А.С. Гончар
Звездные часы ракетной техники. Воспоминания

© Гончар А.С., 2008
Харьков 2008

Источник электронной версии: www.buran.ru

Наш адрес: ruzhany@narod.ru

Апрель месяц на полигоне выдался необычно дождливым, и вода буквально заливала ракету и подстольные помещения с установленной там аппаратурой. Сырость и вода в разъемах приводили к недопустимо низкому сопротивлению изоляции между разобщенными цепями, которое предварительно замерялось перед каждым испытанием. Я вынужден был срочно заказать в Харьков конструкторам брезентовые чехлы для защиты разъемов, которые мы установили после предварительной сушки горячим воздухом, подаваемым шлангами непосредственно на площадки обслуживания. Вода стояла лужами под ракетой, просачивалась в подстольные помещения, стекала с потолков. Мы вынуждены были над нашими стойками с аппаратурой сооружать навесы из металлических листов. Самые нижние два этажа подстольного помещения были затоплены полностью, и откачка воды оказалась невозможной. На фоне этих событий, имевших характер стихийного бедствия, все наши ошибки и неисправности отодвигались на второй план и обсуждались, в основном, на оперативных совещаниях. В эти же дни отказал на борту один из девяти акселерометров, который был заменен, а отказавший отправлен на исследование. Анатолий Иванович в Харькове организовал перепроверку всех девяти блоков внешней памяти. Метод перепроверки получил название «галопирование» и заключался в том, что каждый прибор проверялся в крайних температурных режимах при самой напряженной работе. График перепроверки приборов в Харькове имел крайний срок 30 апреля и стал объектом ежедневного рассмотрения хода его выполнения на оперативных совещаниях наравне с «водными» проблемами. По этому графику докладывать приходилось мне, что в условиях отсутствия прямой связи с цехом 13, где шла перепроверка и регулирование приборов, приводило к тому, что мне иногда приходилось фантазировать. В частности, в последних числах апреля директор головной фирмы В.Д.Вачнадзе потребовал заверений, что не напрасно заказан им на первое мая самолет Москва-Харьков-Байконур. Это было сопряжено с решением сложнейших проблем с противовоздушной обороной страны, и будет иметь смысл, если приборы в Харькове будут готовы. Мне пришлось дать эти гарантии. Об этом случае Вахтанг Дмитриевич вспомнил при чествовании его через некоторое время в связи с шестидесятилетием. Чтобы не происходило, все понимали, что приближается решительный момент, устраняются последние препятствия. На полигон съехалось много военных и штатских. Вся эта масса людей заполняла коридоры и сновала из кабинета в кабинет в ловле информации. У нас был обычай перед оперативкой собираться в нашей рабочей комнате для обсуждения хода работ, принятия решений и всегда оказывалось, что несколько совершенно незнакомых людей сидит с блокнотами, готовые что-то записывать. Спрашиваешь: «Кто Вы и откуда?» и слышишь ответ: «Я референт министра или заместителя такого-то». Приходилось говорить: «У нас сепаратное совещание экспедиции НПО «Электроприбор». Прошу покинуть кабинет». Иногда приходилось повторять просьбу.

Из Харькова, наконец, стали поступать сведения о ходе проверки приборов. Оправдывалась дата полета самолета 1 мая. Приборы устойчиво работали в самых неблагоприятных условиях. Было отобрано шесть таких приборов и мне сообщили их номера и порядок установки на борт. На заседании Госкомиссии 30 апреля я уже смог доложить, что приборы готовы будут к отправке рано утром 1 мая. К этому сроку закрыли все замечания. Система управления корабля «Скиф19-ДМ» с первых чисел апреля была готова к летным испытаниям, о чем я и доложил на заседании Госкомиссии, проходившем по традиции на «двойке», где всегда совершались подобные «торжества» под руководством Керима Алиевича Керимова.

