний);

 3) за счёт бесконтрольного и длительного воздействия на реле дешифратора вызывает интенсивный износ их контактов, при этом ресурс прибора может быть выработан ещё до старта.

Таким образом, все загадочные явления, происходившие с системой ДРС за предшествующий период пусков кораблей «Союз» – как в ходе наземных испытаний, так и в полёте – получили исчерпывающее объяснение. И заслуга испытателей в этом неоспорима.

Служебное совещание, которое проводил заместитель Главного конструктора Евгений Васильевич Шабаров, проходило в напряжённой обстановке. По моему докладу он задал единственный вопрос:

– Так вы считаете, что космонавты, в случае аварии на старте, обречены?

– Пока утверждать это с уверенностью на сто процентов не могу, – ответил я, – но нашу версию легко проверить накануне старта в натуре.

Тут слово поспешил взять Пиковский и сообщил об уже принятом Галиным решении об аннулировании впредь отдельной радиолинии в системе ДРС, предназначенной для включения САС, с изъятием из неё как бортового приёмника, так и станции КРЛ– САС из бункера. При этом функции последней предполагалось возложить на КИК «Сатурн», расположенный в 20-ти километрах от старта.

– Хорошо, – перебил его Шабаров, – ваши планы на будущее понятны. А что прикажете делать с пуском этого корабля и как собираетесь закрывать замечание в бортовом журнале?

Я искренне посочувствовал своему визави – как говорится, крыть ему было нечем. Вопрос, по сути, стоял ребром: либо отменять пуск, либо заведомо полагаться на авось в отношении безопасности экипажа: привлечение «Сатурна» к выполнению этой задачи при данном пуске было организационно весьма сложным делом. А кроме того – и в этом, пожалуй, главное – пойти на этот шаг означало бы официально признать допущенный ляпсус при проектировании радиокомплекса со всеми вытекающими отсюда последствиями. Израиль Исаакович прекрасно понимал, чем это грозит ему лично, поэтому пошёл на явную авантюру.

– Чтобы убедиться в активности помехи от «Трала», – заявил он, не моргнув глазом, – предлагаю провести такой эксперимент: к выходу приёмника, вместо дешифратора подключить привод параболической антенны, оставшейся от первой модификации ракеты, и по её реакции на помеху судить, насколько она серьёзна.

Указанная антенна (около двух пудов весом), снабжённая программным устройством, была рассчитана на питание импульсным напряжением строго определённого вида, а по потребляемой мощности была несопоставима с микрореле, на которые воздействовали помехи. Поэтому её реакция на этот сигнал была заведомо предсказуема и подобна реакции слона на укус комара. Однако, к моему изумлению – несмотря на неправомерность такого опыта – никто из присутствующих, включая моих начальников и военпредов, да и самого председателя, не стал против него возражать. В то время как моё предложение, провести эксперимент в реальных условиях на старте, было проигнорировано. Таким образом, исход дела был предрешён.

К тому времени, уже умудрённый опытом, я хорошо понимал, что является тому причиной. Приуроченный к годовщине Октября запуск «Союза» – по чисто политическим мотивам – не мог быть отменён ни при каких условиях. К тому же вероятность аварии на старте была минимальна – ведь до этого в течение 10-ти лет с пилотируемыми кораблями «Союз» критических ситуаций на СП не возникало ни разу. Поэтому руководству нужен был любой благовидный предлог для закрытия замечания в бортжурнале с тем, чтобы не ставить на повестку дня вопроса об отмене пуска. На это, по-видимому, Израиль Исаакович и рассчитывал. И он не ошибся, выйдя сухим из воды и фактически скрыв очевидный дефект, выявленный в системе ДРС.

Следуя мудрой пословице «наперёд батьки в петлю не лезь», я – так же, как и мои начальники – счёл благоразумным промолчать, тем более, что проблема безопасности космонавтов на старте на будущее была решена, и наш труд не пропал даром. Впервые в своей работе я пошёл на сделку с совестью, и перед стартом того корабля кошки скребли у меня на душе. Как никогда раньше, я молил Бога, чтобы во время пуска не сложилось аварийной ситуации, чреватой для космонавтов катастрофой, ибо не мог бы себе этого простить до конца жизни. Но к счастью, тот памятный и последний для меня запуск «Союза» с экипажем в составе Зудова В. Д. и Рождественского В. И. прошёл успешно, после чего я был готов поверить, что Бог услышал мою просьбу.

