 |
|
 |
|
|
|
|
Альберт Вахнов (Автобиографическое повествование) Москва, 2007 © Вахнов А.Г., 2007 |
В этом же письме, от переполнявших меня чувств, я написал короткое стихотворение, озаглавив его «Всегда с тобой». Вот оно: Я не знаю, есть наверно милые C девушками вел себя я грубо, Ты была скромна, чиста, прекрасна Помню встречи первые, короткие И за то тебе, подруга юная, Итак, с одиннадцатого ноября 1950 года мы начали растить и воспитывать нашу единственную дочь. Единственную, к сожалению, но так сложилась судьба. Мы назвали ее Ириной. Зима 1950-1951 года, к счастью, была не такой суровой, как предыдущая. Тем не менее мы переживали определенные трудности. Вытопленная вечером печь не обеспечивала теплоту в доме на всю долгую зимнюю ночь, так как дом был довольно старый и износившийся, его продувало ветром. Ночью, чтобы перепеленать Иришку, приходилось зажигать в комнате керогаз для обогрева, и даже при этом я вынужден был становиться, нагнувшись над дочкой, накрывался одеялом, а Алла, в этом рукотворном шалаше, меняла дочке мокрые пеленки на сухие. Иногда это случалось два раза за ночь. К счастью, Иришка перенесла зиму хорошо и серьезно не болела. Я, несмотря на трудности, связанные с появлением дочери, продолжал готовиться к получению аттестата зрелости, а Алла заочно учиться в институте. Молодость, любовь и стремление к получению высшего образования сделали свое дело. В мае-июне 1951 года я был допущен к экзаменам за десятилетку. Чувствовал я себя несколько неловко перед десятиклассниками, предполагая, что я, уже взрослый дядя, буду выглядеть не очень достойно по некоторым предметам перед семнадцатилетними юнцами, и просил директора школы разрешить мне сдавать экзамены по всем предметам последним. Однако директриса сказала мне, что сделать это она не имеет права, и я буду включен в список класса по алфавиту. Поскольку моя фамилия начинается с буквы «В», то и сдавать экзамены мне надлежало одним из первых. Я зря ожидал неадекватной реакции учеников к моим ответам. Наоборот, они с большим интересом и участием следили за моими ответами на каждом экзамене, что меня очень поддерживало и обязывало. В начале июня я, успешно сдав экзамены, получил аттестат зрелости, и в связи с тем, что я должен был принимать участие в завершении испытаний ракет P-2, мне пришлось отправить Аллу с Иришкой на школьные каникулы в Горький. Незадолго до их отъезда в Горький у нас чуть не произошла трагедия, которая могла перечеркнуть всю нашу счастливую жизнь. Последние дни перед их отъездом я каждый день приходил домой на обеденный перерыв, чтобы побыть с доченькой. В один из дней я лежал на кровати ногами к подоконнику, а Иришка, опираясь то на мои руки, то на колени, ходила по кровати. Я, счастливый папа, наблюдал за ней. Она что-то постоянно ворковала и внезапно, стоя у окошка прекратила свое бормотание. Вдруг меня молнией пронзила мысль — после бритья утром я забыл убрать лезвие с подоконника. Я осторожно встал и, подойдя к подоконнику не увидел на нем лезвия. Я понял, почему доченька прекратила издавать какие-либо звуки и не открывала рта. Я попросил ее открыть осторожно ротик. Как только она разомкнула губки, я с ужасом увидел лезвие, лежавшее вдоль ее язычка. Я все время повторял: »Не закрывай ротик», а сам осторожно пытался двумя пальцами взять это лезвие, повторяя при этом: «Ради бога, не шевелись». Выраженный страх и ужас в моих глазах был, очевидно, настолько сильным, что дочь стояла, не двигаясь и не закрывая рта. Взявши лезвие двумя пальцами и повторяя свое заклинание — «только не шевелись», я резким движением вынул его из ее рта. Трудно передать мое состояние после того, как все это закончилось. Расслабившись, я осознал, что могло произойти, если бы дочурка заплакала в этот момент. Мне даже сегодня страшно предположить, что могло бы произойти в этом случае. Этот эпизод долго преследовал меня, и я рассказал о случившемся Алле только спустя несколько лет, уже в Москве. После их отъезда я принимал участие в летних испытаниях, во время которых была впервые запущена, выполненная на базе ракеты P-1 исследовательская ракета с собакой на борту. Она совершила вертикальный полет на высоту 110 километров, а собака, впервые в истории, была