В ночь на 1 мая я непрерывно находился на связи с Харьковом. Шла упаковка приборов, и как только машина с грузом тронулась в аэропорт, я позвонил Вахтангу Дмитриевичу, что можно дать команду на вылет самолета из Москвы, Харьков готов. Нужно отдать должное Вахтангу Дмитриевичу, что перелет ТУ-134 в день 1 мая через значительную часть территории страны, через разные зоны противовоздушной обороны, был организован блестяще. Мы все время получали точную информацию о месте нахождения самолета и о том, как его последовательно передавали средства наблюдения из зоны в зону. Самолет приземлился точно в назначенный час. Прилетели с приборами Я.Е.Айзенберг, А.И.Кривоносов и ряд других товарищей. В ночь на второе мая приборы были установлены на борт ракеты и в течение четырех дней последовательно проведены режимы автономных испытаний, отбойные комплексные и, наконец, чистовые комплексные с подачей гидропитания на борт. Теперь наступила очередь телеметристов провести самый тщательный анализ бесчисленного количества записей и дать заключение. Рано утром усталый и довольный Артур Несвоваль вручил мне заключение без замечаний, в том числе и по злополучному ТОР. Заседание Госкомиссии 8 мая носило торжественно-формальный характер. На столах стояли букеты тюльпанов. Дожди, наконец, перед праздниками прекратились, установилась прекрасная солнечная погода, все подсыхало, и сопротивление изоляции с каждым днем все ближе и ближе приближалось к норме. Комиссия приняла решение на заправку ракеты с пуском 12 мая, но в этот же момент стало известно, что на Байконур в ближайшие дни приедет М.С.Горбачев. Заправку пришлось отложить, и все принялись наводить порядок, особенно досталось военным. Срочно заделывались ухабы на дорогах, подкрашивались столбы, шлагбаумы, убирался мусор вдоль дорог и т.д. Мы же получили возможность отдохнуть и выспаться, как следует, даже затеяли жарить шашлыки прямо на территории экспедиции, т.к. боялись далеко уезжать от средств связи. Когда под четким руководством Славы Говоренко и Жени Сенько сочные и душистые шашлыки были почти готовы, как всегда своевременно появился Слава Коршунов, которого Женя метко назвал «недремлющее око». Коршунов — сотрудник КГБ Харьковского отделения, был «приставлен» ко мне, то ли в качестве наблюдателя, то ли информатора. Он ежедневно писал пространные донесения, но самым главным его качеством было то, что он действительно знал каждый мой шаг и имел свое штатное место в моем «газике». Я уже перестал удивляться тому, что, даже в глухую ночь, когда меня телефонным звонком срочно вызывали на стартовую позицию и я, кое-как промыв глаза, через 5-10 минут вместе с сонным шофером садился в машину, «недремлющее око» уже занимал свое «штатное» место за спинкой заднего сидения, рядом с запасным колесом. Он был майором, обладал веселым характером, дружил с Женей Сенько. При нем мы совершенно откровенно разговаривали о своих делах, правда, политики мы никогда не касались — было не до нее. Когда я приезжал на командный пункт, Коршунов уходил куда-то к своим коллегам, но неизменно появлялся, если я выходил к машине, собираясь куда-то ехать. Его сопровождение не носило навязчивого характера, не стесняло и воспринималось как нечто вполне естественное. Позже он познакомил меня со своими коллегами, курирующими головную организацию и местных военных. Они от меня ничего не требовали, просто установились дружеские отношения и даже один или два раза мы вместе где-то пили по какому-то случаю. Что писал Коршунов в своих донесениях, я не знаю, но он единственный из сотрудников КГБ был награжден орденом Красной Звезды и получил повышение по службе. Я же никакой реакции ни положительной, ни отрицательной со стороны КГБ не ощущал, все собирался расспросить «недремлющее око» о том, что он писал, но так и не собрался...

По-видимому, КГБ имел надежные кадры и мог следить за каждым из нас. Подобный случай рассказал мне Володя Страшко. Дело происходило в Харькове. Незадолго перед пуском в одном из приборов разработки нашего филиала был обнаружен дефект, который мог проявиться при отказе одного из трех каналов прибора. Времени для устранения дефекта уже не оставалось, а он мог привести только к отбою в процессе подготовки ракеты к пуску. По циклограмме работы этот прибор заканчивал свое функционирование за несколько секунд до старта ракеты, и если это время проходило, то это свидетельствовало, что дефект не проявился. О дефекте знали только Страшко и Юра Филонов и решили о нем никому не говорить, а доложить только Андрущенко и предложили решение: «Ничего не делать», так как вероятность проявления дефекта была очень мала, а его последствия не приводили к аварии. Буквально через полчаса Анатолию Григорьевичу позвонил представитель КГБ из кабинета заместителя по режиму, который находился двумя этажами выше, и попросил его срочно принять по важному вопросу, что тотчас было выполнено. Вопрос заключался в дефекте этого прибора и в принятом решении «ничего не делать». Пришлось доказывать допустимость принятого решения, малую вероятность проявления дефекта и т.д. Этот случай говорит о том, что КГБ имел надежные каналы информации, а их осведомители были среди нас, но кто из нескольких человек, знавших о данном конкретном случае, определить было трудно.