А в 1983 году, будучи уже на пенсии, от друзей-ветеранов я узнал, что при возникшей на старте аварийной ситуации был спасён с помощью системы САС экипаж корабля «Союз» (космонавты Стрекалов Г. М. и Титов В. Г.). При этом команда на её включение из бункера начальником НИУ-1 Шумилиным А. А. производилась уже с использованием КИКа «Сатурн». За счастливый исход операции полковник Шумилин был удостоен звания Героя Социалистического труда, а ряд испытателей – включая моего преемника по системе КРЛ-САС Александра Чемакина – награждены орденами. Отрадно сознавать, что инженеры и моей лаборатории причастны к этой спасательной акции. Хотя о нашем вкладе в «доведение до ума» этой системы никто тогда не вспомнил».

К рассказу моего друга следует добавить следующее. Действующая схема КРЛ-САС с использованием «Сатурна» страдает серьёзным недостатком: выиграв в надёжности, она утратила прежнюю оперативность. Если при наличии станции КРЛ-САС в бункере раньше для выдачи команды каждому из «стреляющих» нужно было – не отрывая глаз от перископа – просто нажать одну кнопку, то теперь эта операция существенно усложнилась. При возникновении аварии ему теперь требуется – оторвавшись от перископа – вскрыть пакет с секретным словом-паролем и передать его по телефону оператору на «САТУРН». Времени на выдачу команды теперь требуется больше. А при аварийной ситуации на старте дело могут решить доли секунды. Кроме того, при такой системе выдачи команды её задержка может быть вызвана и «эффектом испорченного телефона».

И случай со спасением космонавтов Стрекалова и Титова – наглядное тому свидетельство. По рассказу Чемакина, события в бункере в тот раз развивались следующим образом. При возникновении пожара на ракете-носителе полковник Шумилин, объективно оценив обстановку, тут же подал команду (сообщил на КИК «Сатурн» слово-пароль) на включение САС. Однако стоящий у второго перископа конструктор ракеты А. В. Солдатенков замешкался: то ли неадекватно оценил обстановку, то ли, пребывая в шоке, забыл про пакет с паролем – кто его знает. Вести с ним дебаты было некогда – ракета могла взорваться в любой момент, поэтому Шумилин, схватив второй микрофон, сообщил на КИК пароль и по второму каналу связи, после чего команда оттуда на борт корабля была выдана. А через 2 секунды после запуска ДУ САС ракета взорвалась на старте¹³.

Значительное место и время в трудовой деятельности испытателя на космодроме занимали научно-исследовательские работы (НИР), которые были двух видов: плановые и инициативные. План и тематика первых на предстоящий год, как правило, присылались сверху, там же определялись и сроки выполнения НИР. Внутри отдела, как и в масштабе управления, по каждой работе назначался старший, ответственный за своевременное и качественное её исполнение, и конкретные исполнители.

Надо сказать, что в первые годы офицеров этими работами не докучали, да в ту пору было и не до них. Но по мере расширения тематики космодрома и повышении его роли в отработке РКТ, количество НИР нарастало, как снежный ком. И в 1970-х годах каждый испытатель в обязательном порядке одновременно участвовал уже в 5-6 таких работах, а то и больше. Как и за спецработы, за выполненные НИР их участников иногда награждали премиями. Но положение с ними складывалось точно так же, как и за успешные запуски космических аппаратов: в основном они «сгорали в верхних слоях». Мало того, эти премии приходили с задержкой до года, а порой даже и без указания названия НИР, так что начальники отделов становились в тупик: кого же конкретно следует награждать? К тому же суммы были столь мизерны, что их стыдно было делить между участниками НИР, и в итоге они напрочь утратили стимулирующую роль. В результате Крутов принял соломоново решение – выдавать премиальные из этого «фонда» всем по очереди согласно списку. 

Поголовное участие всех без исключения испытателей в научноисследовательской работе было обусловлено требованием отдела кадров полигона, который в свою очередь исходил из названия последнего НИИП-5. Однако людей на космодром по этому критерию никто не отбирал, и далеко не все из них обладали в равной мере аналитическим способностями. А поскольку научить этому виду деятельности невозможно, то начальникам лабораторий порой приходилось отдуваться за подчинённых самим. И уж совсем неблагодарным делом было, в качестве старшего, «выбивать» материалы для НИР от офицеров других лабораторий и отделов: без нареканий и жалоб тут не обходилось. Всё это в полной мере довелось испытать и Вершкову.