доставлена на землю в капсуле на парашюте. Этот полет она перенесла хорошо, осталась живой и вела себя, ко всеобщему ликованию, без каких либо отклонений. Эти испытания проводились в порядке подготовки к будущим запускам в космос человека. В этих запусках, как впрочем и во всех других, принимал участие старший лейтенант Борис Равич, который сначала командовал взводом разведывательных радиоприемников в моей роте, а впоследствии был избран парторгом нашей части. Он был очень спокойным, выдержанным, общительным, всеми уважаемым офицером. При одной из проверок наших личных дел в Москве в его личном деле обнаружили ряд неточностей, а именно: он оказался евреем по национальности, а не украинцем, как он писал в анкетах, и звали его не Борисом Семеновичем, а Берко Соломоновичем. Из политуправления пришло указание рассмотреть его персональное дело на партийном собрании части. На партсобрании ему был задан простой вопрос: как он может объяснить свое поведение. Он совершенно спокойно рассказал, что его призывали в армию в 1943 годуб и поскольку у него не было метрики, он решил изменить свою национальную принадлежность и, соответственно, имя и отчество. Причиной этого шага, как он рассказал, было саркастически-насмешливое отношение во время войны к евреям, ходили про них всякие анекдоты. Например, о том, что евреи взяли штурмом Алма-Ату и тому подобное. Он понимал, что после обучения в учебной части будет направлен на фронт и, по-мальчишески, боялся насмешек со стороны солдат, если они узнают, что он еврей, и только по этой причине сделал то, что сделал. Он попросил не судить его строго и не заставлять его изменить в личном деле указанные в нем его национальность, имя и отчество, так как кроме него, их носителями теперь являются также его жена и маленькая дочурка. Все выступавшие отмечали его только с положительной стороны, с пониманием отнеслись к его объяснению своего поступка и просили вынести ему наказание «Поставить на вид». Однако наше «строгое» руководство в лице замполита настояло вынести ему взыскание «Строгий выговор за неправильное понимание ленинской политики в национальном вопросе». Смешно, но так и было. Естественно, что после этого партсобрания он не мог оставаться и дальше парторгом в нашей части. Вскоре у нас состоялись перевыборы парторга. Им стал присланный из Москвы капитан Баннов. Встал вопрос, куда определить для дальнейшей службы Бориса Равича, хорошего человека и офицера. Через некоторое время он был назначен с повышением замполитом дивизиона радиолокационных станций, который работал во взаимодействии с нашей радиоротой по обеспечению испытаний ракет на полигоне. Дивизионом командовал майор Чепа. Приблизительно в это же время в Капустином Яре произошло громкое происшествие — попытка задержания одного иностранного шпиона. А случилось это так. Наши разведорганы получили агентурную информацию о том, что в Капустин Яр направляется связной для установления контакта со шпионами, которые, по всей вероятности, работали на полигоне. Иначе откуда же в США получали подробную информацию об испытаниях наших ракет, если буквально на следующий день после запуска одной из очередных ракет радиостанция «Голос Америки» сообщала о подробностях состоявшегося запуска. Из Москвы последовало указание задержать шпиона в форме подполковника, который должен поездом прибыть в Капустин Яр. Указана была также дата его предполагаемого прибытия. Представитель разведорганов в Капустином Яре, молодой капитан, проявил неразумную инициативу и решил выехать во Владимировку, последнюю остановку перед Капустиным Яром на этот поезд и обойти все вагоны под предлогом проверки документов у всех пассажиров и убедиться в том, что такой офицер следует этим поездом. Когда очередь подошла к этому подполковнику, он попросил его предъявить свои документы. По-видимому, догадавшись о причине проверки его документов, он сказал, что они находятся в его чемодане, открыл крышку своего чемодана, достал пистолет и выстрелом в упор застрелил этого незадачливого офицера. Спрыгнув на ходу с идущего поезда, он побежал в степь. Далеко он убежать не смог. Вскоре его настигла погоня, и при ее приближении к нему он, понимая безвыходность своего положения, застрелился.