В целом же нападки на КГБ, особенно со стороны разного рода перебежчиков, по моему мнению, сильно преувеличены. Это объяснимо желанием оправдаться, так как измена всегда есть измена, и пахнет весьма дурно. Мои личные отношения с работниками этой службы всегда носили характер вполне дружественный, а те из них, которых я знал, были порядочными людьми, выполняющими свой долг без предвзятостей и вредной подозрительности. Что же касается Славы Коршунова, то о нем у меня остались самые добрые воспоминания, как о хорошем человеке и надежном товарище.

Горбачева я увидел совершенно случайно. Наша машина была остановлена ГАИ у въезда на центральную площадь Ленинска. Вся улица и площадь были запружены народом, дорогу преграждали машины автоинспекции. Наш шофер Валера тут же развернулся: «Я знаю, как проехать!», и мы боковыми улочками и дворами выехали на площадь в проезд между центральным универмагом и вычислительным центром воинской части, остановившись метрах в 30-40 от толпы людей, окружавших Горбачева. Я встал на подножку «газика» и увидел следующую сцену: мальчишка казахчонок с большим букетом цветов внезапно отделился от толпы, быстро перешел через небольшую площадку перед Горбачевым и вручил ему букет. Но не успел Михаил Сергеевич взять букет в руки, как мужчина, вполне определенной наружности, бесцеремонно буквально вырвал букет из рук, открыл дверцу машины, бросил туда букет и, захлопнув дверцу, стал между машиной и Горбачевым. Это было проделано мгновенно. Все, включая Горбачева, опешили на миг, разговор на некоторое время прекратился, а до нас только постепенно стал доходить смысл увиденной картины. В тот же день, это было 9 или 10 мая, состоялось торжественное собрание в офицерском клубе. Доступ на это собрание осуществлялся по специальным пригласительным билетам, и нужно было пройти три проверки через окружение клуба. Я сидел во втором ряду перед сценой, на которой за столом президиума восседал М.С.Горбачев, и внимательно рассматривал его. Он не производил впечатления, какой-то суетливый, быстрый, не было в нем еще державной медлительности и солидности. Его речь, в которой он говорил о перестройке, перескакивая с вопроса на вопрос, также не произвела на меня впечатления. Ракетно-космическая техника для него была далеким и неинтересным делом. Да и доклад Губанова по «Бурану», по-видимому, не произвел на него никакого впечатления. Другие выступавшие, включая главного врача местной больницы, говорили о недостатках и своих нуждах. Горбачев что-то записывал, задавал вопросы. Когда выступал представитель местного рабочего класса — слесарь, Горбачев задал вопрос: «А как Вы понимаете перестройку?» Рабочий ответил: «Я как работал хорошо, так и буду хорошо работать!» Горбачев одобрительно закивал головой. Бедняга слесарь в то время и не думал, что вскоре станет безработным. Действительно, судьба рабочих и их семей двух филиалов заводов — ЗЭМ (Подлипки) и «Прогресс» (Самара), покинувших свою Родину и получивших квартиры в Ленинске, ужасна. Кругом бескрайняя степь, солончаки, на которых ничего не растет, враждебное местное население, отсутствие работы.

На следующий день Горбачев побывал на площадках Байконура. Ему показывали «Энергию» со «Скифом19-ДМ», стоявшую в то время на старте, которую в его присутствии запустить не решились. На технической позиции ему показывали сборку блоков следующей ракеты Л1, а в «птичнике» (так называли МИК корабля) макет «Бурана». Все места посещения Горбачева тщательно охранялись. Дорога, почти 50 км от Ленинска до площадок «Энергии-Бурана», охранялась солдатами, расставленными на удалении 100-150 метров от дороги и друг от друга. Я возвращался в Ленинск уже вечером, когда Горбачев давно уехал с площадок, а забытые солдаты все еще стояли на своих постах.