Само по себе исполнение НИР у него особых сложностей не вызывало: обладая незаурядными способностями в этой области, мой друг всегда выполнял задания по ним качественно и в срок. Особое усердие он проявил напоследок. Работа называлась «Обеспечение безопасности космонавтов на стартовой позиции», а ему была поручена из неё, казалось бы, второстепенная глава – оценка действующей документации по этой теме. Порывшись в каталогах секретной части, Вершков откопал там соответствующий документ для американских вооружённых сил. Внимательно прочитав его, Анатолий уловил принципиально разные подходы к этой проблеме у нас и у американцев. Наш документ назывался «Инструкция по ликвидации последствий аварий на СП» (подразумевалось само собой, что они неизбежны), а у наших визави – «Инструкция по предотвращению аварий на СП» (считалось, что их как таковых не должно быть). Как говорят в Одессе, это две большие разницы!

Проведя сравнительную оценку обоих документов и сделав соответствующие выводы, Вершков мог бы успокоиться – материала для НИР, причём весьма ценного, было предостаточно. Однако этого ему показалось мало, и он поехал в городскую научную библиотеку. Там на глаза ему попалась одна кандидатская диссертация, в которой, на основе сложных математических выкладок, были сформулированы общие требования к эксплуатационной документации. Это было как раз то, что надо! В результате его глава и по ценности материала, и по степени его обоснования, и даже по объёму превзошла главы других исполнителей и, по сути, оказалась центральной в НИРе.

Этого не мог не заметить начальник управления Булулуков и, по достоинству оценив усердие Вершкова, тут же назначил его ответственным за второй этап этого НИРа, запланированного на следующий год. Этой «чести» мой друг отнюдь не обрадовался, но таковы уж в армии порядки: назвался груздем – полезай в кузов. Впрочем и огорчить его всерьёз эта обуза тоже не могла, поскольку он собирался увольняться в запас по выслуге лет, которой к Новому году набиралось ровно 25 лет. Позже, узнав об этом, Владимир Алексеевич пригласил его на беседу и предложил послужить ещё «хоть пару лет», намекнув при этом о возможном повышении в должности. Но к тому времени у Анатолия появился ещё один фактор в пользу увольнения.

В те годы квартирный вопрос для уходящих в запас офицеров решался просто: записался в список на жильё в тот город, где собираешься поселиться, и жди спокойно – как только очередной дом сдадут в эксплуатацию, изволь получить ключи от квартиры. Правда, на ожидание в очереди уходило, как правило, несколько лет, но на это люди не роптали: главное – было бы чего ждать. И вот накануне Нового года Вершков зашёл в штаб, чтобы справиться о положении дел с квартирами во Владимире. Офицер, курирующий этот вопрос, узнав, что речь идёт об этом городе, прямо-таки засиял от радости:

– Тебя-то и не хватало для комплекта! Там дом вот-вот сдадут – ещё в ноябре обещали, и одна квартира пропадает: очередь закончилась. Давай твои «координаты».

– Но я ещё только собираюсь увольняться, – смутился Анатолий, а зашёл к вам просто поинтересоваться – как там с квартирным вопросом обстоят дела?

– Да какая разница – уволился или нет? Пока бумаги ходят туда-сюда, уже будешь с квартирой – что тебе ещё нужно? – недоумевал офицер, видя, что мой друг пребывает в нерешительности. – Да и дом-то сдадут, скорее всего, только к маю, – поразмыслив, добавил он и резюмировал: – В любом случае – что ты теряешь?

Последняя фраза убедила Вершкова в том, что никакого криминала не будет, если он окажется уже сейчас в списке претендентов на квартиру, и дал согласие на предложение своего более опытного собрата по оружию. Это был на космодроме уникальный в своём роде случай, и вскоре среди недоброжелателей моего друга поползли завистливые слухи, что он якобы получает квартиру по блату. Сам Анатолий относился к этому с юмором и факта досрочного «получения ключей» от квартиры не скрывал. Поэтому в беседе с Булулуковым для убедительности он использовал и этот аргумент. И тот, осознав, что решение офицера уже бесповоротно, отнёсся к этому с пониманием и настаивать на продолжении им службы больше не стал. А на роль руководителя НИР ему пришлось назначать другого кандидата.