Перед возвращением Аллы с дочкой из Горького вернулся из ссылки дед Василий, муж нашей доброй хозяйки. Не в пример ей он был бездушным эгоистом по отношению не только ко всем окружающим его людям, но и к своей жене, детям и внукам. На всех он смотрел только с точки зрения их полезности лично для него. Казалось, что человек этот был напрочь лишен родственных чувств. Пока мы жили еще некоторое время в его доме, я ни разу не видел его занятым какой-либо работой дома или во дворе, хотя он еще не был старым и немощным человеком. Наоборот, он был высоким, хорошо сохранившимся, крепко скроенным, пышущим здоровьем мужчиной не более пятидесяти пяти лет отроду. Основными его занятиями были: есть, отдыхать на лежанке и слоняться по базару в поисках квартирантов на ночь среди людей, приезжавших в базарные дни на торги. Набивал он их в избу в возможно большем количестве. Спали они в прихожей и в кухне на полу навалом. В избе от них было — не продохнуть. Я пытался поправить ситуацию и предложил ему удвоить плату за съем комнаты, но он, подсчитав все барыши, решил, что и в этом случае он все равно останется внакладе и не принял мое предложение. Надо было видеть, с какой жадностью во взоре он по несколько раз в день пересчитывал деньги, которые получал от постояльцев и куда-то их прятал. Он не выпивал, не тратил получаемые деньги на себя, на что-то полезное для дома, или для внуков, в конце концов. Нет, этот скряга просто их складывал и копил, изредка пересчитывая их. Этот феномен прекрасно описан классиками русской и зарубежной литературы. Я, к сожалению, лучше их сделать это не смогу. В результате, дочери его приходили к матушке только в его отсутствие, а внуки вообще не приходили, во всяком случае я их в доме ни разу не видел, несмотря на то, что жили они совсем недалеко от нашего дома. Это был настоящий мироед. С него можно было писать образ кулака, каковым он и являлся даже по отношению к собственной семье. Я приведу только один характерный пример: когда в доме появлялась неотвратимая необходимость что-либо делать, он всегда сказывался больным, страдальчески охал и стонал и, как малый ребенок, кричал, проснувшись утром: «Бабо! Бо-бо». Это означало — справляйся со всем одна. И она справлялась одна, как могла. Как-то раз им было необходимо отремонтировать крышу саманной летней кухни. Кухня располагалась рядом c въездными воротами, а саман был сложен пирамидой в конце заднего двора. Так этот эксплуататор, охая, залез на крышу кухни и оттуда командовал: «Бабо, давай», и жена его, надрываясь, тащила через весь двор по два-три саманных кирпича, держа их прямо перед собой, а они были довольно большими и тяжелыми, опускала их на землю, а затем как штангист поднимала их на высоту вытянутых рук, а он, бесстыдник, принимал их, сидя на крыше. Когда я пытался помочь его жене, он, зло зыкнув на меня, зашипел: «Не лезь не в свое дело, иди помогай своей жене». Я тогда понял, что этот кулак всю жизнь эксплуатировал свою жену в хвост и в гриву и именно поэтому она так рано состарилась, хотя лет ей было не больше чем ему, а может быть, и меньше. В 1952 году она преждевременно ушла в мир иной, а он взял к себе в дом молодуху и, кто его знает, может быть, он и ту новую жену загнал так же, как и первую. Нам вновь пришлось искать новое жилье. Нашел я его в доме на той же улице. Хозяйкой дома была одинокая женщина, тетя Нюра. Она очень сильно нуждалась. Дело в том, что в течение последних двух лет в колхозе не выдавали ни грамма зерна за трудодень, несмотря на то, что