После отъезда Горбачева подготовка к пуску вошла в свою обычную колею. Нужно было расставить людей по рабочим местам. Общее количество людей нашей организации превысило 80 человек, из них половина занимала рабочие места в пультовой, на станциях приема телеметрической информации; ведущие специалисты должны были находиться рядом, чтобы в случае необходимости срочно разобраться в возможной непредвиденной ситуации и принять решение. Большое значение я придавал связи со стендами в Харькове. Там группа специалистов непрерывно дежурила в готовности воспроизвести на стенде любую возникшую на полигоне ситуацию. Очень важна была и связь с телеметристами, которые получали наиболее полную информацию о ходе полета и могли оперативно ее анализировать. Каналы связи с Харьковом и с телеметристами в начале наших работ, т.е. на время более часа, должны быть все время подключены, телеметристы же должны сообщать информацию только нам — руководству предприятия. Мы размещались в «пультовой» системы управления за столом, расположенным за пультом. В соседнем помещении размещалась машина СМ2, там раздавался периодический стук печатающего устройства, который был слышен и нам. Дело в том, что если любая операция проходила нормально, стук был коротким — норма, если же были замечания, то начиналось длительное печатание и мы настораживались. Слева от нашей «пультовой» был общий зал, где перед громадным экраном, на котором отражались основные операции и полет ракеты, размещались члены Госкомиссии. Справа была пультовая заправки. По электрическим макетам, развешанным на стендах, можно было наблюдать ход заправочных работ: продувка, азотирование, захолаживание и, наконец, заправка и подпитка. Кроме того, у нас была небольшая «тыловая» комната, где можно было отдохнуть, перекусить и выпить чай. Утром 15 мая все были уже на местах, началась заправка. Дороги в радиусе 15 км были перекрыты, проехать можно было только по специальному пропуску. В пусковом бункере работала столовая и буфет. Поступали сообщения о готовности морских измерительных комплексов, занявших соответствующие позиции в океанах, наземных радиоизмерительных комплексов по трассе будущего полета корабля «Скиф». Общее число людей, эвакуированных за пределы пятнадцатикилометровой зоны 22 тыс. человек, участвующих в пуске и его обеспечении около 800 человек.

Заправка длилась более восьми часов, были остановки, задержки и, наконец, наступило наше время — время работы автоматической системы предстартового контроля и пуска ракеты. По шлемофонной связи с «первым номером» пришла команда о подготовке системы к пуску и затем: «Включить систему 17И18!» За пультом управления находились два оператора — военный и наш проверенный Ваня Рудь, рядом с ними слева и справа по контролеру. Передаваемые команды и их исполнение отражались на дисплее пульта, а также на аналогичном дисплее у главного оператора в центральном пультовом зале. Операции шли в автоматическом режиме, никто не мог до нажатия кнопки «Пуск» вмешаться в ход процесса. Перед каждой операцией автоматически осуществлялся контроль состояния включаемых систем и агрегатов, затем — подача питания. Выполнение каждой команды и операции заканчивалось сообщением «норма». Первоначально прошли проверки и задействование аппаратуры, находящейся на ВКП, затем в подстольном помещении и, наконец, стала последовательно проверяться и включаться аппаратура блоков ракеты — самопроверки бортовых вычислительных машин, разгона гиромоторов, приведения в горизонт гироплатформ и наведения их системой прицеливания. Загорание сообщения «норма» после каждой проверки воспринималось нами как живительный бальзам. Я следил и отмечал в своей циклограмме весь ход процесса и видел, как неуклонно приближается самый ответственный момент — старт ракеты. Напряжение непрерывно возрастало, я посмотрел на своих коллег — напряженные, чуть побледневшие лица. Но операторы спокойны, для них идет обычный процесс, который они видели сотни раз при комплексных испытаниях. Наконец загорелось сообщение: «Подготовка двигателей разрешена!» — оператор спокойно нажимает кнопку «Пуск». Теперь все наше внимание приковано к телевизорам. На экранах видны сопла двигателей, площадки обслуживания, которые должны быть отведены. На последней минуте скрытые действия автоматики проявляются движением отводимых площадок, хлынувшими струями защитной завесы воды, наконец, под аккомпанемент команд «предварительная» и «главная» из сопел вырываются короткие языки огня, затем раздается мощный удар, сотрясающий землю, и громадные языки пламени вырываются одновременно из всех восьми двигателей. Ракета окутывается клубами дыма и пара. Мы с облегчением наблюдаем, как из этого громадного облака показывается ракета, слегка качнувшись, быстро, под победный грохот своих двигателей, устремляется ввысь! Неповторимый, годами и бессонными ночами ожидаемый миг настал! «Нет ничего прекраснее старта космической ракеты» — к этим словам первого космонавта Земли можно только добавить: чем мощнее ракета, тем старт ее прекраснее! Но еще почти девять минут напряженного до немыслимых пределов переживания и слова диктора: «Давление в норме. Полет нормальный!» воспринимаются как глоток воздуха утопающим. Проходит команда «Отделение блоков» — полет нормальный, ракета на экранах уже видна как светлое пятнышко и, наконец: «Предварительная!», «Главная!» и «Отделение корабля!» Все вскакивают, объятия и поздравления, безмерная радость людей, чей длительный труд завершен успехом. На несколько секунд захожу в главный зал, опять объятия и поздравления. Для большинства присутствующих это уже полная победа, и ничто не может ее омрачить, тем более, по данным оперативного анализа телеметрии, которые мне сообщил Артур Несвоваль — «Полет без замечаний!»