По старой традиции 25 лет службы у офицеров непременно отмечалось «сабантуем». Но к тому времени из Москвы пришёл нелепый приказ о категорическом запрете в армии «групповых пьянок». Поэтому Вершков решил провести это «мероприятие» без лишней огласки и в домашней обстановке, пригласив только близких друзей, исключая начальника и парторга. Но Крутов об этом вовремя узнал и пригласил Вершкова для беседы.

– Ты, я слышал, пьянку затеваешь по поводу юбилея?

– Что я – не русский: как можно не отметить такое событие?

– Но ведь ты только что за приказ министра обороны расписался и уже собираешься его нарушать?

– Во-первых, на идиотские приказы я плевать хотел, и ты это знаешь. А потом – для кого же водка в магазинах продаётся? Раз запрета нет – значит, можно.

– Ну, я тебя предупредил. Смотри: попадёшься – пеняй на себя.

«На тебя не попеняешь», – подумал про себя Анатолий и с тем покинул кабинет, так и не пригласив своего командира на юбилей. К застолью – опять же по традиции – собралась чисто мужская компания. Татьяна по такому случаю расстаралась, и стол ломился от вин и закусок. Надо сказать, что Анатолию и в этом плане повезло – жена оказалась мастерицей на все руки, а по поводу кулинарии сама шутила:

– Я, наверно, по призванию повариха, и зря пошла учиться на врача!

Пир шёл своим чередом, когда уже к полуночи в дверь неожиданно раздался звонок. Между соседями по подъезду в подобных ситуациях никогда каких-либо эксцессов не возникало, и мой друг столь поздним визитом был весьма озадачен – кто бы это мог быть? И можно было представить его изумление, когда пред его очами предстал парторг отдела – Дамир Боголюбов! Со смущённой улыбкой тот переступил порог и объяснил, что пришёл по поручению шефа проверить, как у юбиляра «идут дела». Видимо, Рудольф Тимофеевич потерял сон в ожидании очередного ЧП и, страхуясь, направил своего верного помощника с наказом, чтобы тот «держал ситуацию под контролем». Анатолий посчитал неудобным выпроваживать гостя – пусть и незваного – не солоно хлебавши и пригласил его к столу. Тот отказываться не стал, и веселье продолжилось в новом составе, но в прежнем ключе, и завершилось под утро без каких-либо эксцессов.

Подав рапорт на увольнение и проходя процедуру медицинского обследования в гарнизонной поликлинике, Вершков был практически предоставлен сам себе, и лишь изредка появлялся на второй площадке. К тому времени они с супругой, которая не прятала деньги в кубышку, смогли приобрести автомашину, и Анатолий за рулём «Запорожца» на прощанье отводил душу на охоте и рыбалке. Ни о каком отпуске, разумеется, он не помышлял, да тот ему был и не нужен. Но обстоятельства сложились так, что этот вопрос неожиданно встал перед ним как бы сам собой.

Однажды приехав на площадку накануне заступления в наряд, Вершков узнал, что для Управления выделены на февраль две санаторные путёвки: одна во «Фрунзенский» в Крыму, другая в Тарховку, что под Ленинградом. На первую охотник нашёлся сразу, а на вторую претендентов не оказалось. И мой друг, желая преподнести супруге приятный сюрприз, решил попросить у начальства отпуск для реализации «горящей» путёвки. Будучи в последнее время у Булулукова в фаворе, он был почти уверен, что тот в просьбе ему не откажет, тем более что за все 25 лет службы правом на санаторное лечение не пользовался ни разу. Мой друг не знал, что к тому времени власть в НИУ-1 сменилась, и его возглавил строевой офицер – полковник А. С. Сечкин. Заступив на дежурство и написав заявление на отпуск, Вершков намеревался обратиться с ним к Булулукову утром по прибытии того на работу. Так он и сделал. Появление утром нового начальника, правда, его несколько смутило, но, тем не менее, при встрече он изложил ему свою просьбу и предложил поставить визу на документе. Однако реакция Сечкина на его просьбу оказалась столь же категорична, сколь и неожиданна:

– Какой вам отпуск? Вы же увольняетесь из армии, и по закону отпуск не положен.