она добросовестно трудилась все 365 дней в году. Тем не менее, она свято верила в то, что Сталин все видит и знает. Он регулярно на самолете летает и осматривает все территории и обязательно им поможет. Святая наивность!. В августе Алла с дочкой вернулась к началу учебного года в Капустин Яр. Я встретил прибывающий с ними поезд и в нетерпении бросился в вагон, желая скорее увидеть родные мне лица. Когда я нашел их и взял Иришку на руки, она горько заплакала и потянулась к маме. Мне было очень обидно, что моя дочь, такая красивая и родная, не пошла на руки к своему, стосковавшемуся по ней, отцу. Я сделал еще одну попытку, говоря ей: «Доченька, это же я, твой папа». Но и эта попытка не увенчалась успехом, и неудивительно, ведь я проводил их в Горький, когда ей было всего полгода, а вернулась она ко мне, когда ей стало уже больше десяти месяцев. Со станции мы приехали в новый дом. Естественно, дома мои отношения с доченькой быстро наладились. Осенью Алла съездила в cталинградский институт и сдала экзамены за второй курс института. Чувствовали мы себя героями. Я направил в ВИИЯ необходимые документы для допуска меня к государственным экзаменам. Пришел ответ из института, что сначала я в мае 1952 года должен сдать предварительные окружные экзамены в Ростове-на-Дону, а затем, в случае успешной их сдачи, прибыть в институт в Москву к определенной дате в августе того же года для сдачи вступительных экзаменов в ВИИЯ. Как только мое поступление на учебу в институт стало на практические рельсы, штаб части, особенно начальник штаба майор Аристов, пришел в сильное волнение. Меня начали всячески отговаривать от поступления в институт, но я стоял на своем. Сейчас, оглядываясь назад, я готов их понять. Они боялись лишиться командира роты (в это время в связи с отсутствием командира я выполнял его обязанности), который имел четырехлетний успешный опыт работы на полигоне, практически обеспечивая его радиосвязью. Легче, как им думалось, было уговорить меня пока не поступать в институт, чем подобрать и подготовить моего преемника. Хотя времени у них для этого было достаточно. Я им настойчиво объяснял, что незаменимых людей нет и называл кандидатуру офицера, старшего лейтенанта Липинского, в свое время принявшего у меня взвод радиостанций средней мощности и которого вполне можно было использовать на этой должности, но они стояли на своем. К весне все успокоились и решили, что основной бой они мне дадут, если будет такая необходимость, после предварительных экзаменов, а вдруг, даст бог, Вахнов их не выдержит, тогда все станет на свои места. А до этого они решили оставить меня исполняющим обязанности командира роты без официального утверждения на этом посту. Предполагалось, что в случае, если я не поеду на учебу в институт, мое назначение на должность состоится в мае-июне 1952 года. В мае я убыл на десять дней в штаб округа в Ростов для сдачи предварительных экзаменов. Меня направили в дом офицеров, бывшую резиденцию командующего Северо-Кавказским военным округом генерал-полковника Белова. До 1917 года это был огромный особняк купца Прохорова. Самой нашумевшей и скандальной историей, о которой говорили в городе на всех углах, была недавняя грязная любовная история молодой жены командующего с военным врачом штаба округа, наблюдавшим за здоровьем командующего и его семьи и, по этой причине, часто навещавшим их в этом особняке на Буденовском проспекте. И хотя кульминация этой скандальной истории имела место всего месяц с небольшим до моего приезда в Ростов, она