В момент старта «Энергии» весь Ленинск находился на крышах домов и на дамбе Сыр-Дарьи, и люди громкими радостными криками приветствовали ее старт. Это было грандиозное зрелище, город и все окрестности были озарены небывало ярким пламенем. Гул ракеты был настолько сильным, что дрожали стекла в окнах домов, люди закрывали уши.

Я поднимаюсь в Центр управления полетом, где Полухин и Ананьев с радостными лицами сообщают, что по телеметрии запуск маршевого двигателя прошел нормально, и он отработал положенное время. Теперь корабль на орбите и через двадцать минут будет проходить над тихоокеанским отрядом кораблей, а мы будем ждать от них сообщения о радиоконтакте. Однако в ожидаемый момент радио с кораблей, кроме короткого: «Контакта с объектом не имею», ничего не сообщало — «Скиф19-ДМ» не вышел на орбиту. Картина стала ясной несколькими минутами позже: телеметристы сообщили, что при выдаче доразгонного импульса корабль продолжал вращение по тангажу, а малые двигатели точной стабилизации не могли остановить это вращение. Переход на эти двигатели был совершен ошибочно. По этой команде в штатном ТКС переход был необходим в момент раскрытия солнечных батарей для предохранения их от поломки. Теперь же об этой команде забыли при составлении новой циклограммы полета, и она сыграли свою роль. После окончания работы носителя перед выдачей маршевыми двигателями доразгонного импульса, выводящего корабль на орбиту, необходим был разворот в плоскости тангажа на 180°, так как по конструктивным соображениям корабль располагался на носителе своей кормовой частью вперед. Естественно, что доразгонный импульс был израсходован вхолостую и корабль, как и сообщил ТАСС, приводнился в Тихом океане в нескольких сотнях миль от падения второй ступени носителя, т.е. примерно в 18000 км от места старта. Выяснив все это, мы утром 16 мая отправились отдохнуть и отпраздновать удачный запуск носителя. Для всех создателей «Энергии» это был настоящий праздник, и он был отмечен, как это и было заведено на Байконуре, весьма бурно. 17 мая, это было воскресенье, в десять часов в узком кругу рассматривался вопрос о причинах неудачи «Скифа». На совещании было всего человек 5-6: Д.А.Полухин со своим заместителем О.В.Ананьевым, кто-то из телеметристов с материалами полета; от нашей организации были я и Б.П.Бескаравайный. Бакланов, который проводил это совещание, был явно в плохом настроении — «Скиф19-ДМ» чисто его детище. Доклад, по предложению Полухина, начал Ананьев, и после короткого сообщения о ходе полета он перешел к анализу причин аварии. Олег Васильевич, с которым мне довелось работать много лет над ТКС, и с которым у меня были не только деловые, но и дружеские отношения, начал обвинять меня во всем случившемся. Бакланов возмутился: «Оставь Гончара в покое! Он безвыездно находился здесь, занимался носителем, а вы имели одну задачу — «Скиф». Тут же он приказал Полухину: «Доложить, как следует!» Дмитрий Алексеевич правильно оценил обстановку и основная его мысль заключалась в том, что Харьков все сделал в точном соответствии с выданными исходными данными на проектирование и подготовку полетного задания. Я в своем выступлении сказал, что вина моя и нашей организации заключается в том, что при согласовании исходных данных мы обязаны были обнаружить эту ошибку, кроме того, здесь на полигоне, команда на переход на точные рулевые двигатели при анализе телеметрии комплексных испытаний не должна была оставаться незамеченной. Министр, в заключение, еще раз в жесткой форме выразил свое недовольство и приказал Полухину представить в министерство объяснительную записку. Несколько позже вышел приказ по министерству, где некоторые руководители НПО «Полюс», включая Ананьева, были понижены в должности. Последняя точка во всей этой истории со «Скифом19-ДМ» была поставлена на совещании у А.Г.Андрущенко, после моего возвращения в Харьков. Он однозначно заявил В.Н.Горбенко: «Вы виноваты на 100%!», когда тот весьма неудачно пытался обвинить меня. Анатолий Григорьевич знал как никто другой, что и он частично был виноват в этой аварии. Дело в том, что еще лет пять-шесть тому назад я в свое отделение принял к разработке ряд объектов, космических кораблей Главного конструктора ОКБ им. Лавочкина Ковтуненко В.М. Это были однотипные, с точки зрения системы управления объекты: «Аракс» — спутник-разведчик, 71Х6 и 72Х6 — радиоразведчики и спутник для изучения Солнца «Спектр», разработки ОКБ-586 В.Ф.Уткина. Многое для их систем управления было позаимствовано из «Энергии-Бурана», в частности, полностью наземная проверочная аппаратура. К моменту пуска «Энергии» разработка этих объектов шла полным ходом. В мое отсутствие было принято решение о выделении этих работ в самостоятельное подразделение с передачей туда части моих работников. Инициаторами этой операции были В.Н.Горбенко и Г.И.Лящев, причем, ответственным за эти работы был назначен В.Н.Горбенко, на мой взгляд, человек совершенно неподготовленный и не имеющий опыта подобных работ. На него же была возложена задача и стендовой отработки системы управления «Скиф19-ДМ», так как основная группа моих испытателей, ведущих стендовую отработку объектов Ковтуненко, вела и этот стенд. Другие отделы, ведущие «Скиф», были задействованы на «Энергию», и таким образом, система управления «Скифа» была разорвана в части ее сопровождения, и вина за это целиком ложилась на Анатолия Григорьевича, который в этом вопросе положился на Горбенко. Владимир Николаевич подошел к работе формально, проводил оперативки, требуя выполнения сроков работ не вникая в их техническое содержание. Все это сказалось на конечном результате. В.Я. Страшко, специалист по точным и жестким формулировкам, так комментировал руководство «Скифом» со стороны Горбенко: «Когда видишь, как спорится работа в руках опытного мастера, кажется, что и ты сможешь ее также сделать, но стоит взять в руки его инструмент, как оказывается, что ты даже не в состоянии его правильно держать в руках!»