С этими словами, считая вопрос исчерпанным, тот проследовал в свой кабинет. Мой друг стоял с бумагой в руке, как оплёванный. Все его былые заслуги не ставились ни во что, и от этого в его душе закипали горечь и обида. Ему было известно, что закон тут ни причём: согласно нему вопрос об отпуске в этой ситуации мог решить сам командир части, а значит, тот отказал ему по иным соображениям.

В таком понуром состоянии застал Вершкова проходивший мимо Геша Опокин, временно исполнявший обязанности начальника отдела и накануне завизировавший его заявление.

– Ну, что – как дела с рапортом? – поинтересовался он. – Подписал начальник?

– Считает, что я не достоин отпуска, – сдерживая переполнявшие его эмоции, уныло ответил Анатолий.

– Ну-ка, давай бумагу, – посочувствовал ему друг, – я сейчас сам к нему схожу.

А четверть часа спустя, вернувшись и возвращая рапорт, он напутствовал Вершкова:

– На, иди оформляйся. Желаю тебе приятного отдыха и благополучного возвращения.

– Как это тебе удалось?! – искренне изумился Анатолий, тут же воспрянув духом.

– Ладно, потом расскажу, не буду тебя расстраивать перед отпуском.

А расстроиться, как оказалось позже, моему другу было отчего. Поначалу никакие доводы Опокина не могли убедить начальника изменить своё решение. Тогда Геннадий Павлович пошёл ва-банк. Преднамеренно сгустив краски и охарактеризовав своего друга как последнего разгильдяя, от которого в любой момент можно ожидать неприятного сюрприза, он настоятельно порекомендовал Сечкину избавиться от него хотя бы на месяц. И этот неординарный приём сработал безотказно – заявление на отпуск было тотчас подписано.

Тарховский санаторий привлёк внимание Вершкова не сам по себе, а в первую очередь как возможность окунуться в театральную жизнь Ленинграда, приобщив к ней и супругу. Поэтому, устроившись в санатории, они на следующий же день отправились в город и накупили билетов в театры на все три недели отпуска. Да и помимо того в бывшей столице Российской империи и «колыбели революции» было что посмотреть, поэтому супруги ездили в Ленинград ежедневно и проводили там большую часть времени. Сознание того, что посещаешь столичные театры в последний раз, усиливало впечатление от их посещения, и в целом поездкой в санаторий мой друг остался чрезвычайно доволен. Что уж говорить о его юной супруге, которая видела Ленинград впервые и была от всей души благодарна мужу за этот увлекательный вояж.

Приказ на увольнение Вершкова в запас и весть о завершении строительства жилого дома во Владимире пришли на полигон практически одновременно. Друзья, поздравляя с такой редкой удачей, ему откровенно завидовали. А мой друг, испытывая невыразимую грусть от столь скорого расставания с полюбившимся ему краем, был далеко не в восторге. В глубине души он до последнего момента надеялся, что с приёмкой дома повременят ещё хотя бы до открытия осенней охоты. Но, руководствуясь пословицей – перед «смертью не надышишься», Анатолий незамедлительно приступил к сборам в дорогу.

Но прежде, не изменяя традиции, он устроил прощальный вечер для офицеров своей лаборатории, но на этот раз уже в ресторане. Для празднования был повод и у двоих его подчинённых: Валентин Симоненко стал его преемником на посту начальника лаборатории, а Виталий Валевский вступил в должность старшего инженера. Татьяна на сей раз была свободна от кулинарных хлопот и наслаждалась галантным мужским обществом, будучи в танцах нарасхват. При этом она окончательно покорила всех своим обаянием, а некоторые в избытке чувств успели даже объясниться ей в любви. Вот как об этом факте на следующий день со смехом поведала жена Валентина Роза Симоненко.