оставалась в городе притчей во языцех. Что же произошло в городе, что вызвало такой ажиотаж среди населения города? А случилось следующее. Сей военный врач завел роман с женой командующего. Он продолжался довольно длительное время, и влюбленная пара, потеряв осторожность, встречалась в одной из гостевых спален особняка. Обнаглевший до крайности военврач в сговоре с местным фотографом решил сделать порнографические снимки, фиксируя все подробности его сексуальных утех с этой дамочкой скрытой камерой. Но закон есть закон, и когда-то тайное становится явным. Однажды командующий, придя домой и зайдя в свой кабинет, обнаружил, что с письменного стола исчезли наградные золотые часы — подарок Сталина за заслуги в разгроме немецких войск под Москвой — его кавалерийский корпус внес весомый вклад в эту победу. Он опросил в доме всех присутствующих в данный момент, но все ответили, что в его кабинет без него никто не входил. Дождавшись возвращения жены, он сообщил ей, что у него со стола исчезли золотые часы. Жена попросила его не волноваться, так как эти часы она взяла, идя на прием к врачу, который очень хотел посмотреть на именной подарок Сталина. После приема она их забыла у него, и он сам, обнаружив это, позвонил ей, что часы находятся у него и он привезет их ей. Разволновавшийся генерал позвонил начальнику МВД, рассказал ему о случившемся и потребовал, чтобы его люди немедленно выехали на квартиру к врачу и вернули ему сталинский подарок. Прибывшие на место работники МВД, приехав к врачу в его отсутствие, вскрыли дверь его квартиры и начали поиск часов. Дело в том, что сразу на глаза им они не попались, так как лежали на столе прикрытые газетой. Сотрудники МВД начали лихорадочный осмотр ящиков письменного стола. Выдвинув первый же ящик, они наткнулись на пачку разбросанных в нем фотографий. Это оказались злосчастные фотографии, о которых я рассказал выше. В конечном итоге они нашли и часы. Вот с этой добычей они приехали на доклад к командующему и выложили ему на стол как часы, так и снимки. Представьте себе состояние обманутого и оскорбленного мужа. Он позвал к себе жену и потребовал от нее признаться в измене. Она упорно отказывалась сознаться в содеянном. Он говорил, что об их отношениях ему все известно, что, если она сознается и честно покается, он ее простит и они останутся супругами, но она упорно стояла на том, что какие-то завистники ее оклеветали перед ним. Он не хотел позора и пытался скрыть, что он владеет множеством фотографий порнографического характера. Одновременно оскорбленный генерал потребовал предать суду военврача и его сообщника-фотографа, что и было сделано. Командующий договорился с судебными органами, что они прибегнут к использованию этих фотографий только в крайнем случае. В ходе судебного разбирательства оба участника любовного романа напрочь отрицали, что они состояли в любовной связи, а поскольку суд не располагал другой доказательной базой, судья решил использовать эти фотографии. Когда жена командующего увидела эти нелицеприятные снимки, она упала в обморок. Придя в себя, она призналась во всем. Суд подверг моральному осуждению поведение жены генерала, военврач был осужден на восемь лет, а его сообщник на семь лет тюремного заключения в колонии строгого режима. Несмотря на столь громкий скандал, генерал не развелся со своей молодой женой. Решением министра обороны он был назначен командующим Закавказским военным округом, штаб которого размещался в Тбилиси, куда благополучно и убыла вся «благородная» семейка.