Было обидно и жалко, что так бесславно завершилась эпопея комплекса «Алмаз» — первого космического корабля нашего предприятия, в который было вложено столько труда и энергии. Один из лучших моих испытателей, молодой и талантливый инженер Олег Лученко, который вел стендовые отработки системы управления «Скифа» в Харькове, не раз, уже гораздо позже, заходил ко мне, и мы с ним, чуть ли не со слезами на глазах обсуждали все подробности гибели нашего ТКС — «Скиф19-ДМ». Но вернуть ничего невозможно, и корабль покоится где-то на дне океана недалеко от второй ступени «Энергии». На многих приборах и агрегатах «Скифа» и «Энергии» графитовым карандашом я написал свой магический условный знак «С-145», а на самом верху «Энергии», на обтекателе, я написал имя дорогого мне человека. Все это на дне Великого океана.

Запуск сверхтяжелого носителя «Энергия» вызвал самый широкий резонанс в мировой технической прессе. Новым было почти открытое освещение в нашей печати основных характеристик ракеты. «Скиф19-ДМ» скромно был замаскирован под «макет полезного груза», но дотошные зарубежные аналитики почуяли что-то неладное, высказав самые невероятные предположения. Зацепкой для этого было краткое сообщение в нашей печати, что из-за ошибки в системе управления «груза» макет не вышел на орбиту. Дальше все вращалось вокруг вопросов: «Какая система управления может быть у макета? Макет чего?» и т.д. Кроме того, что вообще было необычным, о запуске было сообщено заранее, а Главный конструктор системы «Энергия-Буран» Б.И.Губанов выступил с пространной статьей в газете «Правда», в которой рассказал об основных характеристиках и перспективах использования системы в дальнейшем освоении космического пространства.