«Открыла я дверь на звонок и ахнула: Валентин был совершенно невменяем – таким его никогда ещё не видела. Но дальше произошло нечто потрясающее. Едва переступив порог, он сделал мне покаянное признание: – Розочка, я тебе изменил! И с этими словами без чувств рухнул на пол. Несмотря на всю комичность ситуации, мне было вовсе не до смеха, и едва доволокла мужа до кровати». Надо сказать, что у дверей ресторана, вплоть до его закрытия, нёс вахту военный патруль. Но, несмотря на грозный приказ министра обороны о запрете «коллективных пьянок», ни к одному из посетителей, порой едва державшихся на ногах, каких-либо претензий со стороны стражей порядка предъявлено не было. Даже комендант, инструктируя патрульный наряд, видимо, сознавал всю нелепость этого приказа.

После того, как Анатолий сдал дела и рассчитался со всеми службами, настала неотвратимая минута прощания с коллективом. Начальник собрал общее собрание отдела и выступил с проникновенной речью, не забыв на этот раз отметить многочисленные заслуги Вершкова на поприще инженера-испытателя. Выступило ещё несколько человек с дифирамбами в его адрес. А от своей бывшей лаборатории он получил подарок – пишущую машинку «Москва» с пожеланием успехов на ниве изобретательства. В заключение слово предоставили «юбиляру». Однако, выйдя на трибуну, мой друг заговорил не сразу: от волнения к горлу подступил предательский комок, мешавший его мыслям обратиться в слова.

– Все мы считаем годы, месяцы и даже дни в ожидании «дембеля», – начал он, взяв, наконец-то, себя в руки, – а наступил этот долгожданный день, и осознаёшь – ведь на этом заканчивается основная, главная часть твоей жизни. И порывать с ней – всё равно, что пересадить взрослое дерево в другую, пусть и более благодатную почву: благоденствовать по-прежнему ему уже не суждено. И это грустно. Отныне, – полушутя, добавил он, – остаётся лишь вспоминать о минувшем да писать мемуары.

После окончания собрания оставалась последняя ниточка, пока связывавшая Вершкова с прошлым: ему предстояло сняться с партийного учёта, для чего следовало явиться на беседу к начальнику политотдела. Будучи не в состоянии побороть в себе испытываемое к Непогодину чувство неприязни, Анатолий ещё загодя собирался высказать ему всё, что он о нём думает. При этом его подмывало искушение швырнуть на стол перед ним свой партбилет. И трудно сказать, чем бы эта встреча закончилась, но судьба уберегла моего друга от столь опрометчивого шага: буквально накануне «чёрный полковник» уволился в запас, и его уже сменил в этой должности Л. Л. Кузьмин, о чём Анатолий не знал. Поэтому, явившись в урочное время в парткабинет, был приятно удивлён таким поворотом дела и на вопрос начполита – есть ли у него какие-либо замечания, пожелания и претензии, предпочёл не ворошить прошлое.

Для отъезда на жительство во Владимир у моего друга оказалось двое попутчиков – Николай Любезнов и Василий Молодцов, и они договорились вместе отправляться в дальнюю дорогу на своих машинах. Так весной 1977 года Анатолий Вершков, предварительно отправив своё семейство поездом, сел за руль своего «Запорожца» и покинул космодром Байконур в составе колонны из трёх автомашин. Но ещё долгие годы он по ночам будет видеть сны об этом удивительном, ставшим для него второй родиной, крае.

Владимирская земля встретила его радушно, а природа очаровала своей былинной красотой. Осваивая новые угодья, он с увлечением предался охоте, рыбалке, поиску грибов и ягод. Да и до родного Тейкова отсюда было рукой подать, и Анатолий, исполняя сыновний долг, регулярно навещал родителей, помогая им по хозяйству. С работой у него не было проблем – учёба в энергетическом институте не пропала даром: новоиспечённый пенсионер был сразу принят на должность начальника дежурной смены ВладТэц. Здесь для него открылось широкое поле деятельности для рационализации производства. И Вершков с увлечением окунулся в эту работу. Его труды в этой области опубликованы в отраслевом журнале «Энергетик»: № 2-1988 г. и № 4-1989 г.

Однако, испытывая сильнейшую ностальгию по прошлому, Вершков всё это время вынашивал в душе заветную мечту – хотя бы ещё один раз побывать на космодроме. И даже договорился уж было с Дмитрием Меркуловым, проживавшем в Полтаве, отправиться туда вдвоём, прихватив с собой ружья. Но до претворения в жизнь этих планов дело не дошло: друг неожиданно скончался. И Анатолий уже начал сживаться с мыслью, что его планам суждено остаться лишь мечтой, как вдруг во время поездки в Горький от своего земляка Геннадия Ракитина он узнал, что тот только что вернулся с Байконура, где отмечалось 30-летие запуска первого спутника. Слушая его рассказ о пребывании на космодроме, рассматривая привезённые оттуда фотографии и сувениры, Анатолий искренне завидовал товарищу и с огорчением сожалел, что не был приглашён на праздник. Но после этой встречи его заветная мечта обрела под собой реальную почву, и в душе зародилась надежда, что когда-нибудь командование космодрома вспомнит и о нём.