Но вернемся, как говорят, к нашим баранам. Конкурс был на экзамене довольно приличный — около десяти человек на место. Экзамены я сдал успешно, и председатель экзаменационной комиссии сообщил мне, что я допускаюсь к государственным экзаменам в Москве, и пожелал удачи. У меня еще оставалось два дня до возвращение в часть для ознакомления с городом. Конечно, после Капустина Яра город Ростов, даже далеко не полностью восстановленный, мне понравился, но я очень скучал по жене и дочке, думал о них постоянно и хотел купить Але какие-нибудь подарки на свои скудные средства. Я купил для нее наручные часики, которые оказались немецкой штамповкой. Мне тогда не было известно о возможности производства часов подобным образом, и поэтому я гордился этим приобретением. Кроме того, купил там маленький воротничок из пушистого черного меха, так как мы собирались съездить в Киев к моей маме и там сшить Але зимнее пальто у маминой знакомой портнихи из имевшегося у нас отреза темно-синего дешевого материала. С середины июня до начала июля мы находились в Киеве и вернулись в Капустин Яр с обновой — новым зимним пальто. Пальто было приталенное с черным воротником стоечкой. Этим пальто и часами мы очень гордились, они были первыми серьезными приобретениями, сделанными при нашей совместной жизни. Я об этом столь подробно говорю, чтобы читатель почувствовал материальный уровень нашей жизни в то время. Когда приблизилось время моего отъезда в Москву для сдачи госэкзаменов, начальник штаба решил любой ценой не допустить этого. Он пошел на явную провокацию. Личный состав моей роты по приказу начальника штаба майора Аристова должен был выехать на один из объектов для выполнения хозработ. Я доложил ему, что девятнадцать человек должны заступать вечером в караул и попросил оставить их в расположении роты. Он со мной не согласился и сказал, что минимум за полтора часа до развода они будут возвращены в роту и будут иметь достаточно времени для подготовки к гарнизонному разводу караулов, который происходил ежедневно в девятнадцать часов. К назначенному сроку состав караула в роту не прибыл. Я ужасно нервничал, но ситуацию изменить не мог. Когда до развода караулов оставалось менее получаса, эти люди, наконец, вернулись в роту. Времени на их приведение в порядок не было, и мне ничего не оставалось, как приказать им взять оружие, построиться и отправить их бегом к месту развода. Я даже не имел времени провести их инструктаж. Как только начался развод караулов, новый дежурный по гарнизону, проводя внешний осмотр моих людей, обнаружил их полную неготовность к несению караульной службы, и караул в полном составе был снят с развода и отправлен в часть. Начальнику штаба сообщили об этом вопиющем безобразии немедленно и, несмотря на то, что он сам был повинен в этом происшествии, мне в приказе по части был немедленно объявлен выговор, который он лично довел до моего сведения, сказав при этом, что в Москву для сдачи экзаменов я не поеду, так как по действующему положению офицеры, имеющие неснятые взыскания, к госэкзаменам в высшие военные учебные заведения не допускаются. Я ему возразил, что взыскание объявленное мне, несправедливо. И если кто и виноват в случившемся, то это он сам, потому что именно он не обеспечил прибытие моих солдат и сержантов в роту вовремя. Он нагло меня спросил: «Но ведь случай снятия с развода моих людей имел место?» Я ответил: да, но моей вины в этом не было. А он, не обращая внимания на ответ, сказал, что за это я и получил соответствующее взыскание. Учитывая все предыдущие разговоры со мной и уговоры повременить с учебой, я понял, что это заранее спланированная акция, и сказал ему, что этот номер у него не пройдет. Что называется, по горячим следам, я позвонил начальнику политотдела полигона, представился и попросил принять меня. Он справился, по какому вопросу я прошу встречу с ним, и, получив мой ответ, приказал срочно явиться к нему в штаб полигона. Я через двадцать минут предстал перед ним. Он оказался моложавым полковником, на груди у него был значок, свидетельствовавший об окончании политакадемии. Он внимательно и с интересом выслушал меня, уточнил некоторые моменты и, вероятно, убедившись в моей правоте, тут же при мне позвонил майору Аристову и спросил его, правильно ли я доложил ему об обстоятельствах, при которых на меня было наложено взыскание. По разговору я понял, что он не сумел защитить свою позицию. Тогда полковник сказал ему: «Вы поступаете неправильно в принципе. Надо поощрять стремление офицеров к получению высшего образования, а не препятствовать этому, да еще и негодными средствами. Прошу вас аннулировать это взыскание, как безосновательное, и доложить мне об исполнении». Когда я вернулся в часть, Аристов вызвал меня к себе и сказал, что я могу готовиться к поступлению в ВИИЯ, наложенное на меня взыскание снято, но тут же съязвил: «Еще посмотрим, чья взяла. Если провалишься на экзаменах и вернешься в часть, я сделаю все, чтобы тебя не утвердили в должности ротного командира». После этого мне никто не чинил препятствий. Мне был предоставлен академический отпуск при части для подготовки к экзаменам. Однажды ко мне пришел мой подчиненный лейтенант Костя Таганов и сообщил, что меня приглашают на партсобрание с повесткой дня: «Разбор персонального дела майора Аристова« и добавил: «Бог шельму метит. Обещания твоего обидчика после этого собрания потеряют силу». Персональное дело заключалось в том, что этот бессовестный авантюрист писал в своей автобиографии, что он имеет два высших образования. Он, якобы, закончил два высших учебных заведения, одно из них — Воронежский экономический институт, а второе — Ленинградский институт физкультуры им. Лесгафта. В ходе собрания выяснилось, что ни одно из названных учебных заведений он не заканчивал, а только учился на курсах бухгалтеров и физруков при этих институтах и даже их не закончил. В результате ему был объявлен строгий партийный выговор с занесением в личное дело. Позор!!! Естественно, что такой офицер не мог далее служить в нашей части. Нам казалось, что участь его была предрешена, но до моего отъезда в Москву он продолжал оставаться начальником штаба части. В июне, перед моим отъездом в Москву, начальник штаба повторил свою угрозу: «Если провалишься на экзаменах и вернешься в часть, мы тебя не утвердим в должности ротного командира», сказал он. Так он решил мне отомстить. У меня не было выбора, я должен был вернуться в часть победителем. И я таковым вернулся. В институте был конкурс три с половиной человека на место. Экзамены я сдал успешно и был зачислен слушателем первого курса первого факультета (европейские языки). Мне надлежало изучать английский язык в качестве первого языка, а начиная с четвертого курса, болгарский язык в качестве второго языка. Так в конце 1952 года я стал слушателем Военного института иностранных языков. Сняв комнату на Масловке, недалеко от редакции газеты «Правда», я вернулся в Капустин Яр за женой и дочерью. Когда сборы были закончены, попрощался с коллегами по части, зашел к нашей доброй бабуле, у которой мы жили первые два года, которая относилась к нам как к своим детям. Она попросила меня купить ей в Москве модные, как она сказала, резиновые сапожки. Просьбу ее мы выполнили, но, к несчастью, посылка пришла в тот день, когда бедная старушка уже умирала. Ее старшая дочь написала нам, что они ей сказали, что Алик прислал ей сапожки, но реакция ее была еле заметна. Как им показалась, она все же поняла сказанное. В тот же час бог забрал к себе ее добрую душу. Царствие ей небесное. В завершение повествования о моей службе и нашей жизни в Капустином Яре я хотел бы еще раз вспомнить о бабушке, которая была очень добра и внимательна к нам и буквально пестовала нашу маленькую дочурку. .У нее была довольно большая, по сегодняшним меркам, семья, состоявшая из мужа, сына и четырех дочерей. Все дети были взрослыми и имели свои семьи. Дочери жили там же в Капустином Яре, сын же служил в Советской Армии в чине майора. Однажды он приехал в Капустин Яр, но не смог общаться со своим отцом и буквально на третий день уехал к месту своей службы. Один на один он сказал мне, что общаться с этим человеком он больше никогда не будет, не объяснив мне причину такого его поступка. Для меня никакого объяснения и не требовались, я и так все понял...
|