И мой друг не ошибся в своих ожиданиях. В 1991 году накануне Дня космонавтики он получил-таки долгожданное приглашение на Байконур. Транспортные хлопоты фирма «Энергия» взяла на себя, предоставив в распоряжение ветеранов свой самолёт. И вот он вместе с друзьями-однополчанами летит навстречу заветной цели. Когда в иллюминаторе показался долгожданный Арал, сердце у Анатолия невольно сжалось от его вида: вода далеко отступила от прежних берегов, а посреди моря образовалась обширная песчаная отмель; бескрайние зелёные плавни, примыкавшие к морю со стороны Сырдарьи и когда-то кишащие дичью, исчезли вовсе. Было больно видеть, как бесценная жемчужина этого сурового края гибнет в результате бездумной хозяйственной деятельности человека. Но предаваться печали Вершкову оставалось недолго – самолёт вскоре пошёл на посадку. На аэродроме Ленинска ветеранов встречала представительная делегация от штаба, и они сразу же на автобусах были доставлены в гостиницу «Центральная».

Программа юбилейных торжеств оказалась чрезвычайно насыщенной: торжественный приём в доме офицеров, посещение родной площадки № 2 с праздничным обедом, включая «фронтовые сто грамм», возложение венков на братской могиле своих бывших коллег-испытателей и т. д. Но гвоздём программы оказался праздничный воздушный парад, организованный в честь прибывшего в город Ленинск президента Казахской республики Нурсултана Назарбаева. Такого красочного и эффектного зрелища даже столица СССР до той поры ещё не знала. Описывать его нет нужды, поскольку, спустя несколько месяцев, этот воздушный парад с участием самолётов МИГ-29 и СУ-27 был продемонстрирован в День авиации и на столичном аэродроме в Тушино. С проникновенной и содержательной речью на стадионе, где проходили торжества, выступил сам Назарбаев. И, слушая её, Вершков тогда невольно подумал: «Вот кому бы я доверил управление нашей страной». Это было накануне пресловутого ГКЧП и развала СССР...

В следующем 1992 году исполнялось 35 лет запуска первого спутника Земли, и как участник этого знаменательного события мой друг снова получил приглашение на космодром. Надо ли говорить, как он был этому рад и вместе с тем благодарен командованию за оказанное ему внимание! Оно для Вершкова значило превыше любых наград (которых, впрочем, за время службы он так и не был удостоен). Программа различных торжеств в этот раз, за исключением авиационного парада, мало чем отличалась от предыдущей, разве что отсутствием в ней церемонии возложения цветов к памятнику В. И. Ленина. Но в жизни самого города были заметны перемены. Ленинск перешёл под юрисдикцию Казахстана, и часть его улиц получили новые названия, а у перрона, откуда испытатели ежедневно отправлялись на работу, установлен памятник известному казахскому поэту Абаю. Все ограничения на въезд в город были сняты, и в его населении значительную долю уже составляли казахи, приехавшие в основном из пострадавшего от экологической катастрофы Аральска. Но в целом пребыванием на своей «второй родине» мой друг, конечно же, остался доволен.

В последующие годы космодрому Байконур было не до юбилеев. Неопределённость статуса, отсутствие перспективы и фактическое двоевластие порождали панику и разруху¹⁴. Многие жители спешно покидали город, уезжая в Россию. Из-за отсутствия средств его жилой фонд не ремонтировался, и дома, ветшая, приобретали весьма неприглядный вид. К тому же начались пожары, во время которых сгорел летний кинотеатр, и значительно пострадал Дом офицеров. Возникли проблемы с теплоснабжением в зимнее время года и т. п. И только после заключения 10 декабря 1994 года договора об аренде космодрома Россией, положение в городе, получившем 1995 году новое название – Байконур, начало стабилизироваться.

Все эти трудные годы космодром возглавлял бывший испытатель Алексей Александрович Шумилин, на плечи которого – вместе с мэром Геннадием Дмитриевичем Дмитриенко – выпала нелёгкая миссия по приведению города в надлежащий вид. И они в этом заметно преуспели. К 40-й годовщине запуска первого спутника Байконур приобрёл уже вполне благопристойный вид, а жизнь его населения вошла в привычную колею. В нём даже была построена православная церковь, получившая имя Георгия Победоносца. Эти успехи позволили начальнику космодрома возродить традицию празднования юбилейных дат в истории отечественной и мировой космонавтики.

В список приглашённых и на этот раз был включён Анатолий Вершков. После 5-летнего перерыва приём ветеранам, взятым полностью на казённый кошт, был оказан на качественно новом уровне. Их поселили в гостинице космонавтов с питанием в её столовой. В первый же вечер Шумилин устроил прощальный ужин по поводу своего увольнения из Вооружённых сил, с вручением памятных подарков каждому ветерану. Ужин прошёл в непринуждённой, тёплой обстановке. А когда Шумилин его покинул, генерал Гудилин В. Е., возглавивший застолье, предложил присутствующим сочинить хлебосольному хозяину оду, объявив конкурс среди поэтов, предоставив в их распоряжении одну ночь. Победителем конкурса стал мой друг. Его стихотворение под названием «Корифей» завершалось так:

Ребёнка каждого спроси –
Тебя тут знают в каждом доме:
Как Патриарх всея Руси,
Ты царь и Бог на космодроме.

В праздничную программу юбилея, помимо официальных мероприятий, вошло и посещение Музея истории космонавтики, открытого в Доме Культуры строителей. Среди его экспонатов, к своему удивлению, в числе заслуженных ветеранов космодрома Вершков обнаружил и свою фотографию, сделанную когда-то для Доски почёта, чем был немало польщён. В составе делегации оказался и бывший председатель Государственной комиссии Керим Алиевич Керимов, который в приватной беседе с ветеранами поделился воспоминаниями о некоторых интересных эпизодах из её работы и, в частности, рассказал о том, как утверждалась кандидатура Юрия Гагарина на первый полёт Человека в космос.

Но самым памятным для Вершкова событием в тот юбилей стало присутствие на запуске грузового корабля «Прогресс» к орбитальной станции «Мир». Это было для ветеранов воистину сюрпризом. Дело в том, что этот пуск был запланирован на вечер 5 октября и совпадал с плановым убытием делегации с космодрома. Чтобы увидеть это красочное зрелище, её руководство обратилось к генералу Шумилину с просьбой продлить срок пребывания ещё на сутки, и тот дал на это согласие. Так, вечером, накануне запуска «Прогресса», мой друг вместе с другими почётными гостями оказался на смотровой трибуне НИП-1, откуда до Гагаринского старта (площадки № 1) рукой подать.

О таком щедром подарке Фортуны он, вместе с другими ветеранами, даже не смел мечтать. Глядя на застывшую на старте ракету и слушая транслируемый по громкой связи ход её подготовки, он мысленно представлял себя сидящим в шлемофоне за пультом в бункере, как когда-то в прошлом, зная наперёд, какая команда последует за предыдущей. Что творилось в его душе в эти минуты, трудно передать словами. После команды «Пуск!» и доклада «Подъём!» со старта донёсся знакомый и совсем не страшный для него сейчас рокот ракетных двигателей, и космический корабль по знакомой траектории унёсся в просторы Вселенной. Вершков вспомнил, как он вожделенно мечтал воочию увидеть в первый раз эту воистину величественную картину, и сейчас наблюдать её с трибуны для гостей было вдвойне отрадно.

А на следующий день начальник космодрома сполна воздал ветеранам за их безымянный и самоотверженный труд, устроив им почётные проводы. Организовав перед отъездом на аэродром праздничное шествие по центральной улице города (местному Арбату), он встретил их, отдавая воинскую честь, на площади Ленина под бравурные звуки духового оркестра. И шагая мимо трибуны под марш «Прощание славянки», Анатолий Вершков, позабыв все былые невзгоды, ясно осознал, что прожил на свете не зря, и был преисполнен благодарности за это своенравной, но в итоге оказавшейся благосклонной к нему судьбе.